Самоубийство исключается

— Да, Джордж, — покорно проговорил рядом с ним тихий голос.

Люси Диккинсон говорила «да, Джордж» уже около тридцати лет. Если ей и надоело повторять эту фразу на протяжении всего супружества, она никому в этом не признавалась. Опыт жизни с мужем показал, что, отделавшись данным коротким замечанием, она избавлялась от многих проблем. Например, сейчас она могла бы напомнить, что и сам Джордж указал в своем завещании, чтобы его похоронили в семейном склепе Пендлбери; что он уселся на подоле ее черного шелкового платья и мнет его и что было бы приличнее, если не сказать больше, дождаться, пока они не выедут за ворота церковного двора, прежде чем закуривать сигару, которую он с таким трудом выудил из кармана тесного фрака. Но, осмелься она сделать хоть одно из этих замечаний, и ей не миновать бы настоящего скандала. А скандал, после тридцати лет замужества за таким человеком, как Джордж, относился к разряду событий, которые человек старается избежать любой ценой.

— Так! Ну, что вы там возитесь? Давайте поезжайте, водитель, в чем дело? Не торчать же нам здесь целый день! — было следующее замечание Джорджа, обращенное к шоферу, который стоял у дверцы автомобиля.

К несчастью, машина была наемной, и водитель, молодой парень, не выказывал особого почтения к своему временному хозяину. Домашние слуги, зависевшие от Джорджа, так как получали от него жалованье на свое существование, быстро усваивали необходимость выказывать ему полное раболепие и покорность, что Джордж называл «знать свое место». А этот юный нахал только с интересом посмотрел на вспыхнувшее от злости лицо Джорджа и равнодушно заметил:

— Вы еще не сказали мне, куда ехать.

— Хэмпстед! — рявкнул Джордж. — 67, Плейн-стрит, Хэмпстед. Поезжайте по Хай-стрит, пока не окажетесь у...

— Ладно, — сказал шофер. — Дорогу я знаю.

И он оборвал разговор, захлопнув дверцу гораздо громче, чем это требовалось.

— Наглая свинья! — запыхтел Джордж. — Все они такие теперь. И какого черта ты сказала Элеоноре, что мы вернемся к ним после службы? — продолжал он, обернувшись к Люси. — Чертовски досадно! Бог знает, когда мы доберемся до дома!

Он закурил сигару, когда машина рванулась вперед.

Голос Люси слабо пробивался сквозь облако табачного дыма. От тяжелого запаха сигар в закрытом помещении ей всегда становилось плохо, но дорогой Джордж постоянно забывал об этом, а сейчас был вовсе не тот случай, чтобы напомнить ему.

— Она спросила меня, дорогой, не вернемся ли мы назад, — сказала Люси. — Мне просто трудно было ей отказать. Ты же понимаешь, сейчас ей понадобится любая помощь. Я подумала, что наше участие — самое малое, что мы можем для нее сделать.

Джордж что-то проворчал. Сигара начала оказывать на него обычное умиротворяющее действие, и его ярость, обращенная на весь мир, свелась лишь к обычному духу противоречия.

— Что ж, надеюсь, нам хоть подадут обед, — сказал он. С ее стороны это самое малое, что она может сделать!

Люси промолчала. У нее не было ни малейшей надежды, что вдова Леонарда пожелает оставить их на обед, но было разумнее предоставить Джорджу узнать об этом в должное время.

— Хотелось бы знать, с чего она привязалась именно нам? — продолжал брюзжать Джордж. — Что, она не могла попросить других?

Если бы у Люси хватило духу, она возразила бы, что пригласили потому, что миссис Диккинсон очень привязана к ней, к Люси, и что Джордж был включен просто как неприятное, хотя и неизбежное приложение к ней. Но жены джорджей нашего мира обыкновенно женщины своей природе покорные и смиренные, иначе они не выдерживали бы столько лет такой тяжелой семейной жизни.

— Она ведь пригласила и еще кого-то, дорогой, — мягко сказала Люси. — Эдвард собирается вернуться к ним...

— Этот елейный пастор? Какого черта...

— Но, Джордж, ведь он ее брат! Потом, думаю, некоторые из племянников захотят прийти и, конечно, Мартин.

— Мартин?

— Это жених Анны, дорогой. Помнишь, ты встретил его на ужине, когда мы...

— Да, да! Конечно, прекрасно помню! — раздраженно сказал Джордж. — Нечего считать меня глупым ребенком!

Люси, которая за тридцать лет ничего другого о нем и не думала, героически промолчала. Упоминание о Мартине вскоре направило мысли Джорджа в другое русло.

— Поразительно неприлично, что дети не присутствовали на похоронах, — сказал он.

— Ты имеешь в виду Анну и Стефана?

— Конечно, Анну и Стефана. Ведь насколько мне известно, они — единственные дети Леонарда!

— Помилуй, Джордж, они не могли приехать, ведь они за границей. Элеонора написала нам и объяснила...

— Значит, им следовало вернуться. Говорю тебе, это неприлично. Не могу представить, чтобы я сам, если бы умер мой отец...

И здесь Джордж внезапно вспомнил, что именно произошло, когда умер его отец, и ту отвратительно непристойную сцену, которая произошла между ним и матерью в день похорон. Это воспоминание отравило даже вкус его любимой сигары, и он замолчал.

— Они в Швейцарии, где-то в горах, — продолжала Люси, не подозревая о причинах, вынудивших замолчать ее мужа. — Стефан уехал как раз перед смертью Леонарда, чтобы присоединиться к Анне. Разумеется, Элеонора послала телеграмму и отправила письмо, но ответа не получила. Ты знаешь, что у Стефана отпуск. Они будут переезжать там с места на место, где-то будут останавливаться на несколько дней, ночуя в палатках и в горных отелях. Вероятно, они еще ничего не знают. Иначе они сразу бы вернулись домой, я уверена.

— Несчастные идиоты! Не удивлюсь, если они сломают себе шею в горах.

После столь великодушного замечания по данному предмету больше не было сказано ни слова, и весь остальной путь до Лондона Джордж тешил свое самолюбие, пустившись в длинные объяснения о том, какие меры он принял, чтобы, по его выражению, «раздавить этих проныр из газет», которые обратились к нему за информацией о жизни и внезапной смерти брата, и разнося прессу за краткость и скупость некролога. То, что между этими двумя фактами была непосредственная связь, ему и в голову не приходило.

Как раз в тот момент, когда они приблизились к Хэмпстеду, его внезапно осенило.

— Кстати, — спросил он, — как ты думаешь, Леонард мало оставил Элеоноре?

— Не знаю, Джордж.

— Я думал, тебе известно о завещании Артура. Должно быть, она очень обижена. Ты уверена, что она не говорила с тобой об этом?

— Совершенно уверена, не говорила.

— Гм! — пробурчал Джордж, раздраженно размышляя что его могут попросить о помощи.

В таком случае, решил он, лучше вообще не оставаться на обед.

Это был настоящий съезд всего семейства. Джордж, принимая во внимание свои только что родившиеся опасения, против обыкновения старался казаться незаметным, предоставив Люси обмениваться положенными утешительными фразами с людьми, заполнившими небольшую комнату. Общество включало в себя множество непонятных родственников обоих полов, которые не успели прибыть к церемонии похорон. Трудно было сказать, зачем они приехали. Казалось, они сами этого толком не знали. Мартин Джонсон, жених Анны, неприкаянно околачивался позади группы родственников. В отсутствие Анны его положение было неловким. Их помолвка не была объявлена публично, и официально даже самые отдаленные родственники имели больше прав присутствовать в доме, чем он. Напротив, пастор Эдвард, брат миссис Диккинсон, казалось, чувствовал себя в своей тарелке. В жизни он руководствовался принципом, который сам удачно назвал «смотреть на вещи с правильной стороны», и его круглое красное лицо сияло от елейности — если это подходящее определение для церковного потения, и в то же время он использовал сложившуюся ситуацию на все сто процентов. Он сожалел только об отсутствии жены, которая слегла в постель из-за обострения хронической астмы. Однако, кроме него, это сожаление не разделял ни один из тех, кто ее знал. Тетушка Элизабет для своих многочисленных племянников и племянниц была Занудой — прозвище, в полной мере ею заслуженное.

Тем временем миссис Диккинсон сидела как печальная королева пчел в центре семейного улья, всей своей внешностью соответствуя положению только что овдовевшей супруги. Джордж с любопытством посмотрел на нее. Когда-нибудь, подумал он, вот в таком же положении окажется его Люси. Ведь она моложе его и жила более обеспеченно, так что наверняка его переживет. Интересно, как она будет выглядеть? Он отогнал эту мысль и сосредоточился на Элеоноре. Что на самом деле она испытывает сейчас в глубине души? Быть замужем за Леонардом — это дело нешуточное. Он почти убежден, что Люси... Нет, черт побери, мы же думаем об Элеоноре! Он был уверен, что вдовство Элеоноры стало для нее величайшим облегчением, хотя пока еще она не вполне это осознает. Сейчас у нее был вид, которого только и можно было ожидать от вдовы, — тихий, подавленный и трогательно-беспомощный.

Вскоре по траурно притихшей комнате начали циркулировать бокалы с шерри в сопровождении маленьких невыразительных сандвичей. Мало-помалу разговор начал оживляться. В одном углу комнаты, где собрались самые безответственные родственники, кто-то даже рискнул засмеяться. Но в целом приличия строго соблюдались и разговор велся на пониженных тонах, так что каждый отчетливо услышал звук притормозившего у входа такси.

— Интересно, кто... — сказал Эдвард, оказавшийся ближе всех к окну и выглянув наружу. — Надеюсь, это не... О, да это дети!

Минутой позже в гостиной появились Стефан и Анна Диккинсон. В этом траурном собрании они выглядели совершенно неуместно. Даже без ледорубов и рюкзаков, которые они, видимо, оставили в передней, они были одеты так, как будто Плейн-стрит, Хэмпстед был ледником или палаткой в альпийском лагере. Их огромные, подбитые железными гвоздями ботинки неуместно грохотали на блестящем паркетном полу, а когда Анна нагнулась поцеловать мать, стало видно, что ее штаны сзади были густо заляпаны каким-то прочным, черт-те какого происхождения веществом. Из угла, где скучились несколько девиц, донеслось приглушенное злорадное хихиканье.

«Детям», как с раздражающим упорством называл их Эдвард, было соответственно двадцать шесть и двадцать четыре года, Стефан был старшим. Оба были высокими, стройными и сильными, но на этом их сходство заканчивалось.

У Стефана были светло-каштановые волосы и обычно очень бледная кожа. В настоящий момент все его лицо пылало красным загаром, а на кончике довольно длинного носа кожа начала слезать, что его не красило. Анна более удачно, а может, более осторожно вела себя при встрече с коварными лучами солнца, сияющего на большой высоте и в разреженной атмосфере. Ее лицо и шея приобрели глубокий загар, который прекрасно сочетался с темными волосами и карими глазами. Это было поразительное лицо, скорее красивое, чем хорошенькое, с твердым, даже слишком четко очерченным подбородком, что контрастировало с ее слегка вздернутым, типично женским носиком. Такой подбородок больше подошел бы ее брату, чей высокий лоб и умные глаза немного портила челюсть, очертаниям которой не хватало определенности. Стефан обладал живыми и непринужденными манерами человека, способного легко освоиться в любом обществе. Напротив, спокойная и сдержанная Анна казалась слишком застенчивой. К счастью, в данный момент именно брату пришлось выворачиваться из крайне неловкого положения.

— Я должен извиниться за наш внешний вид, — сказал Стефан. — Мы уехали сразу, в чем были. Надеюсь, нам перешлют багаж из Клостера. — Он оглядел общество, одетое в траур. — Похороны были сегодня?

— Вам следовало дать нам знать, что вы приедете, — мягко попеняла ему мать. — Мы, конечно, отложили бы похороны, если бы знали, что вы будете здесь.

— А разве вы не получили мою телеграмму? Я дал носильщику в Давосе несколько франков, чтобы он ее отправил, но, видно, парень присвоил их себе, так же как и деньги на телеграмму. Жаль! Понимаешь, мы ведь ничего не знали, и только позавчера я по чистой случайности заглянул в «Таймс».

— Может, это и не мое дело, — сказал Джордж таким тоном, что было ясно — он уверен в том, что это именно его дело, — но тебе не кажется, что просто неприлично являться домой в таком виде, во всей этой одежде туриста; по столь печальному событию?

Стефан подчеркнуто проигнорировал его замечание и продолжал обращаться к матери.

— Понимаешь, мама, — объяснил он, — оказывается, это случилось в тот самый день, когда я прибыл в Клостер. Меня ждали проводники, Анна и вся остальная группа, и с моим появлением мы в тот же вечер отправились в путь. Если бы мы задержались, то узнали бы о несчастье уже на следующее утро. Все это случилось по моей вине, но не мог же я знать... С нами совершенно невозможно было связаться целых три дня, пока мы не спустились в Гуарду, где я подобрал старую газету, которую кто-то оставил, и не увидел сообщения. Времени у нас оставалось только на то, чтобы добраться до станции и успеть на поезд. Если бы мы остановились в Клостере, чтобы забрать одежду и багаж, мы бы потеряли еще один день.

— Конечно, милый, я понимаю. Налей себе шерри. Вы, должно быть, устали. Хорошо, что вы вернулись.

Тем временем Анна пробралась к Мартину, который с ее появлением перестал выглядеть в семейном кругу как собака, потерявшая хозяина. Увидев их рядом, Стефан уже не в первый раз задумался, что могла его сестра найти в этом плотном, рыжеватом юноше, страдающем сильной близорукостью.

— Я пригласила Мартина остаться на ужин, — сказала миссис Диккинсон, таким образом тактично давая понять всему обществу, что отныне Мартин считается членом семьи, и Анне — что у нее будет возможность пообщаться с ним и позже.

«Во всяком случае, эта история является для Мартина ступенькой вверх, — заключил про себя Стефан. — У матери всегда найдется мягкое местечко для этого выскочки. Интересно почему».

Он раздумывал, как бы ухитриться перекинуться парой слов с тетушкой Люси так, чтобы не вовлекать в разговор Джорджа, когда с ним поздоровался самый отдаленный родственник, некий Роберт, который объяснил, что ему удалось начать то, что он назвал «юридической стороной дела», до приезда Стефана. Насильно удерживая Стефана в углу, он достал пачку документов и начал сыпать деталями, касающимися этой стороны, которые требовали особого внимания. Стефан был ошарашен объемом работы, которую предстояло еще сделать. Он совершенно упустил из виду, какие сложные юридические и финансовые проблемы возникают в результате смерти человека, особенно если его кончина наступает внезапно, без предупреждения.

Наконец ему удалось вырваться от кузена Роберта, и он приступил к своим обязанностям хозяина дома, предлагая всем шерри и сандвичи.

— Какая жалость, что вы не успели на похороны, — ядовито проговорила кузина Мэйбл, старая дева, когда он вручил ей бокал. Судя по ее тону, она считала, что он намеренно избежал этой печальной сыновней обязанности.

Стефан готов был пояснить ей, что вряд ли его можно в этом винить, но заставил себя вежливо согласиться:

— Да, кузина Мэйбл, так все неудачно сложилось.

— Я стояла за то, чтобы похороны задержали, но твоя мать не пожелала ничего слушать. Надеюсь, вы пойдете навестить могилу, как только сможете?

— О да, кузина Мэйбл!

— Ты не должен расстраиваться из-за выводов следственной комиссии, дорогой мой мальчик, — сказал дядя Джордж, твердо пожимая ему руку и пробираясь поближе к графину с шерри.

— Каких выводов? Я ничего об этом не слышал. В той газете, которую я читал, ничего такого не говорилось.

— О самоубийстве, — уточнил дядя Джордж, испытывая острое наслаждение от того, что он первым сообщил сыну умершего эту трагическую подробность. — В состоянии помешательства. Помоги мне, Господи, я бы никогда не подумал, что бедный старый Леонард мог...

— Нет, нет! — поспешил поправить его дядя Эдвард. — В состоянии душевного неравновесия. А это не одно и то же, уверяю тебя, Джордж.

— Совершенно то же самое! Разница только в формулировке, вот и все. Какого черта эти идиоты...

— Нет, — настаивал дядя Эдвард. — Ты уж извини меня, Джордж, но это не то же самое. Это уже не ложится, ты понимаешь меня, пятном позора на имя семьи. А в этом-то и вся разница.

Однажды начавшись, спор, казалось, никогда не закончится, но внезапно его оборвала Анна.

— Самоубийство! — воскликнула она. — Ты хочешь сказать, что они действительно считают, что папа покончил с собой?

— Поскольку его душевное равновесие было нару... — снова начал дядюшка Эдвард самым вкрадчивым и пасторским тоном.

— Я этому не верю! Мама, Стефан, вы же так не думаете? Это... это же просто ужасно!

— Но уверяю тебя, здесь нет позора...

— Ты не была при оглашении выводов расследования, Анна, — тихо сказала мать.

— Разумеется, не была. Все, что я видела, это небольшой некролог в «Таймс», из тех, что печатаются на первой странице. Там что-то говорилось о сверхдозе лекарств. Мы были уверены, что речь идет о несчастном случае, верно, Стефан? А разве это не был несчастный случай? Никто меня не убедит, что отец...

Казалось, она вот-вот расплачется. Все заговорили одновременно:

— Но, Анна, дорогая, твой отец всегда был немного...

— Полиция выразилась совершенно однозначно...

— Когда человек оставляет посмертную записку...

— Не мог же он случайно открыть два пузырька лекарства...

— У меня есть полная запись всех доказательств...

Со сверкающими от слез глазами, оглушенная неожиданным хором голосов, Анна обернулась за поддержкой к брату.

— Стефан, — сказала она, — ты же не веришь этому, правда? Здесь какая-то чудовищная ошибка. Ты должен разобраться в этом.

Впервые Стефан осознал себя главой семьи, последней судебной инстанцией в том, что касается его самого, его матери и сестры, с чьим решением могут, если пожелают, не согласиться его близкие и дальние родственники, но не посмеют вмешаться. Невольно он расправил плечи под грузом ответственности, внезапно обрушившейся на него.

— Очевидно, что это был несчастный случай, — сказал он. — То есть пока что мне известно не больше, чем тебе. Но я займусь этим и все выясню. — Он повернулся к самому дальнему кузену, который говорил последним: — Ты сказал, что у тебя есть записи обо всем расследовании?

— Да, из местных газет. Практически это стенограмма. Они неправильно записали некоторые имена, но их можно уточнить в других газетах. Они все у меня есть. Видишь ли, я собираю вырезки из газет, понимаешь?

— Отлично. Ты можешь дать их мне? Как можно скорее?

— О, с удовольствием. Я пришлю их сегодня же вечером.

— Спасибо.

— Ты потом вернешь их мне?

— Конечно, если они тебе нужны.

— Да, да, очень. Я хочу сказать, что у меня еще недостаточно материалов и...

— Вполне тебя понимаю.

— Не хотелось бы вмешиваться, мой мальчик, — встрял дядя Джордж, который всю жизнь только и делал, что вмешивался в чужие дела, зачастую принося только несчастье, — только разницы-то всего на полпенни, — была ли смерть несчастного Леонарда результатом самоубийства или несчастного случая. Разве не так?

— Я бы сказала, это не имеет ни малейшего значения, — заметила кузина Мэйбл.

Губы дядюшки Эдварда сложились, собираясь произнести сакраментальные слова «позор для семьи».

— Возможно, и нет, — устало сказал Стефан, — просто я совершенно этого не ожидал, вот и все. (Какая разница, что он им скажет? Их это совершенно не касается.)