Времена суток

Алекс Тарн

Времена суток

(песни милуимника[1])

Шмира[2] в жару

Дым Отечества приятен — над Рамаллой вьётся он; Я стою, суров и внятен, охраняю мирный сон. (Если спун какой дремучий в полдень давит храпачка…) Где-то мчатся, вьются тучи, здесь же, блин, — ни облачка. Здесь же, блин, — жара-жарина, здесь жара-жарина, блин… Жарко, Нина, скучно, Нина, на хрена здесь твой камин? Я бреду по Джабель-Харше, словно вошь по лбу слона, словно сионизм на марше… Голова моя темна, голова моя устала, жарко бедной, горячо… А внизу стучит Рамалла «тройкой», «магом», «калачом». И не лень ведь им, дахланам[3], надрываться там, в дыму — если вдули мы «Милану», значит, вдуем хоть кому! А пока что по вершине я бреду, суров и горд… Чу! В Рамаллу въехал Зинни… Здравствуй, Зинни — Новый Год.

Шмира в тумане

Тяжело шмирить в тумане, ведь не видно ни хрена, не видно просто ни хрена… вы, блатные горожане, поселяне и миряне, телевизоров смотряне, не пойдёте ли вы на? Никуда вы не пойдёте, вы живёте — девок жмёте, вы за пазухой у тёти, вы плюёте грубо на тех, кто в поте и заботе, как лягушки на болоте, как «Фантом» в слепом полёте, здесь не видят ни хрена. Так что, если брат Ахмедка, доползя до той отметки, вдруг прицелится и метко поразит меня в живот, то тогда, на радость деткам и теням забытых предков, я не стану вредным дедкой и миную бейт авот[4].

Вставайте, Граф.

По вечерам взъерошенная птица колотится в восточное окно. Чего ей надо, дуре? Что стучится? — Брось, Эрез, не узнаем всё равно. Да больно уж поганая примета — по чью-то душу стук, по чью-то плешь… — Послушай, Эрез, перестань про это; давай-ка лучше партию в шеш-беш. А может, это парень из Тальмона, застреленный во вторник на парсе[5]? — А может, ты заткнёшься, слышь, ворона, не каркай и помалкивай, как все… И Граф встаёт, ладонью бьёт будильник, — Вставайте, хевре[6], йалла, нам пора… И лезет в джип, как прежде — в холодильник, а там жара, пустынная жара. И мы встаём за Графом — я и Сами, Влезаем в джип и двигаем вперёд… И Эрез… что ж, выходит вместе с нами, не надо бы ему… но он идёт.

Перекрёсточек (цомет ха-Доар)

Дорога вьётся змейкой, утро раннее, А справа — Харбата, а слева — Джания. А промеж ними где-то перекрёсточек, Где не собрать мне, хевре, старых косточек… Ах кости старые, глаза усталые, Колени слабые, да щёки впалые. Ах, милуимничек, куды ты котишься? Ах с перекрёсточка ты не воротишься… А мы вдвоём в машине с другом Пахадом[7], А я его гоню, а он, собака, там Сидит, зелёный, сволочь, зубы стукают… Ну что ты сделаешь с такою сукою? Вот поворот, и вот он — перекрёсточек — Горелый дом, покрышки, пара досточек И камни — камушки асфальт разметили — Кого-то, видимо, уже приветили. Да Бог с ним, с камушком, лишь бы не на-мушку, Лишь бы вернуться целым к родной мамушке… Вот перекрёсток сзади, а мы целые… И друг мой Пахад сгинул… кто ж так делает? Что ж, видно рано мне прощаться с мамою, Теперь — назад, а завтра — то же самое… Ах, милуимничек, куды ты котишься? Ах с перекрёсточка ты не воротишься…

КПП

Арабончики мои, лютики пустыни, что глядите на меня глазками пустыми? Я ли вас не привечал кофем и какавой, к мирной жизни приучал под моей управой. Я ли, блин, не поднял вас к мировым стандартам — в каждом доме — унитаз, в каждой школе — парта. Уж какого только я вам не слал эмира — Биби, чудо-бугая, крошечку Шамира… Только вам всего милей ваш бандит небритый — даже Переса и Бей — Бейлина с Саридом. Мы похожи только в том, что за эти кочки украдём, убьём, сожжём, разорвём на клочья. Вот такие пироги, бомбы-мушки-пушки… колокольчики мои, бравы арабушки.

февраль 2002