Черная кость

Сергей Алексеевич Белозёров

ЧЕРНАЯ КОСТЬ

* * *

У кузнеца вожглась окалина в лицо, у слесаря ладонь с накладкой жестяной, у птичницы в руках — несушка и яйцо… О жизнь моя, ну что ты делаешь со мной? У летчика — дела в неясных облаках, куда деваться мне на плоскости земной? Она ясна, как сталь, понятна, как плакат — куда девать меня, что делать ей со мной? Дела мои в себе, дела мои как свет, мои дела во сне, мои дела — ледок или вчерашний снег: когда их больше нет, повеет иногда чистейший холодок. Я жить хотел, как все —                                           тишком, своим домком, своим печным дымком, совсем уже молчком, зачем же я шепчу у жизни на краю: возьмите жизнь мою — смешком,                                                      со всем мешком, сгодится, может быть? —                                           возьмите жизнь мою…

***

Весёлые дела!                                 По рельсам, по стране качу, как захочу,                                 в гулёж очередной — а станция Зима                                 протягивает мне замасленный кулёк                                 с картошкой отварной… Я выставлю в окно                                 беспутную башку на ветер и мороз —                                 пущай охолонёт… А станция Зима                                 по чахлому снежку бежит и машет мне —                                 вот-вот в окно впорхнёт… Там ирис впереди                                 пестреет, как удод, соцветиями губ                                 пылают мне юга… Да шла бы ты, Зима!                                 И что ж — она идёт, как верная жена,                                 отстав на три шага. Как сладок мой побег!                                 Как радуется мир, объятья распахнув                                 встречающий меня! И высадит меня                                 уже через полдня на станции Зима                                 румяный конвоир…

* * *

Россия, спасибо: рассеялась мгла, пока вдоль Транссиба судьба волокла. У трасс, где жестоко я душу протряс, — спецовка, бытовка, изнанка пространств. Меня из-под палки учили любви бурьяны и свалки, стальные репьи. Не Росси, не Мойка, не юрод с Кремлём — помойка и койка с дырявым рублём. Побед эполеты померкли в пыли, и тяжкие беды по сердцу прошли. Россия, не плахой ты виделась мне — дырявой рубахой на сером плетне, как будто бы шпалы не пали ничком — с Москвы до Байкала стояли торчком, а поверх — деревья и терны стерни, как будто отрепья великой страны… Россия, спасибо… Грубя и любя, шепчу тебе, ибо я видел тебя.

* * *

…За дверью снег                                 скрипит протезом, бредет мороз, как пес цепной, по кругу,                звякая железом, распугивая пацанов. А мы,            калечась и бинтуясь, в тылу зимы, как подо льдом, отбарабаним, отбунтуем, отмельтешимся,                       а потом земля,        как мальчик после тифа глаза зелёные откроет, и кто-то скажет,                             подняв брови: «Смотри, как тихо…»[1]

***

Шлёпать по отечественным хлябям и мычать о дали голубой, очевидно, можно даже с кляпом, сляпанным себе самим собой. Мне надоедала та замазка, я кусками, с кровью — отрывал, зря в больнице имени Семашко что-то в горле доктор зашивал.

* * *

Я годы зачислил в утраты, я счёт потерял трудодням! А голубь, как ангел бригады, в обед опускается к нам. Он бродит и хлеб подбирает, над ним доминошную кость Морозов с размаху вбивает в столешницу, словно бы гвоздь. Приподнято всё-таки длится обыденный этот обряд: возвышенны чёрные лица и мерно ладони гремят. Размыслишь — а всё-таки лестно вот в этих пенатах стальных быть чёрною костью, железно стоящей в ряду остальных. И ценишься тут не по числам побед или прожитых лет — а тем, что вколочен со смыслом, что лучшего выбора нет.

Андрей Коровин

НА ГРАНИ СПРАВЕДЛИВОСТИ И БЕЗДНЫ

Недавно, разбирая свой архив, я нашёл интервью, которое брал у Сергея Белозёрова много лет тому назад. Вот что он рассказывал мне о своих бедах конца 1970-х: «После того, как меня выгнали из „Комсомолки“, я жил в Москве, ночевал на вокзалах, подрабатывал в редакциях, ездил в командировки аж в Сибирь. Я каждый день обходил все редакции по Садовому кольцу в поисках заданий…»

Есть разные версии «казанской трагедии» Белозёрова. Очевидно одно — он бросил успешную работу (в 1977-м Белозёров был направлен собкором «Комсомольской правды» в Казань), расстался с семьей и пропал. Жена объявила Сергея в розыск, его признали «безвестно отсутствующим» и заочно развели.

Несколько лет Белозёров внештатничал во всевозможных газетах, переезжал из города в город, много пил и неуклонно шёл ко дну. В то же время его нигде не опубликованные стихи с восторгом читали в узких кругах, в том числе — в среде студентов и преподавателей Тульского пединститута. Там, в Туле, Белозёров и познакомился с молодой, аристократичной студенткой Ольгой Подъёмщиковой, которая решила посвятить ему свою жизнь.

Она вытаскивает его из запоев и переезжает к нему в город Советск.

Казалось, жизнь начинает налаживаться, но не тут-то было. В это самое время государство «находит» Белозёрова, который если от кого и скрывался, то разве от кредиторов. За неуплату алиментов (что, по словам самого Сергея и мнению некоторых его друзей, было только поводом, реальной же причиной — журналистская деятельность) ему впаяли три года ссылки в Иркутскую область. Там, на знаменитой — по биографии Евгения Евтушенко — станции Зима Белозёров работал подсобным рабочим, кочегаром и внештатным журналистом. При поддержке Анатолия Кобенкова, в местных изданиях публиковались и стихи Сергея.

Его «последняя декабристка» — Ольга Подъёмщикова — приехала и туда. Здесь у них родилась дочь Аня, которой была суждена самая короткая и самая тяжелая судьба во всей истории. Через год после рождения у девочки обнаружилось ДЦП, и Ольга поехала в Москву в поисках волшебных врачей. Но чуда не произошло, — что отразилось и на личных отношениях супругов: в Зиму Ольга больше не вернулась. К возвращению Сергея из ссылки они уже были почти чужими.

Тем временем литературные дела Белозёрова начинают понемногу продвигаться. Илья Фоняков пробивает публикацию в журнале «Нева», пишет статью о современной поэзии для «Знамени», обильно цитируя стихи Белозёрова.

В издательстве «Молодая гвардия» выходит коллективный сборник со стихами Сергея.

…По возвращении в Тулу Белозёров работал корреспондентом в «Молодом коммунаре», в новых тульских газетах. Его единственную книгу, вышедшую в Приокском книжном издательстве — раскупили мгновенно. В пику Союзу писателей он создал литстудию «Мастерская» при «Молодом коммунаре» и начал уверенно ходить в мэтрах.

И …продолжал пить горькую.

Его третий брак был, пожалуй, самым неудачным. Последнее десятилетие уходящего века вообще стало для него годами последних испытаний. В 1994-м умерла дочь Аня. На войне в Приднестровье его дважды пытались расстрелять как шпиона; с войны он привёз оттуда рукопись блистательной документальной прозы. Не смотря ни на что, он всегда оставался профессионалом. Однако из-за пристрастия к алкоголю его уже не хотели брать на работу. К концу жизни Сергей Белозёров лишился всего, в том числе и собственного жилья. Умер поэт в чужой квартире, не дожив до 55-ти лет.

Он всю жизнь ходил по краю справедливости и бездны. И бездна поглотила его. Но истинная справедливость — то, что стихи его продолжают жить и поныне. Я думаю, он был бы рад такой справедливости.

Андрей Коровин