В норе

Роман Сенчин

В норе

Середина декабря – самое скучное, сонное время. Деревня, спрятавшись в низине по берегу пруда, съежившись, укрылась снегом. Избы превратились в большие сугробы, из них плотными серыми столбами поднимаются вверх дымы. Холодное, мутно-красное солнце – на него и в полдень можно смотреть не щурясь, – проползает по краешку неба и равнодушно закатывается за гору, оставляя на небе, тяжелом и низком, на сухом колючем снегу багряные разводы. Разводы эти обещают назавтра мороз.

Люди прячутся по домам, смотрят телевизор, едят и спят. Забот немного – следить за оставленной в зиму скотиной, поддерживать тепло в жилище да еще расчищать тропинки в ограде и к колодцу после снегопадов. А так, что еще делать…

Вечер тихий и спокойный. Длиннющий. Собаки свернулись в своих тесных будках, сунули морду под хвост. Ничего не хотят слышать и видеть. Их особо и не тревожат. Редко-редко в эту пору встретишь прохожего, еще реже проскрипят по насту полозья саней, которые тащит равнодушная, в каплях замерзшего пота, с бахромой инея на морде лошадка.

Вот уже стемнело совсем, небо изрябили зеренки звезд, а глянешь на часы – и шести нет…

– Да, открыто!

Обитая клеенкой дверь запищала, поддалась трудно, скребя половицы сенок. В кухню ворвался белесый ком пара, секунду-другую клубился и, когда дверь закрылась, исчез.

– Здоро€венько! – Гость нашел взглядом сидящего за столом хозяина. – А я вот к тебе, Игорек. Можно?

– Проходите, Юрий Васильевич. Хм… проходите, конечно.

Юрий Васильевич ответно мыкнул, потопал о коврик, стряхивая с валенок крупинки снега.

– Дверь-то подладить бы надо, – заметил, – скоро, гляди, и совсем не сдвинешь.

– Разбухла, – равнодушно объяснил хозяин. – С одной стороны тепло, с другой – мороз. Перекорежило.

– М-да…

– Раздевайтесь, у меня чай как раз заварился.

– У-у, дело! – Юрий Васильевич снял шапку, коротенькую, на искусственном меху шубейку. – Что, пишешь все? – кивнул на заваленный бумагами стол.

– Так… – Хозяин подставил ему единственный стул, сам сел на табуретку.

Устроившись, Юрий Васильевич раскрыл портсигар с двумя сплетшимися в танце журавлями на крышке.

– Закуривай, Игорек, я тут днем накрутил.

– О, спасибо! У меня сигареты кончились, а эти вот штуки никак делать не научусь. Расползаются.

– Для всего способность нужна. У тебя к одному способность, у меня, например, к другому. Тем, Игорек, и живем.

Закурили, не спеша втягивали едкий, драконящий горло и в то же время ароматный и сладковатый дым самосада.

Юрию Васильевичу за пятьдесят. Он крепкий, неповоротливый, с широким, изрезанным морщинами лицом, седоватой щетиной на скулах. Двигается тяжело, всегда как бы устало, и хотя на самом деле невысок и совсем не толст, но кажется большим, грузным в этой маленькой комнате-кухонке, рядом с сухощавым, длинноволосым и бородатым, в истертом плюшевом пиджачке в черную и салатную полоски, всегда словно обиженным на что-то Игорем – Игорьком.

– Помешал небось? – Юрий Васильевич опять кивнул на бумаги. – Ты извини…

– Да нет, чему тут мешать…

– Не скажи, не скажи.

Хозяин сунул бумаги в лежащий на кровати фанерный чемодан, спросил с показным интересом:

– Как там погодка?

– Да как – морозит вовсю. Шел вот, чуть нос не отпал… Хотя лучше пускай счас морозит, чем в апреле. Декабрь – он на то и декабрь… Весной-то, чую, предстоят дела… – Юрий Васильевич досадливо покряхтел. – Тут моя понасмотрелась на этих, на Калашовых, как они в том годе теплиц понаделали, всё в целлофане, и тоже решила вот… Кхе-хе… Собирается после Нового года в первое полнолуние рассаду сеять. Помидорчики, перец… Ящиков заставила наколотить, все доски извел… Захотелось ей, видишь ли, чтоб помидоров как картошки было. Сдурела на старость.

Гость разошелся, увлекся хотя бы заочным спором с женой, а ведь думал, закурив, сразу предложить Игорьку сообразить насчет выпивки.

– Я ей говорю: «Целлофан этот покупай, но на свою пенсю. – Она ж у меня на инвалидности, больная вся. – Он бешены деньги стоит, а рвется легче бумаги. Накупить его, а потом сидеть, что ли, голодом? Помидоры, еслив даже и уродятся, они все же не хлеб». Не понимает. – Достал еще самокрутку, покатал промеж шершавых ладоней, но раскуривать пока что не стал. – Пуска-ай подурит… Эти Калашовы, видать, матерые, наловчились в своем Казахстане, и машина у их – сел и поехал в городе торговать. А нам-то куда? Нам с ей и с десяти корней хватит, дети у тех же Калашовых купят, слава богу, могут позволить себе. Работают, зарабатывают… А тут эти туманы еще чёртовы от комбината, сам видишь, картошка и та после их чернет, а она – помидоры… А отдуваться кому? У нее-то приступы по три раза в неделю. Значит, опять я… Помидорщица тоже… – Юрий Васильевич тяжко вздохнул и тем же расстроенным голосом предложил: – Давай, Игорек, что ли, пропустим маленько. У? С устатку, после рабочего дня.

– У меня денег нет, – виновато-уныло развел руки хозяин.

– Да не, у меня-то есть. Полкуля комбикорма тут пихнул одним. Все равно крысы сожрут, так хоть с пользой… Посидим тихонечко, побеседуем.

– Можно, конечно. Настроение какое-то, как раз для этого.

– Во-во! – поддержал Юрий Васильевич. – А пропустим, вроде и посветлей станет. – Поднялся. – Тогда побегу. Я до Егоровых, так что на одной ноге. – И, натягивая шубейку, узнал как бы мимоходом: – Зажевать-то есть чего?

– Картошка, капуста.

– У-у, милое дело. Ты тут пока… а я мигом.

Игорь наскоро и небрежно собрал на стол. Кастрюля с вареной, уже остывшей и посиневшей картошкой, два стакана, две вилки. В литровой банке морс из остатков протертой с сахаром жимолости. Из сенок принес эмалированный бак, надолбил ножом в миску заледеневшей соленой капусты… Бак оставил у двери на случай, если понадобится еще.

Осмотрел сервировку, кушанья, ухмыльнулся. Сел на кровать.

Только достал бумаги – опять постучали.

– Открыто же!

Дверь задергалась, туго стала уползать в глубь сенок. Из пара вместо Юрия Васильевича появилась невысокая девушка в зеленом пуховике и пышной собачьей шапке с опущенными ушами. Левое плечо тянет к земле туго набитая сумка.

– Добрый вечер, добрые люди! – Девушка поставила сумку и огляделась; без церемоний стала развязывать тесемки под подбородком. – Погреться можно у вас?

Игорь смотрел на нее, в руках застыли листы… Гостье в конце концов надоела его оторопь:

– Ну, слушай, встреть меня.

– Хм… – Он сунул бумаги обратно в чемодан, захлопнул крышку, поднялся. – Хм, извини… Привет… Проходи, пожалуйста.

Она засмеялась:

– Спасибо! – И наклонилась, чтоб расшнуровать мощные, на толстой подошве, ботинки.

– Нет, не надо, не разувайся. Из подпола дует… да и грязно.

Отдав Игорю повесить пуховик, она прошла к столу.

– О, королевский ужин на двоих. Меня ждал?

– Да так… сосед должен… посидеть решили…

– Понятненько. – Девушка обежала взглядом обстановку в кухонке – разбросанные повсюду книги, буфет с дверцами без стекол, с облупившейся краской, магнитофон «Томь» с расколотым и заклеенным изолентой корпусом; остановила глаза на хозяине. – Да-а, Игорек… Борода, пиджачок в полосочку, картошка вареная… Женька все верно описывал.

– Да?

– Да.

Стояли, глядя друг на друга. Ее лицо, разгоряченное морозом, свежее, на щеках алые, будто гримом выведенные пятна; он же бледный, заросший до глаз рыжеватой, слегка вьющейся бородой… Молчали.

Но вот гостья отвела взгляд, и хозяин встряхнулся, засуетился.

– Ты садись, – подвинул ей стул. – Ф-фу, что-то я совсем… Никак не могу в себя прийти. Извини…

Она села.

– Ну, как тут?

– Нормально… Хм, живу вот. Холодно, правда. Эти дни под утро на сорока держится… Второй рамы нет, одеялом вот окно затянул. Все равно сифонит… Печка слабая… А вообще-то, – голос его пободрел, – вообще-то – отлично.

– Понятненько. Прочно, значит, в норку забился?

– Можешь и так считать. – Игорь тоже сел, взял оставленную Юрием Васильевичем самокрутку. – Сейчас сосед должен бутылочку принести. Как раз… Вот отметим приезд, так сказать… Ты как собралась приехать-то? – Закурил. – До сих пор не верится…

– Прыгнула в автобус и приехала. Решила взглянуть, как тут наш Игорь Фролов великий поживает, как ему творится. К тому же, может, здесь учителя нужны.

Он усмехнулся:

– В сельские учительницы хочешь податься?

– Может быть…

– Как учеба?

– Неплохо. Диплом пишу.

– А тема?

– Тема?… «Юродивые в русской литературе».

– У-у, материал богатый…

– Глухомань тут у вас. Я вот прошла, глянула, хоть и темно…

– Ты, кстати, на чем приехала? – Игорь, нахмурясь, взглянул на будильник. – Рейсовый два часа как был. Задержался, что ли, опять?

– Я на том, который Красноярск – Шушенское.

– И с трассы пешком?! Тут же километров пять…

– Ничего, прогулялась.

– Ну ты даешь…

Замолчали, разглядывали друг друга, изучали, как близкие некогда, но давно не видевшиеся люди… Вдруг Игорь вскочил, ткнул цигарку в пепельницу, засуетился.

– Хм!.. Что-то я совсем отупел… Так, так, – увидел ведро под умывальником, полное помоями до зарубки. – Ты не скучай, я сейчас.

Сунул ноги в разношенные почти до бесформенности валенки, кинул на голову кроличью шапчонку; взял ведро, пихнул дверь.

– Вот привезла кой-чего, – объявила гостья, когда он вернулся. – Женька мне порассказал, как ты живешь, чем питаешься. Я каждый раз от этого плачу, представляешь?

– Гм… – Игорь вытащил из ведра несколько обледенелых березовых полешков, положил сбоку печки, чтоб подсыхали. – Спасибо.

– Даже на водку какую не поскупилась! «Серебро Сибири», семнадцать тысчонок за ноль семь литра. Вы здесь, наверное, самогон хлещете…

– Спирт. Самогон с чего гнать? А тут спиртзавод в соседнем селе… – Он уставился на горку продуктов – колбаса, консервы, пакеты с крупой, сардельки, лимоны; протянул ошалело: – Дела-а…

– Что, может, выпьем до твоего соседа? За встречу.

– Конечно, конечно! – потянулся Игорь к бутылке. – Давай открою.

– Да она винтовая, легко. Ты лучше консерву какую-нибудь…

Игорь покрутил в руках одну банку, другую. Спросил потерянно:

– Какую?… Скумбрию? Сайру?

– Открывай сайру. С картошкой вкусно.

Пока он разрезал ножом жесть консервы, девушка скрутила крышечку бутылки, сама стала разливать.

– У, стаканы-то! – возмутилась.

– Это от чая… налет. Рюмок, извини, нет.

Сели, чокнулись. Подождали, точно собираясь еще что-то сказать, но не собрались. Выпили.

– У-у-ух! – Гостья передернула плечами, подцепила вилкой бледно-оранжевые лохмотья капусты. – А хлеб имеется?

– Нет, нету… Всё не могу в магазин собраться. Картошка… А, сейчас! – Он вскочил, достал из буфета тарелки; высыпал картошку из кастрюли. – Накладывай, какая поаппетитней, а то тут с глазками есть… для себя варил… Рыба классная. Тыщу лет сайру не пробовал.

Некоторое время увлеченно ели. Девушка, видимо, проголодалась с дороги.

– Что-то сосед пропал, – опять взглянув на будильник, бормотнул Игорь. – Может, кого-то встретил другого… Хорошо бы.

– Читала твои рассказы в «Просторах», – отозвалась гостья на его бормоток. – У Женьки хранятся в папочке.

– И как?

– Да так, если честно… Понимаешь, тогда, там, ты был действительно писателем, до каких-то глубин пытался добраться, а теперь стал вроде журналиста… на злобу дня. И у тебя это вдобавок не получается.

– Может быть…

– А на что живешь вообще?

– Н-ну, – Игорь замялся, – родители иногда помогают. Мне тут много не надо. Капуста, картошка… В ноябре девять петушков зарубил, три курицы, какие старые. Так что с мясом… В кладовке висят. Может, приготовить?

Гостья улыбнулась ему сочувствующе-грустно, как больному или увечному:

– Оставь про запас. Зима длинная.

Он поймал эту ее улыбку, заговорил живей:

– Всё у меня отлично! Едой сам себя обеспечиваю. Женьке, конечно, спасибо за бумагу, за стержни, ленту вот для машинки привез. А в остальном… Все, в общем, отлично. – Ему не вовремя попалась банка с самосадом, и голос сам собой опять потускнел: – Особенно когда курево есть.

– А сейчас?

– Что – сейчас?

– Есть курево?

– Вот, табак. Он полезнее, кстати, чем сигареты. Привыкнуть только никак не могу…

– Тогда, – девушка наклонилась, достала из сумки несколько пачек «Явы». – Не знаю, какие ты куришь. Когда-то, кажется, эти…

– Ух ты! Мари-инка… Вот спасибо! – Торопливо распечатав пачку, Игорь вытянул сигарету и закурил; шумно выпустил дым, признался: – Только сейчас понял по-настоящему, что это действительно ты!

– Что, изменилась так?

– М-м… да нет… но, вообще-то, времени много прошло.

– Да, два года совсем не виделись… Когда ты в последний раз домой приезжал?

– В сентябре позапрошлого. Ну, как раз больше двух лет…

– И как, не тянет? – В голосе желание услышать «тянет», но хозяин то ли не догадался, то ли не захотел – рубанул:

– Нет. – И поднял бутылку: – Еще по чуть-чуть?

– Наливай. Никак не могу согреться.

– Отличная водка, – выпив и наскоро закусив, похвалил Игорь. – Мы тут к другому привыкли…

– Зря институт бросил, – перебила гостья. – Вот пролетело время, может, лучшее, а ты – в стороне. Восстанавливайся, пока не поздно. Тебя там помнят, тем более, спрашивают…

– Хм, да какой из меня студент уже… ты что… – Игорь отмахнулся, перевел разговор на другую тему: – Затопить? Действительно, прохладно что-то. Да и на дворе не Ташкент… – Взял спички со стола, направился к печке. – Вообще-то затапливаю обычно после восьми, но коль у меня замерзшая дама…

Она не отозвалась на эту попытку шутки, о чем-то думала. Игорь открыл дверцу топки, где заранее были сложены колодцем мелконаколотые полешки, а внутри колодца – щепки и береста.

– Дрова экономить стараюсь, – продолжал объяснять заодно, – все лето валежник таскал, пилил ножовкой. Вроде бы много, а всегда получается, что к апрелю приходится снова идти, а в бору снега еще по колено… Днем вот плитка справляется…

– Прямо каморка какая-то, – вряд ли слыша его, сказала гостья. – А еще ведь комната есть?

– Да… Но я ее, это… законсервировал. Так теплее. Для жизни мне и этой хватает.

– Понятно. А школа тут как?

– Так… – Игорь прикрыл дверцу, вернулся к столу. – В прошлом году из средней в девятилетку переделали. Последние классы теперь, так сказать, заочно учатся, самостоятельно. Я в одном рассказе, который в «Просторах», писал об этом.

– А с учителями?

– Ты серьезно, что ли, решила здесь? – Голос Игоря стал тревожным, почти испуганным. – Зачем тебе?…

– Я пока ничего не решила. Думаю. А ты что учительствовать бросил?

– Какой из меня учитель… – Он снова прошел к печке, бросил туда два просохших сосновых полена. – К тому же голова только этим забита: плазма, ядро, пойма, масштаб… За те месяцы, пока работал, ни страницы путём не написал… Ну, кажется, разгорелось. – Сполоснул под умывальником руки. – Что-с, выпьем еще?

– Выпьем! – с несколько наигранной готовностью кивнула гостья.

– А ты все-таки изменилась, Маринка.

– В какую сторону?

– Да не пойму… Или просто давно не видел, не общался… и кажется.

– Скорее всего.

– Ну, вот волосы, по крайней мере, короткие стали.

– А, устала возиться, мешают. А что, не идет?

Игорь пожал плечами:

– Идет.

Чокнулись, выпили, закусили.

– Сам солил, – похвалился хозяин, заметив, что Марина с удовольствием хрустит капустой. – Вон, целый бак. На всю зиму. И вырастил сам. Огурцы, помидоры есть в подполе. Достать?… Давай спущусь.

– Не надо. Ты же знаешь, у меня мама по соленьям специалист – закормила.

– Как хочешь… – Игорь потер глаза, встряхнулся. – Не по себе как-то… Отвык от событий, жутковато даже.

– Из-за меня?

– Ну, вообще… ситуация.

Постучали.

– Это сосед, – вроде обрадовался Игорь и почти выкрикнул: – Можно! Открыто!

– Зажда-ался? – Юрий Васильевич, еще не заметив девушку, топтался в пороге, будто бы пританцовывал. – Веришь, нет, у Егоровых спирт кончился! Пришлось до этих… Во!..

– Здравствуйте, – улыбнулась гостья на его изумление.

– Здоровенько! – Сосед суетливо снял шапку, шубейку, с бутылкой в руке прошел к столу, уселся. – А я и не знал…

– Знакомьтесь, это Марина. Вместе в пединституте когда-то учились. Она на филологическом, а я на географа, – сказал Игорь. – А это Юрий Васильевич, сосед мой, на ферме работает… м-м…

– Скотником, – закончил за него Юрий Васильевич. – Ну, будем знакомы.

– Очень приятно.

– Хе-хе. А еслив приятно, то надо закрепить этим, как его? – возлияньицем. – И он подцепил вилкой пробку своей поллитровки; девушка остановила:

– Давайте нашу сначала, а потом уже… Это спирт у вас?

– Он, он, родимый. Но он ничё, не беспокойтесь. Из него-то вот таку дорогую и делают.

Игорь поставил перед соседом стакан, тарелку. Налил всем «Серебро Сибири»; Юрию Васильевичу побольше, оговорился:

– Штрафная.

– Пускай будет штрафная. Ну, значится, за знакомство! – Сосед крепко приложился своим стаканом к двум другим, махом выпил, причмокнул. – Ух-х, хороша-а! Сладкая… – Закусил, продышался. – И сколь стоит такая?

– Почти семнадцать.

– На мою получку это, выходит… хм… четыре штуки взять можно да хлебушком закусить.

– А учителям сколько платят, не знаете?

– Учителям-то?… Да по-разному, но, ясное дело, больше моих. Зато им с их работы и взять больше нечего, а у нас комбикорм, дробленка…

– Ну, повторим? – Игорь стал разливать.

– Мне каплю буквально, – предупредила Марина. – Юрию Васильевичу… ему надо нас догонять.

– Уж я догоню, будьте спокойны! – И, выпив, снова хвалил «Серебро Сибири», потом достал портсигар. – Я подымлю маленько махорочкой? Ничего?

– Вот сигареты есть, – подвинула ему гостья «Яву».

– Не, я свое. После сигарет кашель бьет, не могу их. А это – милое дело. Сам вырастил, насушил, нарубил и дыми-задымись.

Марина хихикнула. Сосед насторожился:

– Чего?

– Да Игорь только сейчас: «сам, сам», теперь вы…

– А как иначе? В магазинах еслив все покупать – никаких денег не хватит, да и ведь на земле же живем. – Юрий Васильевич затянулся, сладко вздохнул: – Полезно так вот пропустить вечерком. Весь день на морозе, со скотиной ведь. Орешь на ее, дерьмо выгребаешь, солому таскаешь, как проклятый, а уж вечером – выпил грамм триста, включил телевизер… У нас тут недавно коммерческая стала ловиться, так до двух часов фильмы. У-у, и чего только не кажут! Моя старуха «Ангела» все глядит, а я такие люблю, чтоб в одной серии, зато мощно так. Как следует чтобы вжарили! Игорек вот сидит без телевизера, столько теряет!..

– Да я их насмотрелся. Было время.

– А-а, насмотрелся… Их там мильёны! Вот как стали по этой коммерческой, и ни одного повтора! Во наснимали, да?… Эх-хе, пора вроде как пропустить. – И сосед сам, не дожидаясь хозяина, разлил по стаканам. – Сто граммчиков разом, да под закуску добрую – счастье!

– Игорь, открой еще консерву, пожалуйста.

– Да нет, это я так… не в том, то есть, смысле… э-э, забыл, извиняюсь…

– Марина.

– Да, Мариночка. Я не в том смысле.

– Нет-нет, все хорошо, – она улыбнулась. – Не единой картошкой жив человек.

– Эт точно! Вот это вы в самое яблочко! – Осушив свой почти полный стакан в пару глотков, округлив страшно и в то же время потешно глаза, сосед из глубины груди выдохнул: – Продрало-о! Да… давненько так… ух-х!

Марина скорее положила ему на тарелку кусок скумбрии:

– Закусывайте, Юрий Васильевич, закусывайте!

Тот, кивая и надсадно отдыхиваясь, стал есть. Марина и Игорь смотрели на него; Марина с любопытством и чуть с жалостью, а Игорь уныло. Сосед заметил эту унылость:

– Чего опеть куксишься? Девушка вот приехала, а ты туча тучей. – И обратился к Марине: – Да-а, как так можно, даже не знаю… Может… э-э… вы на него повлияете как-то. У него ведь, знаете, даже радио нету. Как же так?… Ну, телевизер, ладно, но уж радио!.. Предлагал динамик задаром, проводки€ вон в стене – подключай и слушай… Кругом чёрти чё делается, только успевай удивляться, а он все: «Нет, спасибо, не надо». Сидит как не знаю кто. Хотя бы уж там на танцы когда, кино у нас крутят… «Нет, не хочу». Сидит всё, пишет вон…

– А вы читали, что пишет?

– Читал, как же! Чита-ал. Я почитать-то люблю. По пословице: «Сколь оторвал, столь и прочитал». – Юрий Васильевич хохотнул, но быстро успокоился и снова стал досадливо-серьезен: – Нет, кроме шуток, читал я Игорька рассказики, как же… соседи же…

– Ну а впечатление?

– Да… м-м… как вам сказать… Очень уж он всё в темный угол загнать старается. Это я против. Нет, сильно, конечно, написано, только… Вот как у него наша деревня описана: избы кривые, темные, ходишь в них чуть ли не в три погибели согнувшись, заборы гнилые, народ пьяный валяется, ворует, пакостит. Бывает, ясно, и это, только не это же главное… А вот, к примеру, как у нас бабы поют! Слыхал же, а, Игорек?

Тот молча кивнул.

– Во-во! Летом сидишь с удочками на пруду. Вечерняя зорька. Ни ветерка, бывает, ни тучки. Коршуны высоко так кружатся, покрикивают, как бы жалуются на что-то. Карась плавится. Спокойно, хорошо, даже, знаешь, слезы от такой благодати… А тут бабы еще!.. Коров отдоили, дела переделали и – запели. И по всей деревне слыхать. Бывает, и слов не разберешь, а сами голоса так – прям душу скребут, в пруд прыгнуть охота… Тут как-то какие-то городские купались, услыхали и не поверили. Думали, магнитофон. – Юрий Васильевич подкурил окурочек самокрутки. – А пруд у нас какой, пляж! Правда, в ту весну плотину прорвало, пока восстанавливали – наполовину сошел, потом по берегу позарос ряской и камышом. Как-то надо бы чистить… А земля! Вот материшь это хозяйство, материшь, а весна подходит – руки чешутся. А у тебя, Игорек, всё как-то… Помнишь, у тебя рассказ есть: огород, всё цветет, пышет, всё прекрасно, правильно, и вдруг туча нашла, град – и от огорода одна мешанина.

– Ну, так ведь бывает, – вступилась за Игоря гостья.

– Бывает, не спорю. Но к чему так-то описывать? Прямо – конец света какой-то… И чем рассказ кончается: мужик выходит из-под навеса, где от града прятался, видит всю эту мешанину и падает на чурбан. Всё, дескать, жизнь кончилась, некуда… – Сосед, кряхтя, переменил позу на маленьком, жестком табурете. – На самом-то деле не так. Если даже выхлещет град, пускай даже в июле, то по новой садят. Никто от этого не помирает. А у него…

– Ладно, лучше выпьем давайте, – не выдержав, перебил Игорь.

И сосед сразу переключился:

– Это – всегда готовы!

Бутылка «Серебра Сибири» уже опустела, Юрий Васильевич откупорил свою.

– Вы, Марина, не бойтесь, – предупредил, – спирт хороший. Мы гадость не пьем. А вот из этого вся водка и производится.

– Да, вы уже говорили.

Но все же разбавленный градусов до тридцати, плохо очищенный и вдобавок отдающий жженой резиной спирт отличался от «Серебра Сибири». Марина глотнула неосмотрительно щедро, поперхнулась, стала ловить воздух широко открытым ртом. Глаза налились слезами. Игорь протянул ей морс:

– Запей скорее.

– Что, не пошло! – испугался сосед.

– Ничего-ничего… сейчас… – Марина продышалась, пожевала капусты; чтобы загладить неловкость, спросила: – Юрий Васильевич, а у вас дети есть?

– Как же, трое. Две дочки и сын, Александр.

– Они здесь живут?

– Нет, зачем же – в городе все, на хороших работах. Квартиры отдельные, семьи. Пять внуков уже. Богатые мы со старухой насчет этого дела. Только, – сосед потускнел слегка, – она теперь еще хочет и деньгами разжиться. Решила теплицы делать, помидоры ро€стить под целлофаном. На приезжих тут одних насмотрелась, на Калашовых. Они целую эту, оранжерею устроили, и ездят в город, торгуют. И ей тоже вот надо стало. Тут помирать не за горами пора, а она, гляди-ка… Да пускай бы росло нормально, так ведь столько всего для этого надо. И целлофан, и мотор для полива, и шлангов…

Игорь пошел к печке подбросить. А Юрий Васильевич, не на шутку увлекшись, жаловался Марине:

– Просто так ничего у нас не растет. Не Африка. Еще и выбросы эти с алюминиевого комбината. От их всё язвами покрывается, даже картошка с капустой, а уж что о помидорах-то говорить. Еще жучки всякие, тля… Целлофан она собралась покупать! – Сосед ухмыльнулся. – Пускай покупает, только я ей твердо сказал…

– Что, разливать? – вернулся к столу хозяин.

– Дава-ай! – Юрий Васильевич уже заметно опьянел, лицо раскраснелось, сделалось каким-то хитровато-задиристым. – Давай, чего тянуть… А вы, Мариночка, извиняюсь, к Игорьку-то как? В гости… или как?

Она посмотрела на Игоря, с серьезным видом делящего алкоголь, ответила:

– Думаю, в гости.

– У-у… Я к тому спросил, вы уж не сердитесь… ведь сидит же, никуда не ходит. Борода отросла, как у деда, а молодой парень ведь! Здесь уже… – сосед беззвучно пошевелил губами, – ну да, уже три с лишним года…

Марина поправила:

– Скоро четыре.

– У? Ну тем более! Четыре года, и не видать его, не слыхать. Жалко даже, ведь не понимает, что жизнь, она же одна… А девки-то… – Юрий Васильевич осклабился и подмигнул Марине, – девки ой как интересуются. Я б, хе-хе, на его-то месте…

– Каждый живет так, – пожала гостья плечами, – как ему удобнее.

– Чего ж тут удобного? Приехал из самого Красноярска, из квартиры с душем…

– Пьем или нет? – снова перебил Игорь, поднял свой стакан.

Чокнулись, но выпили без тоста, без подъема.

– Не-ет, – продолжил Юрий Васильевич, проглотив кусок колбасы, – Игорек, он парень талантливый. Он далеко пойти может! Печатают ведь его, в этих «Родных просторах» вон, еще где-то, а если печатают – видят: достоин. Только жалко же саму-то жизнь. Разве вот это, – он обвел взглядом комнатёнку-кухонку, – это вот – жизнь? И как отсюда что увидишь путное? Хоть бы искупнулся когда, с удочкой посидел для души.

– А Марина учителем здесь быть собирается, – вдруг громко произнес хозяин, и в голосе то ли искренняя радость, то ли ехидство.

– Да? Правда?

Она качнула головой:

– Может быть.

– Хорошее дело. Учитель, это правильно. Школа у нас добрая, отопление от кочегарки. Классы, правда, маленькие, но и детей-то нынче…

– А с учителями как?

– Н-ну, с учителями сложный вопрос, – Юрий Васильевич, размышляя, пожевал губы. – На первый взгляд посмотреть – милое дело. Парни такие, лет по двадцать, нарядные, городские. Душа радуется. И историю парень ведет, и химию сейчас, и черчение. А если разобраться… Кхм… Вот глядите, Марина, закончил он институт, и ему в армию. На сколько там их сейчас? Опять вроде на два… Но можно вместо нее у нас поработать, в деревне. В такой школе вот.

– И что здесь плохого? – удивилась Марина расстроенному голосу соседа. – Наоборот, кажется…

– Да вообще-то так-то так… Только ведь как срок кончается, они сразу бегут. Все как один, без задержки, сейчас же. И учат так же, без интересу. Какой интерес, если почти тюрьма для них… Согласны?

– В этом плане – да. Но бегут потому ведь, что условий, наверное, нет.

Игорь на эти слова громко хмыкнул, Марина вздрогнула, как-то съежилась и не продолжала.

– Эх-хе, хорошо у вас, – разбил паузу Юрий Васильевич, – но идти надоть. Старуха там, чувствую, уже рвет и мечет. Еще возьмет побежит на ферму искать. – Доразлил себе и Игорю из бутылки, у Марины еще оставалось с прошлого раза. – Давайте-ка, ребятки, на посошок. К семи работать опять, опять с коровами там… общаться.

– А личная корова есть у вас? – встряхнулась, сбросила обиду на ухмылку Игоря гостья.

– Е-есть. И корова есть, и куриц стая целая, и свинью по весне берем. Скоро вот помидоры в целлофане появятся.

– Никогда так, вживую, коров не видела.

– Да и ничё интересного, – поморщился Юрий Васильевич. – Мычит, сено жрет без отдыху, навоз потом из-под ее ворочать не переворочать. Доить в шесть утра подыматься… Ну, вздрогнем давайте!

Выпили, и он, покряхтывая, явно неохотно, встал.

– Счас жена накинется. Когда при ей пью – пожалуйста, а на стороне… – И другим, деловым тоном предупредил Игоря: – Бутылку не затеряй, вернуть надо будет. – Надел шубейку, шапку, потоптался в пороге, остановил взгляд на Марине. – Не знаю, увидимся еще, нет, так вот я попросить хотел, если можно. Игорек, только ты не обижайся, лады? – Тот молча пожал плечами. – Вы, Мариночка, все-таки подействуйте на него как-нибудь, чтоб зажил нормально. Ведь нельзя так. Что это?… Сами же видите… У?

– Я попробую, но это вряд ли в моих силах.

– Ну как-нибудь… построже как-нибудь.

– До свидания, Юрий Васильевич? – потеснил его за дверь хозяин.

– Да, бывайте. Не сердитесь только.

– Да что вы, всё нормально…

– И часто вы так? – Марина потихоньку начала убирать со стола.

– Раз в неделю, иногда реже.

– Ну, это нормально, я уж думала…

– Нет, не нормально. Завтра насмарку.

– В смысле?

– Работать не смогу, голова не та будет. – Игорь присел на корточки, поорудовал кочергой в топке. – Хотя что – у бога, как здесь выражаться любят, дней много. – Положил поверх углей пару березовых поленьев, прикрыл дверцу, поднялся. – Н-да, все поверить никак не могу, что это ты. Как ты вообще решилась, за тридевять земель, в такой дубак?

– По дурости, наверно… Сама не знаю. Что-то как бы толкало… А холодильника, конечно, нет?

– Вон сенки – лучше любого холодильника – минус сорок градусов, мгновенная заморозка.

– А летом как?

– Ледник есть в подвале… Да я без холодильника вполне обхожусь.

Марина вздохнула:

– При желании без очень многого обходиться можно.

– Вот именно. Обилие удобств развращает.

– Слушай, тебе надо бы в монастырь лучше уйти.

– К сожалению, – теперь вздохнул Игорь, – я в бога не верю. И тем более никому не хочу подчиняться, особенно после армии… может, природе только, но с ней не поспоришь. – Он сел на кровать, зевнул, потер глаза.

– Что, – в голосе Марины послышалась то ли жалость, то ли ласковость, – спати хочешь?

– Да, наверно, надо поспать. Что еще делать…

– Можно поговорить, например. Тебе не интересно, как в Красноярске? Как там твои многочисленные друзья?

Игорь пожал плечами:

– Да нет, прости, не интересно, и друзей перезабыл уже.

– А Женька с Лизой, кстати, заявление подали.

– Куда?

– Ну, куда – в загс. – И гостья задержала на Игоре взгляд, ожидая, удивится он или нет; но он лишь снова пожал плечами:

– Пускай.

– Через месяц свадьбу планируют. Приедешь?

– Если пригласят, может… Не знаю.

Замолчали. Игорь развалился поперек кровати, прикрыл глаза, Марина сидела у стола, постукивала пальцами по истертой клеенке. Наконец, не выдержала:

– А этот Юрий Васильевич интересный человек, кажется. Хотя я ведь раньше с такими никогда не сталкивалась… И разговаривает забавно – целое сплетение диалектов.

– Сибирь – кого только нет.

– Материал идеальный для курсовой.

– А-а…

– Правда, что ты ни с кем тут не общаешься?

– Да почти. А зачем? Ну их.

– Встретила на днях твою маму случайно. Хотела спросить, как ты… еще не думала, что возьму вот и приеду… Не решилась. Кажется, сильно они переживают.

– Хм… что им переживать? Живу сам по себе, их не напрягаю.

– Но ведь всю жизнь так нельзя, невозможно.

– Почему? Они вон, – Игорь кивнул на занавешенное одеялом окно, – всю жизнь здесь почти так же живут. И в большинстве не алкаши, работают, как могут.

– Они здесь родились. Это их мир.

– Ах! А мы ведь городские – нежненькие, интеллектуальные до предела!.. Извини… Просто мне здесь лучше, Марин, честное слово… – Рука его натолкнулась на лежащий рядом чемодан. – Слушай, давай я тебе почитаю. Может, станет понятней…

– У тебя язык заплетается. Лучше потом.

– Как хочешь.

В печке пощелкивало, воздух комнатки прогрелся, и было почти душно, попахивало смолянистым дымком.

– А ты-то замуж не собираешься? – спросил Игорь бесцветно.

– За кого?

– Ну, хоть за этого, за сына замдиректора?

– Ты же знаешь его имя, зачем так… А вообще-то – с ним не получилось.

– А так бы вышла?

– Да.

Игорь отметил, насколько это «да» было сказано твердо, сочувствующе вздохнул:

– Жалко тогда… – А продолжил уже с явной издевкой: – Вам ведь таким надо жить, и жить хорошо. Сыновья замдиректоров в подавляющем большинстве живут не хуже людей…

– Перестань! Лучше так, чем по-твоему. Прав твой сосед – ты-то вообще не живешь.

– Я как раз и живу, Марин. Хм… Прямо как в детском садике получается: «Я – лучше!» – «Нет, я!»

– Да, давай не будем об этом. Кстати, а удобства, которые на дворе, имеются?

– А? – Игорь не сразу сообразил. – А, это… За поленницей стоит, увидишь. Сегодня луна. – И не преминул похвалиться: – В прошлом году поставил, новый. Яма – два метра глубиной!

Гостья надела шапку и, сжавшись, будто ныряла в ледяную воду, толкнула дверь. Рванувшийся ей навстречу пар действительно напоминал что-то жидкое…

Игорь потянулся, зевнул широко, со стоном. Поднялся. Вынес в сенки бачок с капустой, тарелку с остатками скумбрии. Не зная, чем еще занять себя, снова пошуровал в печке кочергой, кое-как всунул туда полено.

– Ну и колоту-ун! – Вернулась Марина, радостная и румяная. – Бр-р! А небо какое, видел? Все в звездах. И снег так хрустит – совсем стекло!

– Да, в городе такого неба не увидишь, – тоже приподнято, гордовато отозвался Игорь.

– В городе окна, как звезды, и фонари… Мне, в принципе, окна и фонари больше нравятся. – Позвякивая штырьком умывальника, Марина вымыла руки. – Слушай, а чай у тебя имеется?

– Сейчас вскипячу. – Игорь поставил на чугунную плиту печки чайник, когда-то блестящий, а теперь покрытый жирным сажным налетом. – Чай у меня отличный. Купил тут десять пачек «Майского», теперь кайфую. Вот сахара, извини, нет. Варенье зато…

– Я не пью сладкий.

– Фигуру держишь?

– Да.

Опять твердое, открытое «да»…

– Чаёк, чаёк… Сейчас взбодримся. – Игорь прошелся по комнатке, помахал руками. – Сыт, пьян, случай неожиданный… Фуф, и эта еще борода дурацкая. Смешно я с ней выгляжу?

– Немножко. Впрочем, – Марина улыбнулась, – достаточно романтично.

– Хе! Я всегда этим отличался, вечно изображал из себя… Помнишь, ты меня называла каким-то… как его?

– Жюльен Сорель? Нет, теперь ты скорее под Аввакума работаешь.

– Не издевайся.

– Я и не издеваюсь. Мне тут книгу подарили недавно, «Пустозерская проза». Мы Аввакума по его «Житию» в основном знаем, а там и тексты его соратников, и вообще об их жизни в Пустозерске свидетельства.

– Угу.

– И, оказывается, они сидели в разных землянках. Ночью стражники их иногда выпускали, чтоб они поговорили. И их беседы о вере в основном заканчивались драками, так что разнимать приходилось. Аввакум соратникам, оказывается, всякие гадости делал, стрельцов натравливал…

– И что? Какая-то параллель со мной?

– Да нет, просто рассказываю.

– Так-так… – Игорь сел к столу, закурил. – Знаешь, если честно, в идиотское положение я попал. И ты права, и Женька, и этот… Юрий Васильевич. Но не могу я там… и здесь тоже почти что уже… Здесь все-таки легче, но все равно… Все меня раздражает. И пишу фуфло… Нет, интересно, пока пишу, а потом просмотришь – фуфло полнейшее. Раздражение, получается, выплесну, и на большее не способен. Правильно сосед говорил. Все так и есть. А туда вернуться – от одной мысли тошнит. – Он замолчал, глядя на широкие плахи пола с залепленными пластилином щелями; еле слышно зашумел чайник. – Что мне там делать?… То ли я придурок такой, то ли, действительно, мир сумасшедший.

– Но все ведь как-то живут.

– Я не все.

– Да, ты у нас особенный, прямо сил нет!

Игорь поднял глаза, наткнулся на готовое стать злым лицо Марины, ответил с вызовом:

– Особенный. У меня нет иммунитета, чтоб в вашем мире жить. Почему я радио даже не могу слушать? Включаю новости, а там голос ведущей. И такой бодрый, энергичный, дикция, и чешет про взрывы, про Чечню, про наводнения. Будто радостное сообщает что-то. Что, думаешь, это честно? Их надрессируют, а мы слушаем… И так в любой мелочи.

– Ладно, Игорь, давай не будем. Все равно ничего не докажем друг другу. Давай лучше спать.

– А чай?

– Расхотелось. Завтра вставать рано. Вот морса попью…

– Почему рано вставать?

– Домой поеду.

– Я понял, что ты вроде как побыть собиралась…

– А зачем? Посмотрела вот, что еще…

– Ну да… Как хочешь… – Игорь убрал чемодан с кровати, поставил на табуретку. – Белье, извини, несвежее, чистого нет. Жду потепления, тогда постираю, помоюсь.

– А можно не раздеваться? Так, пуховиком накроюсь.

– Как хочешь. Но лучше под одеяло. Оно верблюжье, а изба к утру выстывает… На сколько будильник завести? Автобус обычно без пятнадцати девять приходит.

– Тогда на восемь. Пока соберусь…

– Угу… Ну, устраивайся, я пойду пока выйду…

Он погасил большой свет, оставил только тусклую лампочку в прихожей. Надел шапку, толкнул дверь.

Морозный, колючий воздух обжег ноздри и грудь, тело моментом сделалось плотным, сжалось, плечи сами собой ссутулились… Осветив спичкой термометр, Игорь разглядел, что красный столбик опустился до тридцати восьми. Под утро, значит, будет за сорок. И небо все в ярких точках. Днем пасмурно, а ночи ясные…

Хотел было заглянуть в стайку, где зимовали куры, но передумал. Зачем лишний раз пускать туда холод? Завтра будет кормить, проверит. Да должны выдержать, не впервой…

Когда вернулся, Марина уже лежала в кровати, укрывшись поверх одеяла пуховиком.

– Да-а, – Игорь передернулся от бегающих под одеждой ледяных мурашек, что сейчас, в тепле, были особенно неприятны, – ночка серьезная. Утром, вообще, думаю, прижмет… А тебе на автобус.

– Как-нибудь.

Он сел на край кровати.

– Марин…

– Да.

– Помнишь…

Она засмеялась:

– Мы с тобой прямо как старые любовники после двадцати лет разлуки.

– Так и есть почти что… М-да… Это было давно, для меня действительно – в другой жизни. – Игорь сам почувствовал, что впервые за вечер говорит искренне, искренне-душевно, и ему казалось, что это получается довольно смешно. – Я был тогда безбородым, активным первокурсничком, мне все было ново, интересно, удивительно просто. Ясно, после двух-то лет в армии… Стишки писал, в театральную студию записался… А ты была всеми любимая Мариночка-медалистка… И с чего ты на меня внимание обратила?… Помнишь, как по парку гуляли? Я, как дурак, листья подбрасывал. Хм, дворники сметали, а я хватал в охапку и подбрасывал… А потом… вот…

– Ты сам этого захотел.

– Да я ничего… я не жалуюсь. Там я не могу. Честно. Совсем не могу… И, да, пусть бы я закончил институт, и что дальше? Я вот ненавижу теперь географию. И что, идти и рассказывать ее детям? Или как? Как Женька, что ли, в милицию? Пединститутские, он говорил, там нарасхват…

– Но люди ведь как-то живут, работают. Им, думаешь, все приятно? Держатся как-то, не теряют человеческий вид. А ты, извини… – Марина приподнялась на локте. – Ладно, пускай борода, а пиджачок вот этот… Ты где его откопал? Ты в нем как концлагерник.

– Не совсем, – усмехнулся Игорь. – Скорее – полосатик.

– Какой полосатик?

– Н-ну, это так приговоренных к смертной казни называют.

– О господи…

Локоть Марины подломился, голова упала на подушку. Поворочалась немного и повернулась лицом к стене. А Игорь не мог успокоиться, так же смешно-романтически продолжал:

– Завтра ты уедешь и я сяду писать рассказец про этот вечер. Или лучше – пьеску… Не знаю, правда, как еще назову…

– Назови – «Нежить».

– А?

– Да так… Давай спать, в самом деле.

– Дава-ай…

Игорь поднялся, подошел к печке. Приготовил чай. Заглянул в топку, где догорали дровишки. Закурил, прошелся до стола и обратно.

– Слушай! – позвала, почти воскликнула гостья. – Бросай ты дурить, пожалуйста! Поехали домой, а? Месяц бы, два, а то ведь столько… Не надоело?… Зачем? – я вот все понять не могу. Жила и как-то не верила. Женька рассказывал, ну, думаю, уехал и уехал, а теперь… Ты только посмотри, как ты здесь… Язык не поворачивается это жизнью назвать. Бред какой-то… Полосатик… Смертную казнь у нас отменяют, кстати, так что живи. Поехали, Игорь! Пива купим, к Женьке завалимся, вот он рад будет… Ну, Игорь, правда…

– Нет, – почти сразу же ответил он, – не поеду. Никуда я больше не поеду. Мне здесь хорошо. Хм, ну, не хорошо, но там еще хуже. Гаже. И не хочу я никого видеть… Ребята другими стали, да и всё… Что Женька? Над картинами своими смеется, говорит, что обычное детство было, теперь сгущенкой торгует, в милиционеры собрался. Андрей из гитариста в охранника превратился. И что? И я тоже должен?

– Можно попытаться совместить как-нибудь. Люди не только тем, что им нравится, занимаются. Главное – цель поставить. У них, может, действительно детство, а ты докажи, что у тебя – всерьез. Вот так-то, конечно, легко в избенке прятаться… Окно одеялом забил и рад… А ладно, это как в песок, кажется, все слова…

Пока она говорила, Игорь переставил табуретку к печке. Налил из чайника заварку в большую, до черноты закопченную чашку, добавил кипятку. Шумно, с удовольствием, хлебнул. Посидел, размышляя, несколько раз хотел что-то сказать, но осекался, и все же не выдержал:

– Марина, я понимаю, представляю, как со стороны выгляжу. Но, честное слово, не могу… Нет, я пытался. И этой осенью даже пытался. Съездил, хм, в Новосибирск. Об этом не знает никто, даже Женька, да и не надо… Куриц перенес соседу, корму на них дал, дом запер и поехал. Даже не в сам Новосиб, а в Академгородок. Просто погулять, подумать, может, понять… Деньги были как раз, картошку хорошо продал. И вот решил… Знаешь ведь, что такое Академгородок. Раньше столько раз там бывал – как будто в рай попадал. Сосны эти, покой, тишина какая-то мудрая, белки ручные. И люди другие совсем… На остановках очередь в автобус, без толкотни заходят, интеллигентно… Перед армией я там неделю прожил, комнату снял в общежитии геологов, и действительно – как в раю. И вот повторить захотелось… – Игорь собрался закурить, но спичка сломалась о коробок, и сигарета упала на пол, он ее не поднял. – Ну, доехал на поезде до Новосиба, пересел на электричку. Но еще на вокзале… Стоят женщины такими шеренгами возле прохода на перрон, в руках колбаса, батоны, рыба всякая – продают в дорогу, короче, а их милицейский «уазик» разгоняет. Ездит так кругами по площади и разбивает эти шеренги. Я где-то с час наблюдал… «Уазик» медленно так катит, женщины поднимают сумки, расходятся, пропускают его и снова строятся. И так бесконечно, одно и то же. У меня крыша поехала, а женщинам этим как, да и ментам… Ну, думаю, ничего, это только вокзал… Сел в электричку. Вокруг люди беседуют умными, поставленными голосами. Баритоны, басы, что там еще бывает… Но если прислушаться… Кто-то в какое-то консульство ездил, а визы до сих пор нет, кому-то радио отрубили за неуплату, кто-то с сыном судится из-за квартиры… Вообще-то пусть, это везде, но от них слышать… Их же, академовских, сразу видно, они особые, как какая-то особая каста… И тут еще… Сначала молодой мужчина с пачкой газет, и тоже умным, академовским таким голосом: «Уважаемые пассажиры! Вашему вниманию…» И газеты – «Спид-инфо», «Мегаполис-экспресс», «Мистер Икс». В номере то-то и то-то… И видно, что он доцент какой-нибудь или еще вроде того. Очёчки, берет, бородка такая… И видно, ему самому противно, но делает вид. А эти – берут, листают, читают… Потом женщина, и тоже: «Мегаполис», «Спид-инфо», «Комсомолка». Рассказывает содержание, кто там с кем поженился, развелся, как удержать мужа, как Лариса Долина в Америку съездила. Рассказывает, как лекцию читает, идет по проходу, газеты так удобно на руке веером… В общем, я на ближайшей станции выскочил, приехал обратно на вокзал и скорей сюда. К деревне когда подходил, тепло стало так, до ворот, хм, бегом бежал… Нет, Марина, я – здесь. Правда.

Поднял сигарету. Закурил. Глотнул чаю. Открыл дверцу печки и, всовывая поленья, заговорил иначе, по-хозяйски деловито:

– Надо протопить хорошенько, а то утром неуютно будет совсем. Углем бы хорошо, но в этом году не заказывал. Дорого. А дровами жар трудно нагнать. Да и печка – дымоход вон прямой, все моментом выносит.

С кровати хрипловатый, точно со сна, голос Марины:

– Вот об этом бы и писал.

– О чем?

– О чем сейчас рассказывал. Только объективно, с историей, неоднозначно. А эти твои деревенские заметки… Видно, что со стороны человек… И, извини, конечно, Игорь, но заметно ты деградировал. Даже по речи твоей заметно.

– Хм, не отрицаю, – усмехнулся он, – не отрицаю… Да у меня все как-то всегда со стороны получается. Боюсь глубоко во что-нибудь зарываться. А без этого… Вот тут написал рассказец, вроде бы неплохой, аллегорический даже, а оказалось… Отправил впопыхах в «Родные просторы», они напечатали, тридцать тысяч гонорара прислали. И там есть такое: пчелы собирают пыльцу с цветов, чтоб превратить ее в сладкий, душистый мед. Ну, что-то в этом смысле… А потом случайно узнал, что из пыльцы они делают воск для сот, а мед – из нектара. И два месяца так стыдно было, такой депрессняк!.. Нет, смешно, конечно… – Глотнул из чашки и предложил: – Может, чаю все-таки? Вкусный, настоялся. У меня варенье клубничное есть.

– Нет, спасибо. Завтра попробую.

– Ну, как хочешь. Спокойной ночи.

– Спокойной… А ты что не ложишься? Ложись, я подвинусь.

– Да я еще посижу. Я привык по ночам…

Марина укрылась с головой одеялом. Игорь курил, глядя через щелку на огонь. Дымок сигареты тянулся туда синеватой прозрачной змейкой. Шипели сыроватые березовые дровишки… Лицу было жарко, а спину знобил втекающий из сенок мороз.

Докурив, Игорь перенес к печке свой чемодан, достал тетрадку. Попробовал на ладони, как пишет ручка, еще глотнул чаю и стал записывать…

1995 г.