Помоги проекту - поделись книгой:
Плотник бросил на нее невозмутимый взгляд.
– Зачем ты так говоришь, жена? Тебе же хорошо известно, что я должен молчать.
– Должен молчать? – переспросил я. – А может, это как-то связано с размолвкой, случившейся между тобой и убитым?
– Да, есть кое-что, о чем я должен молчать, – повторил Иосиф, – и этим все сказано. Не упорствуй, прошу тебя.
– Но ведь если ты не поможешь мне, я мало что смогу сделать, – бросил я в раздражении.
– Что ж, тогда пусть свершится воля Божия, – изрек плотник.
– О каком боге ты ведешь речь? – решил уточнить я, выведенный из терпения его безвольным фатализмом. – У вас один бог, а у нас их много, и если бы свершалась воля наших богов, мы, смертные, проводили бы жизнь, утоляя свою похоть. Доверься мне, Иосиф, послушай, что говорят тебе жена и сын, и не вмешивай в это дело Бога. Речь идет о твоей жизни, а не о Боговой. Что же касается его воли, то откуда нам знать ее, коли сам он не удосуживается открыть эту самую волю? А вдруг Яхве как раз и желает, чтобы ты был спасен благодаря моему вмешательству?
Столь веские аргументы, казалось, пробили брешь в упорстве, с каким плотник Иосиф держался принятого решения. Он даже открыл было рот, словно собираясь сказать нечто важное. Потом замер, бросил взгляд на жену, пожал плечами и вернулся к прерванному делу. Женщина проводила меня до двери. Когда мы переступили порог, она обратилась ко мне с такими словами:
– Не обижайся на моего мужа и не думай, что он ведет себя так лишь потому, что ты римлянин. Мы ко всем относимся с уважением, исправно платим подати и той и другой власти, соблюдаем праздники и каждый год на Пасху посещаем Иерусалим. Если он упрямится и хранит молчание, значит, тому есть свои, важные для него, причины, и не мне ему перечить.
И, скромно кивнув, она снова вошла в дом и закрыла за собой дверь, оставив нас с Иисусом на улице.
– Ну что? – спросил я. – Теперь ты и сам видел, насколько тщетны все мои усилия. Если тот, кто в первую голову заинтересован в установлении истины, сам же упрямо помогает ее утаить, я ничего не сумею поделать. Давай мне деньги, и оставим все как есть.
– Ни за что, – ответил Иисус. – Ты ведь еще не выполнил свою часть договора. Я нанял тебя, чтобы ты нашел настоящего убийцу, и пока ты его не отыщешь, наше с тобой дело нельзя считать завершенным.
На улице было довольно людно, поэтому я не решился влепить ему пару подзатыльников и отобрать то, что, если рассудить по справедливости, было мною уже заработано. Поразмыслив немного, я сказал:
– Ладно. Все равно надо чем-то занять время. Вот я и примусь за выяснение кое-каких обстоятельств. Главное, надо дознаться, откуда проистекает ложное обвинение, если, конечно, оно и на самом деле ложное, и какова конечная цель навета. А еще не лишним было бы хоть что-нибудь узнать про само убийство. Время поджимает: солнце катит к зениту, скоро полдень, а после захода солнца отца твоего казнят. Хорошо бы нам с тобой разделить работу, чтобы удвоить пользу. Я попытаюсь установить источник злобного навета. А ты выяснишь все, что сумеешь, про убитого: чем он занимался, какими путями обрел такое богатство, кто его родственники и рабы, и особенно – вольноотпущенники. А также все, касающееся его друзей и врагов. Как узнаешь что, беги ко мне. Трудно сказать, где я буду находиться, но коль скоро моя персона пробуждает такое любопытство у черни, ты легко отыщешь меня. Да, давай, пока не разошлись, условимся еще об одной вещи: даже если наши труды не увенчаются успехом и твоего отца казнят, я все равно получу условленную плату.
– По рукам, раббони, – согласился Иисус.
Глава V
Как и в большинстве городов, о Фабий, в Назарете Храм возведен на холме. Это сооружение солидных размеров, ибо предназначено оно не только для поклонения богу и для священников, но одновременно исполняет функцию цитадели, и там же стоит еврейский гарнизон. А еще в Храме заседает синедрион, и туда же стекаются подати, там хранят архивы и всякого рода списки, как и городскую казну. Храм окружен стеной в триста локтей длиною и имеет только один вход, благодаря чему место это практически неприступно, кроме случаев, когда атакующие пускают в ход большие осадные машины. Самая главная часть Храма – храмовый двор, где помещается жертвенник всесожжения, причем жертвы приносятся каждодневно. В мирное время ворота Храма открыты с рассвета и до вечернего часа.
Стражнику, который вышел мне навстречу, я сказал, что хочу видеть Апия Пульхра, а если того нет, то первосвященника Анана. Трибуна и вправду не оказалось на месте, зато Анан согласился принять меня по окончании утренних ритуалов. Запах жареного мяса, которому в это время, по всей видимости, отдавали должное священники, витал повсюду.
Я ждал недолго, и вскоре Анан велел провести меня в комнатку, где он сменял льняной хитон, забрызганный кровью тельца, только что принесенного в жертву Яхве, на чистую одежду. На все мои вопросы он отвечал весьма взвешенно, но без утайки. Если верить Анану, об осужденном плотнике он знает мало, да и то малое – лишь понаслышке. Знает, что зовут его Иосиф, сын Симона, и что он, по словам некоторых, утверждает, будто происходит из именитого рода. – Ни много ни мало как из Давидова дома, – с насмешкой добавил первосвященник. – Это все равно как если бы римлянин похвалялся тем, что ведет свои род от Энея или Капитолийской волчицы. Вздор!
Помимо этого о поведении плотника нельзя сказать ничего дурного: законам следует неукоснительно, подати платит исправно, дело свое знает, заказы выполняет в срок, цены за работу не заламывает, скромен, замкнут, но и умом, судя
– Хотя в прошлом его, – добавил почтенный старец, понизив голос, – имеется немало весьма темного.
– Не мог бы ты, Анан, поведать мне для примера хотя бы об одном из таких эпизодов, если ты о них знаешь либо слышал от других?
– Бог свидетель! – воскликнул первосвященник, воздев к небесам все еще испачканные кровью руки. – Господь не попустит мне сделаться эхом чужого злословия. Кроме того, я не бываю ни на рынках, ни в харчевнях, ни в других местах, где гуляют сплетни. Но, как ни странно, и до моих ушей однажды дошел-таки упрямый слушок о том, что Иосиф, вдовец преклонных лет, взял себе в жены весьма молодую девицу по имени Мария, каковая в скором времени явила безошибочные признаки беременности, и, хотя в таких делах правду дано знать лишь прямым участникам событий – и разумеется, Яхве с его божественным всеведением, – нашлись люди, которые поспешили примешать сюда и других действующих лиц. Но если бы такое подозрение подтвердилось, это был
– Но скажи мне, что это за обстоятельства.
– В те времена, – продолжил свой рассказ первосвященник, – правитель Квириний велел произвести в Палестине перепись населения. Под этим предлогом Иосиф отправился в Вифлеем, откуда он родом, и взял с собой Марию, хотя близок был час разрешения от бремени. Много дней прошло, но ни Иосиф, ни Мария с младенцем не возвращались в Назарет. Между тем люди, вернувшиеся из Вифлеема, которых расспрашивали о них, отвечали, что там это семейство тоже не встречали. Возможно, оно не нашло себе в Вифлееме приюта, поэтому им пришлось обосноваться в другом месте. Дни превратились в месяцы, месяцы – в годы, а семья Иосифа все никак не возвращалась в Назарет.
– Скорее всего, они переселились куда-то еще, чтобы укрыться от сплетен, – предположил я.
– Вполне вероятно, но если дело было так, как ты говоришь, они поступили крайне неосмотрительно, оставив в Назарете все свое имущество за исключением того, без чего нельзя обойтись во время короткого путешествия: бросили, например, плотницкую мастерскую со всеми инструментами. Некто по имени Захария, муж Елисаветы, двоюродной сестры Марии, взял на себя труд приглядеть за домом, точно был уверен в Том, что родичи непременно вернутся, или имел какие-либо сведения и распоряжения на сей счет. Как бы там ни было, прошло три года со дня их исчезновения, и вдруг они явились – вместе с мальчиком, которого нарекли Иисусом.
– И никак не объяснили причину столь долгого отсутствия?
– Насколько мне известно, нет. Просто отперли снова двери дома и мастерской и зажили, как прежде, словно бы никогда никуда не пропадали. Разумеется, опять пошли гулять слухи и домыслы, но время постепенно делало свое дело, и с годами все позабыли об этой истории, удивительной, но не такой уж и важной.
– И с тех пор Иосиф и его семья не давали нового повода для пересудов?
– Нет, если, конечно, ты не считаешь таким поводом убийство почтенного человека, а также смертный приговор, который будет приведен в исполнение после заката солнца.
– Но скажи, Анан, неужели нет никаких сомнений в виновности плотника?
– Ни малейших, – отрезал первосвященник. – Синедрион изучил все обстоятельства дела, нашел доказательства неопровержимыми и единодушно вынес свой приговор.
– А нельзя ли и мне поинтересоваться характером этих доказательств?
– Пожалуйста. Взвесь хотя бы такой факт: из всех жителей этого города только один Иосиф, выполняя заказ Эпулона, которому вдруг понадобился плотник, побывал в доме и личных покоях убитого. А когда Иосифа схватили, у него обнаружили ключ от библиотеки, где был убит Эпулон. Но теперь я должен расстаться с тобой, ибо меня призывают спешные дела.
Я поблагодарил его за любезное согласие побеседовать со мной и покинул Храм. На улице, прямо под палящим солнцем, меня дожидался Иисус, охваченный страшным нетерпением. От одного из своих двоюродных братьев он узнал, что вся семья покойного сидит, запершись в доме, как повелевает траур, а вот один из слуг, грек по происхождению, не счел себя обязанным исполнять предписания, указанные в книге Левит, и по-прежнему каждодневно в один и тот же час посещает бани. Нельзя упустить такую возможность.
Следом за Иисусом я поспешил по улицам Назарета, и вскоре мы пришли к общественным баням – в точности таким же, какие можно встретить в любом уголке империи, разве что размером поменьше, поскольку евреи со свойственным им упрямством не желают перенимать чужие привычки и в бани не ходят. По дороге я воспользовался случаем, чтобы расспросить Иисуса о том, что рассказал мне первосвященник, – в частности, об исчезновении его семьи, но Иисус, который в упомянутые времена был еще грудным младенцем, сам, естественно, ничего не помнил и никогда не слышал, чтобы его родители поминали причину столь долгого своего отсутствия или же говорили о том, Что заставило их вернуться. В итоге я ни на шаг не продвинулся в разрешении этой загадки.
Когда мы приблизились к баням, навстречу нам откуда-то вынырнул оборванный мальчишка, по виду чуть старше Иисуса, с грубыми чертами лица и пылающим взором. По словам Иисуса, это был его двоюродный брат Иоанн, сын того самого Захарии, что приглядывал за имуществом Иосифа во время отлучки семейства. Иоанн, который показался мне неотесанным варваром, сказал, что нужный нам человек явился в бани совсем недавно и мы без труда узнаем его, поскольку теперь внутри, кроме него, других посетителей нет.
Я велел Иисусу ждать меня на улице, но он ни за что не соглашался.
– Ладно, – сказал я, – деньги платишь ты, тебе и решать. Только давай условимся: сам ты ничего не говори и не делай, а предоставь действовать мне. Я-то уж знаю, как надо разговаривать с греком.
Мы заплатили положенное за вход, оставили нашу одежду в аподитериуме,[4] завернулись в простыни и прошли в соседнее помещение через низкую и узкую дверцу.
Сквозь густой пар, заполнявший кальдариум, мы различили одинокую фигуру – какой-то человек сидел на скамье. Мы молча уселись рядом. К тому времени мои глаза привыкли к полумраку, и я увидел перед собой эфеба, чье тело лишь слегка прикрывал узкий кусок полотна, так что нетрудно было оценить всю тонкую прелесть юноши. Любуясь на его безупречное сложение и прекрасное лицо, я тотчас позабыл о цели нашего визита. На нежных щеках его еще не пробился пушок, а свои длинные волосы он заплел в косу. Чуть позже, едва придя в себя от пережитого восторга, я обратился к эфебу с такими словами;
– Не тебя ли, о достойнейший, юноша, называют Аврелианом?[5]
– Ты ошибаешься, незнакомец, кем бы ты ни был, – ответил он, впившись в меня своим проницательным взглядом, – потому что имя мое – Филипп.
– Так значит, ты тот самый Филипп, что обитает в доме некогда богатого, а ныне покойного Эпулона, мужа беспорочного.
– Да, это я, – подтвердил эфеб.
– Тогда тебе, разумеется, известны обстоятельства злополучного события, из-за которого Эпулону пришлось пересечь реку Слез, направляясь туда, откуда никто не возвращается.
– Если не считать Орфея, – сказал Филипп.
– Да, правда твоя.
– А также Одиссея, хитроумнейшего из мужей, который за время своих долгих странствий посетил также и то место, где обитают умершие. И Алкестиды, которую Геракл сумел освободить из Аида.
– Верно, – пришлось согласиться мне, – нет правил без исключений. Но не станем отвлекаться от предмета моего любопытства, и если, по твоим словам, ты что-то знаешь, возможно, не откажешься поведать как о самих событиях, так и о том, что с ними связано.
– Я с удовольствием сделал бы это, – сказал Филипп, – если бы имел понятие, о чем ты толкуешь.
– О том, что произошло, – не удержавшись, вставил Иисус.
Я щелкнул его по макушке и поспешил извиниться перед Филиппом за это вмешательство, на что он, обнажив белые ровные зубы в обворожительной улыбке, заметил:
– Нет ничего дурного в прямом вопросе, если только за прямотой его не кроется зловредность. Но скажи мне, кто этот милый и бойкий мальчик?
– Мой приемный сын, – поспешил объяснить я, – и звать его Титом. Мое же имя – Помпоний Флат, я римский гражданин из сословия всадников.
– Ах да, я слышал о тебе, – произнес эфеб с едкой улыбкой. – Знаю, что вчера ты прибыл в Назарет вместе с трибуном Апием Пульхром, но понятия не имел, что с тобой был мальчик. Впрочем, ни то, ни другое меня не касается. Что же до вашего интереса к убийству богача Эпулона, то мне вовсе не трудно сполна его удовлетворить, поскольку я находился так близко от места событий, что память моя навсегда сохранит картину случившегося, даже если я проживу столько же лет, сколько несчастный Тифон, которого Зевс по просьбе Эос, богини зари, сделал бессмертным, но, на беду, Эос позабыла попросить для своего возлюбленного еще и дар вечной молодости, и он старел и старел, пока не превратился в настоящую развалину. В отличие от Эндемиона, которого влюбленная Селена погрузила в сон, благодаря чему он остался вечно молодым.
– Да, да, но довольно дидактики – перейдем к аподиктике[6] и, прошу тебя, вернемся же наконец к интересующей нас теме.
Словоохотливый эфеб замолчал и с изящной старательностью стал мылить себе то место, что находится между ног, а потом приступил к рассказу:
– Вам, должно быть, уже известно, о знатные чужестранцы, что по рождению я грек, хотя и живу теперь здесь. Несколько лет тому назад, обитая в Коринфе, я познакомился с богачом Эпулоном, который взял меня к себе в услужение. Вскоре я сделался его доверенным лицом, то есть тем, что в Риме называется maior domus. В таком качестве я и последовал за ним, когда он со всей семьей решил обосноваться в Назарете. Все то время, что я был при нем, я служил ему верно, и он отблагодарил меня за преданность многочисленными и богатыми дарами и, что для меня особенно ценно, своей любовью, какую может дать лишь настоящий pater familias.[7] Из моих слов вы легко можете вывести, в какое смятение повергла меня его гибель. И пусть вас не удивляет, что при таких обстоятельствах я посещаю термы, ибо я делаю это, не желая оставаться там, где жил среди удобств и уважения и где теперь вдруг почувствовал себя никому не нужным и покинутым.
Он потер губкой свою крайнюю плоть и продолжил:
– Утром того дня я направился к хозяину непривычно поздно. Эпулон, как правило, просыпался рано, так что Аврора, та, что с перстами пурпурными, всегда заставала его в библиотеке погруженным в изучение какого-нибудь документа, связанного с делами.
– А не могу ли я спросить тебя о характере этих дел? – вставил я.
– Чуть позже отвечу. Сейчас я предпочел бы не прерывать рассказа, потому как не выношу несвоевременных отступлений. Итак, как было сказано, я направлялся в покои хозяина, богача Эпулона, когда увидел идущего мне навстречу первосвященника Анана, который весьма сердитым тоном сообщил: Эпулон призвал его в столь ранний час, и он явился на его зов, но, как выяснилось, напрасно, ибо сколько ни стучал в дверь библиотеки, не получил никакого ответа.
– А не упомянул ли Анан причину столь раннего приглашения?
– Нет, не упомянул. Наверняка речь шла о каком-то деле, касавшемся Храма, которому Эпулон часто приносил щедрые дары. По этой причине, а также из-за личной дружбы, их связывавшей, первосвященник часто посещал наш дом; а так как Анан тоже имел обыкновение вставать рано, чаще всего они с моим хозяином встречались на рассвете, пока на них не обрушились каждодневные хлопоты. Так что необычным тут было лишь поведение Эпулона. Изумленный и слегка встревоженный, я предложил первосвященнику вернуться вместе со мной к библиотеке. Я принялся громко стучать и в конце концов, заподозрив неладное, кликнул двух слуг, и втроем мы сумели справиться с дверью, запертой изнутри. В библиотеке царила темень, потому как ставни тоже были затворены. И тем не менее свет, проникавший в помещение сквозь дверной проем, позволил нам разглядеть бездыханное тело, лежавшее на полу в луже крови. Мы вошли и, приблизившись к нему, убедились, что это хозяин, богач Эпулон. Рядом с трупом валялось орудие убийства – заточенная стамеска, какими обычно пользуются плотники, чтобы делать отверстия в досках. А еще по всему полу были разбросаны стружки.
– Таким образом, нет никаких сомнений, что убийцей был кто-то посторонний, и не надо слишком ломать себе голову, чтобы восстановить ход событий. Некто застал Эпулона в библиотеке одного и убил, а затем удалился, не забыв запереть окно и дверь. Смею предположить, что ключа внутри библиотеки обнаружить не удалось, а раз так, мы имеем дело с удивительным случаем, хотя и нельзя сказать, чтобы неслыханным. Цицерон упоминает подобный, называя его occisus in bibliotheca cum porta conclusa.[8] Загадка, которая кажется неразрешимой.
– Ты хорошо сказал, Помпоний. Едва оправившись от неожиданности, мы обшарили все углы библиотеки в поисках какой-нибудь улики, которая привела бы нас к преступнику, но, сколько ни искали, так и не нашли ключа. Из чего вывели, что убийца запер дверь снаружи и унес ключ с собой.
– Вывод вполне обоснованный, но он не проясняет мотивов преступника, если преступление и вправду было умышленным.
– Вероятно, он запер дверь, чтобы Эпулон, если вдруг оживет, не смог позвать на помощь, а скорее, он действовал бессознательно, ведь любое преступное деяние производит большое смятение в душе того, кто его совершает. И наконец, он мог поступить так, чтобы выиграть время.
– Последний довод выглядит вполне убедительным, но никак не вяжется с характером предполагаемого убийцы, который, как мне сказали, был схвачен на следующий день у себя в мастерской, где он занимался своими обычными делами. Если убийца, как утверждают, Иосиф, то дверь он запер вовсе не ради того, чтобы выиграть время и убежать из города. Либо он поступил так по какой-то иной причине, либо преступление совершил не он, а другой человек. Также не следует отбрасывать и тот вариант, что убийца запер дверь изнутри и покинул библиотеку через окно.
Филипп нанес ароматическое масло на свою золотистую кожу и только потом возразил:
– Окно слишком узко, чтобы в него пролез взрослый человек. Феофраст в своем великом творении упоминает о существовании людей, чей рост не превышает двух футов, но я не склонен отстаивать мысль, что хозяина убил подобный уродец. Кроме того, как я уже сказал, и окно тоже было заперто изнутри.
– Еще одна загадка. Ведь от такой меры виновному было еще меньше проку, чем от запертой двери. Возможно, это сам Эпулон запер окно, прежде чем на него напали.
– По правде говоря, Помпоний, никогда нам не узнать в точности, что там произошло, даже если удастся выслушать рассказ самого преступника. Что касается окна, то Эпулон всегда держал его открытым, отчасти чтобы нежный зефир смягчал жару, отчасти чтобы созерцать тот прекрасный миг, когда Аврора начинает разворачивать свой багряный плащ.
Я повернулся к Иисусу, удивленный его долгим молчанием, и заметил, что из-за сильной жары он сделался бледным, вялым и, казалось, вот-вот лишится сознания. Я извинился перед Филиппом, взял Иисуса на руки и как можно быстрее вынес из кальдариума.
Глава VI
Едва к Иисусу вернулись не только румянец, но и способность соображать, мы снова поспешили в кальдариум, чтобы продолжить беседу с Филиппом, но внутри никого не нашли. Филипп исчез, оставив после себя лишь простыню и губку. Поскольку в кальдариуме имелся только один выход – через предбанник, где мы теперь и находились, я решил, что медово-приторный грек проскользнул за моей спиной, пока я приводил Иисуса в чувство. Убедившись в этом, мы быстро оделись и вышли на улицу, в этот час безлюдную.
– Если бы твой неотесанный братец остался сторожить у дверей, – сетовал я, – сейчас мы знали бы, на самом ли деле Филипп покинул термы, когда и каким образом, а также повел ли он себя в данном случае как добропорядочный юноша или, напротив, как злоумышленник.
– Ты полагаешь, что он провел нас? – спросил Иисус.
– Если разобраться, у него нет ни малейшей причины лгать. Тебя он не знает, а мое ораторское искусство не позволило ему распознать тайный смысл заданных мною вопросов. Но в любом случае ничего нельзя утверждать наверное, потому что греки по природе своей лживы.
– Ты хочешь сказать, что мы ни на шаг не продвинулись вперед?
– Нет, никто не лжет целиком и полностью, и даже если кому такое и удается, всякая ложь содержит частичку правды. Либо нечто обратное правде.
– Этого я не понял, раббони, – сказал Иисус.
– Неважно. Ты сможешь отыскать дорогу отсюда до дома богача Эпулона?
– Дом расположен за чертой города, но я когда-то бывал поблизости и могу тебя проводить.
– Пойдем же туда, не теряя ни минуты. Я хочу изучить место событий. А если по пути нам встретится съестная лавка, купи мне что-либо, иначе из-за слабости я не смогу успешно довести работу до конца.
– В этот час все вокруг закрыто, – ответил Иисус. – Но чуть позже мы заглянем к нам домой, и мать приготовит тебе жаркое. Оно всегда ей удается.
Утешенные призрачной надеждой, мы под палящим солнцем пустились в наш тяжкий путь. На улицах было пустынно, а дома стояли накрепко запертыми; может, их обитатели таким образом спасались от жары, а может, поступали так, чтобы оградить домашний очаг от любых вторжений. Нам пришлось долго шагать по унылому и безрадостному в этот час городу. Назарет – место многолюдное, в нем около десяти тысяч жителей, если мои подсчеты верны, и раскинулся он на значительной площади, потому как все дома там в один этаж. Построены они из беленого кирпича-сырца, вместо окон у них – небольшие проемы. В то же время планировка города не поддается уразумению: улицы узкие, извилистые и проложены самым причудливым образом. Напрасно чужестранец станет искать здесь декуманус и кардо,[9] не говоря уж о форуме, амфитеатре или каком-нибудь ином ориентире либо точке отсчета. Отсутствует здесь, к счастью, и крепостная стена, как в наших городах, поскольку Назарет не представляет никакого стратегического интереса для внешних врагов, а в том, что касается внутренних смут и мятежей, выгоднее, чтобы он не имел защитных сооружений, тогда мы сможем взять его, если понадобится, не прибегая к штурму, и расправиться с восставшими, меж тем как местные власти, солдаты и добропорядочные горожане найдут укрытие в Храме.
Когда мы оставили позади последние городские дома и вышли на пустынную пыльную тропу, бегущую между оливами и обработанными полями, Иисус, до тех пор хранивший молчание, спросил меня:
– Раббони, зачем ты сказал Филиппу, что я твой приемный сын?
– Затем, что при этом условии ты становишься римским гражданином. И к тому же из сословия всадников.
– Но я не хочу быть римским гражданином, – сказал Иисус. – Кроме того, у меня есть отец. И еще один – мнимый. Третьего мне не нужно. Кроме того, говорить неправду значит – гневить Бога.
– Послушай, Иисус, – принялся объяснять я, – иногда, чтобы исполнить некий замысел или справиться с заданием, человеку приходится скрывать свое истинное лицо и использовать фальшивое имя или даже принимать чужой образ. Боги Олимпа, если не ходить далеко за примером, когда им надо дать совет смертным, или упредить их о чем-то, или затеять с ними разговор с любой другой целью, принимают человеческое, а порой и звериное обличье, а то и прикидываются вещью и таким образом добиваются своего, не привлекая лишнего внимания, поскольку желания их не всегда можно назвать беспорочными. О подобных метаморфозах, как мы их называем, один римский поэт сочинил недавно целую книгу. А коль скоро богам дозволено прибегать к подобным уловкам, хотя они вполне могли бы обойтись и без оных, беззащитному еврейскому мальчику тем более должно быть позволено искать защиты у всесильной империи.
Иисус, немного поразмыслив, задал новый вопрос:
– А этот Орфей, о котором в термах упомянул Филипп, он кто такой?
– Человек, спустившийся в царство мертвых, чтобы освободить любимую женщину.
– И это ему удалось?
– Отчасти. Сперва он ее освободил, а затем опять потерял, потому что не были выполнены некие условия… Ладно, хватит о нем, это ведь только легенда. Миф. То есть в конечном счете ложь, но она отнюдь не похожа на нашу с тобой уловку, которую оправдывают нынешние обстоятельства, та ложь бессмысленная, к ней прибегают поэты ради увеселения черни. Философу не подобает обращать на такое внимания. Да и тебе тоже.
Занимая себя разговорами подобного рода, мы дошли до каменной ограды высотой в четыре локтя, окружающей дом богача Эпулона и не дающей разглядеть, что происходит по ту сторону.
Поделиться книгой: