Последний занавес

„Старина Томми, — любит повторять сэр Генри. — Забавный малый! Никогда не знаешь, что он выкинет в следующий момент. Т-у-у!“

В устах всех Анкредов (за исключением, разумеется, Томаса) этот труднопроизносимый звук — т-у-у — должен выражать нечто вроде разочарованности и смирения одновременно. Звучит он на высокой ноте и отличается особенной характерностью.

Сэр Генри — не театральный рыцарь, он баронет, унаследовавший на склоне лет титул от своего баснословно богатого троюродного брата. Но баронетство тоже какое-то театральное, и хотя в истинности его сомневаться не приходится, поверить тоже трудно. Возможно, потому, что сэр Генри относится к титулу в высшей степени серьезно и любит толковать о своих норманнских предках с именами драматических персонажей какого-нибудь лицейского спектакля — например, сир д’Анкред, и так далее. Выглядит он, как любит повторять его камердинер, аристократом до кончиков ногтей: серебристые волосы, орлиный нос, голубые глаза. Еще несколько лет назад он играл в салонных пьесах, виртуозно исполняя роли старых хрычей, то ли смешных, то ли противных. Иногда он забывал слова, но, используя целую серию знаменитых приемов, заставлял зрителей верить, что это не он запинается, а какой-то другой актер, послабее. В шекспировском спектакле он в последний раз выступил на юбилее Барда — в роли Макбета. Тогда ему было шестьдесят восемь лет. Потом у него развился хронический гастрит, и он оставил сцену, устроившись в родовом имении, — необычная архитектура Анкретона, быть может, напоминает ему Дунсинан.

Там он проживает и доныне, опекаемый Миллимент, которая после смерти мужа ведет хозяйство свекра. Все члены семьи считают, что она устилает гнездо для своего сына, этой притчи во языцех Седрика, личности весьма своеобразной. Стоит только назвать это имя, как семья (за исключением Томаса) неизменно начинает горько смеяться и набрасывается на бедную Милли за то, что она якобы не так обращается с ВС. Милли — женщина веселая и смеется в ответ. Однажды она сказала Томасу, что если кто-нибудь из его сестер хочет заменить ее, она всегда готова уступить. Тут-то она в самое больное место и попала — все они часто наведываются в Анкретон, но уже через несколько дней сбегают оттуда в совершенно растрепанных чувствах.

Время от времени они смыкают ряды. Сейчас наступил именно такой момент, ибо семья пребывает в состоянии войны с мисс Соней Орринкурт, третьестепенной актрисой, с которой их семидесятипятилетний отец затеял флирт. Неугомонный старик привез эту даму в Анкретон, где она, судя по всему, предполагает остаться. Когда-то она была хористкой, теперь ее взяли в „Единорог“, ввели в один из спектаклей. Это был подлинный шок. В театральном мире „Единорог“ — что „Будлс“ в мире клубном. До мисс Орринкурт через его служебный вход не проходила ни единая певичка. На репетицию пожаловал сэр Генри. Через три недели мисс Орринкурт, обнаружив свою полную непригодность в качестве дублерши, получила от Томаса полный отлуп. Тогда она отыскала его отца, поплакалась в жилетку и выплыла в ее нынешней роли, относительно которой ни у кого в Анкретоне сомнений нет. Она блондинка. Полин и Дездемона утверждают, что она вынашивает матримониальные планы относительно Старика. Томас считает, что таких амбиций у нее нет. Клод, пребывающий ныне на Среднем Востоке, прислал телеграмму, составленную в таких невнятных выражениях, что определенно сказать можно лишь одно: он в ярости. В отсутствие Клода на семейный совет была вызвана его жена Дженетта, разумная и славная женщина, предпочитающая держаться на расстоянии от своих свойственников и свойственниц. Не исключено, что в случае женитьбы сэра Генри ее единственный ребенок, Фенелла, любимица номер два сэра Генри, после дочери Полин Пэнти, утратит свои позиции. Шокирована даже веселая Миллимент. Ее жуткий Седрик — старший внук, а сэр Генри в последнее время выказывает опасные признаки того, что у старой гвардии есть еще порох в пороховницах.

Ну вот и все, что можно сказать об анкретонской сцене. Мои сведения почерпнуты из случайных наездов в поместье и от Томаса, который, как ты наверняка заметила, — малый разговорчивый и смысл слова „сдержанность“ ему незнаком.

Примерно так, дорогая Трой, я бы начал роман, за который не отваживаюсь приняться. И еще одно. Насколько я понимаю, ты собираешься писать сэра Генри в роли Макбета. Позволь предупредить тебя, что если вокруг будет крутиться дочь Полин Пэнти, то в ее лице ты получишь Окровавленного Младенца».

3

Трой свернула рукопись и положила ее в конверт, поперек которого Найджел крупным шрифтом написал ее имя. Молодой человек, сидевший на чемодане, не сводил глаз с конверта. Она перевернула его лицевой стороной. На коленях у молодого человека лежал журнал, открытый на странице с фотографией. Трой с раздражением узнала на фотографии самое себя.

Так вот в чем дело. Он узнал ее. «Наверное, — подумала она, он из тех, кто может подглядывать за знаменитостями. Если другие пассажиры сойдут до того, как мы доедем до Анкретон-Холта, наверняка полезет знакомиться, и прощай мое славное путешествие. Черт!»

Поля, пробегающие за окном, сменились ковровой дорожкой живых изгородей, пологими спусками и обнаженными деревьями. Трой любовалась пейзажем. Позволив подбить себя на эту авантюру, она почему-то обрела эмоциональный покой. Необыкновенно приятно было сознавать, что скоро вернется муж. Она больше не испытывала тех мгновений страха, когда казалось, будто в результате его трехлетнего отсутствия между ними может вырасти стена непонимания. Комиссар обещал предупредить ее о его приезде за два дня. А пока поезд уносит ее туда, где ждет работа, — да и общество незнакомых людей скучными не назовешь. «Надеюсь, впрочем, — подумала Трой, — что их семейные свары не помешают сеансам. Вот это было бы действительно скучно».

Поезд затормозил у полустанка, и пассажиры (все, кроме молодого человека на чемодане) стали собирать вещи. «Как раз то, чего я опасалась», — подумала Трой. Она открыла корзинку с едой, а потом книгу. «Если я буду есть и читать у него на глазах, — решила она, — это, пожалуй, удержит его от попыток познакомиться». Она вспомнила, с каким неодобрением отзывался Ги де Мопассан о людях, закусывающих в поезде.

Поезд тронулся. Трой жевала сандвичи и читала первую сцену «Макбета». Ей захотелось вернуться в эту ужасную страну, единственный аналог которой, думала она, можно найти у Эмили Бронте. Эта фантазия увлекла ее, и она задержалась на какой-то строке, чтобы перенести призраки Хитклифа и Кэтрин[12] в проклятую пустошь или последовать за Флиэнсом через болота, в сторону Грозового Перевала. Да, но если уж предстоит писать Макбета, подумала она, надо читать. И подобно тому как первые же модуляции голоса друга, с которым встречаешься после долгой разлуки, сразу приготавливают тебя к нотам, которые еще предстоит услышать, первые же строки пьесы, которые, как ей казалось, она давно забыла, оживили в памяти весь текст.

— Извините за то, что отрываю, — послышался высокий голос, — но мне безумно хочется поговорить с вами, а это такая чудесная возможность.

Молодой человек протиснулся через проход между сиденьями и уселся напротив. Он склонил голову набок и заискивающе улыбнулся Трой.

— Ради Бога, не думайте, что у меня какие-то дурные намерения, — заговорил он. — Честное слово, вам нет никакой нужды дергать шнур вызова проводника.

— Какой шнур? Я и понятия не имела, что такой есть, — сказала Трой.

— Вы ведь Агата Трой, так? — нервно продолжал молодой человек. — Я не мог ошибиться. То есть я хочу сказать, какое поразительное совпадение, а? Еду себе, читаю журнальчик — и что же вижу? Вашу великолепную, божественную фотографию. Поразительно, чудо какое-то. И даже если бы у меня возникла хоть тень сомнения, ее стерла бы эта страшная история, которую вы читаете.

Трой перевела взгляд с книги на молодого человека.

— Вы о «Макбете»? — спросила она. — Боюсь, я не совсем вас понимаю.

— Да ну, все же так ясно, — возразил он. — Правда, я не представился, верно? Меня зовут Седрик Анкред.

— Ах вот как, — помолчав, вымолвила Трой. — Ну да, конечно.

— Ну и наконец, на конверте написано ваше имя. Боюсь, я совершенно бессовестно пялился. Но до чего же здорово, что вы действительно будете писать портрет Старика во всех этих старинных причиндалах. Вы и представить себе не можете, что это за костюм! А этот его ток[13] сделал из чистой стали очень влиятельный человек. Он мне дед. А мать — Миллимент Анкред. Моего отца — только пообещайте никому не говорить — звали Генри Ирвингом Анкредом. Можете себе представить?!

Трой не нашлась что ответить на этот монолог и откусила еще кусок сандвича.

— В общем, сами видите, я просто должен был вам представиться, — продолжал он, явно желая произвести впечатление «обаяшки» (как Трой назвала это про себя). — Я ведь так обожаю ваши работы, и перспектива знакомства с вами с самого начала просто не давала мне покоя.

— Да, но откуда вам стало известно, что я собираюсь писать сэра Генри? — осведомилась Трой.

— Вчера вечером я позвонил дяде Томасу, и он мне все рассказал. Вообще-то я был еще раньше призван пред светлые очи, но решил не ездить, однако после разговора с дядей Томасом сразу переменил планы. Видите ли, — продолжал Седрик с мальчишеской откровенностью, которая показалась Трой нестерпимой, — видите ли, вообще-то я тоже пытаюсь писать. Рисунку в школе живописи обучаюсь. Сегодня, конечно, все очень строго и мрачно, но мы все же чего-то пытаемся сделать.

На нем был серебристо-серый костюм. Рубашка — светло-зеленая, пуловер — темно-зеленый, галстук — оранжевый. Глаза довольно маленькие, а посредине мягкого округлого подбородка — ямочка.

— Если позволите обратиться к вашим произведениям, — говорил тем временем Седрик, — то в них есть нечто такое, что буквально магнетизирует меня. Как бы это сказать… форма всегда гармонирует с содержанием. Я имею в виду, рисунок не произвольно навязывается теме, но с неизбежностью вырастает из нее. Единство, всегда единство. Или я чушь мелю?

Это не было чушью, что Трой с неохотой вынуждена была признать. Вообще-то она не любила говорить с посторонними о своей работе. Несколько секунд Седрик Анкред не сводил с нее взгляда. У нее возникло неприятное подозрение, что он ощущает ее антипатию. Дальнейшее его поведение было неожиданным. Он провел ладонью по волосам, светлым, влажным и волнистым.

— О Господи! — воскликнул он. — Ну что за люди! Чего только не скажут! И ведь не остановишь, вот как вы. Боже! Ну отчего жизнь всегда так отвратительна?

«Ну и ну», — подумала Трой, закрывая корзинку с едой. Седрик пристально смотрел на нее. Ясно, что от нее ожидают ответа.

— Я не особенно сильна в жизненных обобщениях, — сказала Трой.

— Ясно! — пробормотал он и глубокомысленно кивнул. — Все ясно. Я совершенно согласен. Разумеется, вы полностью правы.

Трой искоса посмотрела на часы. До Анкретон-Холта еще полчаса, подумала она, к тому же и он туда едет.

— Я вас утомляю! — громогласно объявил Седрик. — Нет, нет, не возражайте. О Боже! Я вас утомляю. Т-у-у!

— Я просто не умею поддерживать такие разговоры, вот и все.

Седрик снова закивал.

— Вы читали, — сказал он. — А я оторвал вас. Это непозволительно. Это оскорбление Святого Духа.

— Чушь какая-то, — раздраженно фыркнула Трой.

— Валяйте, — мрачно рассмеялся Седрик. — Ну же, прошу вас. Возвращайтесь к своей «Проклятой пустоши». По-моему, это отвратительная пьеса, однако — вперед, читайте!

Но читать, ощущая, как тебя разглядывает некто, сидящий на расстоянии в несколько дюймов, было не так-то просто. Трой перевернула страницу. Через минуту-другую молодой человек начал зевать. «Он зевает, — подумала Трой, — как Черепаха-Квази, и вообще, по-моему, он какой-то тронутый». В этот самый момент Седрик коротко рассмеялся, и против воли Трой подняла голову. Он по-прежнему смотрел на нее не отрываясь. В руках у него появился жадеитовый портсигар.

— Курите? — спросил он.

Решив, что отказ вызовет еще какую-нибудь необычную сцену, она взяла сигарету. Он молча помог ей прикурить и вновь отодвинулся в угол.

В конце концов так или иначе, но общий язык с ним придется находить, подумала Трой и сказала:

— Не кажется ли вам, что сегодня научились брать удивительно верную ноту в популярных рисунках? Подумать только, что это было раньше! Несомненно, коммерческое искусство…

— Чистое проституирование! — перебил ее Седрик. — Именно так. Если позволите сказать, первородный грех — это так забавно.

— А для театра вы не работаете?

— Очень мило с вашей стороны поинтересоваться, — довольно кисло ответил Седрик. — Ну, работаю. Дядя Томас время от времени ангажирует меня. Вообще-то я без ума от сценографии. Можно предположить, что, когда у тебя за спиной такой человек, как Старик, возможности открываются безграничные. Но беда в том, что нет его у меня за спиной. И это очень плохо. Меня вытеснил Инфант-Монстр. — Он немного повеселел. — Конечно, немного утешает то, что я — старший из внуков. В более или менее светлые минуты я говорю себе, что он не может вовсе вычеркнуть меня из завещания. А самый страшный кошмар — когда мне снится, что я унаследовал Анкретон. В этих случаях я всегда просыпаюсь с криком. Конечно, теперь, когда на горизонте появилась Соня, практически все может случиться. Вы слышали о Соне?

Трой заколебалась, и он продолжал:

— Она — маленький каприз Старика. Настоящая игрушка. Все никак не могу решить, полная она идиотка или нет, но боюсь, что нет. Другие готовы на части ее порвать, но я скорее подлизываюсь: а вдруг он женится на ней? Что скажете?

Интересно, подумала Трой, что это, родовая черта всех Анкредов мужского пола — исповедоваться перед совершенно незнакомыми людьми? Впрочем, сказал же Найджел Батгейт, что Седрик ужасен, и действительно, даже Томас… Трой вдруг задним числом подумала, как мил Томас в сравнении со своим племянником.

— И все же скажите, — вновь заговорил Седрик, — как вы собираетесь писать его? С насупленными бровями, в черном? Впрочем, как ни решите, всяко будет здорово. Вы позволите мне хоть одним глазком глянуть, как вы работаете, или у вас насчет этого строго?

— Боюсь, довольно строго, — сказала Трой.

— Так я и думал. — Седрик выглянул в окно и тут же стиснул голову руками. — Подъезжаем. Я каждый раз готовлю себя к встрече и каждый раз думаю, что будь тут проходящий поезд, я бы с криком бросился назад, в Лондон. Сейчас покажется. Невыносимо. О Боже! Чтобы на такой ужас глядеть!

— Да в чем дело-то?

— Смотрите! — вскричал Седрик, закрывая глаза ладонью. — Смотрите! Замок Катценйаммер![14]

Трой выглянула в окно. Милях в двух от железной дороги, на гребне холма, в полной своей красе возвышался Анкретон.

Глава 3

АНКРЕТОН

1

Удивительное это было сооружение. Некий викторианский архитектор, воодушевляемый и всячески поддерживаемый тогдашним Анкретоном, снес дом, построенный еще во времена королевы Анны, и воплотил на его месте и из тех же самых материалов самые экзотические свои фантазии. Анкретон не соответствовал ни одному из архитектурных стилей и не принадлежал ни к какому периоду. Шишковатый фасад его представлял собой смесь готики, барокко, рококо и норманнской архитектуры. Причем в равных пропорциях, подобно жировикам, на каждом углу выдавались башенки. Башни же вырастали из стен, украшенных множеством зубцов. Бойницы исподтишка щурились на пораженные базедовой болезнью окна эркеров, а из черепичной мозаики крыши поднимался лес разноцветных дымоходов. Фоном всему этому сооружению служило не небо, а густая чаща вечнозеленых деревьев, ибо за Анкретонским гребнем поднимался еще один, более крутой холм, склоны которого пышно поросли хвоей. Быть может, строительство этого монстра исчерпало воображение того давнего представителя рода Анкретонов, и он почти не тронул правильную геометрию садов и густых посадок, что были разбиты здесь в традиции Джона Ивлина.[15] Эти последние, храня свою изначальную цельность, по-прежнему незаметно направляли взгляд наблюдателя в сторону дома, и в их беззаконном здесь существовании ощущалась рабская покорность слепой судьбе.

Вскоре замелькавшие за окном деревья заслонили от Трой вид замка. Через минуту-другую поезд торжественно остановился на крохотной станции Анкретон-Холт.

— Ну, такие минуты пропустить, конечно, нельзя, — пробормотал Седрик, и оба они, освещаемые лучами зимнего солнца, вышли на платформу.

Там стояли двое — молодой человек в мундире лейтенанта и высокая девушка. Это была привлекательная пара, да и походили они чем-то друг на друга — оба голубоглазые, смуглые, худощавые. Они двинулись навстречу приезжим, молодой человек прихрамывал и опирался на палку.

— A-а, это вы, — пробурчал Седрик. — Анкреды стройными рядами. Привет, ребята.

— Привет, Седрик, — без особого энтузиазма откликнулись встречающие, и девушка быстро и радушно протянула Трой руку.

— Это моя кузина Фенелла Анкред, — вяло проговорил Седрик. — А наш воин — тоже кузен, Пол Кентиш. Мисс Агата Трой. Или мне следовало бы представить вас как миссис Аллейн? Такая морока, право.

— Хорошо, что вы приехали, — сказала Фенелла Анкред. — Дед места себе не находит, на десять лет помолодел. У вас большой багаж? Если да, то доставим в два приема, или вы предпочитаете прогуляться вверх по холму? А то у нас только двуколка, на которой гувернантка ездит, а Росинант старенький.

— Прогуляться! — слабо вскрикнул Седрик. — Ты что, дорогая Фенелла, совсем с ума сошла? Мне — прогуляться? Росинант (позволь, к слову, заметить, что кличка этого животного кажется мне немыслимым капризом), так вот, Росинант повезет меня наверх, пусть даже это будет его последнее сознательное действие.

— У меня два чемодана, ну и все, что нужно для работы, а это тяжесть немалая, — сказала Трой.

— Ладно, разберемся, — бросил Пол Кентиш, с раздражением поглядывая на Седрика. — Пошли, Фен.

Студийный мольберт Трой и тяжелые вещи пришлось оставить в станционном помещении — попозже, вечером, их доставит носильщик, — а ее видавшую виды ручную кладь и зеленые чемоданы Седрика поместили в двуколку, и сами устроились поверх багажа. Упитанная белая лошадка засеменила по узкой дорожке.

— До ворот в усадьбу миля, — сказал Пол Кентиш, — и еще столько же до дома. Фен, мы сойдем у ворот.

— Я бы не прочь прогуляться, — заметила Трой.

— В таком случае, — удовлетворенно кивнула Фенелла, — Седрику и вожжи в руки.

— Что я вам, кучер, что ли? — запротестовал Седрик. — Это существо может заупрямиться и встать или повернуться и укусить меня. Вам не кажется, что ведете себя по-свински?

— Сам не будь ослом, — отмахнулась Фенелла. — Спокойно доедешь до дома.

— А кто там? — отрывисто спросил Седрик.

— Как обычно. Через неделю на выходные приедет мама. Меня две недели не будет. А так — тетя Милли и тетя Полин. Это, — Фенелла повернулась к Трой, — мать Седрика и мать Пола. Боюсь, сначала вам трудно будет разобраться в наших родственных связях. Тетя Полин — это миссис Кентиш, мама — миссис Клод Анкред, а тетя Миллимент — миссис Генри Анкред.

— Генри Ирвинг Анкред, не забывай, — встрял Седрик. — Это мой покойный папа.

— Что касается нашей линии, то это все, — заключила Фенелла. — Да, еще Пэнти (Седрик застонал). Кэролайн Эйбл и школа в западном крыле. Тетя Полин, видите ли, опекает их. Там учителей катастрофически не хватает. Вот теперь все.

— Все? — вскричал Седрик. — Ты что же, хочешь сказать, что Соня уехала?

— Нет, она там. Я просто забыла, — бросила Фенелла.

— В таком случае, Фенелла, могу сказать лишь, у тебя есть совершенно завидная способность все забывать. Следующий раз ты скажешь, что с Соней все примирились.

— Какой смысл говорить об этом? — ледяным тоном заметил Пол Кентиш.

— А о чем же еще говорить в Анкретоне, только это и интересно, — возразил Седрик. — Лично я нахожу эту тему весьма интригующей. Всю дорогу обсуждал ее с миссис Аллейн.

— О Господи, Седрик, — дружно выдохнули Пол и Фенелла.

Седрик издал каркающий смешок, и наступило напряженное молчание. Ощущая некоторую неловкость, Трой наконец заговорила с Полом Кентишем. Приятный молодой человек, подумала она, серьезный, но доброжелательный, и не против поговорить о своей военной службе. Его ранило в ногу на итальянском фронте, и он все еще проходил курс лечения. Трой спросила, чем он собирается заняться после демобилизации. Пол слегка покраснел.

— Вообще-то я подумывал… словом, мне пришло в голову, а почему бы не послужить в полиции.

— Ничего себе, — присвистнул Седрик.

— Пол единственный среди нас, — пояснила Фенелла, — кто не хочет иметь ничего общего с театром.

— Я был не прочь остаться в армии, но теперь для этого не гожусь. Не знаю, может, и в полицию меня тоже не возьмут.

— Вам стоит поговорить с моим мужем, когда он вернется, — сказала Трой и тут же усомнилась, а так ли уж это понравится Аллейну.

— Здорово! — воскликнул Пол. — Это было бы просто замечательно, если вы действительно всерьез.

— Он просто мог бы подсказать, является ли хромота препятствием.

— Ну а я так просто счастлив, — заметил Седрик, — что у меня язва двенадцатиперстной кишки. Не надо даже притворяться храбрецом и силачом. Нет, я точно унаследовал характер Старика.

— А вы на сцену собираетесь? — повернулась Трой к Фенелле.

— Да, война кончилась, так что можно. Все это время я шофером работала.

— Фенелла, ты будешь играть экзотические роли, — снова вмешался в разговор Седрик, — а я буду шить тебе потрясающие костюмы. Классно, правда, когда — и если — я унаследую Анкретон, превратить его в эдакий совершенно особенный театр. Единственная загвоздка — а ну как Соня станет вдовствующей баронессой и тогда точно захватит все ведущие роли. Видит Бог, мне очень нужно хотя бы немного денег. Как думаешь, Фенелла, что тут можно придумать? Старику в колени бухнуться или к Соне подкатиться? Пол, ты ведь у нас такой специалист по обходным маневрам. Дай совет, дорогой.

— Ну, если принять во внимание, что ты зарабатываешь примерно вдвое больше, чем любой из нас…