Помоги проекту - поделись книгой:
Да-да, объекта! Я не противоречу себе, называя в данном случае врага объектом. Я много раз настойчиво говорил о том, что объекты существуют только в естественных науках. Мол, исследуемый камень является объектом потому, что он не знает ни о том, что его исследуют, ни о том, как именно его исследуют. А исследуемый человек объектом не является. Потому что он знает, что его исследуют. Может догадаться, как именно его исследуют, и сознательно исказить посылаемые сигналы, обманывая исследователя.
То есть наука как субъект-объектное взаимодействие (исследователь — субъект, исследуемое — объект) возможна лишь там, где объект лишен разума. А там, где объект наделен разумом, он уже не является объектом, а является субъектом. И субъект-объектное взаимодействие превращается в субъект-субъектное взаимодействие. Каковое является уже не наукой, а игрой. Игра намного сложнее науки, неоднократно говорил я, ссылаясь на военные игры, в которых противники друг друга обманывают, на игры спецслужб, финансовые игры и так далее.
Так как же я теперь могу говорить об активном исследовании объекта, вовлекая вдобавок в столь серьезный разговор какие-то анекдоты?
Но ведь я сказал читателю, что субъект-объектный метод возможен тогда, когда объект лишен разума. Обезумевший человек лишен разума, и в этом смысле его можно считать объектом именно в той степени, в какой он лишен этого самого разума.
В ходе вышеназванных телевизионных передач я неоднократно лишал разума дражайших собеседников. Лишенный разума Млечин мог начать говорить, что в 70-е годы ХХ века его столичные друзья, вместе с которыми он обучался в элитном московском вузе, ели только картошку, пухли, были зелеными, страдали от голода, шатались аки бледные тени и так далее.
Для того чтобы начать это утверждать, нужно было сначала потерять разум и превратиться в объект. Но ведь не сам же Млечин терял разум? — этак, знаете ли, брал его и терял, как кошелек или мобильный телефон. Млечин терял разум в результате определенных воздействий. Воздействия, в результате которых разумное существо теряет разум, называют шоковыми.
Разумное существо, подвергнутое шоковому воздействию, не способно к имитациям. С него слетают все социальные маски. Оно теряет способность просчитывать шаги, анализировать эффект, порождаемый его словами. Оно теряет аналитическую способность вообще. И уподобляется тому самому коту из анекдота, которому я уже принес извинения за это уподобление.
В итоге мы получаем ценнейший экспериментальный — аналитический и политический — материал. Аналитический позволяет нам выявить структуру и природу объекта под названием враг. И не надо обольщаться. Очень быстро враг придет в себя и превратится из объекта в субъект. Так что пользуйтесь коротким моментом, в ходе которого у врага отняли способность к имитациям, надеванию масок, ведению рефлексивной игры. Тем моментом, в ходе которого враг будет раскрывать свою сокровенную природу. Поняв ее, вы можете открыть новые источники, из которых можно черпать силу для ведения войны. Вы можете точнее вести войну. Вы можете иначе консолидироваться. И вы можете доказать все большему количеству людей, что против них ведется война. А также объяснить, какая именно ведется война. И почему они, коль скоро ведется именно такая война, уклониться от участия в войне не имеют права.
Кто-то, наверное, скажет, что объективировать субъект, оказывая на него шоковое воздействие, — значит проявлять жестокость. Что Ларина, например, это тоже человек. И с моей стороны крайне негуманно подвергать ее шоковому воздействию в виде внимательного прослушивания того моего доклада, который я произнес в Колонном зале 9 февраля 2013 года. И что то же самое касается других многочисленных лариных, приведенных этим докладом в состояние, по отношению к которому визг кота из анекдота — это меланхоличное, напрочь лишенное темперамента размышление… ну, я не знаю… какого-нибудь Швыдкого, пытающегося изобразить из себя хладнокровнейшего поборника высочайших культурных норм.
Согласен, что введение категории «эксперимент» во все, что касается бытия представителей хомо сапиенс, недопустимо. Что все, включая Ларину, Белковского, Латынину и т. д., имеют право на статус хомо сапиенс. А значит, должны быть защищены от экспериментов вообще и моих шоковых экспериментов, в частности. Но они-то все считают себя прогрессорами и в силу этого настаивают на своем праве проведения экспериментов на данной территории. Восхищенно говорят об экспериментах Гайдара, о незавершенности в России либерального эксперимента. И много еще о чем.
Когда вам в физиономию летит камень, а вы его отражаете, и этот камень отскакивает в физиономию того, кто в вас его запустил, — вы ведь не совершаете ничего греховного, не правда ли? Вот так же и я, отражая расчеловечивающую экспансию и производя этим шоковое воздействие, никого не расчеловечиваю. Я слежу за результатом осуществленного мною отражения чужих разрушительных воздействий на все то, что мне дорого. И постигая природу разрушителя, природу, которую этот разрушитель в иных ситуациях скрывал, а в данном случае обнажает, я убеждаюсь в необходимости вести войну. Уточняю, как именно надо ее вести. И убеждаясь сам в необходимости ведения войны, я в этом убеждаю других. Что, между прочим, означает, что я веду войну, а не прячусь в башне из слоновой кости.
Оговорив все это, я предлагаю читателю следующее.
Осознайте, что вы ведете войну, отстаивая наимасштабнейшие и наиблагороднейшие ценности. Прикоснитесь к этим ценностям. Зарядитесь от них позитивной энергией. Возлюбите их по-настоящему.
Осознайте, что если вы не будете воевать с врагом, то враг эти ценности уничтожит. Соорудите из этого осознания что-то наподобие скафандра. Наденьте этот скафандр на себя. И спуститесь вместе со мной с горы этого высокого осознания в зловонное болото, где шипят змеи, разбуженные нашими воздействиями. Отследите реакции этих змей, их телодвижения. Измерьте степень их ядовитой двусмысленности. Внимательнейшим образом изучите, как именно они ведут себя в подобных ситуациях. Спрогнозируйте на этой основе их дальнейшие действия. И, вооружившись всем этим, вооружите этим других. Сплотите их вокруг себя. Добейтесь, чтобы они осознали подлинную природу происходящего. И предуготовьтесь к новым сражениям с очень сильным, очень коварным, но отнюдь не всемогущим врагом.
Пока что мы всего лишь разработали такой сценарий нашего поведения, соорудили скафандры и приготовились к нисхождению в болото, кишащее разбуженными змеями, беспредельно взбешенными тем, что именно мы с вами осуществили в Колонном зале.
В следующем номере газеты я спущусь вместе с читателем в болото. И мы вместе будем добывать крайне важную информацию.
Экономическая война
Еще раз о сути экономических войн
Принципиальная новизна постклассической эпохи состоит в том, что в «новых войнах» экономические, идеологические, концептуальные и т. п. средства ведения борьбы используются иногда вообще без применения вооруженных сил
Беспощадная, зловещая новизна ХХI века не укладывается в сознании очень и очень многих. Порою даже тех, кто решил встать под наши знамена. Всем, кто отторгает эту зловещую новизну, надо бы перечитать толстовского «Холстомера». Коня хотят зарезать. К нему подходит живодер. А конь в свойственном ему ключе рассуждает: «Наверное, лечить будут».
Разница между экономической войной и экономической конкуренцией ровно такая же, как между пришествием живодера по душу этого самого Холстомера — и пришествием ветеринара. Ветеринар ведь иногда лечит больных животных очень жестоко. Но он их лечит. А живодер может перед тем, как убить, даже ласково потрепать по холке.
Конкуренция бывает очень жестокой. Конкурентов разоряют, выбрасывают с рынков. Проигравшие конкуренты сходят с ума, кончают самоубийством. Но это все — не та страшная, зловещая новизна, с которой мы сейчас сталкиваемся. Это другой — классический, а не постклассический — мир. Знакомый нам по фильмам и книгам. По всем этим Драйзерам, Джекам Лондонам и так далее.
Не желая признать жестокую новизну в том, что касается экономических войн, защищаясь от этой новизны, многие защищаются и от другой новизны, связанной с наличием разного рода войн. С возможностью врага уничтожить государство и народ, ударив почти невидимыми способами по почти неощутимым точкам. Поразительно, что эту новизну отторгают люди, с невероятной силой переживающие крах СССР. Люди, которые ведь точно знают, что ни один самолет не взлетел, ни один танк не выехал из ангара — а страны не стало.
Пытаясь осмыслить для себя это «не стало», разместить его в своем сознании, люди подбирают объяснения, сообразные существующим у них матрицам. Матрицам, унаследованным из классического советского периода.
Они не понимают того, что эти матрицы уже сильно искорежены врагом, применившим против них излучение, по разрушительной силе вполне сходное с рентгеновским.
Они не понимают также, что зловещая новизна не может разместиться даже в неповрежденной матрице их классического сознания.
И, наконец, они боятся, что если эту новизну начать впихивать в их классические матрицы, то она поломает матрицы, которые они берегут. С чем тогда они останутся?
Они боятся этого оправданно. Нельзя просто впихивать новое содержание в прежние матрицы. Надо постепенно воздействовать на старые матрицы так, чтобы дозированная новизна содержания постепенно меняла матрицы. А в измененные матрицы могло входить больше и больше нового содержания. Чем больше его войдет, тем сильнее будут меняться матрицы. Чем больше будут меняться матрицы, тем больше может в них войти нового содержания. Новое содержание — матрица-штрих. Матрица-штрих — еще более новое содержание, оно же содержание-два штриха. И так далее. Модифицированный вариант знаменитых формул Маркса.
Только на это мы можем рассчитывать в нынешней ситуации.
Досужие рассуждения по поводу того, что границы между видами войн так же подвижны, как границы между войной и конкуренцией, предлагаю выбросить в мусорный ящик. И заняться делом — то есть размещением в своем сознании нового содержания и мягкой трансформацией сознания с тем, чтобы оно не рухнуло, а стало сообразным этому содержанию.
Враг не верит в то, что мы это осуществим. Потому что мы взыскуем таких трансформаций ума и души, которые порой осуществляли на уровне малых групп, но никогда в короткие периоды не осуществляли в масштабах общества или в масштабах крупных социальных групп, входящих в это самое общество. Но нам ничего другого не остается. Враг загнал нас в «Зону Ч», и мы можем выбраться из нее только так.
Что же касается того, что границы размыты, то они всегда размыты. В мире нет четких границ. Они существуют только на бумаге. Да и то — раз есть перо, проводящее линии, то есть и размытость границ. Даже в классическом мире граница — это не линия, а узкая полоса.
А в мире квантовом, например, все границы превращаются в причудливые диффузные полосы, облака и тому подобное. Но необходимость разграничивать по-новому не означает отсутствие разграничения как такового.
Итак, еще раз о разграничениях.
Принципиальное отличие экономической войны от конкуренции заключается в том, что экономическая конкуренция ведется в рамках правил, строго определенных национальными законами и международными соглашениями (конвенциями).
Непримиримо и беспощадно конкурировать с соперниками на внутреннем или мировом рынке по цене, качеству, ассортименту, потребительной привлекательности продукции или услуг — законно. А если к перечню законных способов конкуренции добавляются экономический шпионаж… или взятки чиновникам, принимающим экономические решения… или злонамеренная дезинформация таких чиновников насчет последствий этих решений… или шантаж власти угрозами безопасности страны, социальных групп, лично представителей власти… или теракты и диверсии, и т. д. — то это уже экономическая война.
О шпионаже и диверсиях я уже говорил в связи с энергетическими войнами. Но бывает и иначе.
Например, предложения правительству Египта закупать зерно у США, Канады, России или Казахстана, где каждый из продавцов называет наиболее выгодные условия своих контрактов, — это конкуренция. А приватные переговоры, в которых правительству Египта объясняют, что если оно решит покупать российское или казахстанское зерно, то не получит транш кредита МВФ для его оплаты, и в стране начнутся голодные бунты, — это уже экономическая война.
Соперничество внешних компаний за консультационные услуги корпорациям и правительствам по выбору экономической стратегии, повышающей эффективность национальной экономики или ее определенных отраслей, — это конкуренция. А предоставление таких «консультационных услуг», которые приводят к разрушению и деградации национального хозяйства или его попаданию в разного рода «ловушки стагнации», — это экономическая война.
Но экономика — это сложная подсистема общества и государства. У экономики есть и собственная системная связность, и собственные подсистемы. Значит, системная война с экономикой должна — опять-таки, системно — включать в себя различные «военно-экономические» механизмы и инструменты, адресованные разным подсистемам экономики.
Отсюда следует, что анализ экономических войн должен начинаться с рассмотрения (по необходимости краткого) хозяйственно-экономической системности.
Любая хозяйственно-экономическая система включает реализацию таких функций, как
— производство;
— распределение;
— обмен;
— потребление.
Все это было еще в эпоху родовых и родоплеменных общин.
Накопать съедобных кореньев, добыть обломки кремня и сделать из них рубила, топоры, скребки, наконечники копий, наловить рыбы и сделать из ее костей иглы, убить пещерного медведя и обустроить для своего рода его пещеру, сделать лежанки и одежду из его шкуры и амулеты из его клыков — это производство.
Разделить полученную еду, одежду, орудия труда между воинами, женщинами, детьми, стариками — это распределение.
Договориться с соседним родом о том, чтобы за охру для ритуальной раскраски воинов получать от него обломки хорошего прочного кремня — это обмен.
Использовать произведенное (добытое, сделанное) и обмененное для выживания и роста рода — это потребление.
А если соседний род кремни в обмен на охру не отдает, а без кремня не накопать нужных кореньев и не обеспечить удачной охоты? Тогда можно попытаться кремни украсть или отнять силой. И это уже первая — в том числе, экономическая — война.
С той древней эпохи человеческие сообщества проходили длинный путь хозяйственно-экономического развития.
Сначала — до натурального (традиционного) хозяйства, в котором почти все необходимое для жизни рода/племени производилось, распределялось, обменивалось и потреблялось в рамках общины, и лишь незначительная часть приобреталась за счет межобщинного натурального (как сейчас говорят, «бартерного») или денежного обмена. И где уже была, наряду с общинной собственностью, и частная собственность.
Затем хозяйственно-экономическое обеспечение общества развивалось до городских/государственных систем. Которые были устроены, в современных терминах, «административно-командно», но с профессионально-кастовой специализацией населения (рабы, свободные земледельцы, ремесленники, торговцы/купцы, госслужащие, жрецы и т. д.). И где одновременно была и частная собственность (в том числе, на орудия труда), и товарное (то есть, не только для себя, но еще на обмен и продажу) производство предметов потребления и услуг.
Такой была, например, хозяйственная система Древнего Египта с ее преобладанием государственного накопления и распределения ключевых (трудовых, продовольственных и т. д. ресурсов). Вспомним в связи с этим, в частности, библейский сюжет о «семи годах тучных коров», во время которых изобильные урожаи зерна копились в фараоновых закромах, и «семи годах тощих коров», во время которых выживание народа и государства обеспечивалось централизованными раздачами хлеба.
А одновременно в том же Древнем Египте были частная собственность, налоговая система, рынки и торговые (натуральные и денежные) обмены. Включая внешнюю торговлю со странами Ближнего Востока, Африканского Рога и даже Передней Азии. И были внешние вооруженные (собственно военные) и военно-экономические конфликты.
Но примерно такими же были (разумеется, со своей спецификой) и хозяйственно-экономические системы древних Вавилона, Ассирии, Китая, Индии.
Не буду здесь описывать дальнейшее развитие хозяйственно-экономических систем (на эту тему есть немало хороших книг). Укажу лишь, что из рассмотренных выше «корней» в итоге выросли и административно-плановые экономики, и либерально-рыночные экономики с преобладанием частной собственности, и так называемые «смешанные» экономики со сложным взаимодействием государственной и частной собственности и, соответственно, рынка и плана.
И отсюда же выросла и современная глобальная экономика с ее системой межгосударственной торговли товарами и услугами, глобальной финансовой системой и множеством взаимоувязанных подсистем производства, распределения, обмена и потребления.
В условиях такой сложности национального и мирового хозяйства любая экономическая война не может не являться — просто по факту системности хозяйственно-экономической деятельности — частью взаимосвязанных, многоплановых и многоракурсных военных действий.
Но принципиальная новизна постклассической эпохи состоит в том, что в «новых войнах» экономические, идеологические, информационно-психологические, концептуальные и т. д. средства ведения борьбы используются не только системно, но иногда вообще без применения вооруженных сил.
При этом военно-экономические действия противника могут адресоваться разным подсистемам хозяйственно-экономической системы противника. Экономическую войну могут вести в целях подрыва финансовой системы (финансовые и валютные войны). Или в целях подрыва сырьевого базиса (ресурсно-сырьевые, в том числе энергетические, войны). Или в целях подрыва потенциала экспорта и импорта (торговые и тарифные войны). Или в целях подрыва технологического уровня и массовой квалификации кадров объекта войны (научно-технологические и образовательные войны), и т. д.
А еще могут вести все эти типы экономических войн одновременно.
А еще есть и такой тип экономических войн, целью которого является «смысловая перевербовка» широких масс страны-объекта войны и ее управляющего класса. Такая перевербовка, чтобы управляющий класс поверил в искренность и правильность экономических рекомендаций врага. И (добровольно и самостоятельно!) применил такие — убийственные — стратегии экономического управления, которые парализуют экономику, создают в стране-жертве кризисные социально-экономические и политические ситуации, и препятствуют выходу из кризиса.
Но подобные сложные «смысло-экономические» войны мы обсудим позже. А начнем с самого, видимо, древнего типа экономических войн — торговых войн. И постараемся проанализировать их наиболее существенные современные трансформации и результаты.
Об этом — в следующей статье.
Информационно-психологическая война
Сокрушение Красной Церкви
Формула «коммунизм — самая настоящая новая религия» легла в основание одного из ключевых направлений информационно-психологической войны против СССР
Успешность информационно-психологической войны во многом зависит от того, насколько точно враг понимает вашу природу. Он не может рассчитывать на победу, не определив, что вы собой представляете. И не выбрав метод борьбы сообразно поставленному диагнозу.
В предыдущей статье мы познакомились с представлением Константина Мельника о том, что такое коммунизм. Напомню, Мельник — человек, посвятивший всю свою жизнь «крестовому походу» против СССР, — утверждает, что коммунизм — это новая религия. И что в коммунизме ничего нельзя понять, если рассматривать его только как идеологию.
Если бы такого представления придерживался отдельный представитель белоэмигрантской среды, тема не заслуживала бы внимания. Однако Мельник прямо говорит, что впервые услышал о религиозной природе коммунизма от князя Сергея Оболенского — французского иезуита русского происхождения, занимавшего видное положение в ватиканской организации «Руссикум». Именно Оболенский привлек двадцатилетнего Мельника к работе в сформированной «Руссикумом» группе, которую сам Мельник называл
Оболенский учил своего юного коллегу аналитическому, не замутненному ненавистью взгляду на предмет, суть которого предстояло постичь. Усвоил ли ученик этот урок? До некоторой степени. Мельник утверждает, что его не зашкаливало от ненависти к коммунизму и ко всему советскому, как многих эмигрантов.
Что же анализировали «ученый» и его коллеги по «русскому отделу»? Нельзя отказать противнику в верном чутье: иезуитов интересовали истоки коммунизма, глубинная преемственность между СССР и досоветской Россией. Возможно, толчком к исследованиям в данном направлении послужила книга Николая Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма», вышедшая в 1938 году. (Она была опубликована на немецком — но для перешедших в католицизм высокообразованных представителей русской эмиграции калибра Сергея Оболенского знание нескольких иностранных языков было нормой.)
Такой подход был близок и Мельнику:
Странно, что догадавшись об «особых отношениях между русским народом и коммунизмом», Мельник не догадался, что если такие отношения существуют, то удар по коммунизму станет одновременно и ударом по русскому народу, «во благо» которого он вел антикоммунистическую борьбу. И только когда СССР исчез с карты мира, Мельник запоздало обнаружил, что дело, оказывается, было вовсе не в коммунизме. Что Запад ненавидит и боится Россию еще больше, чем ненавидел и боялся СССР!
Но вернемся к эпохе, когда Мельник еще «спасает Россию от коммунистической напасти».
Формула «коммунизм — самая настоящая новая религия» легла в основание одного из ключевых направлений информационно-психологической войны против СССР. Но из этой формулы неизбежно вытекало, что борьбу с коммунизмом нужно вести сообразно его РЕЛИГИОЗНОЙ природе. То есть, задействовав накопленный человечеством опыт БОРЬБЫ С РЕЛИГИЕЙ.
Что это за опыт? Были ли применены против коммунизма широко известные формы борьбы с религией? Были ли применены какие-то новые технологии?
Начнем с очевидного.
Во-первых, известной формой борьбы с религией является прозелитизм, то есть стремление определенной церкви обратить иноверцев (в рассматриваемом случае — коммунистов) в свою веру. Рука об руку с прозелитизмом идет противодействие того, кто осуществляет прозелитизм, встречному прозелитизму со стороны представителей конфессии-конкурента (коммунизма). Таким, в общем-то, естественным для Церкви путем и пошел поначалу Ватикан.
Во-вторых, в роли ниспровергателя религии зачастую выступает наука.
Ограничивалась ли борьба с коммунизмом как религией двумя этими направлениями? Ни в коем случае. Но для начала опишем именно их.
Если рассматривать ПЕРВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ, то тут одновременно происходило несколько процессов.
1) Католический прозелитизм на территории СССР. В первые послереволюционные годы католики не оставляли надежды на то, что советская власть пойдет на плотное сотрудничество с Ватиканом. Либо не сумеет удержаться на плаву, что даст Ватикану шанс распространить свое влияние на территории бывшей Российской империи. Когда стало ясно, что коммунизм сам претендует на статус полноценной религии, а кроме того удерживает власть в стране, акцент был перенесен на подготовку католических священников — прежде всего, восточного обряда — для тайной работы на территории СССР.
2) Католическое противодействие «коммунистическому прозелитизму» в странах Восточной Европы. По словам Мельника, иезуиты из «Руссикума», считая увлечение восточноевропейцев коммунизмом после Второй мировой войны слишком опасным, организовали во всей Восточной Европе
3) Противодействие коммунизации католической Церкви за пределами соцлагеря. Прежде всего, речь идет об Италии, где коммунистические идеи были горячо восприняты многими католиками. Возможность возникновения глубокого коммунистическо-католического сплава была достаточно высока. И потому Ватикан с облегчением и одобрением воспринял вмешательство американцев в процесс послевоенной коммунизации Западной Европы. США поставили странам, претендовавшим на получение экономической помощи по плану Маршалла, категорическое условие: выведение коммунистов из состава правительств. Это требование было повсеместно выполнено к концу 1940-х. Годы спустя христианский демократ Альдо Моро, пять раз возглавлявший Совет министров Италии, попытался изменить такое положение дел, выдвинув программу, в соответствии с которой коммунисты вновь могли бы войти в правительственные кабинеты. Процесс сближения между левыми и католиками, реально начавшийся в Италии, был насильственно прерван убийством Альдо Моро.
ВТОРОЕ НАПРАВЛЕНИЕ борьбы с коммунизмом как религией связано с попыткой уничтожить коммунизм, прибегнув к научной аргументации.
Наука против коммунистической религии… Дело, между прочим, не столь простое, как кажется на первый взгляд. Потому что Маркс тоже говорит о науке. И советские идеологи напирают на свою научность. И на свою антирелигиозность. Как противопоставить их религиозности — научность? Они ведь скажут в ответ: «А мы сами научные! И вдобавок антирелигиозные! У нас даже дисциплина такая есть — научный атеизм».
Так что же делать?
Прежде всего, искоренять — пусть даже и с помощью научного атеизма — все то, что позволяет укрепить религиозный стержень коммунизма. То есть богостроительство, космизм, «богдановщину» и прочее. Многим членам «Сути времени» кажется, что против коммунистической религиозности выступает стопроцентно светская коммунистичность. Но это не так. Враги коммунизма, опасающиеся его возрождения в России, страшатся именно возрождения коммунистической религиозности. И потому так яростно нападают на все, что сулит такое возрождение. А что сулит такое возрождение? Угадайте с трех раз! И скажите честно — говорит ли об этом кто-нибудь, кроме Кургиняна?
Теперь давайте поиграем в игру наподобие «если бы я был директором». Только играть будем не в директора, а во врага. Задайте себе вопрос: «Что бы я делал, если бы был врагом коммунизма и был уверен, что возрождение коммунизма связано с красной религиозностью? Ведь понятно, что бы я в этом случае делал — истреблял все ростки такой религиозности. И мне было бы все равно, кого при этом использовать — марксистского начетчика или подрывной элемент, натягивающий на себя маску такого начетничества».
Некоторые, между прочим, всерьез называли главного коммунистического идеолога Суслова «убийцей смысла». То есть убийцей очень специфической красной религиозности. А почему Суслов истреблял эту религиозность? Тайна за семью печатями. То ли в силу своей ограниченности, то ли в силу своей двусмысленности — какая разница? Суслов и Александра Яковлева опекал, и Михаила Горбачева — это общеизвестно.
Поделиться книгой: