Помоги проекту - поделись книгой:
ГЛАВА 3
Не так давно «Журнал путешествий» опубликовал под заголовком «Ледяной ад»[12] рассказ о приключениях французов в Клондайке[13], краю богатейших золотых месторождений. Напомним кратко об этой захватывающей драме.
Несколько молодых французов, которых преследовала известная своими злодеяниями преступная организация «Красная звезда», отправились искать счастья в упомянутое выше таинственное заполярное Эльдорадо[14]. Не раз оказавшись в смертельной опасности, преодолев неимоверные трудности, они и в самом деле обрели баснословное состояние. Но от банды не скрылись. Тайно прибыв в Клондайк, головорезы узнали, что молодым людям удалось открыть «Золотое море», или «Мать золота» — крупнейшее месторождение драгоценного металла, упорно разыскиваемое всеми старателями, и, понятно, решили завладеть несметным сокровищем, стоимость которого, даже по предварительным подсчетам, превышала, и к тому же значительно, ослепительную цифру в сто миллионов долларов.
Главными героями этой остросюжетной истории, где были замешаны и золото и кровь, являлись семь человек: молодой ученый Леон Фортен и его прелестная невеста Марта Грандье, газетный репортер Поль Редон, присоединившийся к ним старый канадец Лестанг, Дюшато и его отважная дочь Жанна и, наконец, брат Марты Жан Грандье.
Жану, воспитаннику коллежа Сен-Барб, исполнилось тогда всего пятнадцать лет. Природа одарила мальчика недюжинным умом, физической силой и необыкновенной для подростка выносливостью. Этот школьник, с честью выдержавший все выпавшие на его долю испытания, совершил чудесные, почти легендарные подвиги. Не будем говорить об изумительной способности юного француза переносить пятидесятиградусные морозы, о поразительной ловкости, проявленной им в борьбе с дикими зверями — огромными полярными волками, а скажем лишь, что, тяжело раненный, ослабленный потерей крови и к тому же обмороженный, он собственноручно прикончил пятерых бандитов из «Красной звезды» и освободил свою сестру и Жанну Дюшато, находившихся в плену у этих злодеев.
Во Францию Жан вернулся сказочно богатым и одержимым той жаждой приключений, которая не дает покоя всем, кто хоть раз вкусил прелесть полной опасностей жизни. Отдохнув несколько месяцев, юноша заскучал. Его деятельная натура требовала применения своим силам. Но когда он начал было подумывать об организации географической экспедиции в неизведанные еще области, вспыхнула англо-бурская война.
Пылкая и благородная душа Жана Грандье мгновенно преисполнилась сочувствием к двум маленьким южноафриканским республикам[15], боровшимся за свою независимость. Его восхищали спокойствие, достоинство и величие старого, патриархального президента — благородного Крюгера[16], в котором он видел живое воплощение добродетелей мужественного бурского народа. Юноша влюбился в буров, нежелавших войны и взявшихся за оружие только ради такого святого дела, как защита отечества. И в то же время он всей душой возненавидел завоевателей, которые развязали войну, обрушив на два крошечных государства всю военную мощь многочисленной и могучей английской нации. Он считал, что сам факт вопиющего неравенства сил — достаточно убедительное свидетельство величайшего преступления, совершаемого против всего человечества.
В самом деле, с одной стороны — сильнейшая и богатейшая в мире империя с населением в четыреста миллионов человек, обладающая превосходной армией, флотом, колониями, высокоразвитой промышленностью и огромными финансовыми ресурсами, — в общем — колосс, господствующий на морях и на суше, занимающих чуть ли не треть земного шара! С другой — два крошечных народца, едва насчитывающих четыреста тысяч человек — мирных крестьян, землевладельцев и скотоводов, мечтающих только о том, чтобы жить со всеми в мире и согласии и держаться подальше от неурядиц, сотрясающих людское сообщество.
Жан Грандье горячо переживал за буров и возмущался равнодушием цивилизованных народов, даже не пытавшихся воспрепятствовать коварному нападению на южноафриканские республики на следующий же день после завершения работы Международной мирной конференции[17]. И однажды сказал самому себе:
«Если крупнейшие державы так эгоистичны и подлы, а эта отвратительная вещь, которую называют политикой, потворствует их эгоизму и подлости, то все честные граждане, люди большого сердца должны откликнуться и действовать, не щадя своей жизни. Я молод, смел, люблю приключения и, к тому же, живу один, а значит, волен в своих поступках. Так почему бы мне, готовому душой и телом служить благородному делу защиты слабых, не вступить добровольцем в трансваальскую армию?»
Он поделился своими мыслями с сестрой Мартой и ее мужем, Леоном Фортеном. Те от души поддержали юношу. Да и кто бы смог помешать ему свободно распорядиться своей жизнью и состоянием?
После трогательного прощания с Полем Редоном, женившимся к тому времени на Жанне Дюшато, юноша отправился в путь.
Жан Грандье уезжал в восемь тридцать утра скорым поездом «Париж — Лион — Средиземное море», следовавшим до Марселя, откуда нашему герою предстояло совершить морское плавание до залива Делагоа, у юго-восточного побережья Африки. Провожали его Марта и Леон. Когда они подкатили к огромному вокзалу, какой-то подросток лет пятнадцати бросился открывать дверцу роскошного экипажа. Но соскочивший с облучка лакей Жана, обиженный непрошеным вмешательством в его дела, грубо отшвырнул мальчика, и тот, растянувшись во весь рост, больно ударился лицом о мостовую.
Богатство не ожесточило сердца героев Клондайка. Все трое невольно вскрикнули, а Жан, поспешно выйдя из кареты, подхватил парня под мышки и поставил на ноги:
— Не очень больно?.. Все цело?.. Прости, друг, и прими, пожалуйста, небольшое вознаграждение.
Подросток, хотя из носу текла кровь и было очень больно, заставил себя улыбнуться.
— Вы так добры, но, право, ничего… — пробормотал он. Ни упрека, ни попытки извлечь выгоду из происшествия.
От взгляда Жана не ускользнуло, что мальчик обладал приятном внешностью, был опрятно одет и не имел ничего общего с классическим типом открывателя каретных дверей. Гаврош, одним словом, но не уличный хулиган.
Порывшись в жилетном кармане, Жан вытащил несколько луидоров[18] и протянул подростку:
— Бери, не стесняйся! И не поминай лихом нашу встречу.
Мальчик краснел, бледнел, в изумлении глядя на золотые монеты.
— И все это мне? — воскликнул он наконец. — Из-за какого-то шлепка о мостовую? Здорово!.. Благодарю вас, князь! Наконец-то я выберусь отсюда и полюбуюсь на белый свет!
— Ты хотел бы попутешествовать? — спросил Жан.
— О да! С пеленок мечтал… Теперь же, благодаря вам, смогу купить билет до Марселя.
«Неужто и у него те же планы, что и у меня?» — подумал юноша и решил проверить догадку:
— Постой, постой, но почему туда?
— Потому что рассчитываю попасть оттуда в страну буров.
— Так ты хочешь в волонтеры?[19]
— Очень! Вот бы поколотить этих англичанишек, чтобы не мучили буров!
Леон Фортен и его жена с интересом прислушивались к разговору, в котором собеседники перескакивали с пятого на десятое.
— Как тебя зовут? — без лишних предисловий спросил Жан.
— Фанфан.
— Где живешь?
— Раньше жил на улице Гренета, двенадцать, а теперь так, вообще… ну, просто на улице.
— Родители есть?
— Только отец. Он пьянствует все триста шестьдесят пять дней в году и уж никак не меньше двух раз в сутки награждает меня колотушками. А позавчера совсем из дому выгнал.
— А где же мать?
— Пять лет, как умерла, — ответил мальчик, и на глазах у него блеснули слезы.
— Так, значит, ты твердо решил записаться в трансваальскую армию?
— Да!
— В таком случае беру тебя с собой.
— Не может быть!.. Благодарю от всего сердца! С этой минуты я ваш, и на всю жизнь! Увидите, как предан будет вам Фанфан!
Так капитан Сорвиголова завербовал первого добровольца в свой разведывательный отряд.
В Марселе Жан нашел еще одного — поваренка с морского парохода, оказавшегося без места. Его, как и всякого провансальца[20], звали Мариусом, но он охотно отзывался и на прозвище «Моко».
В Александрии добровольческий отряд пополнился двумя юнгами — итальянцем Пьетро и немцем Фрицем, незадолго до этого выписанными из больницы и ожидавшими отправки на родину.
Жан сказал Фанфану в шутку:
— Четыре человека — целый наряд, ну а я — капрал!
Формирование разноязычного интернационального подразделения продолжалось всю дорогу.
В Адене Жан повстречал двух арабов, говоривших на ломаном французском. Они были вывезены из Алжира губернатором Обока[21], но бежали от него и теперь искали работу. Познакомившись с Сорвиголовой, оба друга охотно согласились следовать за внушавшим доверие молодым человеком, предложившим к тому же великолепное жалованье.
Наконец, уже на пароходе, Жан Грандье сблизился с семьей французских эмигрантов, решивших попытать счастья на Мадагаскаре. Их было пятнадцать человек, включая племянников и более дальних родственников, и они находились в столь бедственном положении, что даже Иов[22], известный своей нищетой, наверное, показался бы им богачом.
Молодость и энтузиазм Жана произвели сильное впечатление на этот маленький клан, и ему удалось уговорить трех юношей отправиться с ним в Трансвааль. Под предлогом возмещения убытков за потерю трех пар здоровых молодых рук, которых он временно лишал семью, Жан вручил ее главе десять тысяч франков и обещал выплатить столько же по окончании кампании.
«Надо бы довести численность отряда до дюжины», — думал Жан, теперь уже не капрал, а взводный.
Но результаты, которых он добился в Лоренсу-Маркише[23], превзошли все его ожидания.
Как человек, привыкший надеяться только на самого себя, Жан привез из Франции на сто тысяч франков оружия, боеприпасов, одежды, обуви и упряжки. Он знал, что на войне все может понадобиться. Правда, его немного тревожил вопрос о выгрузке этого более чем подозрительного багажа на португальской территории. Однако, несмотря на свою молодость, наш друг был достаточно дальновиден и опытен, ибо опасные приключения — лучшая школа жизни. И когда корабль пришвартовался, Жан преспокойно оставил на его борту огромный груз, а сам отправился к начальнику португальской таможни.
Лузитанское правительство не утруждало себя заботой о своих служащих. Жалованье им выплачивали редко, а зачастую и вовсе не выдавали, предоставляя полную свободу выкручиваться как угодно. Они и выкручивались, да так ловко, что жили совсем неплохо и довольно быстро сколачивали солидные состояния, свидетельствовавшие, несомненно, об их изумительных административных способностях.
Жан Грандье, осведомленный об этой особенности бытия местной администрации, поговорил несколько минут (ведь время — деньги!) с его превосходительством и тут же получил разрешение на немедленную выгрузку своей поклажи. Его превосходительство потребовал лишь устного заявления о том, что в многочисленных и тяжелых ящиках находятся исключительно орудия труда. Жан, не моргнув, охотно выполнил требование и тотчас уплатил таможенные пошлины, которые многим показались бы, вероятно, несколько раздутыми, ибо составили кругленькую сумму в тридцать пять тысяч золотых франков. Правда, из них лишь пять тысяч приходились на долю правительства, остальные же тридцать шли в карман его превосходительства. И это понятно: его превосходительство, в свою очередь, должен был вознаградить за временную слепоту английских контролеров, что стоило ему нескольких крон![24]
Жан был в восторге от сделки и приказал, не мешкая ни минуты, выгружать «орудия труда», которые тут же были отправлены по железной дороге в Преторию[25].
Неистощимое великодушие и неиссякаемая веселость юноши производили сильное впечатление на всех, кто сталкивался с ним. Умение одним лишь словом или жестом заставить повиноваться себе, сдержанность, преисполненная чувства собственного достоинства, непринужденность в обхождении с людьми, уверенность в своих силах — все выдавало в нем вождя.
Товарищи, первыми фанатически поверившие в Жана, вербовали все новых и новых добровольцев. Таким образом, отряд пополнился двумя юными креолами[26] из Реюньона[27], которые, попытав счастья в шахтах Трансвааля, возвращались домой без единого лиарда[28], а затем — еще двумя молодыми португальскими солдатами, дезертировавшими по какой-то веской причине из своих частей, и, наконец, юнгой торгового флота, страстным любителем приключений, покинувшим свой корабль, чтобы примкнуть к отважным сверстникам. Хотя среди пятнадцати парней, мечтавших о подвигах, оказались представители самых различных национальностей, все они отлично уживались друг с другом, слившись в тесную, дружную семью.
Через двадцать четыре часа после прибытия в Лоренсу-Маркеш поезд уже мчал юных искателей приключений в Преторию, куда они и прибыли без особых осложнений. Жан Грандье отправился к Крюгеру и был тут же принят вместе с товарищами, так как в Трансваале ничто не преграждало доступ к президенту — ни приемные, ни адъютанты, ни секретари — и каждый, у кого было дело, мог свободно встретиться с этим необычайно популярным государственным деятелем, воплощавшим в себе неизбывную энергию отважных, сражавшихся за независимость своей родины жителей героической республики.
Волонтеров ввели в обширный зал. За заваленным бумагами письменным столом сидел президент. Секретарь, стоя рядом, перелистывал депеши и по указанию патрона делал на них пометки. В уголке крепко сжатых губ старика свисала его неизменная трубка, дымившая после методических и коротких затяжек. Выразительное, с крупными чертами и массивным подбородком лицо великана, знакомое по фотографиям всему миру, было обрамлено густой бородой, чуть прищуренные глаза пронизывали собеседника острым взглядом, отражавшим твердость характера и внутреннюю силу. Достаточно было взглянуть на его крепко сбитую фигуру и сдержанные, неторопливые движения, чтобы ощутить сокрытую в нем мощь и железную, непреклонную волю. Короче говоря, ничего общего с Крюгером на английских карикатурах!
Этот человек производил величественное впечатление, несмотря на простоту нескладно скроенной одежды и вышедший из моды смешной, единственный в своем роде и неизменный, как и его трубка, шелковый цилиндр, без которого он нигде и никогда не появлялся. Но шляпа эта — предмет особый: она словно бы являлась частью самого президента Крюгера и в данном отношении была столь же уникальна, как и чепчик королевы Виктории[29], монокль мистера Джозефа Чемберлена[30] или треуголка Наполеона. Цилиндр поражал всякого, кто видел его впервые, и у Фанфана, ошеломленного подобным шедевром шляпного мастерства, невольно вырвалось по меньшей мере непочтительное восклицание:
— Боже, ну и колпак!
К счастью, президент не разбирался в тонкостях парижского жаргона. Впрочем, Крюгер не знал — точнее, уверял, что не знает и не понимает, — ни одного языка, кроме голландского, хотя благоразумнее было бы не очень доверять этому.
Президент медленно обернулся к Жану Грандье, легким кивком ответил на его приветствие и спросил через своего переводчика:
— Кто вы и что вам угодно?
— Я — француз, желающий сражаться на вашей стороне, — последовал лаконичный ответ.
— А эти мальчики?
— Завербованные мною волонтеры. Я за свой счет вооружаю, снаряжаю и одеваю их, покупаю им коней.
— Вы так богаты?
— Да. Всего я намерен собрать сотню молодых людей, чтобы сформировать из них роту разведчиков, которую передам в ваше распоряжение.
— А кто будет командовать ими?
— Я. Под начальством одного из ваших генералов.
— Но ведь они еще совсем молокососы!
— Молокососы? Неплохо! Отныне так и будем называться: отряд молокососов. Могу вас заверить, вы не раз услышите о нас!
— Сколько же вам лет?
— Шестнадцать.
— Гм… молодо-зелено.
— Но своего первого льва вы убили в шестнадцать лет, не так ли?
— Верно! — улыбнулся Крюгер.
— И разве не в юном возрасте человек полон дерзновенных мечтаний, способен на беззаветную преданность, жаждет самопожертвования и с презрением относится к опасностям и даже к смерти!
— Хорошо сказано, мой мальчик! Будьте же командиром ваших молокососов, вербуйте сколько хотите волонтеров и сделайте из них солдат. Бог свидетель — вы мне нравитесь, я верю в вас.
— Благодарю, господин президент! Вот увидите, как славно мы повоюем.
Старик поднялся, намекая на конец аудиенции, пожал капитану молокососов руку, да так, что у другого бы она хрустнула, и почувствовал, что рука Жана тоже не из слабых. Когда дверь за добровольцами закрылась, Крюгер произнес с улыбкой:
— Убежден, этот маленький француз совершит большие дела!
Старый президент, или, как его любовно звали буры, «Дядя Поль», оказался хорошим пророком.
На следующий день пятнадцать молокососов, в широкополых фетровых шляпах, шагали по улицам Претории в полном боевом снаряжении — с маузеровскими винтовками[31] и с патронташами на поясе. А еще через пятнадцать часов они уже молодцевато гарцевали живописной кавалькадой на своих собственных пони.
Юный капитан не в игрушки играл! Какое глубокое знание людей он обнаружил! Как верно рассчитал, что нет лучшей рекламы для набора волонтеров, чем появление на улицах города этого, пусть небольшого, конного отряда! Добровольцы так и стекались к нему со всех сторон. Не прошло и недели, как Жан Грандье набрал свою сотню молокососов, самому младшему из которых было четырнадцать, а старшему — семнадцать лет. Поскольку весь этот народ изъяснялся между собой на какой-то невообразимой тарабарщине, Жан стал искать переводчика, который знал бы английский, французский, голландский и хотя бы несколько слов по-португальски. И он нашел его — тридцатилетнего бура с длинной волнистой бородой, тотчас же прозванного подростками «Папашей».
На седьмой день пребывания в Претории молокососы парадным маршем прошли перед домом президента. С трубкой во рту и в своем неизменном «колпаке», Дядя Поль, улыбаясь, произвел смотр. Сердце его было преисполнено любовью к юным храбрецам, готовым отдать свою жизнь во имя независимости его родины.
ГЛАВА 4
Интернациональный отряд Жана Грандье доставили по железной дороге в распоряжение генерала Вильжуэна, руководившего осадой Ледисмита[32]. Начало кампании оказалось довольно тягостным для маленького конного отряда и разрушило немало иллюзий молодых людей.
Как известно, всякий доброволец, увлеченный парадным блеском военных торжеств, мечтает о боевых подвигах и в армию идет, чтобы драться. И вот первое и жестокое разочарование: сражение на войне — редкость. Война — это прежде всего нескончаемые марши и контрмарши, маневры, караульная служба, ночные дозоры в любую погоду, приказы, нередко противоречащие друг другу, переутомление, недоедание и неизбежная суматоха. Все это, ничего общего не имеющее с непосредственно боевыми свершениями, угнетающе действует на нервы солдата-добровольца, обманутого в своих ожиданиях.
А у этой войны была еще одна неприятная сторона. Известно, что в мирное время буры — самый гостеприимный народ, они принимают путника с сердечным и щедрым радушием, зачастую граничащим с расточительством. Но, как это ни удивительно, во время войны с англичанами эти же самые буры холодно, почти с недоверием встречали иностранных добровольцев, стекавшихся к ним со всех концов света. Они никого не звали к себе на помощь, и потому их как будто удивляли все эти энтузиасты, которые несли им в дар жизнь свою и кровь. Замешательство, с каким они принимали бескорыстное самопожертвование добровольцев, граничило с неблагодарностью.
Бурский генерал, принявший молокососов более чем холодно, не мог придумать ничего лучшего, как возложить на них конвоирование и охрану обозов. Подумать только, одержимые страстью к подвигам юнцы, преодолевшие по морю и по суше тысячи километров, обречены на сопровождение грузов! Занятие, бесспорно, полезное, но весьма прозаическое.
Жан Грандье еще сдерживался, но остальные молокососы роптали не хуже ворчунов старой гвардии[33]. Даже переводчик Папаша, наделенный присущим бурам хладнокровием и крепкими нервами, ругался и клял судьбу на всех четырех языках.
Так шли дни за днями, не принося никаких изменений, если не считать земляных работ, на которые их иногда посылали. Что могло быть хуже этого!
Поделиться книгой: