Сын Авроры

— Ваше Величество, вы забыли, что вас уже давно ждут гости...

— Ах, ты права... Ты всегда права... но я так рад, что мы вместе! — Пока они оба натягивали на себя одежду, Аврора молила Господа, чтобы король не заметил ужасных пятен крови на ее юбках. Впрочем, судя по тому, как поспешно он одевался, девушка решила,

что гости заботят его куда больше... Застегнув последнюю пуговицу на камзоле, король проговорил:

— Ребенок и впрямь чудесный. Придет время, и я займусь его карьерой. А пока я буду выплачивать ему пособие в три тысячи талеров, которые пойдут на его образование...

Аврора была вынуждена его поблагодарить, хотя в глубине души у нее шевельнулось неприятное ощущение. Она бы скорее предпочла, чтобы Август публично признал своего сына. Не в силах больше замалчивать эту тему, она тихо спросила:

— Я все еще должна носить имя Кенигсмарков? Король усмехнулся и поднял бровь:

— Но это же прекраснейшее имя на земле, не так ли? Или вы так не считаете?

— Не то чтобы я...

— Вы хотите, чтобы я признал Морица своим сыном? Вероятно, так оно и будет... но позже, когда он подрастет и продемонстрирует мне поведение настоящего мужчины... Как долго вы у нас пробудете?

— Ровно столько, сколько покажется нужным Его Величеству, — пробормотала Аврора, неприятно удивленная сложившейся беседой.

Король хотел, чтобы она уехала? Но он только улыбнулся широкой мальчишеской улыбкой, которая была так ему к лицу, и воскликнул:

— «Его Величеству»! Признайтесь, эти слова ласкают слух! Но вернемся к вам. Задание, которое я вам поручил, было выполнено блестяще, и теперь канониссы не будут ворчать у вас за спиной, когда вы станете настоятельницей.

— Вы правы, вот только... Вот только я думаю, что у меня нет ни малейшего призвания к церковной жизни.

— О, не думайте, что вам придется заниматься только этим! Ведь может случиться так, что мне вновь понадобятся ваши способности... дипломатические, разумеется! Вы невероятно ценный помощник, Аврора. Ваше имя и ваша красота откроют любые двери... а ваше обаяние довершит начатое.

Глаза молодой дамы изумленно расширились. Вот так новость! Неужели он решил сделать из нее тайного агента? Что ж, это было вполне в его духе искателя приключений, однако ей было сложно представить себя в этой роли, будучи еще, ко всему прочему, одновременно настоятельницей и матерью.

— Я всегда буду верой и правдой служить Его Величеству, — промолвила Аврора, исполнив легкий реверанс, — но какое место во всей этой истории вы отвели моему сыну? Мне следует отправить его в Гамбург?

— Нет. Это слишком далеко. Разместить его в Дрездене тоже не представляется возможным... Быть может, он сможет жить вместе с детьми вашей сестры?

— Они в Швеции, Ваши Величество. А это еще дальше, чем Гамбург!

— Верно, верно... Нет, так дело не пойдет. Мне надо хорошенько обо всем подумать, — добавил Август с внезапным раздражением. — Я займусь этим завтра, когда мои вещи окончательно будут перевезены во дворец. Эта каменная громадина — сущий кошмар... В общем, пока не торопитесь с отъездом! Как только я что-нибудь решу, я обязательно дам вам знать!

— Как прикажете, Ваше Величество! Могу я только спросить, скоро ли мы сможем увидеть нашу королеву?

— Кор... ах да, мою супругу! Ну, так знайте: у меня от нее одни хлопоты! Кто бы мог подумать, что столь тихая и мягкая женщина станет упрямиться и отказываться от принятия католической веры! А между прочим, поляки ни за что не согласятся короновать лютеранку. Как бы вы поступили на моем месте?

— Даже не знаю, Ваше Величество, — проговорила Аврора, пряча улыбку. Она с удовольствием отметила про себя, что, возможно, Кристина Эберхардина не так проста, как кажется. — Но, думаю, торопиться не стоит. Взвесьте все, как следует, обдумайте... Она ведь приехала в Польшу?

— Нет. Она осталась в Дрездене... Кстати, может, вы согласитесь навестить ее? Она вас любит, да и моя мать о вас очень высокого мнения...

Будучи протестанткой, Аврора слабо представляла себе, как сможет убедить Кристину Эберхардину принять католицизм, поэтому решила закончить эту беседу:

— Могу ли я напомнить Его Величеству, что его ожидают и что уже довольно поздно?

— О, рядом с вами время летит незаметно! До скорой встречи, дорогая моя! Гакстгаузен вас проводит!

И он исчез, так внезапно, будто сквозь землю провалился... Даже не удосужившись обнять ее или поцеловать руку! Авроре вдруг стало очень тоскливо. Что ж, времена меняются... Пора бы ей свыкнуться с мыслью, что в недалеком будущем ей придется довольствоваться ролью друга, советника и, вероятно, шпионки. Она была готова на все ради короля — при условии, конечно, что он признает своего внебрачного сына и поможет ему встать на ноги...

Дойдя вместе с управляющим до кареты, Аврора как бы невзначай спросила:

— Как же так получилось, что я не заметила при дворе ни одной женщины? Где королева? Или... графиня Эстерле?

— Графиня уже два дня как во дворце: дожидалась Его Величества. Что же касается королевы, то, по всей видимости, она не желает приезжать сюда.

— Может, она и права! — процедила Аврора, и в голосе ее послышалось разочарование, смешанное с яростью.

Ей было невероятно трудно признать, что после коронации ее милый князь, отрада дум и сердца, превратился в совершенно заурядного человека... Он стал таким, как все! Более того, Авроре вдруг стало стыдно оттого, как он ею сегодня воспользовался. Она дала себе слово, что этого больше не повторится...

В последующие несколько дней Аврора, Амалия и Клаус, которым в незнакомом городе не оставалось ничего другого, как просто смотреть и слушать, узнали много нового. Вести были не из приятных: новым королем многие оказались недовольны. После спешной коронации Августа II стало заметно возрастающее напряжение между королем и его подданными. Члены Сейма осознали, что Фридрих Август получил корону в результате «необдуманного порыва» с их стороны, вызванного, скорее всего, саксонскими войсками, выставленными на границе Польши. Все больше голосов раздавалось против Августа II; люди не хотели, чтобы на польском троне сидел заморский вояка. Многие даже утверждали, что Сейм выбрал Августа II по ошибке, что было не совсем так, поскольку, по сути, князь Саксонский заставил поляков аннулировать выборы де Конти. Спесивый характер короля, полная безнравственность и абсолютное незнание местных законов, обычаев, языка, а также его военное окружение подвергались жесткой критике как со стороны дворянства, так и среди низших слоев населения. Повышение Флеминга до поста первого министра ни к чему не привело. Бывший канцлер только лишний раз убедился в том, как сильно от него зависит Фридрих Август. Новая должность позволила ему опутать своими связями почти все правительство, а практически безграничная власть стала главным ключом к воплощению его давнего плана — захвата северных стран. Для этого лучше всего подходила армия. Не слишком многочисленная, но зато хорошо обученная, прекрасно вооруженная и — не в пример полякам! — дисциплинированная. С такой армией можно было многое сделать. Но чтобы заручиться поддержкой армии в таких серьезных начинаниях, необходимо было ее к себе расположить. Фридрих Август и Флеминг решили действовать наверняка. Решив, что ничто так не поднимает самооценку, как добрая лесть, они позволили войскам вступить в Польшу так, как победитель является к побежденным: гордо и высокомерно. Разумеется, поляки это поняли, и очень скоро единичные мелкие волнения переросли в настоящий бунт. Быстро сообразив, что над Варшавой сгущаются тучи, Клаус Асфельд предложил сестрам фон Кенигсмарк незамедлительно покинуть город, но Аврора была настроена решительно:

— Я не могу просто так уйти! Король лично просил меня дожидаться его указаний...

— Так почему бы вам самой к нему не съездить? Дворец не так далеко отсюда...

— Явиться во дворец? О нет, на это у меня нет ни малейшего желания!

Девушке не хотелось объяснять, что на самом деле она избегала встречи с Марией Эстерле, но Клаус стоял на своем:

— Тогда отправьте во дворец меня! Я там никого не знаю и совершенно не боюсь никаких встреч.

— А разве я сказала, что боюсь? — вспылила Аврора. Тут Амалия посчитала нужным вмешаться и встала на сторону молодого человека:

— Но он прав, Аврора! Мы не можем сидеть здесь бесконечно в ожидании какого-то распоряжения. Говорят, что король собирается в Дрезден, где примет русского царя Петра. А еще говорят, что вскоре его ожидает пренеприятный разговор с женой. Поляки четко обозначили свою позицию по поводу иноверной королевы. Кроме того... я буду вынуждена тебя покинуть: мой супруг зовет меня в Лейпциг. У него там гарнизон...

Аврора прекрасно понимала, что Амалия и Клаус были, по сути, правы, но все никак не могла решиться на отъезд. Наконец, когда она почти уже решилась покинуть Варшаву, пришло вожделенное письмо. В паре сухих, подчеркнуто-официальных строк Август сообщал ей, что пока не нуждается в ее услугах, и желает, чтобы она вернулась в Кведлинбург, где должна ожидать его дальнейших указаний. Ребенка же, писал он, можно перевезти в Берлин к некоему Руссо — протестанту французского происхождения, который был раньше придворным слугой в Версале и которому можно доверять. В Кведлинбурге Морица оставлять было нельзя, поскольку город с недавних пор принадлежал Пруссии. Было бы неплохо, если бы госпожа фон Кенигсмарк продолжила свое общение с курфюрстом Бранденбургским с прицелом на долговременное сотрудничество. С наилучшими пожеланиями и прочее, и прочее, и прочее...

Аврора была в ярости:

— Доверить Морица какому-то незнакомцу?! Бросить его в Берлине, а самой запереться в этом треклятом монастыре? Так вот какую судьбу нам уготовило Его Величество! Что ж, я немедленно отправляюсь к нему, чтобы сказать все, что о нем думаю!

Клаусу и Амалии пришлось изрядно потрудиться, чтобы успокоить разгневанную графиню. Она кричала, что несложно догадаться, кто стоит за всем этим: Флеминг! Ну, разумеется, это был он! То, что он предложил ей объединиться против выскочки Эстерле, вовсе ничего не значило! Естественно, первый министр не хотел, чтобы Аврора ввязывалась в его политические дела и подрывала его драгоценный авторитет перед лицом Фридриха Августа!

Амалия фон Левенгаупт знала свою сестру достаточно хорошо, а потому позволила буре разразиться в полную силу. Когда пик ярости, наконец, прошел, Аврора бросилась на кровать и расплакалась. Амалия выждала несколько минут, чтобы сестра побыла наедине со своим горем, а потом, решив, что настал подходящий момент, помогла ей подняться и крепко обняла:

— Давай мыслить здраво. Если Флеминг и впрямь стал инициатором этого письма...

— Подозреваю, что он вообще его продиктовал!

—... то, заявившись к Августу, ты ничего не добьешься! Ты же знаешь, что в глубине души он слаб; ему всегда нужен кто-то, на кого он мог бы опереться... Ему нужен волевой человек с крепкими нервами. И потом... ты уверена, что он вообще тебя примет? Вполне вероятно, что он сейчас со своей новой любовницей.

— Как раз от нее-то Флеминг и хочет избавиться!

— Что ж, похоже, в этом он не слишком преуспел. Послушай, вот что я тебе предлагаю...

— Говори же!

— Ты вернешься в свой монастырь, где тебя будут чествовать как спасительницу, а уже оттуда ты сможешь завязать переписку с пруссаком.

— Оставив у него сына, будто бы в заложниках? Ну уж нет! И если Флеминг задумал его туда отправить, одному Богу известно, что может там случиться с моим Морицем!

— Может быть, ты и права, но в таком случае я, кажется, нашла подходящее решение: я отвезу Морица в Лейпциг. Мой Фридрих привезет туда наших сыновей и будет только рад познакомиться с твоим ребенком. Так и ты будешь спокойна: с нами ему ничто не угрожает.

Это и впрямь было неплохое решение. Аврора вытерла слезы и обняла сестру:

— Право же, не знаю, что бы я без тебя делала, — вздохнула она.

Она почувствовала невероятное облегчение. Лейпциг находился ровно посередине между Дрезденом и Кведлинбургом, так что она могла навещать своего сына так часто, как захотела бы. Выехать они с Амалией решили вместе. Большую часть пути им пришлось трястись по грязи и талому снегу. Весна постепенно вступала в свои права, но погода была настолько мерзкой, что Аврора всерьез начинала задумываться: уж не кроется ли здесь некий дьявольский умысел. Наконец, они въехали в Лейпциг. Амалия сразу же отправилась к своей семье и с радостью обняла мужа и детей — сдержанно, без лишней патетики, как свойственно большим, крепким семьям, — которые с удовольствием приняли маленького Морица. Прощаясь, Аврора вдруг почувствовала, как сердце у нее сжимается, будто сдавленное невидимыми тисками. Ульрика, разумеется, осталась приглядывать за ребенком, так что уезжала молодая женщина в сопровождении Юты и Клауса.

Говоря откровенно, Аврора не слишком желала возвращаться в монастырь. Пожалуй, она была готова к общению с аббатисой, но с остальными же...

— Не печальтесь вы так, — ободрил ее Клаус. — Я думаю, что они встретят вас подобающим образом — вы же все-таки возвращаетесь победительницей! И потом, я буду рядом с вами!

— Я знаю, но между Асфельдом и Кведлинбургом все же есть какое-то расстояние...

— Но не настолько большое, как вы себе вообразили! Я попросил моего управляющего, чтобы тот купил дом на Базарной площади. Так что вы можете обращаться ко мне, когда захотите.

— Правда? — прошептала Аврора, растроганная этим поступком. — Но, Клаус, у вас ведь своя жизнь... Вы молоды, и вам нужен наследник, который смог бы продолжить ваш род. Вы женитесь, у вас будут дети... Мне нет места в вашем сердце...

— Послушайте, что я вам скажу. С того самого дня, как я расстался с вами на границе Целле, я решил для себя, что единственной женщиной, которая сделает меня счастливым, будете вы. Я готов отдать свою жизнь в полное ваше распоряжение и никогда не попрошу ничего взамен.

— Но почему?

— Вы хотите, чтобы я повторил это снова? Когда-то давно я уже сказал, что люблю вас, но тогда мои слова вас только раздосадовали. Больше я этого не скажу. Просто позвольте мне быть вашим рыцарем, как в Средние века... В общем, я вверяю вам свою судьбу, и вы меня не отговорите от этого! Я знаю, что я прав, и прекрасно вижу, что вы бесконечно одиноки!

Что она могла ему ответить?

— Спасибо! — проронила молодая женщина со слезами на глазах и протянула ему руку. Клаус мягко заключил ее в свои теплые ладони и поцеловал.

Авроре едва исполнилось тридцать, и хотя красота ее была безупречна, неудачные роды изувечили ее изнутри, после чего плотская любовь стала для нее сущей пыткой. Слова Клауса тронули ее до глубины души, однако она понимала, что была не вправе оставлять молодому человеку даже намека на какую-либо надежду. Ей следовало сразу сказать ему, что она не только не может больше иметь детей, но что от женщины в ней осталась одна лишь внешность. Но эта любовь, эта безграничная нежность, которые испытывал по отношению к ней Клаус, были для Авроры панацеей, целебным бальзамом, от которого она не могла просто так отказаться. Поэтому она молча приняла его ухаживания, чувствуя, как в груди клокочет странное чувство: будто радость, сожаление и чувство вины сплелись воедино.

К ее удивлению, возвращение в аббатство стало настоящим триумфом. Ее поздравляли, ей рукоплескали, и даже язвительная графиня фон Шварцбург вместе со своей извечной компаньонкой княгиней фон Гольштейн-Бек пожала девушке руку. Кандидатуру Авроры не только единогласно одобрили в качестве настоятельницы, но даже предложили ей стать коадъюторшей аббатисы; другими словами — стать ее правой рукой, которая смогла бы в дальнейшем, в случае смерти Анны-Доротеи, принять чин Главной матери. Молодая женщина о таком могла только мечтать: ведь это сразу же возвысило бы ее до уровня благороднейших княгинь империи, но... Она все же отказалась. Негоже было отбирать хлеб у тех, кто в нем по-настоящему нуждался. К тому же этот поступок выявил бы куда больше ее противников, чем союзников. Несколько часов спустя, в ходе торжественной церемонии, Аврора фон Кенигсмарк была произведена в сан настоятельницы Кведлинбургского аббатства, а еще немного погодя — приступила к своим обязанностям. Теперь, когда будущему канонисс ничто не угрожало, дамы обращались с Авророй более чем обходительно, и следующие несколько месяцев она провела в тишине и покое. К тому же земли аббатства больше не принадлежали Саксонии, что тоже само по себе давало некоторые преимущества.

В то же время в Варшаве Август II и Флеминг (точнее — Флеминг и Август II) вознамерились расширить суверенные территории и отвоевать у Швеции значительный кусок северных земель, а в частности — богатую и обширную Ливонию. Заключив союз с Россией и Данией, а также заручившись поддержкой местной знати, частично разоренных шведской короной, войска Фридриха Августа и союзников вступили в Ливонию.

Юного шведского короля Карла XII[29] никто не воспринимал всерьез, а зря: польское вторжение стало для него отличной возможностью продемонстрировать свои способности... В 1700 году он разгромил датчан в Копенгагене и русских при Нарве. В итоге Августу II и его первому министру пришлось в одиночку противостоять силам одного из самых выдающихся военачальников в истории! Карл XII не только отстоял Швецию, но даже вышел за пределы своих границ и погнал противника до Польши, захватив земли Фридриха Августа. Именно тогда в головы горе-воякам пришла странная идея, которая, однако, показалась им спасительной. Так, однажды вечером Аврора с удивлением обнаружила врагов, въезжающих в ворота аббатства.

Когда она осведомилась, что происходит, ответ ее ошеломил: Карл XII любил женщин! Аврора же по праву считалась первой красавицей в Европе. К тому же Кенигсмарки все еще подчинялись шведской короне, что, впрочем, не мешало им оказывать военные услуги другим государствам. Более того, шведами были и Левенгаупты, чья родовая вотчина находилась в Левеброде. Вывод напрашивался сам собой... Молодой женщине предстояло явиться к своему «истинному суверену» и просить у него мира, который не выглядел бы слишком постыдным.

Большая ответственность, так внезапно свалившаяся на плечи юной дамы, совершенно сбила ее с толку. И тем мне менее Аврора собрала свои вещи и незамедлительно отправилась в Ливонию. Позднее французский писатель Жюль Барбе д'Орвейи писал о ней так: «Она отважилась растопить ледяное сердце Карла XII».

Аврора прибыла в Ригу с манерами, достойными настоящего посла. Карл Пипер, первый министр Швеции, был настолько ею очарован, что пообещал молодой женщине ходатайствовать о скорейшей аудиенции у юного короля. Увы, Карл XII прекрасно знал, с кем имеет дело, а потому внезапная горячность, с которой первый министр докладывал ему о приезжей, показалась ему неуместной и даже оскорбительной. Он ясно дал понять Пиперу, что не имеет ни малейшего желания принимать госпожу фон Кенигсмарк. К тому же его раздражали сами методы, какими Фридрих Август пытался добиться мира:

— Почему бы ему самому не прийти ко мне, вместо того, чтобы подсылать свою любовницу? Ведь он мой родственник, а потому должен бы знать меня лучше. Впрочем, заявись он лично, даже это не заставило бы меня свернуть с намеченного пути. Передайте госпоже фон Кенигсмарк мои слова и поприветствуйте ее от моего имени как подобает!

Аврора ничуть не обиделась на подобное «гостеприимство» со стороны короля и сделала вполне логичный вывод: молодой победитель ее просто боялся. Но она не сдалась. Она затеяла своего рода игру, расспрашивая Пипера о жизни короля, его распорядке дня и тому подобном. Так она узнала, что Карл XII имел обыкновение совершать по утрам конные прогулки. Причем ездил он всегда один и одним и тем же маршрутом.

На следующий день она как будто случайно встретилась с ним лицом к лицу на узкой тропинке возле живой изгороди. Аврора была великолепна: ее белоснежная лошадь идеально контрастировала с черной бархатной «амазонкой», кремовыми кружевными перчатками и изящной треуголкой, увенчанной белоснежными перьями.

При виде короля она соскочила с лошади и исполнила один из самых глубоких реверансов. Карл XII застыл, как громом пораженный, и, не отрываясь, следил за молодой женщиной своими водянистыми голубыми глазами. Некоторое время они просто стояли друг напротив друга. Когда Аврора уже была готова первой нарушить молчание, она заметила во взгляде короля смутное беспокойство. Вдруг он вздрогнул, снял шляпу и, пришпорив своего коня, стремительно ускакал прочь, как будто бежал от чего-то. Или кого-то...

Августу II и его министру не оставалось ничего другого, как принять условия победителя. Поляки, в свою очередь, не желали больше и слышать ни о новоявленном короле, ни о проклятой саксонской армии, которая не только завоевала их, но еще к тому же и ограбила, а теперь даже не могла должным образом защитить Польшу от иноземного вторжения. Так что, по мере того как шведы продвигались в глубь их земель, поляки быстро свергли Августа II (которого моментально стали снова называть Фридрихом Августом) и силами Сейма провозгласили новым королем Станислава Лещинского, который пленил их своим умом и отвагой. Что же до неудачливого князя, то у него едва хватило времени, чтобы сбежать на родину и собрать остатки войск на защиту милой его сердцу Саксонии.

Впрочем, свергнутый суверен не простил своего досадного поражения. Он оставил в Кракове небольшие диверсионные отряды в надежде, что его час еще когда-нибудь пробьет. Фридриху Августу пришлось нелегко. Шведы отрезали ему путь к отступлению, вынуждая дать бой. Каким-то чудом граф фон Шуленбург[30] сумел разбить Карла XII, что позволило бывшему королю наконец-то вернуться в Дрезден.

Но это была всего лишь передышка. Немного погодя шведский король собрался с силами и буквально уничтожил армию фон Шуленбурга, оттеснив Фридриха Августа к Лейпцигу... Но и это было еще не все. Карл XII гнал князя Саксонского до самого Люцена. Там, наконец, он водрузил свой штандарт прямо на священной для Фридриха Августа земле, где покоился его славный предок Густав-Адольф. Дальше он решил не идти: во-первых, потому что саксонец и так был измотан и больше не представлял особой опасности, а во-вторых, потому что над Швецией нависла новая угроза в лице русского царя Петра Великого. Позднее Карл XII нанес Фридриху Августу неожиданный визит. Он приехал один, без сопровождения, и оба былых противника мирно побеседовали о сложившейся ситуации, после чего князь Саксонский проводил своего родственника вплоть до границы и тепло попрощался с ним. Этот, можно сказать, рыцарский поступок вызвал у Флеминга приступ бешенства. Он всеми правдами и неправдами пытался убедить саксонца, что Карла XII нужно схватить и бросить в темницу. Но всем известно, что подобные жесты доброй воли у дворян в крови. Фридрих Август был одинаково способен как на добрые... так и на дурные поступки.

Но что же сталось с нашей Авророй?

В награду за поездку к Карлу XII Август предложил ей крупную сумму денег, на которую она смогла купить премилый особняк под Вроцлавом, в Силезии, находящийся на полпути между Дрезденом и Варшавой. Там она стала жить со своим сыном. К своему удивлению, вскоре она получила письмо от некоего герцога Кристиана-Ульриха, милого, обходительного и без памяти в нее влюбленного. В письме он просил ее руки. В какой-то момент она хотела было согласиться, тем более что канонисса всегда имела право отказаться от своего религиозного сана, если речь шла о замужестве. Но потом она вспомнила весь тот ужас и всю боль, которые испытала в постели во время их последней встречи с Фридрихом Августом, и ответила решительным отказом. К тому же о письме каким-то образом узнал курфюрст и, считая Аврору своей собственностью, довольно сурово попросил ее остаться в аббатстве. Странное дело: она не обиделась, не расстроилась, не попыталась противиться его воле. В отвратительном самолюбии Фридриха ей виделась мягкая привязанность, какую испытывал к ней князь; привязанность, которую уже ничто не могло разорвать. Так что она послушно вернулась в свой монастырь и осталась там под присмотром своего извечного ангела-хранителя Клауса Асфельда.

А в это время маленький Мориц подрастал...

Часть вторая

Время страстей

1709 год

Глава IV

Первые мгновения первой любви...

Пиршество было обставлено в лучших традициях: веселое, поначалу, возможно, слегка напыщенное, но эта чопорность с лихвой была возмещена терпким приятным вином. Принц Евгений Савойский[31], великий маршал империи и военачальник имперской гвардии, умел принимать гостей. В тот вечер в приемном зале Лилльской цитадели — жемчужины среди творений маршала де Вобана[32] — собрались все офицеры из числа тех, кто выжил после кровопролитной битвы при Мальплаке. Это случилось 11 сентября 1709 года. Силы были неравными: 60 000 французов под командованием маршала де Виллара[33] против 110 000 союзных войск Великобритании, Австрии и Пруссии! Армиями союзников командовали Евгений Савойский и английский герцог Мальборо. В этом сражении не было победителя как такового. Несмотря на то что союзники смогли захватить Монс и разбить французскую армию, потери обеих сторон были колоссальны. Говорят, что истинной причиной поражения французов стало ранение маршала де Виллара. Пуля угодила ему в колено, и армия, временно лишившись своего главнокомандующего, была вынуждена отступить. Тем не менее солдатам Людовика XIV удалось перегруппироваться под Валансьеном и Ле Кенуа и ценой собственной крови сдержать почти вдвое превосходящие силы противника.

Осада Лилля длилась полгода и завершилась безоговорочной победой принца Евгения, так что повод для празднества был достаточно веский. В числе присутствовавших были и саксонские офицеры (предоставленные Евгению бывшим королем Польши Фридрихом Августом) со своим командиром, генералом фон Шуленбургом, а также его ученик, молодой Мориц, которому совсем недавно исполнилось тринадцать, но который был так высок и статен, что его вполне можно было принять за семнадцатилетнего...

Всего лишь восемь месяцев подросток находился на службе у ветерана битвы при Фрауштадте, когда Саксония чуть было не оказалась захвачена войсками Карла XII. Годом ранее Аврора фон Кенигсмарк всерьез озаботилась будущим своего сына. Время шло, а Фридрих Август все никак не хотел признать Морица своим законным отпрыском. Когда же Аврора поставила вопрос прямо, он попросил привезти мальчика к нему. Сам Мориц тогда был в Вирене вместе со своим молодым учителем Жаном д'Алансоном, французским гугенотом-иммигрантом. Наскоро собравшись, Мориц отправился к отцу в Дрезден.

Там, в Резиденцшлоссе, где как раз кипели восстановительные работы (в ходе наступления шведы учинили настоящий погром и подожгли здание), он был представлен своей бабушке. Вдовствующая княгиня была приятно удивлена видеть перед собой столь молодого, но уже высокого и сильного юношу. Его пронзительно-синие глаза смотрели гордо и рассудительно — словом, он был куда приятнее другого ее внука, юного наследника Саксонии! Мориц сразу же стал ее любимцем, и они много времени проводили вместе. Он и сам был в восторге от этой пожилой дамы, гордой и величественной с виду, но теплой и веселой в общении. По правде сказать, мальчику очень не хватало женской ласки. Его блистательная мать все чаще бывала в Кведлинбурге, и, за исключением тетушки Амалии, которая изредка навещала его, все окружение молодого человека составляли мужчины: слуги, гувернеры, учителя... Единственной отдушиной для него была старая Ульрика, хотя со временем ее поведение не стало менее эксцентричным. Бывшая кормилица души не чаяла в Морице, но в силу своего непростого характера скрывала преданную любовь к мальчику под слоем вздорных проповедей... Что же касается отца, то его Мориц не видел с пресловутого визита в Варшаве, случившегося ни много ни мало двенадцатью годами ранее!

Как-то утром в комнату к молодому человеку заглянул старший офицер в сопровождении ординарца, нагруженного тюками с одеждой:

«В мою спальню вошел господин фон Шуленбург, — писал позднее Мориц, — и именем короля призвал меня к военной службе. Он просил, чтобы я поблагодарил Его Величество и был готов отправляться на следующий же день. Он сообщил, что все мои вещи уже собраны и мне разрешается взять с собой одного только слугу. Я был несказанно рад, в особенности тому, что мне не придется более сидеть с гувернером. Господин фон Шуленбург приказал сшить для меня военную форму, которую я надел вместе с широкой портупеей, ножнами и саксонскими гетрами, после чего я сел в карету и поехал к королю, чтобы проститься...»

Четверть часа спустя все было готово, и Мориц улучил минутку, чтобы собраться с мыслями и переварить последние события. Внезапное знакомство с Фридрихом Августом произвело на юношу неизгладимое впечатление: от его сурового взгляда у Морица душа уходила в пятки, а низкий, басовитый голос родителя заставлял желудок мальчика неприятно сжиматься. Вскоре после этого отец позвал его ужинать. Трапеза была отменной и разнообразной; Фридрих Август даже позволил ему выпить пива и вина, хотя до этого юношу в выпивке, разумеется, ограничивали. После этого десерт был уже явно лишним, и Мориц начал клевать носом. Впрочем, когда король заговорил с фон Шуленбургом, сон как рукой сняло. Мальчик встрепенулся и прислушался:

— Я желаю, чтобы вы как следует расшевелили этого малыша, и без нежностей, пожалуйста! Знаю, ему придется туго. Пускай сначала пешком пройдет до Фландрии, а там посмотрим!

Тут Мориц не удержался и возразил:

— Выходит, я должен стать пехотинцем? Но кавалерия-то куда приятнее!

Жесткий, гневный взгляд тотчас обрушился на него, точно молот на наковальню:

— Кто дал вам право вмешиваться в разговор? Будьте уверены, нам абсолютно не интересно ваше мнение!

И, повернувшись к Шуленбургу, Фридрих Август продолжил: