Вурдалак-охранник действительно был недалеко. Шагах в десяти всего к земле приникла серая тень с угольками вместо глаз. Медленно перебирая лапами, она нюхом шла по следу. Мертвец настиг бы Окользина, и все было бы именно так, как тот себе представлял, но помешала машина. Ударивший по глазам свет вывел Сергея из оцепления.
— Гады! — хрипло выкрикнул он и снова бросился бежать.
Он окончательно потерял представление о направлении и времени. Гарь сменилась болотом, под ногами хлюпало. Потом пошли заросли ивняка и опять лес. Только выбравшись неожиданно на широкую асфальтированную трассу навстречу встающему солнцу, а значит — в сторону города. От попутных и встречных машин он прятался в кустах…
— Не принимает! Через десять минут селекторное совещ…
Александра Петровна взглянула на Окользина, и строгие колючие слова застряли у нее в горле.
Вошедший в приемную инженер был неузнаваем. Прежде всего сажа. Она покрывала его с ног до головы. Одежда была изорвана в клочья. Лицо расцарапано. И наконец — глаза! Человеку с такими глазами не о чем говорить с секретаршей. Окользин прошел прямо в кабинет директора.
С полчаса оттуда доносились лишь возбужденные выкрики, да лихорадочная скороговорка инженера, а затем зазвучал ровный спокойный голос Василия Трофимовича.
В кабинете в это время происходило следующее:
Выслушав Окользина, директор не проявил никаких признаков удивления или страха. Казалось, он вообще не придал особого значения рассказу, а все внимание сосредоточил на внешнем виде рассказчика. В ответ на ужасные подробности пробуждения вурдалаков он только ласково кивал, юмористически поглядывая на полуоторванные лоскуты одежды молодого человека.
Когда Сергей выдохся и замолк, Василий Трофимович тоже помолчал некоторое время, вежливо ожидая продолжения, и только после этого проникновенно завел ответную речь, как всегда, неспешно-рассудительную.
— Так, так. Значит, говорите, вурдалаки? Ай-яй-яй! Со старого кладбища? Да-а. Не доглядели… Что ж они, прямо из-под земли выкапывались?
— Не знаю, — мрачно произнес Окользин. — Может быть и не выкапывались. Достаточно ведь одного, первого укуса, и цепочка потянется…
— Вон что! — Шатохин понимающе откинулся в кресле. — И многих при вас покусали, Сергей Юрьевич?
— Нет. Сам я этого не видел. Мне рассказал дед Енукеев. У него так внучка погибла. И другие родственники…
— Енукеев, Енукеев… — директор потер подбородок. — Нет, не помню! Живет, говорите, в погребе какой-то?
— Вурдалаки сожгли его дом, он жил в подвале водонапорной башни, — терпеливо разъяснил Окользин. — Но сегодня, боюсь, загрызли и его…
Сергей вдруг вспомнил слышанное ночью радостное мычание насыщавшихся мертвецов.
— Вам нехорошо? — участливо спросил Шатохин.
Окользина трясло.
— Нет, нет. Уже все, — сказал он.
— Да. Так вот Енукев, — продолжал директор, бросив взгляд на часы. — Человек, как я понимаю, престарелый, одинокий. Живет в подвале. Больной наверняка. Можем ли мы безоглядно полагаться на его свидетельства? А вдруг он пьет запоем? Тут не только вурдалаки померещатся…
— Вы не верите мне? — устало спросил Сергей.
— Что вы! — воскликнул Василий Трофимович. — Как отцу родному! Только вы ведь ничего и не видели, уважаемый Сергей Юрьевич. Ну напугали вас какие-то хулиганы, вы и приняли их за мертвецов. Правду сказать, рожи такие иногда попадаются, что просто… Ну да что ж делать теперь? Мы с этим боремся.
— Причем здесь хулиганы? Вы поезжайте сами в Неглинево, посмотрите! На жилье человеческое село уже не похоже. Дома брошены, гарь эта ужасная вокруг…
— Извините! Лесные пожары имеют место по всей области, завод к ним не причастен. Это первое. Теперь брошенные дома… Это второе. Ну, в общем, сами понимаете. Объективные законы и так далее…
Ну не желает наш народ пахать землю-матушку! В город тянется, к культуре, к надежному обеспечению талонами. Что, а одном Неглинево, что ли, брошенные дома? Да кругом! А мы, — директор простер руки к окну, — мы создаем в деревне дополнительные рабочие места, закрепляем кадры. Погодите, еще назад поедут! Вот мы наладим там подсобное хозяйство, обеспечим изобилие…
— Да какое изобилие?! — в отчаянии вскричал Окользин. — Там вурдалаки! Все продукты и скот они отобрали. Выдают паек, пока еще не все сгнило, а сами пьют человеческую кровь.
— А! — отмахнулся Шатохин. — Местное руководство критиковать — большого ума не надо. А может быть у них социальный эксперимент? А потом, есть ведь и над ними начальство. В районе, в области наконец. Если нужно будет, оно отреагирует. Или, по-вашему, там не знают, что делается у них в хозяйствах?
Сергей пожал плечами.
— Всякое может быть…
— Ну вот что, молодой человек! Вы здесь не на митинге. Идите на площадь и там обвиняйте, кого хотите, на свежем воздухе вреда не будет. А здесь у нас производство, давайте без этих штук.
Директор помолчал, мрачно глядя на Сергея.
— Ну хорошо, — сказал он, несколько смягчившись. — Хотите, я вам прямо сейчас докажу, что жизнь в Неглинево идет своим чередом, безо всяких эксцессов?
Сергей удивленно поднял на него глаза
— Пожалуйста! — Василий Трофимович сунул руку в ящик стола и вытащил горсть черных поблескивавших шариков, чуть больше горошины каждый.
— Узнаете? — спросил он победно. — Грубель! Первейшего сорта грубелек! Вот так-то, Сергей Юрьевич. Заработал участок-то в Неглинево! На полную мощность. Триста пятьдесят тонн дадим в этом квартале. В понедельник состоялся торжественный пуск, жаль, что вы не в курсе. Я сам и благословил, лично выезжал, из района были товарищи, пресса… Так что налаживается на селе жизнь, Сереженька!
И не в силах сдержать законной гордости, Василий Трофимович широко улыбнулся, обнажив длинные, острые клыки…