Помоги проекту - поделись книгой:
Верхний сосед
Он помнил, как сосредоточенно, со знанием дела бралась бабушка за холодные цыплячьи потроха и вытягивала наружу удивительные штуки: влажные лоснящиеся кольца кишок, от которых шел густой мясной дух, комок сердца, весь из мышц, желудок с горсткой семян. Как аккуратно и красиво взрезывала бабушка цыпленка, протискивала внутрь свою пухленькую ручку и лишала его потрохов. Все внутренности бабушка раскладывала по отдельности: что-то она опускала в кастрюли с водой, что-то заворачивала в газету, для собаки, наверное. Затем подходило время набивать «чучело»: бабушка начиняла цыпленка специально приготовленным тестом и, наконец, заканчивала хирургическую операцию проворной сверкающей иглой, тугими стежками: раз, раз, раз.
В жизни одиннадцатилетнего Дугласа это действие занимало очень важное место.
В скрипучих ящиках кухонного стола он насчитал двенадцать ножей. Его старенькая бабушка, добрая седая колдунья с мягкими чертами лица, пользовалась этим реквизитом для сотворения своих чудес.
Дугласу полагалось вести себя тихо. Ему разрешалось стоять напротив бабушки и смотреть, но только не отвлекать ее пустой мальчишечьей болтовней от священнодействия! Разве не загляденье смотреть, как бабушка посыпает цыпленка из дырчатых серебряных приборов порошком из мумий, а может, толчеными костями индейцев, и бормочет себе под нос беззубым ртом таинственные заклинания.
— Бабуль, — сказал Дуглас, нарушив наконец молчание, — а у меня внутри тоже так?
И ткнул в цыпленка.
— Да, — ответила бабушка. — Только чуть больше порядка, а так то же самое…
— Во мне всего больше! — добавил Дуглас, гордый своими внутренностями.
— Да, — сказала бабушка, — больше.
— А у дедушки еще больше. Он так выпячивает свой живот, что может опираться на него локтями.
Бабушка рассмеялась и покачала головой.
— А у Люси Вильямс с нашей улицы, так у нее… — качал было Дуглас.
— Замолчи! — шикнула на него бабушка.
— Но у нее же…
— Не твоего ума дело, что там у нее! У нее совсем другое.
— А почему у нее другое?
— Вот помяни мое слово, прилетит однажды стрекоза и заштопает тебе рот, — сказала бабушка строго.
Дуглас выждал, а потом спросил:
— Бабушка, откуда ты знаешь, что у меня внутри все такое же?
— Знаю. Давай-ка, чеши отсюда!
Зазвонил колокольчик входной двери.
Дуглас пробежал по коридору и сквозь стекло входной двери увидел соломенную шляпу. Колокольчик звенел все настойчивей. Дуглас отворил.
— Доброе утро, малыш, хозяйка дома?
На Дугласа смотрели холодные глаза человека с вытянутым, гладким, древесного оттенка лицом. Незнакомец был высокий, худой. В руках он держал чемодан и «дипломат», под мышкой — зонтик. На нем были роскошные толстокожие перчатки, а на голове — соломенная шляпа, новая до неприличия.
Дуглас подался назад.
— Она занята.
— Я по объявлению, хотел бы снять комнату наверху.
— У нас десять постояльцев, и эту комнату уже сдали. Уходите!
— Дуглас! — За спиной внезапно выросла бабушка. — Здравствуйте! — сказала она незнакомцу. — Не обращайте внимания на ребенка.
Человек, без тени улыбки на лице, неуклюже переступил через порог на негнущихся ногах. Дуглас смотрел, как он поднимается по лестнице и исчезает из виду. Слышно было, как бабушка расписывает ему удобства, которыми отличается комната наверху.
Вскоре она спустилась вниз, чтобы выложить из бельевого шкафа стопку белья на вытянутые руки Дугласа и отправить его наверх, и живо, одна нога здесь, другая — там.
На пороге комнаты Дугласа словно что-то остановило. Комната как-то странно изменилась и все от того, что в нее только что вошел этот незнакомец. На кровати лежала его ломкая и ужасная соломенная шляпа, зонтик подпирал стену, как палка, и смахивал при этом на дохлую летучую мышь со сложенными черными крыльями.
Незнакомец стоял посреди комнаты, которая лишилась своего прежнего лица, весь длинный-предлинный.
— Вот! — Дуглас разбросал по кровати белье. — Мы садимся за стол ровно в полдень. Если вы не спуститесь к обеду вовремя, суп остынет. Бабушка готовит суп так, чтобы не слишком его перегревать!
Высокий таинственный незнакомец отсчитал десять новеньких медных пенсов и со звоном опустил Дугласу в карман куртки.
— Мы будем друзьями, — сказал он мрачно.
Чудно! Чтоб у взрослого человека и одни только пенсы, притом целая куча! И ни одной серебряной монетки, ни единого десятицентовика или четвертачка. Ничего, кроме блестящих медяков.
Дуглас хмуро поблагодарил его.
— Вот поменяю их на десятицентовую монету и брошу в копилку. У меня там шесть долларов пятьдесят центов мелочью. Я готовлюсь ехать в лагерь в августе.
— А теперь мне нужно помыться, — сказал высокий незнакомец.
Однажды в полночь Дугласа разбудили раскаты грома. Дом содрогался от порывов ветра, в окно колотил ливень. А потом ударила молния и беззвучно встряхнула все вокруг. Он помнил, какой чужой и страшной стала его комната, озаренная мгновенной вспышкой.
Теперь то же самое случилось и с этой комнатой. Он стоял и снизу вверх смотрел на чужака. Отныне эта комната не была похожа на самое себя, в ней произошла какая-то непостижимая перемена, и все из-за незнакомца, который, как стремительная молния, залил комнату своим собственным светом. Дуглас медленно пятился к двери, незнакомец двигался за ним.
Дверь захлопнулась у него перед носом.
Деревянная вилка с картофельным пюре отправилась в рот и вернулась обратно за новой порцией. Когда бабушка позвала обедать, мистер Коберман, так звали нового постояльца, принес с собой деревянную вилку, деревянный нож и деревянную ложку.
— Миссис Сполдинг, — сказал он тихим голосом, — вот, я передаю вам мой прибор, за едой я хотел бы пользоваться им, будьте так добры, когда будете накрывать на стол, не забывайте о нем… Сегодня я пообедаю, но с завтрашнего дня буду только завтракать и ужинать.
Бабушка сбилась с ног, бегая взад-вперед из кухни в столовую, подавая дымящиеся бобы, суп и пюре, стремясь угодить новому постояльцу и произвести на него впечатление. А в это самое время Дуглас сидел за столом и позвякивал своей серебряной вилкой о тарелку — он обнаружил, что его бренчание раздражает мистера Кобермана.
— А я знаю фокус, — сказал Дуглас. — Смотрите.
И дзинькнул зубцом вилки, оттянув его пальцем. Он показывал в разные углы стола, как волшебник. И куда бы он ни ткнул, раздавалось протяжное металлическое пение, словно оттуда подает голос сказочный эльф. Тут все, конечно, просто. Он незаметно прижимал рукоятку вилки к столу. От дерева исходил дрожащий звук, и казалось, будто стол поет. Посмотришь со стороны — форменное колдовство.
— Там! И там! И
Он показал в сторону суповой тарелки мистера Кобермана, и тарелка зазвенела.
Лицо мистера Кобермана одеревенело, на него стало страшно смотреть. Его передернуло. Он оттолкнул от себя тарелку с супом. И откинулся на спинку стула.
Вошла бабушка.
— Что-нибудь не так, мистер Коберман?
— Я не могу есть этот суп.
— Почему?
— Потому что я сыт и больше не хочу, спасибо.
Мистер Коберман покинул комнату, вращая глазами от ярости.
— Ну, что ты еще тут выкинул? — строго спросила бабушка Дугласа.
— Ничего такого. Бабушка, а почему у него
— Это тебя не касается! И вообще, когда наконец начнется твоя школа?
— Через семь недель.
— Это ж целая вечность! — ужаснулась бабушка.
Мистер Коберман работал по ночам. Каждое утро он заявлялся с таинственным видом к восьми, поглощал свой более чем скромный завтрак и заваливался спать в своей комнате, откуда не доносилось ни звука, и так дрых целый день, в самую умопомрачительную жару, а вечером вместе с остальными постояльцами поедал обильный ужин.
Из-за того, что у мистера Кобермана такой распорядок дня, Дугласу наказано было не шуметь. С этим нельзя было смириться. Поэтому как только бабушка уходила в гости к соседям, Дуглас принимался топать вверх и вниз по лестнице, бить в барабан, запускать в дверь мистера Кобермана гольфовым шаром и орать, стоя у его двери, по три минуты без передыху, или спускать воду в туалете по семь раз подряд.
Мистер Коберман так ни разу и не шелохнулся. В его комнате царили мрак и безмолвие. Он не жаловался. Его вообще не было слышно. Он спал себе и спал. Это было подозрительно, даже очень.
Дуглас чувствовал, что в его груди ровным огнем горит раскаленная добела ненависть. Эта комната стала Землей Кобермана. А когда там жила мисс Сэдлоу, в ней все так и светилось от пестроты. Теперь же одни безжизненные голые стены, холодные, неродные, все прибрано, вылизано, разложено по полочкам.
На четвертый день утром Дуглас поднялся наверх.
Между первым и вторым этажом было большое окно, состоящее из шестидюймовых цветных стекол: оранжевых, лиловых, синих, красных, — обрамлявших обычное прозрачное стекло. В те волшебные ранние утренние часы, когда солнечные лучи падали на лестничную площадку и скользили вниз по перилам, Дуглас стоял зачарованный у этого окна и любовался на окружающий мир сквозь разноцветные стекла.
Вот он, синий мир: синее небо, синие люди, синие трамваи, а вот семенят синие собаки.
Он подошел к другому стеклу. А теперь — янтарный мир! Две женщины лимонного цвета проплыли мимо, напоминая дочерей Фу-Мань-Чжу! Дуглас хихикнул. Даже золото солнечного света становится в этом стекле чище.
В восемь утра внизу по тротуару прошагал мистер Коберман, возвращаясь со своей ночной работы. Ручка зонтика зацеплена за локоть, соломенная шляпа сидит на голове, приклеенная лучшим бриллиантином.
Дуглас подошел к новому стеклу. Мистер Коберман превратился в красного человека в красном мире с красными деревьями и цветами, но это еще не все.
Тут дело было в… самом мистере Кобермане.
Дуглас напряг зрение.
От красного стекла с мистером Коберманом что-то
Вдруг мистер Коберман посмотрел вверх, увидел Дугласа и замахнулся зонтиком, словно хотел ударить. И очертя голову бросился бежать через красную лужайку к входной двери.
— Молодой человек! — кричал он, взлетая по лестнице. — Чем это ты занимаешься?
— Просто смотрю, — пролепетал Дуглас.
— Ах, смотришь! — вопил мистер Коберман.
— Да, сэр. Смотрю сквозь стеклышки, и все становится разноцветным.
— Разноцветным, говоришь, — мистер Коберман покосился на стекла и побледнел.
— Как будто разноцветные миры: синий, красный, желтый…
Мистер Коберман взял себя в руки. Вытер платком лицо и засмеялся.
— Значит, разноцветные, — сказал он и пошел к своей двери. — Ну ладно, играй, играй.
Дверь захлопнулась. Коридор опустел. Мистер Коберман был у себя.
Дуглас пожал плечами и принялся смотреть сквозь новое стекло.
— Ух-ты! А теперь все фиолетовое!
Через полчаса, когда Дуглас копался в своей песочнице за домом, раздался грохот и звон. Он вскочил.
Через минуту на заднее крыльцо вышла бабушка, поигрывая ремнем для правки бритвы.
— Дуглас! Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не смел бросать у дома баскетбольный мяч! С таким же успехом можно было бы разговаривать со стенкой!
— Да я тут сидел, — запротестовал Дуглас.
— А ну, пойди-ка сюда, полюбуйся на свою работу, несносный мальчишка!
Огромное цветное окно рухнуло на лестничную площадку и разлетелось вдребезги, превратившись в радужное месиво. Среди осколков лежал мяч.
Не успел Дуглас рта раскрыть, чтобы сказать хоть слово в оправдание, как на его спину посыпались хлесткие жгучие удары, целая дюжина. И каждый раз, когда он с криком пытался присесть, ремень снова и снова обжигал его.
Некоторое время спустя Дуглас, сидя в песочнице, как страус, прятал свои переживания в песок и пытался утихомирить боль. Он-то знал, кто запустил мячом в окно. Человек в соломенной шляпе, человек с зонтом, человек из серой холодной комнаты. Да, да, да. Капнула слеза, другая. Ладно, погоди у меня!..
Поделиться книгой: