— Вот смотри, Сашок… прекрасная собака… лошади какие красавцы… деревья… овцы… небо… горы… орлы в горах… всякие другие звери… — раздумчиво говорил Репьев. — Это все Господь создал — смотри, сколько великого смысла во всем этом, а?
— Чего это тебя на философию потянуло? — спросил Александр.
— А вот это человек соорудил. — Репьев показал на заляпанные грязью БТРы со спаренными пулеметами. — БТРы… автоматы… мины… пули… вертолеты с ракетами… гранаты осколочные и противотанковые… Для чего все это? Чтобы уничтожать. Сколько веков этот поганый хищник человек уничтожает все живое на земле и саму землю… — Репьев зло посмотрел на Александра. — Реки отравлены, воздух — дышать нечем. Помнишь, первые месяцы в Чечне, сколько в лесах и в горах орлов было, птиц всяких. А косуль сколько было, помнишь? Вообще живности всякой — душа радовалась. А теперь? Взрываем, стреляем, убиваем. И чеченцам теперь тоже все равно — пусть все горит к чертовой матери! И они взрывают, жгут, убивают… Да ведь не только армия, Сашок! Я на побывку зимой домой поехал, отца-мать навестить — река была, воду для питья брали, рыбы навалом, ягод. И что увидел? Пару лет назад там химкомбинат в десятке километров в верховье построили. Так он реку загадил так, что даже купаться в ней опасно стало. Про рыбу даже не вспоминают. И такая вонь от реки стоит, что хоть нос зажимай. А ведь по ней не то что карбасы рыбацкие ходили, по ней пароходы людей возили… И таких уничтоженных рек, озер, полей, лесов по России знаешь сколько? А по планете? А лекарств, чтоб самого себя вылечить, — придумать не могут. Неинтересно это человеку. Тебе страшно не становится? Не за себя, мы люди давно конченые, за детей своих не страшно? За внуков не страшно?
— Что-то ты далеко заехал, Репьев… Что ты мне втолковать хочешь? — усмехнулся Александр.
— Да ничего особенного… Самая страшная тварь на земле — человек. Всех уничтожит. И себя в том числе. Мне вот интересно: Господь человека создал, а дальше что? Неужто Он не следит за ним, чего он творит на земле? На самотек пустил? Тогда совсем плохи наши дела… — Капитан сильно затянулся, выпустил дым, повторил: — Совсем плохи…
Александр не ответил. Он с едва заметной улыбкой следил, как щенок отнял у мальчишки толстую палку и помчался с ней по площади.
— Красивый щенок, — сказал Александр. — Хорошая собака будет.
— Аскер! Отдай! — Мальчишка с криками бросился за ним. — Аскер! Аскер!
Щенок пролетел размашистый полукруг, вернулся на старое место и стоял, размахивая толстым белым хвостом. Положив палку перед собой, он смотрел на мальчишку и улыбался, приглашая отнять у него палку, именно — улыбался, только это можно было подумать, глядя на его оскаленную веселую физиономию.
И офицеры улыбались, глядя на щенка и мальчишку…
И вдруг сидевший на броне БТРа солдат с силой швырнул в щенка консервную банку. Она ударила пса в бок, он проворно отпрыгнул и стал лаять на БТР, на солдат, лежавших на броне, и была в этом лае почти человеческая обида.
— Еще лает, тварь! — выругался солдат и, вскинув автомат, передернул затвор.
— Эй, эй! — крикнул Александр, вскочил, зашагал к БТРу. — А ну, солдат, быстро ко мне! Я кому сказал, твою мать, ко мне быстро!
Солдат, белобрысый парень лет двадцати, с недоумением смотрел на ковыляющего к БТРу раненого офицера, нехотя слез и стоял, держа автомат в опущенной руке.
— Ты, салабон паршивый… — с яростью выговорил майор Иванов, — ты в кого стрелять собрался? Это же… безобидный щенок! Что он тебе сделал? А ну, дай сюда!
Александр почти вырвал у солдата оружие и вдруг с маху ударил его левой рукой в скулу. Солдат, не ожидавший сильного удара, упал на спину, медленно поднялся, держась рукой за щеку, с затравленной злобой смотрел на Иванова.
— Доложишь своему ротному, что я отобрал у тебя оружие, понял?
Солдат молчал.
— Не слышу! — рявкнул Иванов.
— Так точно, — сплюнув кровяную слюну, ответил солдат. — Доложить ротному.
— Вот с ротным и придешь за автоматом, дошло?
— Так точно…
— Выполнять! Быстро! Я в госпитале буду.
Солдат, спотыкаясь, побрел от БТРа, пару раз оглянулся, пробормотал, сплевывая:
— Ладно, майор, сочтемся…
Майор Иванов с автоматом в руке вернулся к капитану Репьеву, сел на ящик, вытянув ноги, бросил оружие рядом на землю.
— Злые пацаны стали: чуть что — сразу за автомат, — сказал Александр. — Мы разве такие были?
— Я по собакам не стрелял, — ответил Репьев.
— Во-во, я про то и толкую… Мы пацанами разве в драке когда ногами лежачего били? Западло считалось. А теперь забьют до смерти, глазом не моргнут… Может, мы виноваты?
— Ну, не знаю, в чем я перед ними виноват, — усмехнулся Репьев.
— Не так воспитывали…
— Как нас воспитывали, так и мы воспитываем, — сказал Репьев.
— Не скажи… — вздохнул Александр. — Меня батя воспитывал… ну, как скажешь? Учил жизнь уважать… живое любить. А этим все по барабану…
…Александр Иванов сел на нары, согнувшись и прижав руку к сердцу. Лицо его сморщилось от боли. Он сидел, покачиваясь из стороны в сторону, закрыв глаза и прикусив губу. Наконец боль немного отпустила, и он нашарил под подушкой пачку сигарет, чиркнул спичкой, закурил. Уперев локти в колени, он глядел в небольшое тюремное окно. В лунном свете на решетке были видны клочья паутины. Александр курил и думал… А что еще делать в тюремной камере, как не думать и вспоминать?
…Сразу вспомнилась сытая холеная физиономия Муравьева. Когда Александр открыл дверь, тот полагал, что его пригласят в квартиру, и даже шагнул вперед. Но Александр стоял не шевелясь на пороге и в квартиру приглашать гостя не собирался. Он смотрел на Муравьева и молчал. Но этот враждебный, не обещающий ничего хорошего взгляд не смутил Муравьева:
— Я извиняюсь за непрошеный визит…
— Извините, — хрипло перебил его Александр.
— Что? — не понял Муравьев.
— Вежливые люди говорят — извините, — пояснил Александр.
— А я как сказал? — усмехнулся Муравьев. — Я и сказал — извиняюсь.
— Воспитанные люди просят прощения, а не берут его, — вновь хрипло проговорил Александр. — Ладно, вы этого не поймете. Чего надо?
— Видите ли, господин Иванов, произошел несчастный случай, и я хотел высказать самые искренние соболезнования… особенно мальчику…
— Вы собаку усыпили? — перебил Александр.
— Нет. А почему я должен ее усыплять? — уже холодным тоном спросил Муравьев.
— Вы знаете почему. Она искалечила моего сына. Она общественно опасна.
— В постановлении суда об усыплении ничего не было сказано. Меня обязали прогуливать собаку в наморднике и на поводке и выплатить штраф, что я и сделал. Более того, я готов выплатить вашей семье хорошую компенсацию… — Муравьев достал из внутреннего кармана дорогого синего костюма пухлый конверт, протянул Иванову. — Здесь десять тысяч долларов. Я прошу принять эти деньги… на лечение, на реабилитацию… в общем, на что сочтете нужным.
— Уберите ваши поганые деньги, — прохрипел Александр.
— Но послушайте…
— Ничего не хочу слушать. Убери деньги. И усыпи собаку. Ты воспитал из нее зверя, и она теперь опасна. И ее уже не перевоспитаешь.
— Ошибаетесь. — Муравьев все еще держал конверт с деньгами в руке. — Кинологи сделали официальное заключение, вы его слышали в суде — собака опасности для окружающих не представляет, и если бы ваш сын не дразнил ее…
— Ах ты тварь! Кто дразнил? Да ты натравил ее на пацана! Вместо собаки по справедливости тебя усыпить надо! — прорычал Александр. Он толкнул Муравьева в грудь, тот быстро отскочил и побежал вниз по лестнице. Александр с грохотом захлопнул дверь…
…Александр Иванов встал, прошел к окну и ткнулся лбом в холодную грязную решетку. Снаружи козырек над окном закрывал небо, и можно было смотреть только прямо перед собой. Хотя полоску черного звездного неба было все же видно. Александр закрыл глаза и громко заскрипел зубами. И опять вспомнилось…
…Он вышел из подъезда и поздоровался со старушками, сидевшими на лавочке. И вдруг одна сказала:
— Ты глянь, Сан Саныч, а супостат-то опять со своим зверем гуляет…
— Где гуляет? — Александр огляделся по сторонам.
— Да вона, на том же месте… вона, видишь? За площадкой детской…
— Вишь, какой наглый! У людей беда, а ему как с гуся вода, — сказала вторая старушка.
— А что ему? У него деньжищ куры не клюют — откупился, — сказала третья.
Александр поморщился от неожиданной боли и быстро пошел к детской площадке. Муравьев действительно гулял там. Черный с желтыми подпалинами мощный ротвейлер в кожаном наморднике трусил вдоль сетчатого забора, а Муравьев наблюдал за ним с довольным видом. На детской площадке с криками бегали ребятишки.
— Ты опять здесь гуляешь, да? — задыхаясь на ходу, громко спросил Александр. — Я тебе что говорил? Не гулять в неположенном месте! Говорил или нет? Ты чего хочешь, а? Чего добиваешься?
— Во-первых, не тыкай, я с тобой коров не пас! — отозвался Муравьев. — Собака в наморднике. И голос не повышай, не надо.
— Ну, хорошо, ты у меня получишь… я тебе устрою…
Собака, услышав громкие нервные голоса, остановилась, впившись взглядом в Александра, издала глухое рычание. Муравьев схватил ее за ошейник, защелкнул карабин поводка и подошел ближе к Александру, лицо его кривилось от злости:
— Ты мне устроишь? Послушай, лох в погонах, у меня на фирме служба безопасности есть, я ребятам прикажу, они знаешь, что с тобой сделают? Тогда уж точно инвалидом первой группы будешь…
— Да я из тебя, сука, сейчас отбивную сделаю! — Александр пошел на Муравьева, сжав кулаки, но тот не испугался, быстро сдернул с собаки намордник, и пес злобно залаял, оскаливаясь, стал рваться вперед.
— Ну, давай, давай, майор, вперед! В атаку! — улыбался Муравьев.
Александр остановился, тяжело дыша. Ротвейлер захлебывался лаем и рвался с поводка.
Из черного большого джипа вылез здоровенный парень в черном костюме и белой рубашке с галстуком, широкоплечий, стриженный «под ноль» — типичный охранник.
— Станислав Сергеич, у вас все в порядке? — громко спросил он.
— В полном! Сейчас зайдем ко мне, Заур, и поедем, — отозвался Муравьев и вновь с улыбкой посмотрел на Александра, взялся пальцами за карабин на конце поводка. — Спущу — и без яиц останешься!
Александр круто развернулся и быстро пошел обратно через площадку к своему подъезду. Ворвался в квартиру, долго открывал ящик письменного стола — никак не мог попасть ключом, так тряслись руки. Наконец открыл, резко выдвинул ящик, вынул красную плоскую коробку, вытащил оттуда револьвер и почти бегом бросился из комнаты. Он не стал ждать лифта, а с грохотом помчался вниз по лестнице.
Он выбежал из подъезда, пробежал мимо старушек, держа револьвер в руке. Старушки испуганно смотрели ему вслед. Александр пересек детскую площадку, огляделся — Муравьева и собаки нигде не было видно. Возле джипа стоял шофер и тряпкой протирал стекла.
И тогда Александр бегом бросился к подъезду — не к тому, из которого вышел, а к тому, который был в середине дома. На лифте он поднялся на пятый этаж, вышел на площадку и позвонил в дверь. Он тяжело дышал и сжимал в руке револьвер. Дверь была внушительная, металлическая, обтянутая кожей, с несколькими замками. Через несколько секунд за дверью послышались шаги, защелкали замки и створка двери отворилась. На пороге стоял Муравьев в брюках, расстегнутой белой рубашке (он, видно, переодевался) и тапочках на босу ногу. За его спиной, в глубине коридора послышалось глухое рычание.
— Я тебя предупреждал, — сказал Александр и вскинул револьвер.
Муравьев даже не успел испугаться — из-за его спины с грозным рыком кинулась в прыжке собака. Грохнул выстрел, и пуля вошла прямо в раскрытую пасть. Александр едва успел посторониться, летящая собака скользнула телом по его плечу и тяжело грохнулась на лестничной площадке, судорожно задергала ногами. Из пасти ее хлынула кровь.
— Ну, ты теперь покойник, майор, — проговорил Муравьев. — Точно тебе говорю.
— Я тебя предупреждал, тварь, — повторил Александр, опуская револьвер.
И в эту секунду Муравьев резко выбросил вперед ногу — удар пришелся Александру в живот, и он опрокинулся на спину, острая боль согнула его пополам. А Муравьев стал остервенело бить Александра ногами, не давая подняться. Один удар пришелся по руке с револьвером, и оружие отлетело к стене. Александр закрывал руками голову, повернулся на бок и тоже смог ударить ногой Муравьева в бедро. Муравьев отпрыгнул в сторону, крикнул, обернувшись:
— Скорей! Где ты там!
По коридору уже бежал к дверям охранник Заур. В эту секунду Александр дотянулся до револьвера и выстрелил второй раз, прямо в Муравьева. Пуля ударила его в бок, отбросила назад, и Муравьев с грохотом упал на спину, раскинув руки. Заур бросился к хозяину, стал приподнимать его за плечи. На белой рубашке растекалось кровавое пятно.
— Вот так вот… — пробормотал Александр, поднимаясь и рукой с револьвером утирая пот со лба. — У нас ногами бить западло считается…
В глубине квартиры замелькали фигуры, раздался женский крик. Александр повернулся и медленно пошел вниз по лестнице. Револьвер он по-прежнему держал в руке…
…Полина посмотрела на часы и еще раз затянулась сигаретой, продолжая смотреть на фотографию Александра. Вокруг скамейки уже валялись штук шесть свежих окурков. Полина поднялась, подошла к фотографии на щите, поцеловала изображение мужа, провела пальцами по его глазам, с трудом улыбнулась и сказала тихо:
— Ну, прощай, Сашенька. Может, увидимся скоро…
Уходя от могилы мужа, она еще раз на ходу оглянулась — могила издали казалась совсем маленькой, и фотографии почти не видно.
— Жаль, ты опять без Витьки приехала, — говорил Иван Витальевич, споласкивая под краном чайные чашки и ставя их на стол. — С весны мальчишку не видел!
— Витька и так любитель школу прогуливать… — рассеянно ответила Полина, глядя на экран телевизора. Шел знаменитый в прошлом французский фильм «Плата за страх». Водители, герои фильма, стояли в большом кабинете босса, который говорил, прохаживаясь перед шеренгой шоферов:
— Каждый из вас повезет ящики с нитроглицерином. Только мощный взрыв может справиться с бушующим пожаром нефти. Вы знаете, что такое нитроглицерин?
— Немного знаем, — ответил один из водителей, которого играл Ив Монтан.
— Хочу продемонстрировать. — Босс взял со стола бутылку с мутной жидкостью, отвинтил пробку и осторожно наклонил бутылку над полом. Из горлышка медленно выкатилась большая тягучая капля, полетела к полу. И в ту же секунду грянул громкий короткий взрыв. Несколько паркетин полетели в разные стороны, в полу образовалось небольшое углубление. Водители в страхе попятились в стороны.
— Это нитроглицерин. Взрывается при любом сотрясении, даже самом слабом. Почему мы посылаем несколько машин с нитроглицерином? Потому что доедут не все, я уверен. Может быть, только один и доедет — сплошное бездорожье и джунгли… Повторяю — даже малейшее сотрясение машины, и нитроглицерин взорвется. От вас останутся в лучшем случае клочки одежды. Подумайте — сейчас еще можно отказаться…
— Могла бы вечером с ним приехать, после школы. Как он, ничего? Привыкает без отцовской руки-то? — слышался откуда-то издалека голос свекра Ивана Витальевича.
— А где вы креветки покупали, Иван Витальевич? — спросила Полина, не ответив на вопрос, отвлеклась от телевизора, обмакнула горячую креветку в блюдце с соусом. — И майонез у вас какой-то особенный…
На столе стояло большое блюдо, на нем горой — крупные красные креветки. Еще самовар, стеклянные вазочки с вареньем, печеньем и сахаром. Полина со свекром сидели в большой комнате деревенского деревянного дома. За окном был виден садовый участок, заросший кустами смородины и крыжовника, среди которых росли яблони.