Между Амуром и Невой

— На этом наше с вами сотрудничество сразу бы и закончилось. Я думал об этом, но нашел более безопасный способ. Амбань прислал ко мне правителя своей канцелярии, и тот тщательно скопировал секретную карту при моей помощи.

— Отлично, господин Громбчевский! А теперь карта для меня.

Поручик осмотрелся, как вор на базаре, и передал англичанину сверток; тот немедленно спрятал его в планшетную сумку.

— Это совершенно секретная съёмка верховьев Аму-Дарьи с моими собственноручными пометами. Ни в коем случае она не должна попасть в руки русских!

— Не беспокойтесь, Бронислав. Через десять дней карта будет в Дели.

— Она позволит вам правильно спроектировать раздел Памиров между Китаем и Афганистаном. Так, чтобы не осталось места для России… Теперь вы знаете все козыри Романовых; действуйте решительно. Кто предупрежден — тот вооружен!

— Огромное спасибо, Бронислав! Британская империя не забудет вашей услуги. И поверьте: мы понимаем, чем вы рискуете.

— Надеюсь, вы понимаете также, и ради чего я это делаю.

— Разумеется. Когда-нибудь ваша родина станет свободной, и наша корона всеми силами будет этому содействовать. Историческая миссия поляков — быть барьером между дикой Русью и цивилизованными народами. В осуществлении этой трудной миссии вы всегда можете на нас рассчитывать. Последняя к вам просьба, поручик — переслать вот этот пакет в Петербург, и как можно быстрее. Адрес там указан.

— Будет сделано. Отдам Козорезову — он самый тупой в России казак, но и самый исполнительный; мигом доставит до Ташкента. А засим, капитан, прощайте — увидимся уже в Яркенде.

Янгхазбэнд ушел к себе, а Громбчевский осмотрел пакет, потом запечатал его в служебный конверт и крикнул:

— Козорезов!

— Здеся, вашебродие! — через минуту подбежал прежний казак, дыша свежим перегаром и вытирая засаленные пальцы о чембары.[106]

— Козорезов, я доволен твоей службой и буду просить начальника полка о присвоении тебе звания приказного. Отдохнешь тогда от караулов…[107]

— Рад стараться, вашебродие! — совершенно ошалел от счастья семиреченец. — Да для такого начальника я… эх!

— Тебе ответственное поручение. Вот пакет, надобно аллюр три креста доставить его в Ташкент. Беречь в пути, как середину глаза… или как там у вас? В Ташкенте пакет вскроешь, конверт, что внутри, отправишь из центрального почтово-телеграфного отделения. Никому не показывать! Секретное донесение прямо в главный штаб! Вот деньги на почтовые расходы; хватит и на водку. Как выполнишь — возвращайся в полк, доложишь командиру, что я тебя отпустил.

— Слушаюсь, вашебродие! Вот тока… эта…

— Чего «эта»?

— Приказного… вы обещались… тово бы…

— Ладно. Ты пока собирайся, а я напишу сейчас ходатайство полковому командиру.

— Спаси вас Бог, вашебродие! Я мигом!

Через пять минут Козорезов, не взирая на то, что уже вечереет, уехал из лагеря. Он скакал всю ночь и утром прибыл в Кашгар. Там не столько отдыхал сам, сколько дал выстояться коню. Через три часа новоиспеченный приказный снова прыгнул в седло и продолжил путь. Горы сменились огромной цветущей долиной, затем желтой пустыней. Путь казака лежал через Ош, Андижан, Маргелан, Коканд и Ангрен — на столицу генерал-губернаторства город Ташкент.

К исходу недели исхудалый, запыленный, пропахший потом Козорезов подъехал к красивому двухэтажному зданию штаба Туркестанского военного округа. Спешился, привязал усталого коня и прошел прямо на второй этаж, бросив часовым на входе:

— Срочный пакет в разведочное отделение.

Ввалился, как был, в большую комнату, занимаемую отделением, выкинул за шиворот из мягкого кресла штабс-капитана Сенаторова, уселся на его место и сказал:

— Вовка! Живо мне тарелку борща и баню. Прибрать моего гнедого. А так же срочно вскрыть и изучить вот это.

И выложил на стол пакет капитана Янгхазбэнда.

— Виктор Рейнгольдович, почему это вас в таком виде часовые на входе не задержали? Вот я им задам! Шляются тут всякие оборванцы…

— Борща! — рявкнул Таубе, грохнув давно не мытым кулаком по столу. — И водки ведро…

Штабс-капитан быстрее ветра помчался в ресторацию.

Глава 20

А тем временем…

Лобов сидел у себя на фабрике в Чекушах со счетами в руках и проверял расход. Вдруг к нему в кабинет без стука ворвался Елтистов: красный, испуганный и торжествующий одновременно, и с какой-то бумажкой в руках. Следом зашел Озябликов; на нем не было лица.

— Ты чего, Елизвой? — недовольно посмотрел на вошедшего Лобов поверх очков. — Я, вообще-то, занят…

— Такие дела, Анисим Петрович, что не до церемоний, — истерично ответил Елтистов. — Вот полюбуйтесь, кого нам Озябликов пригрел! А ведь я с самого начала подозревал!

Лобов взял поданную бумагу и прочитал ее вслух:

«Выписка из эмеритуры по Министерству внутренних дел.

Лыков Алексей Николаевич, коллежский асессор. Старшинство с 15 мая 1883 года. Чиновник по особым поручениям VIII-го класса Департамента государственной полиции.

Эмеритальный счет № 1814.

Начислено сумм — 164 руб. 08 коп.».

— Что это за хреновина такая — эмеритура?

— Это такой дополнительный пенсион для военных и чиновников. Отчисляют на особый счет по шести процентов жалования в течение 25 лет, а по выходе в отставку получают всю накопившуюся сумму с процентами. Устроена недавно и не везде, а вот в Эм-Вэ-Дэ уже завели. А я туда залез через знакомого кассира и выписку эту получил! Так что, взяли мы на службу «демона» восьмого класса, Анисим Петрович, а Влас его слезами орошал… тьфу!

Лобов сурово поглядел на Озябликова, и тот молча виновато понурил голову.

— Эх, ты! Сына друга встретил… От старых дураков молодым житья нет. Прав был Елтистов, чернильная его душа, что сразу новенького невзлюбил. Но и Лыков молодец. Смелый человек. Такого даже убивать жалко… Но придется. Где они сейчас?

— Челубей телеграфировал вчера из Томска. Едут на восток.

— Что Лыков узнал, или мог узнать, о нашем плане?

— Об этом плане? Об нём — ничего, — торопливо сказал Озябликов. — Яков проинструктирован строго-настрого, да и сам он знает только некоторые детали. Потери, конечно, будут: провалена «Этапная цепочка», выявлены наши связи с Желтугой, Чулошников засыпался… Но главного он даже мимо не прошел.

— Хорошо бы, коли так. Головой ответишь, ежели соврал! Однако раскассировать «демона» все равно надо. Кто-то должен поехать за ними следом, догнать на Каре и передать Челубею мой приказ. Кого послать? Пересвету Гатчина предстоит, Озябликов нужен мне здесь. Остаешься ты, Елизвой. Сам раскопал — сам и доведи дело до конца.

— Почему же я, Анисим Петрович? В эдакую даль, и к смертоубийству полицейского агента касательство иметь! Не, я не согласный. Пошлите вон хоть Чулошникова, он самого митрополита зарежет и глазом не моргнет.

— Дурак ты, Елизвой. Прохор Демидыч наш вовсе не Прохор Демидыч, и бежал он как раз из тех краев. А если его там опознают?

— Другого кого пошлите; у вас людей много, — упрямо отнекивался Елтистов.

— Другому Челубей не поверит. Поедешь именно ты, и поможешь Якову прикончить этого Лыкова; тот человек опасный. А то больно чистеньким хочешь остаться! Бухгалтером эдаким при моих деньгах сидеть и ни до чего грязного не снисходить. Хватит! Будешь, как все — и в крови, и в навозе!

Лобов снова обратился к счетам, давая понять, что разговор окончен. Елтистов и Озябликов молча двинулись к выходу. «Король» сказал им в спину:

— Чтобы нынче уже сел в поезд! Влас, посади и доложи потом.

«Военному Губернатору Забайкальской области

Генерал-майору Ильяшевичу И.К.

Секретно

Строго для личного ознакомления

Хранить в Особенном делопроизводстве

Во вверенную вашей власти область с секретным заданием под легендированной фамилией прибыл чиновник по особым поручениям VIII класса Департамента государственной полиции коллежский асессор Лыков Алексей Николаевич. Задание чрезвычайной важности производится по Высочайшему повелению и находится на непрерывном контроле у Министра графа Толстого. В пределах установленных законом полномочий в условиях чрезвычайной охраны, введенной в Забайкальской области, к. а. Лыков имеет право производить внесудебные аресты на 30 суток любых лиц, включая должностные, причастных к расследуемому им делу; конфисковывать вещественные доказательства, а равно и имущество указанных лиц; закрывать принадлежащие им предприятия и заведения; делать распоряжения чинам полиции, ОКЖ[108] и внутренней стражи. Вам надлежит оказать к. а. Лыкову полное содействие в исполнении им своих обязанностей и приуготовить к этому, с сохранением конфиденциальности, власти на местах, особливо в Нерчинском каторжном районе и прилегающих местностях. Все распоряжение к. а. Лыкова, производимые им при расследовании, должны выполняться беспрекословно и с должным усердием. Кодовая фраза-пароль для подтверждения к. а. Лыковым своих полномочий: „Между Амуром и Невой“.

Товарищ Министра внутренних дел — заведующий полициею

Генерал-лейтенант Оржевский».

Глава 21

Сибирские пересылки

Учитывая сжатые сроки, поставленные им начальством — вернуться до зимы — Алексей с Яковом не могли себе позволить идти в Забайкалье пешком, с общим этапом. Сказать по правде, это их устраивало. Согласно норме, партия должна проходить за месяц пятьсот верст (тридцать верст в день, через двое суток на третьи — дневка); в Томске и Иркутске положены трехнедельные отдыхи. При таких порядках инспекторы «Этапной цепочки» прибыли бы на место к Рождеству и со сбитыми в кровь ногами. Посему, пример поляков, едущих на каторгу с комфортом на лихой тройке, оказался заразителен, и из Перми вышли на восток уже два тарантаса. Солдатики караульной службы также были довольны прокатиться с ветерком, а не тащиться на своих двоих с винтовкой и подсумками. У «кислой шерсти»[109] своя норма — сто верст в неделю, пять тысяч верст в год при любой погоде, и всё это за 2 рубля 70 копеек годовой денежной дачи… В итоге получилась привилегированная колонна: две повозки, а в них два богатых «спиридона», двое каторжных панов и двое караульных под началом ефрейтора. Так и рванули до Тюмени, и долетели до неё в четыре дня.

В Тюменской пересыльной, знаменитой своими особо лютыми клопами, Лыкову с Недашевским не удалось даже подраться. «Иваны», что проломили голову лобовскому агенту, давно уже отбыли на рудники, и наказывать было некого. Да и череп у парня благополучно зажил, и он опять заправлял в канцелярии. Отпраздновали Троицу, сели на пароход и поплыли в Тобольск. Зато, когда добрались до него и остановились там на ночлег, питерцев ожидало целое приключение. Тюрьму последние два месяца крепко «держали» конокрады. Их сошлось вместе одиннадцать человек — достаточно, чтобы подчинить себе тысячу разрозненных арестантов.

Конокрады известны своей особенной сплоченностью; взаимовыручка у них необыкновенная. Объясняется это тем, что мужики пойманных на лошадиной покраже в полицию не ведут, а убивают на месте. И потому профессия у этих воров самая опасная для жизни, рискованней, чем у любого записного убийцы. Чтобы заниматься подобным делом, необходимы надежные сообщники, такие, что голову свою подставят за товарища… По всем этим причинам связываться с конокрадами не решился даже Лыков, и выкупил у старшего надзирателя дворянскую камеру. Однако после обеда их с Челубеем покой был нарушен приходом долговязого жигана, развязного, с потасканной физиономией безнадежно развращенного человека. С ним был еще какой-то чумазый поддувала. Усевшись напротив питерцев, парень уставился на них нагло и дерзко.

— Скажи этим, кто я есть.

— То есть Мишка-Дерибздяй, — подобострастно проблеял чумазый. — С ним тута никто не связывается.

— Отчего так? — лениво полюбопытствовал Лыков, глядя на гостя без интереса.

— А он с потышниками[110] водится.

— Ну, вот пусть к ним и валит. Нам здесь только дерибздяев не доставало…

— Эвона как! — удивился жиган. — Мотряй, у нас всё по совести: кому не мило, тому в рыло!

— Сочинители про таких, как ты, говорят: «со следами всех пороков на лице». Если не исчезнешь в миг, следов у тебя прибавится.

— Ну, всё! — выдохнул Дерибздяй, обежал стол, подскочил к Алексею и ударил. Тот легко уклонился и махнул в ответ. Мишка отлетел в угол и там долго, минут пять, лежал без движения; чумазого же как ветром сдуло. Поднявшись, наконец, с трудом на четвереньки, Дерибздяй молча выполз вон.

Через час после этого в дворянскую камеру пришёл маз шайки конокрадов Васька Бобок — рослый кудрявый детина с лихими и весёлыми глазами. Лыков подобрался, но Бобок выставил на стол «диковинку».[111]

— Давно здесь порядочных ребят не было; всё какие-то трусоватые приходят. Поговорим?

— А давай, — согласился Лыков, вынимая третий стакан. Челубей разлил, они выпили, помолчали немного, затем Бобок сказал буднично:

— Мы завтра делопризводством будем заниматься[112] — на рихт пойдем. Барная скамейка обнаружилась[113]. Айда с нами! Некомплект у нас; нужны лихие человеки.

— Прямо отсюда?

— Прямо отсюда.

— А потом куда?

— Сведем коняшку, растырбаним и опять сюда вернемся. Тут никто искать не станет. Не сумлевайтесь, всё уж давно слажено; чай, не впервой. А понравится вам наше занятие, так мы вас до осени в лазарете поместим. Ещё дела провернёте, домой с хорошей деньгой прибудете.

Лыков сделал вид, что задумался.

— Ладно, — сказал маз, вставая из-за стола. — Покумекайте до утра. А завтра в другом месте дадите окончательный ответ. Бывайте!

— Что ещё за «другое место»? — встревожился Челубей, когда конокрад ушёл. — Он всю свою банду приведет для убедительности?

Разъяснилось это утром. Конвой вывел их из пересыльной тюрьмы, провёл мимо острога и памятника Ермака по высокому берегу Тобола и доставил в канцелярию к полицмейстеру. Красивый усач в щегольском чекмене, тот оказался похож на Ваську Бобка: глаза такие же лихие и веселые, а цвет лица как у настоящего жизнелюба. Внимательно изучив бумаги лобовских агентов, полицмейстер закрыл плотно дверь и спросил:

— Ну, что надумали насчет Васькиных слов? Говорите, как есть; люди нужны срочно. У нас все серьёзно: придете к нам, в обиду не дадим, будете как сыр в масле кататься.

— Увы, есаул, не получится, — спокойно, как равный равному, ответил ему Алексей. — Дела у нас в Забайкалье, важные, задержки не терпят. Нас уже наняли люди посерьёзней тебя.

— Жаль, — вздохнул полицмейстер. — Я же вижу, какие вы «спиридоны»… Но нет, так нет. Сегодня же я вас отправлю дальше; о нашем разговоре, понятно, молчок.

Он сдержал своё обещание, и уже вечером Челубей с Лыковым снова плыли на барже. Четырнадцать суток, сначала по Иртышу, потом по Оби и Томи, добирались до Томска. Покупали по пути рыбу у остяков, а в Лямином бору приобрели полтуши изюбря, закоптили и питались им до конца плавания.

В Томской пересыльной тюрьме Лыкова ожидала неприятная встреча. Когда он в колонне вновь прибывших шёл в карантинное отделение, из галереи его негромко окликнули:

— Господин Лыков!

«Демон» резко обернулся и увидел Прова Суконкина, мелкого воришку-«отказника», которого он арестовывал три года назад в Нижнем Новгороде в должности помощника начальника сыскной полиции.

Момент был критический: паспорт у Алексея имелся на другую фамилию, прочие арестанты и конвойный надзиратель насторожились, Челубей остановился поодаль и ожидал продолжения.

— Ты, земляк, ошибся: я Шапкин Иван Иваныч.

Но Суконкин, в сером бушлате и бескозырке, смотрел весьма нахально и фамильярдно махал рукой, подзывая сыщика к себе. И Лыков подошёл.

— Ну?

— Вы «нукать»-то обождите, ваше благородие, чать, не запрягли, — громко прошептал «отказник». — Я так понимаю, вы и есть из тех самых «демонов» из «чертовой роты», про которых в газетах пишут? Угадал?