Вторжение в рай

— Весь придворный совет казнить! У них была возможность сдаться, они сами ее отвергли. Остальных, включая женщин и детей, собрать вместе: они будут угнаны в Кабул и обращены в рабство.

— Ну? Что скажешь? Как мы поработали? — спросил Бабури, когда они осматривали захваченную крепость, оценивая нанесенный орудиями ущерб.

Бабур попытался облечь свои чувства в слова. Благодаря новому оружию на захват крепости потребовалось всего несколько часов, а не дни, недели или даже месяцы. Оно открывало безграничные возможности. Он крепко сжал плечо Бабури.

— Сегодня мы сражались так, как моим предкам и не снилось: они были бы сильно удивлены.

— То-то у тебя вид такой веселый.

— Я слишком часто позволял себе строить грандиозные планы, которым не дано было осуществиться. Да разве ты сам не указывал мне на это? Я не хочу нападать на Индостан до тех пор, пока не буду полностью готов.

— Но сегодня мы положили этому начало, не так ли?

Последовавшие недели представили Бабуру еще больше возможностей для испытания как нового оружия, так и тактики его применения. Оставив позади разгромленный и покоренный Баджаур, он выступил со своими силами на юго-восток, в дикую горную страну у рубежей Индостана. И снова ни один из его противников, как бы смел и воинственен он ни был, ничего не мог противопоставить грому его орудий и треску оружейных залпов.

В действительности никто и не пытался: при одном известии о приближении Бабура вожди спешили выразить ему покорность и ублажить грозного воителя богатыми дарами: овцами, зерном, лошадьми и даже юным красавицами. Что сопровождалось заверениями в величайшем почтении и неизменной верности. В своем стремлении уберечь свои глинобитные горные крепости от страшного рукотворного грома иные вожди доходили до того, что лично представали перед Бабуром на четвереньках, с пучками травы в зубах — символ покорности, какой только ему доводилось видать когда-то в юности.

Но очень скоро он потерял интерес к покорению вождей незначительных кланов. Ночами, когда Бабур пытался заснуть, его сознание заполняли совсем иные образы.

Перед его мысленным взором представал завоеватель, с глазами пылающими, как свечи, взирающий на великую реку Инд, лежащую между ним и его вожделенной целью. Тимур не ведал преград и одолевал не только людей, но и любые природные препятствия, будь то хоть горы или реки. Ему, Бабуру, пристало стать таким же. Пятнадцать лет назад, жарким летним днем они с Бабури с восторгом взирали на великую реку. И тут, проснувшись, он ощутил вдруг столь яростное желание узреть ее снова, что вряд ли смог бы объяснить это не то что Бабури, но и самому себе. Оно становилось все настоятельнее и крепче.

Прекратив кампанию против горных племен, Бабур повернул колонну и двигался на восток до тех пор, пока холодным мартовским утром перед ним наконец не открылся вид на быструю, широкую реку. Не дожидаясь соратников, он галопом погнал коня по холодной, твердой земле, у самого берега спрыгнул с седла, сорвал с себя одежду и бросился в ледяную воду, проделавшую свой путь с далеких, заснеженных вершин Тибета.

Вода была столь ошеломляюще холодна, что у ныряльщика мигом перехватило дыхание, а когда он ненароком хлебнул водицы, ему показалось, будто лед сковал ему горло. К тому же его мгновенно подхватило мощное течение, и с берега донеслись встревоженные возгласы. Сделав еще один глубокий, на сей раз более осторожный, подальше от поверхности, вздох, он принялся мощно грести, словно бросая вызов пытавшейся завладеть им и унести прочь речной стихии, и вскоре с восхитительным чувством осознал, что не просто справляется с течением, удерживая позиции, но и движется в нужном направлении. Он побеждал. А потом позади послышался плеск, и вскоре рядом с ним появилась голова Бабури.

— Ты что, идиот, делаешь? — спросил его друг, с трудом ворочая посиневшими от холода губами. — И объясни, чему ты так радуешься?

— Поплыли со мной на ту сторону, там и объясню.

Вместе, помогая друг другу справляться с водоворотами и завихрениями, они переплыли реку и, цепляясь за пучки жесткой серо-зеленой травы, выбрались на берег. Бабур упал на землю, не прекращая смеяться, хотя его колотил озноб, а вся кожа покрылась пупырышками.

— Ну, и что все это значит? — спросил Бабури, убрав волосы с глаз и энергично растираясь, чтобы хоть как-то согреться.

— Прошлой ночью мне никак не спалось. Мысль о близости Инда будоражила мне кровь; казалось, будто он шумит у меня в ушах. И я поклялся, что если Аллах дарует мне Индостан, я переплыву каждую реку в своей новой державе.

— По-моему, ты рановато начал… До завоевания еще далеко.

Бабур сел.

— Пойми, я должен был сделать это. Как мог я увидеть Инд и не преодолеть его? Хотя мы должны возвратиться в Кабул, пройдет не так много времени, прежде чем я вернусь сюда снова. А когда это произойдет, здешняя земля будет помнить и приветствовать меня.

— А сейчас, надо думать, нам предстоит плыть обратно?

— Само собой.

За час до рассвета, спустя восемь месяцев после того, как он переплыл ледяную реку, Бабур покинул спальню Махам, где уже в который раз терял себя в ее жарких объятиях, нежной коже, аромате шелковистых волос, и удалился в свои личные покои.

Он слышал, как на лугах под цитаделью Кабула выбивают свой суровый ритм боевые барабаны. Выйдя на балкон, Бабур обозрел пейзаж — предрассветный сумрак с тысячами ярких точек лагерных костров. Вчера с этого же балкона, со стоявшим рядом Бабури, он объявил войску о своих грандиозных планах.

— С тех пор как Тимур вторгся в Индостан, сей край по праву стал достоянием его потомков. И вот я, как первенствующий среди Тимуридов, выступаю завтра в поход, дабы вернуть себе и своему роду законное наследие, пребывающее в руках узурпаторов. Четыре месяца назад я послал самозваному правителю большей части Индостана, султану Ибрагиму Делийскому, в подарок ястреба и сообщил, что если тот признает мое законное верховенство, то получит от меня богатые земли, где сможет править от моего имени. Султан отослал мне ястреба назад — без головы. Ныне за оскорбление, нанесенное дому Тимура и владыке Кабула, он лишится своего трона.

Бойцы Бабура встретили это одобрительным ревом, как будто султан Ибрагим был для них не более чем именем. Между тем все знали и о его крепостях и дворцах в Дели и Агре, о несметных сокровищах, об огромных армиях подвластных ему правителей, состоящих из мусульман, как и они сами, так и из неверных язычников. Бабур внутренне улыбался тому, с какой готовностью восприняли воины на веру его слова. А ведь если вдуматься, куда больше прав, чем на Индостан, у него имелось на Самарканд, его истинное наследие. И хоть память о нем не покидала его сердца, но он отдавал себе отчет в том, что больше там ему не править.

— Повелитель, твоя сестра желает поговорить с тобой, — прервал размышления Бабура слуга.

— Всегда рад. Она ждет меня в своих покоях?

— Нет, повелитель, она здесь.

Ханзада ступила на балкон и, как только осталась с братом наедине, опустила вуаль. Свет закрепленного в стене факела смягчал усилившуюся с годами резкость ее черт и маскировал морщинки, так что Бабуру вдруг показалось, будто перед ним та самая девочка, которая торжественно вручила ему отцовский меч Аламгир перед восхождением на трон Ферганы.

— Я знаю, что потом ты придешь на женскую половину попрощаться с женами и со мной, но мне хотелось поговорить с тобой наедине. Из тех, кто помнит счастливое детство в Фергане, ту казавшуюся такой безопасной, сулившую столько прекрасного жизнь, остались только мы. С тех пор нам обоим довелось пережить многое, и взлеты, и падения…

Она помедлила.

— Наверное, наши жизни могли бы оказаться легче, не столь богаты событиями, но судьбу не переспоришь. Сейчас ты отправляешься в Индостан, в величайший поход в своей жизни, которому предстоит определить место нашей семьи в истории. Я молюсь о том, чтобы он принес тебе все, чего желаем не только ты и я, но и о чем мечтали отец, матушка и бабушка. Победа и завоевания — это то, ряди чего мы живем… Но будь осторожен, мой маленький братец.

В красно-коричневых, таких же, как у бабушки, но чуть темнее, глазах Ханзады проступили слезы.

— Конечно, я буду осторожен: мне ли не помнить, какую выволочку ты устроила мне, когда я, сделав слишком резкий поворот, грохнулся со своей первой лошадки.

Бабур обнял сестру за плечи.

— Что бы ни случилось, знай: я всего лишь делаю то, для чего рожден, и стремлюсь выполнить свое предназначение. К тому же все знаки благоприятствуют моему начинанию. Разве придворный астролог не предсказал, что если я начну кампанию в конце ноября, когда солнце находится в Стрельце, то она будет победоносной?

Ханзада на миг взяла его лицо в ладони и запечатлела поцелуй на его челе.

— Ну, что ж, брат. До встречи.

— Как только мы победим, я пошлю за всеми.

Затем она спешно удалилась к себе на женскую половину, где в ближайшие месяцы, ей, как это хорошо понимал Бабур, вне зависимости от ее собственных страхов и опасений, предстояло играть роль скрепляющего стержня: утешать, а не выслушивать утешения, даже когда они были ей нужны.

Хумаюн отправлялся в поход с отцом, тогда как Камрана Бабур оставил наместником Кабула. Даже при том, что править ему предстояло под постоянным надзором многоопытных Байсангара и Касима, тоже остававшихся в городе, эмир был уверен, что мудрость, такт и своевременный совет Ханзады во многом поспособствуют благополучию и спокойствию в городе в его отсутствие. А уж гасить раздоры между женами, выслушивать, утешать, утихомиривать ревность, то есть поддерживать порядок и мир на женской половине, Ханзада умела отменно, видимо, унаследовав это качество у Исан-Давлат.

Внизу, вот тьме, пропела труба, напоминая о том, что луга под цитаделью наполняют более десяти тысяч воинов. Очень скоро они начнут проверять оружие, снаряжение и сбрую. А там придет время седлать коней. Знаменосцы развернут стяги, которые по приказу Бабура были двухцветными. Желтый цвет символизировал Фергану, его родину, а зеленый — Самарканд, столицу Тимура. Присутствовали на них и позаимствованные у его главного предка три концентрических окружности, символизирующие благоприятное расположение планет при рождении полководца.

У пушкарей и стрелков, проводивших время, оттачивая свои навыки, в беспрерывных упражнениях, все, разумеется, тоже готово к выступлению. Пушки, ружья, порох и ядра уложены на подводы. То же самое относится и ко всему остальному, громоздкому и сложному лагерному имуществу: тяжелым кожаным палаткам, шестам для их поддержки, огромным кухонным котлам и тому подобному.

Едва посветлеет небо, быков запрягут в ярмо. Нескончаемые вереницы вьючных животных — двугорбых верблюдов, ослов, мулов, будут загружены зерном, вяленым мясом и прочими припасами. Само собой разумеется, подготовят свои караваны и купцы, намеревающиеся сопутствовать воинству, устраивая торжище на каждом привале: долгая, масштабная кампания сулит огромные прибыли, особенно, если она увенчается успехом. Ну и конечно, вместе с войском в поход отправится уйма вспомогательного персонала: оружейники, коновалы, лекари, мусорщики, водоносы, музыканты, факиры, шлюхи — все те, кто в час отдыха позволяет воинам отвлечься от тягот походной жизни. Целый город придет в движение.

Несколько часов спустя, ближе к полудню, под серебристым светом зимнего солнца Бабур под торжественный рев труб выехал из цитадели Кабула с золотым кольцом Тимура на пальце и родовым мечом Аламгиром на поясе. Когда он проезжал мимо высоких городских стен, у него скрутило желудок. Что это было — предвкушение, опасение, возбуждение? Так или иначе, это чувство было прекрасно ему знакомо, ибо предшествовало многим опасным начинаниям.

Но нет, на сей раз дело обстояло иначе, ибо он не только осознавал, но и всем нутром ощущал грандиозность затеваемого предприятия. Воистину, удача протягивала ему руку… Главное — удержать ее, и тогда все, что он делал прежде: борьба за Фергану, противоборство с узбеками, попытки сохранить власть над Самаркандом и правление в Кабуле — станет всего лишь ступенями к достижению истинного, великого предназначения, предначертанного ему и его династии.

— Астролог не ошибся. Удача благоволит нам, — промолвил Бабур, обращаясь к Хумаюну и Бабури, возлежавшим рядом с ним на подушках, под кожаным навесом большого плота, который гребцы гнали вниз по течению быстрой реки Кабул.

Здесь на борту находилась надежно закрепленная пушка и немало других тяжелых грузов. Однако основная часть войска двигалась сушей, вдоль берегов.

— Это хорошо, Хумаюн, что ты сумел собрать так много воинов среди северных кочевников, — похвалил сына правитель. Спустя десять дней после того, как основные силы Бабура выступили из Кабула, Хумаюн привел под знамена отца более двух тысяч горцев из дикого Бадахшана.

— Это было не так трудно, отец, учитывая, какую плату мы им предложили.

— Эти бадахшанцы отменные бойцы, но горячие головы: готовы сражаться с кем угодно, но запросто могут передраться и между собой, — указал Бабури, поплотнее кутаясь в синий плащ. От воды тянуло холодком.

— Ничего, при заданном нами темпе передвижения у них просто не останется лишних сил на раздоры и драки, — усмехнулся Бабур.

Одного лишь вида жадеитовых вод, неуклонно уносивших его вниз по течению, по направлению к Индостану, было достаточно, чтобы заставить Бабура выбросить из головы множество мелких проблем, включая неизбежные в многоплеменном войске клановые раздоры, и преисполнить его сердце воодушевлением. Через некоторое время для усугубления впечатления он приказал подать банг, смешанный с опиумом. Прежде, случалось, это зелье служило для него средством ухода от действительности, но теперь оно лишь усиливало его благодушное настроение, придавая всем чувствам большую четкость и яркость, добавляя оптимизма при взгляде в будущее. Каждый раз, стоило ему принять снадобье, и самый суровый, угрюмый, проплывавший мимо каменистый ландшафт преображался, становясь приветливее и радостнее. Казалось, он впитывал в себя золотистый свет, придавая каждому дереву, кусту, цветку, даже пасшимся у берега мохнатым овцам, какую-то особенную, поразительную красоту. А стоило ему закрыть глаза, и перед внутренним взором возникали иные образы: его бойцы стремглав, так, что копыта их скакунов едва касаются земли, несутся по полю боя, повергая в прах противника, сам же он, в усыпанной рубинами золотой короне, горделиво восседает на золотом троне под безграничным небосводом…

— Чему ты улыбаешься? — полюбопытствовал Бабури.

— Думаю о том, что ждет нас впереди. Представляю себе, где мы будем через год.

— Надеюсь, в Дели…

— А ты что думаешь, Хумаюн? Где мы будем?

— Того не знаю, отец… Но коли будет на то воля Аллаха, мы истребим всех твоих врагов и завоюем державу.

Бабур с Бабури переглянулись, чуть позабавившись наивности этих слов, но потом лица их посерьезнели. Слова прекрасные, спору нет, особенно для такого молодого вождя. Но сложится ли и правда все так, как они о том мечтают?

— Повелитель, вернулись разведчики. Они докладывают, что нашли подходящее место для переправы через Инд.

Сердце Бабура подскочило. Именно этого сообщения он с нетерпением ждал с того самого момента, как оставил позади реку Кабул и его войско, благополучно преодолев усыпанный галькой Хайберский перевал, двинулось на юго-восток, к Инду. Вообще-то они с Бабури собирались на охоту — местные жители сообщали, что в дубовой роще пятью милями ниже лагеря видели двух носорогов, но в свете полученных известий охота могла и подождать.

— Едем! — крикнул он Бабури и помчался туда, где возле его алого лагерного шатра дожидались прибывшие разведчики.

— Повелитель, в дневном переходе отсюда есть прекрасное место. Если сколотить плоты, мы сможем переправить все быстро и без препон, — доложил командир разведчиков.

— А как там с течением?

— Река делает там резкий изгиб, и это основательно замедляет скорость потока. Мы даже опыт проделали — три вьючных мула переплыли там реку без особых затруднений. Кроме того, на берегу достаточно деревьев, чтобы было из чего срубить плоты — и никаких признаков населения, насколько просматривается побережье. Мы сможем переправиться спокойно, без помех.

На следующий день Бабур и Бабури третий раз в жизни оказались на берегу Инда.

— Надеюсь, ты не собираешься снова переправляться вплавь, а? — поддразнил друга Бабури. — Дело, конечно, твое, но я на сей раз не поплыву.

— Нет уж, больше никаких заплывов, пока я не создал свою державу. Нам везет: уровень воды в реке ниже, чем в прошлый раз.

Бабур наклонился, подобрал палку и бросил ее в реку.

— Разведчик прав. Изгиб русла действительно замедляет течение — смотри, как медленно плывет палка…

— Голос у тебя чуть ли не разочарованный. Ты что, предпочел бы героически преодолеть невероятные трудности?

— Нет, конечно, но признаюсь, что ожидал больших затруднений. Ладно: становимся здесь лагерем, а как только наши плотники сработают плоты, двинем на ту сторону.

Сооружение плотов — рубка деревьев, распил их на доски, скрепление их вместе тросами и обтягивание снаружи кожей от свободных палаток — заняло три дня, на четвертый переправились. Несмотря на тонкую завесу холодного дождя, размывшего глинистые берега, что затрудняло высадку и особенно выгрузку тяжелого снаряжения, начавшаяся с первым лучом рассвета переправа через Инд к полудню была фактически завершена. Сначала переправилось передовое охранение, затем перевезли коней, быков, верблюдов и, разумеется, пушки и ружья. Следом отправилась основная масса бойцов, за ними войсковой обоз и видные купцы — всякого рода лагерному отребью предоставили переправляться кто как сумеет. Было потеряно всего-навсего три верблюда, которые, будучи тяжело нагружены и, видимо, плохо привязаны, опрокинули маленький плот, на котором плыли.

По прибытии на ту сторону Бабур немедленно приказал поставить небольшой шатер, уединился в нем, задернув пологи, пал, в одиночестве, на колени, и припал челом к земле.

— Я уже требовал тебя, Индостан, и требую снова, — прошептал он. — Я требую тебя для дома Тимура, для себя лично и моих наследников.

Сняв с шеи висевший на цепочке агатовый медальон, он открыл его, ковырнул острием кинжала местную землю, чтобы поместить в медальон несколько крупиц, закрыл его и спрятал под тунику. Поближе к сердцу.

Февральский закат окрасил воды реки Сатледж, что протекала близ лагеря Бабура, янтарным цветом. То была последняя крупная река на пути к северо-западным равнинам Индостана, и Дели — великому городу султана Ибрагима, и Бабур справедливо полагал, что они добрались сюда очень быстро. После переправы через Инд их не оставляли в покое зимние дожди. Земля размокла, тягловые и вьючные животные тонули в грязи, а уж каково было волочь по этой жиже пушки и говорить нечего. Но в конце концов все препоны удалось преодолеть, дожди постепенно сошли на нет, и войско успешно продвигалось вперед, форсируя множество составлявших целую путаную сеть притоков Инда.

За все это время им доводилось сталкиваться лишь с дикими, разбойничьими племенами. Одно из них, гуджары, попыталось напасть на людей Бабура при преодолении узкого перевала, но тыловое охранение легко отразило эту атаку, а пирамиды, сложенные из голов гуджаров послужили прекрасным предостережением для других воинственных дикарей: больше никто из них тревожить колонну не решался.

Однако за Сатледжем дела обстояли иначе. Войску Бабура предстояло вступить на земли, управляемые могущественными владыками, которые, в свою очередь, были подвластны султану Ибрагиму. Несколько дней назад Бабур послал гонца за реку к одному из таких правителей, Фируз-хану, чьи владения лежали как раз на пути к Дели.

«Твои земли некогда принадлежали Тимуру, — писал Бабур, — и я требую лишь того, что принадлежит мне по праву рождения. Покорись, принеси мне клятву верности, и ты продолжишь править в своих владениях от моего имени, а мое войско, минуя твои земли, не нанесет тебе ни малейшего ущерба».

В ответ правитель прислал в дар Бабуру великолепного скакуна цвета миндаля в дивной кольчужной попоне, сопроводив свой дар словами: «Твои требования ни на чем не основаны; что же до моей верности, то она принадлежит султану Ибрагиму Делийскому, законному властителю Индостана. Чтобы добраться до не принадлежащих тебе земель, ты проделал долгий и трудный путь, и конь твой, наверное, устал и отощал. Может быть, мой скакун поможет тебе поскорее воротиться в Кабул?»

Бабур посмеялся над самонадеянностью правителя, а жеребца подарил Бабури.

«Фируз-хан еще пожалеет о своей дерзости», — думал он, возвращаясь в свой командный шатер. Хумаюн упросил отца позволить ему отправиться за реку с отрядом своих кочевников из Бадахшана, чтобы провести разведку во владениях Фируз-хана перед началом массированного вторжения. Очень скоро, по воле Аллаха, отец и сын встретятся за рекой и продемонстрируют самонадеянному Фируз-хану такое оружие, какого тот никогда не видел.

Бабур мерил шагами шатер, не находя себе места от нетерпения, ибо чувствовал приближение решающего часа, когда его давние надежды и чаяния станут реальностью. Ближе к полуночи он приказал слугам подать ему смеси опиума с вином, надеясь, что это поможет ему унять нетерпение, расслабиться, а может быть, даже уснуть, что в последнее время удавалось ему с трудом.

Зелье сработало, и сознание Бабура принялось блуждать по тропам блаженства. Он понятия не имел, сколько продолжались эти блаженные скитания, но они были прерваны оглушительным раскатом грома. День стоял жаркий, душный. Ну, что ж, может быть, дождь малость освежит воздух.

Очень скоро по крыше шатра забарабанил дождь. Он усиливался, и через некоторое время вода начала капать сквозь швы.

Он начал подсчитывать на слух просачивавшиеся капли… одна… две… три… плюх. Одновременно Бабур пытался разлепить тяжелые веки, но полностью прийти в сознание помогла лишь встряхнувшая его за плечо сильная рука да встревоженный голос Бабури:

— Река вышла из берегов! Наш лагерь может смыть!

— Что?

Одурманенному опиумом Бабуру было трудно воспринять действительность.

— Наводнение! Река превратилась в озеро. Надо уносить ноги.

Вложив Аламгир в ножны и пристегнув к поясу, Бабур выскочил наружу и едва поверил тому, что предстало его взору: практически весь лагерь чуть не на локоть затопило мутной водой. Его командиры, хлюпая по жиже, спешили со всех сторон к шатру правителя, дабы получить приказы.

Тут он встряхнулся окончательно, согнав остатки опиумного дурмана.

— Оставить палатки и все тяжелое снаряжение на месте. Людей и коней отвести туда, где почва выше. Как бы долго ни лил этот дождь, вон тех холмов он не затопит. Необходимо унести с собой ружья и постараться сохранить сухим как можно больше пороха. Пушки пусть остаются в лагере, их никакому потопу не смыть. Вьючных животных отвязать и отпустить: они сами о себе позаботятся, как и лагерное отребье… Исполняйте! Времени в обрез!