Белые раджи

Джеймс нахмурился. Уже зарождался один из тех многочисленных конфликтов, что сталкивали их между собой. Раджу раздражал скептицизм Уайза в отношении Лабуана. Оставалась еще разработка Саравака. Уайз намеревался основать компанию, с которой получал бы 50 процентов доходов, но Джеймс, опасаясь, что эксплуатация по этому типу нарушит туземный образ жизни, умышленно отказывался превращать радж в промышленный центр. Противоречия между двумя говорившими на разных языках мужчинами усиливались внутренними противоречиями раджи. Именно он вначале прельстил Уайза неправдоподобными, вымышленными цифрами и посулил ему невиданные богатства, алмазные рудники - подлинное золотое дно, плод его романтизма и незнания арифметики. И вот, внезапно столкнувшись с жестким деловым миром, Джеймс перестал видеть какую-либо пользу от коммерческой компании. Он, скорее, представлял себе бесплановую экономику - chi va piano va sano... Но если что и было нездоровым, так это финансы.

Джеймс организовал военные силы раджа, состоявшие поначалу из простого корпуса вооруженной полиции: форты и Резиденцию охраняли фортмены - прообраз рейнджеров. Эти три десятка человек набирались среди сыновей малайских или даякских вождей: лояльность их была сомнительна, но они гарантировали повиновение своих отцов. Близ основных рек также размещалось хорошо вооруженное ополчение. Даже скромная армия обходилась недешево.

— Это ужасно, - сказал Чарльз Адэйр Кримбл, - я повсюду вижу цифры баланса. Я вижу их на своих простынях, в своей тарелке, на дне своей tub и даже на небосводе.

— Уверяю вас, когда вы туда вознесетесь, все эти испытания запишут в ваш актив, - с безобразным легкомыслием ответил Маккензи.

Хассим приказал задушить Усопа. Это произошло совершенно естественно: после попытки нападения на Бруней Усоп был обращен в бегство Бедруддином и спрятался в укрытии, которое ошибочно счел безопасным.

После возвращения Хассима и его приближенных в воздухе запахло государственным переворотом. Убийство Усопа не только не успокоило умы, но и подлило масла в огонь. Вместо того чтобы проводить соглашательскую политику, переоценивший европейскую протекцию горе-дипломат Хассим открыто рвался к власти. Он заставил султана подкрепить его титул заранее назначенного наследника - раджи муды - титулом вице-султана, султана муды, и этот шаг настроил силы заговорщиков против целой ветви правящей фамилии. Втайне действовал и Макота, который старался не появляться на людях, но втихомолку давал советы Хашиму Джелалу и беззаветно преданному Хаджи Семану.

Омар Али теребил ноготь своего сверхкомплектного пальца. Его бедная голова шла кругом от тревог.

— Ты видишь, о султан, что англичанин занимается спекуляцией, считая ее законной, и препятствует береговому и речному каперству. Если оно исчезнет, кто же будет поставлять нам рабов, торговля которыми обеспечивает твои царские доходы? - Спросил Хаджи Семан.

— Ты видишь, о благородный отец, - вставил Хашим Джелал, - что впору уже пожалеть о заключенных с Джеймсом Бруком соглашениях.

— Просто не надо их придерживаться, ха-ха-ха!..

— Разумеется, султан, но ты же знаешь, что в твой дом часто заходят его союзники.

— Твоя слава, о благородный отец, мозолит злодеям глаза.

— Ха-ха-ха! Хорошо сказано - мозолит глаза!

— Злодеи непрестанно подстрекают к расправе над Праведником. Они не успокоятся до тех пор, пока не узурпируют его престол, не разрушат его жилище и не погубят его благородную жизнь...

— Ах... - Вздохнул идиот и принялся нервно грызть ногти.

— Злодей прячется в темноте, дабы нанести роковой удар, но солнце, рассеяв мрак, изобличит его заговор.

— Ах... заговор...

— О султан, ты не вправе отменить свое решение, только если в твоем дворце царит доверие, но это невозможно, пока дворец посещают твои завистники.

— Завистники, да-да-да-да... Кофе...

— Кофе, о благородный отец, пробуждает недоверие, а недоверие заставляет извлечь из ножен крис.

Бедруддин ужинал у Хассима, надевшего в тот вечер вышитый черными пальмами широкий плащ из золотистого сукна: на нем ярко выделялась каждая холодная и сияющая, как луна, жемчужина ожерелья. Бедруддин же был во фраке, сильно контрастировавшем с обстановкой.

— До нас доходят довольно тревожные слухи, но я склонен думать, что на сей раз речь идет лишь об одной из так часто плетущихся мелких интриг. Кроме того, разве у нас нет британской помощи? - сказал Хассим и выбросил в окно куриную косточку, которая с плеском упала в воду.

Два филиппинских раба с отрезанными языками разложили на циновке рулеты с дорадой в банановых листьях, черепашьи сатаи соус с кокосовым молоком и небольшую чашу самбала.

— Не знаю, что и думать, дорогой Хассим, но мы должны соблюдать осторожность, дабы не угодить в какую-нибудь ловушку.

— Не следует притягивать опасность, пытаясь изваять ее образ. Маловероятно, что Омар Али отважится на дворцовый переворот, если только он увидит английский флот.

— Ты же знаешь о состоянии султана, дорогой Хассим. Неужели ты думаешь, что он позволяет или запрещает что-либо по своей доброй воле? За него решают другие, и важно, чтобы мы их опередили.

— Но какое решение ты желаешь принять, Бедруддин, ведь мы не знаем точного характера угрозы - что если она иллюзорна?

Раб с отрезанным языком запустил домашней туфлей в промчавшуюся через всю комнату жирную крысу.

— Необдуманные действия способны разбудить силы, которые иначе пребывали бы в спячке, - продолжал Хассим. - Мудрость - враг всякой спешки.

— Быть может, нелишне усилить охрану?

— Быть может. Но торопиться некуда.

Воспользовавшись тем, что слуги убирали посуду, крыса вернулась и села на полу, отбрасывая в свете лампы огромную тень, резко обрезанную заключенным в окне квадратом ночного неба. Бедруддин тревожно, озадаченно вздохнул. Разумеется, нужно усилить охрану, но как можно быть уверенным в собственном войске?

Возвратившись к себе, он собрал в одной комнате свою лучшую наложницу, любимую сестру и пороховую бочку - весьма непривычное сочетание - препоручил их заботам слывшего храбрецом пажа Джаспара. В последующие два дня ничто как будто не желало оправдывать сей меры предосторожности. Однако ночью 31 декабря 1845 года, когда все уже спали, Омар Али согласился подать сигнал к резне. Нападение произвели единовременно.

С каналов донесся громкий шум, крики и бряцанье оружия, вспыхнули отблески фонарей и отсветы пламени, послышались мушкетные залпы и скрип выламываемых дверей. Вместе с несколькими слугами Бедруддин защищал свое жилище от множества нападающих с огнестрельным оружием. За пару минут его изрешетили пулями. Одна рука искромсана, все слуги - ранены либо убиты, но он сумел добраться до внутренних покоев и забаррикадировался. У него остался только Джаспар. Обе онемевшие под черными покровами Длинных волос женщины сидели рядом с пенгираном Бедруддином на циновке, куда Джаспар высыпал из бочонка порох.

— Отнеси Белому радже этот подаренный им перстень и скажи, что последние мои мысли были о нем - моем верном друге Бруке.

Бедруддин насилу сорвал кольцо с окровавленной фаланги своей размозженной руки.

— Беги быстрее!

Когда послышались шаги бегающих по дому врагов, Джаспар поднял одну половицу, скользнул вдоль сваи в воду и поплыл к маленькой лодке. Как только он взялся за весла, воздух содрогнулся от страшного взрыва, в небо взмыл сноп пламени, и в ночной реке отразились его большие оранжево-розовые конусы.

В тот же час атаковали Хассима, и, тяжело раненый, он сумел бежать на противоположный берег, где рассчитывал найти помощь. Султан укрылся в садовой беседке, вскоре был окружен и тщетно пытался вступить в переговоры, чтобы спасти себе жизнь: время, когда он мог ставить условия, безвозвратно ушло. Тогда он, подобно Бедруддину, решил, что лучше взорвать самого себя, нежели угодить в лапы врага, но как законченный неудачник жестоко просчитался. Черный от пороха и крови, наполовину взорванный, он еще нашел в себе силы застрелиться из пистолета - единственный решительный поступок этого нерешительного человека, - и в искрящемся апофеозе на него обрушилась вспыхнувшая беседка. Из четырнадцати братьев в резне уцелели лишь двое. Один остался калекой, другой сошел с ума. Шекспировские страсти на Борнео...

Кучинг отмечал Новый год регатами и скромной иллюминацией. В час ужина к Резиденции прибыло около шестидесяти вооруженных сарибасцев, а потом за головой Белого раджи приплыл размахивавший корзинкой кривоногий старик Линггир. Поблизости не было ни единого фортмена - все они обсуждали на берегу результаты регаты. К счастью, перед каждым своим действием Линггир подробно его описывал и объяснял, так что Джеймс успел послать за дату Бандаром[49] и дату Теманггонгом[50]. В Азии события обычно разворачиваются неторопливо, к тому же прибытия Линггира никто не ожидал. Для Джеймса и его спутников время тянулось медленно, пока старик жестикулировал, то и дело обрубая саблей верхушки банановых деревьев, пел и горланил перед своими воинами, топавшими ногами от нетерпения, и размахивал корзиной, словно ритмично отбивающий дробь барабанщик. Тем временем мало-помалу продвигавшийся вперед Линггир оказался внизу веранды. От раджи его отделяли всего несколько шагов. «Возможно, стрелки завершили полный оборот на циферблате, - подумал Джеймс. - Быть может, прежде чем я найду пистолет и полностью осознаю этот последний миг, пробьет мой смертный час. В таких случаях события развиваются либо слишком замедленно, либо слишком быстро. Мне бы хотелось подвести итог, хотелось бы...»

— Белый раджа, сейчас ты умрешь! Хватит мешкать! - крикнул Линггир, поставив на ступеньку желто-коричневую ногу.

Его резко прервал звук трубы: прибыли два дату с сотней человек. Как ни странно, старик смутился и, растратив весь свой воинственный пыл, пробурчал приказ об отступлении. Джеймс был еще более скован: эпизод завершился внезапно, и радже показалось, будто он только что проснулся. Спустившись к реке и сев с сообщниками в лодку, Линггир выкрикнул еще пару угроз и помахал своей нелепой корзинкой.

— Будем надеяться, что ужина не придется долго ждать, - сказал Джеймс, подмигнув хирургу, которого повергала в отчаяние любая пропущенная трапеза.

— Даже если мы скверно поужинаем, вероятно, Линггир поужинает еще хуже, - заверил Кримбл, а раджа послал за шампанским из своих запасов.

Но не все вылазки были столь же смехотворными, и начало года омрачилось набегами скрангских пиратов на прибрежные деревни. Джеймс злился и терял уверенность.

В апреле фрегат «Риск» совершал разведывательное плавание к Брунею. Севшее на мель судно ждало прилива, как вдруг наблюдатель сообщил о туземной лодке с зовущим на помощь человеком. Капитан Эджертон увидел в подзорную трубу юношу, который, управляя лодкой с изображением глаза на носу, явно пытался подплыть к фрегату. То был Джаспар. Когда его подняли на борт, он бросился к ногам Эджертона, умоляя повернуть назад: Белого раджу предали! Нужно немедленно вернуться в Кучинг. Пока снявшийся с мели фрегат шел к Сараваку, Джаспар рассказал все, что знал. В офицерской кают-компании, под качавшейся со скрипом лампой, он живописал перед ошеломленными англичанами ужасы резни и показал снятое Бедруддином со своей окровавленной руки кольцо.

Весть о государственном перевороте потрясла Джеймса до глубины души. Он корил себя за то, что не предотвратил драму, твердил, что ничто не предвещало измены Омара Али, и обвинял руководство Сетлментса, вопреки его совету, не оставившее наблюдательного судна. Джеймс настойчиво просил малаккское правительство прислать корабль, способный поддерживать порядок на побережье в ожидании решения сэра Томаса Кокрейна - командовавшего Дальневосточным флотом адмирала. Открытое нападение Брунея на Са-равак теоретически было возможно, и все знали, что султан отправил своих эмиссаров выведать, как ликвидировать Белого раджу. Эта новость, конечно, лила воду на его мельницу и оправдывала превентивное нападение, однако, согласно международному праву и брунейским условиям его применения, уничтожение Хассима и его сторонников являлось внутренним делом независимой страны. Такое положение вещей исключало всякое иностранное вмешательство - по крайней мере, по мнению сэра Томаса Кокрейна, человека весьма рассудительного. Со своей стороны, Джеймс настаивал, что мятежников следует проучить. В конце концов, стремившийся ничего не упустить и в то же время не торопиться Кокрейн согласился патрулировать берега Саравака. Сам он командовал флагманским судном «Аженкур» в сопровождении флота, к которому присоединился и «Роялист» раджи.

— Этой демонстрацией силы мы намерены прежде всего воспрепятствовать пропаганде Омара Али и потрясти умы, - пояснил адмирал и поднес к губам рюмку виски, из-за своей страшной близорукости не заметив утонувшего в ней таракана.

— У в... - начал было Джеймс, скромно показав на рюмку.

— Ваши агенты, мистер Брук, сообщили, что султан мобилизует союзников, но уверены ли вы...

— Простите, сэр, у вас...

— ...что их наблюдения обоснованны?

В ожидании ответа сэр Томас Кокрейн сделал еще один небольшой глоток, и, наткнувшись губами на инородное тело, схватил его пальцами, поднес к глазам и выбросил, а затем велел принести новую рюмку. Подумаешь, невидаль.

— Кроме того, - продолжал Джеймс, - Омар Али приказал своим подданным возвести серьезные укрепления. Мы также знаем, что артиллерия состоит из множества батарей - знаменитые брунейские пушки - и что на службе в армии сейчас числится более пяти тысяч человек.

Адмирал поднял рюмку к глазам, дабы убедиться, что туда не попал какой-нибудь мусор.

— Мы нанесем простой контрольный визит в устье реки Бруней.

«Если уж он почуял запах пороха, то на полпути не остановится», - подумал Джеймс. Он знал о бурном прошлом старого шотландца, который, уйдя из флота после какого-то скандала, сражался за независимость Бразилии и Греции. Вернувшись в британские военно-морские силы, он стал автором секретного военного плана по уничтожению вражеских флотов и береговой защите.

— По виду и не скажешь, что знать.

— А должно быть видно?.. Взять, к примеру, сэра Томаса: он ведь тоже из знати, а больше похож на школьного учителя, да вдобавок и выпить не дурак.

— То совсем другое дело. А по этим должно быть видно. Я встречал знать на Яве. Что твои куколки, говорю тебе... Этим не чета ...

Марсовый выплюнул табак, второй матрос ничего не ответил, и оба продолжили наблюдать за роскошно одетыми особами, что приближались к лодке с царскими знаками отличия, готовившейся пристать к «Аженкуру». В этот ранний час над брунейским рейдом, где стоял на якоре английский флот, веял теплый ветерок. Поднявшиеся на борт трое эмиссаров передали Джеймсу послание неграмотного султана. Мистер Брук не должен обращать внимания на слухи. Если он согласится нанести визит его высочеству, пусть приблизится лишь с двумя маленькими лодками: проходить мимо батарей не позволяется ни одному другому судну. Джеймс быстро и небрежно сложил письмо - так снимают кожуру с банана. Слишком грубая хитрость. Речь у трех «дворян» плебейская, а их происхождение выдают ногти. Эти переодетые домашние слуги поначалу горячо, но все же неуверенно отпирались. Хотя их и разоблачили, сам поступок оставался оскорбительным надувательством. Возмущенный сэр Томас решил подняться по реке вместе со всем своим флотом.

У первой же излучины эскадра оказалась зажатой между размещенными со стратегическим расчетом огромными батареями. Едва англичане приблизились на тысячу ярдов, по ним открыли огонь.

— Хорошие пушки, да никудышные артиллеристы, - со смехом сказал Джеймс.

Поскольку неприятель целился слишком высоко, все снаряды падали позади кораблей. Британские орудия отвечали гораздо точнее, на берег неожиданно высадились bluejackets и redcoats, и растерявшийся враг, оставив оружие, бежал. Сам же Хаджи Семан проявил упрямство. Он возвел вдоль реки батарею, которую считал непобедимой, и, как только флот приблизился, открыл огонь по большим колесным фрегатам.

Люди не слышали друг друга из-за грохота канонады и ничего не видели за тучами пороха и дыма. Казалось, море вскипело. Ядра нанесли ущерб английскому флоту, и крушение «Флегетона» было, пожалуй, эффектным: на плаву от него остался лишь разделенный на отсеки остов. Стоявший на палубе «Аженкура» властный близорукий адмирал управлял хаосом, решая все вопросы с уверенностью Юпитера. Время от времени матрос подливал ему спиртного, которое в просторечии зовется «сиропом». Находившийся на борту «Роялиста» Джеймс хмелел от сражения, но волновался за свой корабль: одежда порвалась, волосы слиплись от пота, однако он готов был на все. Тем не менее, продвигаясь сквозь шквал артиллерийской стрельбы, британские войска сломили сопротивление и захватили тридцать девять пушек. Девятнадцать из них были отлиты из латуни в Брунее, но попадались и крупные испанские бомбарды тридцатого и сорокового калибра - изобилующие барочными украшениями причудливые машины смерти.

Джеймса вполне устраивало, что султан нарушил свой долг: его преступления оправдывали отмену ежегодного налога. После долгого хныканья и переговоров Омару Али пришлось-таки публично покаяться. Он должен был пасть ниц на могилах своих жертв и - что гораздо щекотливее - продиктовать, а затем добровольно подписать письмо к ее величеству с извинениями за то, что осмелился открыть стрельбу по ее знамени. В Брунее остались два фрегата, и англичане предупредили, что дальнейшие взаимоотношения будут зависеть от поведения его высочества. После умело инсценированной угрозы новой британской атаки Омар Али, разумеется, стал сговорчивее. Он подтвердил права Джеймса Брука на Саравак и уступил ему горнопромышленную монополию на обширную территорию. Можно было предвидеть, что особого труда не составит и передача Лабуана. В итоге раджа записал дворцовый переворот в свой актив, и хотя убийство его союзников вначале, похоже, навредило его репутации, она с лихвой восстановилась после победы над Омаром Али. Теперь Белый раджа как никогда стремился закрепить в глазах британского правительства эту репутацию.

Дурманящий аромат ренклода и источаемый лугами запах юной подмышки возвещали о скором конце лета. Ивы уже роняли мечевидные листья, напоминавшие перья, на маленькие пагоды Виндзорского парка.

В окна гостиной для аудиенций вместе с пением дроздов лился зеленый свет, слегка припудривая большой ковер с Эсфирью, парящей под потолком, откуда отплывала к Храму Добродетелей Катарина Брагантская[52]; и отделывая светлой каймой скульптуры на большом столе, за которым сидела Виктория. Не в силах оторваться от государственных дел, королева пригласила некоторых своих министров в Виндзор, где царственное семейство проводило лето.

— Мистер Брук упорно добивается признания Саравака Великобританией, - грустно сказал лорд Пальмерстон, - но я ответил ему, что правительство не готово к такому решению.

Королева сделала неопределенный жест и вытаращилась на Пальмерстона.

— Мы всегда можем сослаться на то, что верховная власть Брунея над Сараваком мешает нам ратифицировать какую бы то ни было независимость, - предположил граф Грей.

Молодая женщина разглаживала складки своего бледно-серого тафтяного платья. Она всегда носила большие кольца, которые ей не шли, но притягивали взгляды, и, как у всех, кто много играет с собаками, кисти ее были расширены у запястий.

— Надо поразмыслить над тем, способно ли положительное решение уравновесить нидерландскую аннексию Бали...

«Как только это пришло ей в голову? - Подумал граф Грей. - Она беспрестанно нас удивляет. Никогда не знаешь, что она выкинет. Непонятно, беременна ли она или просто так выглядит».

— Ваше величество полагает, что под этим углом можно рассматривать и аннексию Лабуана?

— Тогда мне пришлось бы проникнуть в замыслы мистера Брука, хотя они часто кажутся неясными и противоречивыми.

— Предложив защиту от пиратства, британское правительство, очевидно, может потребовать взамен полную и окончательную власть и право собственности на остров Лабуан для вашего величества, наследников и преемников. Агент Джеймса Брука мистер Уайз утверждает, что каменноугольные месторождения Лабуана отодвинули бы на второй план предложенные султаном горнопромышленные концессии.

Королева вначале ничего не ответила, изучила несколько разбросанных на столе документов, а затем как бы про себя пробормотала:

— Главное для нас - ни в коем случае не выносить решения о положении раджа и мистера Брука... но при этом, естественно, продолжать защищать их позиции, несмотря на притязания Нидерландов.

Лорд Пальмерстон задумался. Его точеный рот, подбородок и горизонтально перерезанные уголками воротника седые бакенбарды свидетельствовали о решительном характере.

— А если пожаловать мистеру Бруку титул генерального консула при султане и независимых вождях Борнео? Разумеется, с ежегодным окладом. Тогда мы могли бы заставить его подписать гарантийный акт о территориальной целостности Брунея...

— ...которым султан и так распоряжается лишь с разрешения Великобритании, - без тени улыбки закончила королева. - Отличная идея, господин министр.

Лорд Пальмерстон поклонился.

— Мистер Уайз сообщил мне, что Джеймс Брук надеется в скором времени побывать в Англии.

Толстые щеки Виктории обвисли еще сильнее.

— Ясно... Видимо, чтобы пожать лавры. Это вполне естественно. Вы читали его книгу?

Джеймс передал Кеппелу свои дневники, которые вел долгие годы, и тот вызвался опубликовать отрывки из них в своем рассказе об экспедиции «Дидоны». Самому Джеймсу прекрасно удавалось излагать факты с субъективной точки зрения, зависевшей от настроения. Он их преуменьшал либо преувеличивал, и мысли нередко опережались Длинными строками. Опубликованный в 1846 году «Дневник» Джеймса Брука не оставил ни одного читателя безразличным или равнодушным. Одни считали раджу благородным паладином, а другие бледнели, представляя несущиеся по багровым от крови рекам обезглавленные тела и отрубленные головы.

В глубине души Пальмерстона интересовало, какого мнения о «Дневнике» Виктория. Позолоченного циферблата как раз прозвонивших четыре часов коснулся солнечный луч.

— Все, - сказала королева и встала, давая понять министрам, что аудиенция окончена.

Когда оба спускались по большой лестнице, граф Грей остановился под трофеями, словно придававшими его словам категоричности:

— Мистеру Бруку следовало бы знать, что настоящий джентльмен любой ценой избегает осложнений.

Пальмерстон покачал головой.

— Порой я думаю, что осложнения, наоборот, подпитывают мистера Брука: так из перегноя вырастают грибы.

24 декабря капитан Манди поднял над Лабуа-ном «Юнион-Джек». Омар Али не отказался бы от какого-нибудь вознаграждения, но ему холодно объяснили, что Лабуан - это цена за прощение королевы. Договор о передаче был короток и поразительно односторонен. Что касается султана, он был не в состоянии спорить: монарх не только понес наказание за то, что обстрелял знамена Виктории, но и страдал раком ротовой полости, придававшим ему крайне жуткий вид.