Мила Рудик и Чаша Лунного Света

— Так вот: для меня все это стало слишком хлопотно.

Мила услышала хриплый хрюкающий звук и, повернув голову, заметила отвратительно-приторную ухмылку на лице Степаныча. У него был такой вид, как будто бабушка удачно пошутила.

— Ты и так должна быть благодарна мне за все, что я для тебя сделала.

Мила рассеянно откусила кусочек сардельки, удивляясь про себя: как могло такое случиться, что бабушка, обращаясь к ней, произнесла явно больше трех слов, что было абсолютным рекордом. В растерянности она посмотрела сначала на ухмыляющуюся физиономию Степаныча, а потом на холодное и надменно вытянувшееся лицо бабушки, которая в этот момент сообщила:

— Так вот, я приняла решение — отправить тебя в детский дом. Степаныч отвезет тебя завтра рано утром, поэтому будь добра собрать в течение вечера свои вещи.

Кусок сардельки, который Мила только что проглотила, показался ей деревянной стружкой.

— В детский дом? — переспросила она, недоверчиво глядя на бабушку.

— И, пожалуйста, не спорь! Я так решила, — резко ответила бабушка и педантично вытерев рот салфеткой, встала из-за стола.

Торопливо стуча подошвами тяжелых старых туфель, в которых бабушка ходила дома, она вышла в гостиную и демонстративно закрыла дверь.

Мила посмотрела на тарелку, полную гречки, не зная, что с ней теперь делать.

Степаныч, набив полный рот каши и отставив в сторону пустую посуду, вытер рот тыльной стороной ладони и, со скрипом отодвигая стул, прохрипел:

— Завтра к девяти утра чтобы была готова. У меня и без тебя дел по горло, ясно?!

Когда он вышел из комнаты, Мила несколько минут сидела молча и даже боялась пошевелиться.

За тринадцать лет своей жизни в доме бабушки она не могла бы вспомнить и пяти счастливых минут. Не проходило ни дня без того, чтобы Степаныч не бросался на нее со злобными выпадами, а бабушка не демонстрировала по отношению к Миле наивысшее чувство брезгливости и неприязни. Но тем не менее слова «детский дом» прозвучали как гром среди ясного неба.

Что теперь с ней будет?

Мила глубоко вздохнула и, отодвинув от себя тарелку с гречневой кашей, пошла наверх собирать вещи.

Как это ни странно, но когда она закрыла за собой дверь, то просто-напросто застыла на месте. Ее комната на чердаке вдруг показалась ей очень одинокой и унылой, как будто каждая вещь прощалась с ней. Мила даже не знала, с чего начать, но, решив, что все-таки начать лучше с одежды, еще долго не могла сдвинуться с места.

Никогда в жизни ей не было так страшно.

* * *

Утром Мила проснулась оттого что солнечный луч упал ей на лицо и залил светом закрытые веки. Протерев глаза, Мила с опаской глянула в сторону стоящего у кровати маленького чемодана, в который она вчера вечером собрала вещи.

Оказывается, это не было плохим сном — ее на самом деле отправляют в детский дом. Мила всегда знала, что бабушка ее не любит, но никогда не могла подумать, что она попросту вышвырнет ее вон из своего дома.

Но это случилось, и она не может ничего изменить. Ведь ее не спрашивают.

Взглянув на будильник, Мила вдруг поняла, что проспала или почти проспала, потому что на часах было без десяти девять. Наспех одевшись и в последний раз бросив взгляд через окно на черепичную крышу, на которой она провела так много одиноких часов, Мила взяла чемодан и вышла из комнаты.

Она гадала, выйдет ли бабушка ее проводить, но пока Мила спускалась по лестнице и проходила через кухню и коридор в прихожую, бабушка так и не появилась.

Степаныч уже ждал ее на улице и, что удивительно, даже не разозлился из-за того, что она на несколько минут опоздала.

Мила села в «Запорожец» и положила чемоданчик себе на колени. Она даже не оглядывалась на дом, поскольку уже поняла, что бабушка не желает ее видеть. Скорее всего, она уже о ней забыла. Миле даже не жаль было расставаться с домом, в котором она прожила тринадцать лет. Раз уж ее выгоняют — она не покажет, что это хоть сколько-нибудь ее расстроило. Хотя будущее ее пугало.

Степаныч забрался в машину, завел двигатель, и «Запорожец», кряхтя и ворча, выехал за ворота.

Какое-то время в машине стояла тишина. Желтый «Запорожец» проехал старую дорогу, засыпанную мелким гравием и с обеих сторон окруженную маленькими домиками, и выехал на широкую улицу с магазинами и торговыми центрами. Степаныч включил радио, и Мила услышала звонкий женский голос, который произносил слова так быстро, как будто их выплевывал:

«И снова в нашем городе очередное дорожное происшествие. В самом центре города столпотворение машин. Виной всему пожилой водитель: его так называемое средство передвижения — старый мотоцикл с коляской — в разобранном виде лежит посреди дороги и преграждает движение транспорту. Самым неприятным является тот факт, что престарелый гражданин, по всей видимости, глухой и немой, что очень усложняет положение. Все попытки с ним объясниться, дабы освободить дорогу, пока безуспешны…

Что ж, надо заметить, пробки стали неотъемлемой частью нашей жизни…»

— Каких только олухов не сажают за руль, — проворчал Степаныч.

— Он же старый и к тому же глухой. Ему просто нужно помочь, — поспешно произнесла Мила и тут же об этом пожалела.

Степаныч грозно хмыкнул.

— А что это ты со мной споришь? В моей машине со мной никто не спорит. Тут я хозяин.

Мила от обиды хотела добавить, что быть хозяином такой рухляди в его, прямо сказать, немолодом возрасте — это, конечно же, великое достижение, но, приложив все усилия, заставила себя держать рот на замке.

Но Степанычу, наоборот, вдруг захотелось поговорить.

— Я бы на твоем месте о себе думал, а не о всяких старикашках увечных.

На его лице мелькнуло какое-то хитрое выражение. Миле это не понравилось.

— А то больно часто с тобой всякие несчастья приключаются, — продолжал он, и глаза у него не по-доброму заблестели.

Мила и сама все это знала и не понимала, зачем он ей об этом говорит.

— Правда, везет тебе почему-то, и все как-то удачно заканчивается, — сощурился он, глядя на дорогу. Но Миле показалось, что дело было не в дороге, а в том, что собственные слова ему не понравились. Он даже как-то с досадой это сказал.

— Если на кого другого грузовик бы ехал, так уж непременно бы задавил. А коли канат перерезать, то кто с него упадет, как пить дать — расшибется, — в этот момент лицо у него стало озадаченное, и Степаныч нахмурился, словно не мог чего-то понять. Он хмыкнул и пожал плечами: — А что «чертово колесо» остановилось — так тут вообще странная штука. Не должно было оно остановиться — это было не по плану.

Мила, до этого слушая с непониманием, вдруг подскочила на месте. Во-первых, ей не понравилось слово «перерезать»: она ведь считала, что канат оборвался. А во-вторых…

— А… — неуверенно она открыла рот, — какой план?

— Да план-то был простой. — Степаныч ухмыльнулся, и вялый подбородок почти исчез, сливаясь с шеей.

В этот момент его лицо показалось Миле таким уродливым как никогда.

— Простой был план… — повторил он медленно, и Мила вдруг начала догадываться. — Мы его вместе придумали: я и один мой давний товарищ.

Внезапно машина остановилась в большом заторе, а как раз впереди, по-видимому, и находился тот самый перегородивший дорогу мотоцикл с коляской, о чем передавали недавно по радио. Мельком глянув на снующих мимо пешеходов, Мила захотела к ним присоединиться: в машине стало как-то слишком неуютно, и Мила поняла, что ей страшно. Неужели все, что с ней происходило, было вовсе не случайно? И это все Степаныч подстроил? Но зачем?!

— Этот мой товарищ теперь как раз работает в том детдоме, куда я тебя везу. Он такой длинный, худой и при любой погоде в сером пальто ходит. Ни летом, ни зимой не снимает. Да ты его видала! Он этой весной билетером на аттракционах работал, — Степаныч с явной угрозой многозначительно глянул на Милу и добавил: — На колесе обозрения. А теперь вот в детский дом устроился — дворником. А в детдомах дети без призору шатаются, и случается с ними разное намного чаще.

Пока Степаныч говорил, Мила все поглядывала на арку в старом здании, ведущую в переулок, и странная, отчаянная мысль вертелась у нее в голове. А следующие слова нагнали на Милу такой страх, что внутри у нее все похолодело.

— Ну ничего, мой приятель — тот, что в сером пальто ходит, — хорошенько за тобой присмотрит. Хотя, конечно, всякое может случиться: детдомовские беспризорники часто без вести пропадают. Ищут их, ищут… Да кто ж их найдет?

И в этот момент Мила решилась. Сжав в руке свой маленький чемоданчик, она, не раздумывая, повернула ручку и, открыв дверцу, выскочила наружу. Гудки автомобилей оглушили ее, но Мила не обращала на них внимания. Не оглядываясь, она бросилась к подворотне и побежала во внутренние дворы. Миновав старое полуразрушенное здание, она услышала топот. Кто-то кричал ей вслед. Обернувшись, Мила увидела Степаныча. Криво переставляя ноги, он нагонял ее и громко ругался.

— Стой! Стой, проклятая девчонка! Ну я тебе покажу!

Мила не послушалась, а вместо этого побежала дальше.

Она ни за что не поедет в детдом! НИ ЗА ЧТО НА СВЕТЕ!

Впереди была стройка, тоже судя по всему заброшенная, а с другой стороны — старое двухэтажное здание с запасной лестницей, спускающейся со второго этажа и ведущей во внутренний двор.

Мила добежала до стройки и уже хотела нырнуть в проем забора, где отсутствовала одна доска, как кто-то крепко схватил ее за руку, причиняя боль.

— Попалась! Мерзкая девчонка! — задыхаясь после пробежки, воскликнул Степаныч. — Сбежать хотела? Да от меня не убежишь!

— Отпустите! — кричала Мила, пытаясь вырваться. — Отпустите меня! Не поеду я ни в какой детдом!

— Поедешь-поедешь… — приговаривал Степаныч, волоча за собой упирающуюся Милу. — Как миленькая поедешь.

Мила отчаянно повисла у него на руке, сопротивляясь изо всех сил. Степаныч тащил ее мимо железной лестницы назад к машине, а Мила озиралась по сторонам в поисках помощи. Наверху лестницы она заметила большой мусорный бак на широкой решетке и очень пожалела, что некому ей помочь, например, столкнуть этот бак прямо на голову Степанычу.

В конце концов она сделала единственное, что ей пришло на ум: наклонилась и изо всех сил укусила своего мучителя за руку.

Степаныч завыл от боли и даже подпрыгнул, одновременно выпустив Милу.

Мила отбежала подальше. Степаныч быстро пришел в себя и теперь просто лопался от ярости, буравя Милу злобным взглядом.

— Ну все! Хватит! Сейчас ты у меня получишь, негодная девчонка!

Мила смотрела, как Степаныч угрожающе закатывает рукава, видимо, для того чтобы хорошенько ее вздуть. При бабушке он никогда не осмеливался лупить Милу и вот теперь наверняка решил наверстать упущенное.

И в этот миг Мила услышала какой-то странный поскрипывающий звук где-то вверху. Она подняла голову и ахнула от удивления: мусорный бак на вершине лестницы угрожающе раскачивался. Миле даже показалось, что он осознанно это делал, сам по себе, с очевидным намерением свалиться вниз.

Мила опустила глаза на Степаныча, не в состоянии решить: стоит ли его предупреждать о том, что происходит у него прямо над головой.

В этот момент Степаныч сделал шаг в ее сторону, грозя ей кулаком.

— Ну ты допрыгалась! — процедил он с яростью.

И тут же раздался ужасный скрип, потом свист, и Степаныч в один миг исчез под большим металлическим баком для мусора.

Сначала Мила боялась пошевелиться. Из бака не было слышно ни единого звука. Мила даже испугалась. Она шагнула в сторону бака, чтобы проверить, но вдруг осознала — ОНА СВОБОДНА!

Мила посмотрела по сторонам в поисках того, кто сбросил вниз мусорный бак, и в ту же секунду даже думать забыла и о Степаныче, и о своем побеге.

В воздухе прямо над нею кружила… СТУПА!

Глава 3

Акулина и К°

Это была самая настоящая ступа, а внутри нее находилась женщина. Ее волнистые каштановые волосы были собраны в конский хвост на самой макушке и весело развевались в воздухе, словно с помощью этого хвоста его хозяйка управляла полетом.

Пока Мила стояла с раскрытым ртом, ступа с женщиной аккуратно приземлилась в нескольких шагах от нее. Распахнулась маленькая дверца, прямо как в автомобиле, и женщина вышла из ступы. Она была в светло-синих джинсах, потертых во многих местах, и в черной рубашке с закатанными на мужской манер рукавами.

— Что за люди! — возмутилась она, словно разговаривая с самой собой. — Ну чего, скажите на милость, нормальным работающим гражданам средь бела дня пялиться на небо? По-моему, один такой ротозей меня заметил. Это все-таки неприятность, придется к нему подослать Прозорыча.

Она подняла глаза и увидела Милу. Наклонив голову, женщина глянула на девочку с пристальным вниманием и часто закивала, как будто отнеслась одобрительно к увиденному.

— Ну, здравствуй, Мила, — с улыбкой сказала она.

— Здравствуйте, — выдохнула Мила, а ее глаза почему-то начали округляться еще сильнее.

— А я — Акулина, — представилась женщина. — Акулина Варивода.

Мусорный бак зашевелился, и оттуда послышалось неразборчивое мычание. Это было хорошо, потому что означало, что Степаныч вовсе не умер от удара по голове. Иначе он был бы не в состоянии мычать.

Акулина задумчиво посмотрела на перевернутый бак и рассыпанные вокруг него отходы, включая пустые стаканчики из-под йогурта, банановую кожуру и блестящие пакеты от чипсов, а потом махнула на него рукой и снова повернулась к Миле.

— Пусть посидит еще. Ему это не повредит. Ты как считаешь?

Мила растерялась, когда поняла, что Акулина интересуется ее мнением. Но вместо того чтобы ответить — так как в голове у нее все перепуталось, — спросила о другом:

— А кто такой Прозорыч?

Акулина опять махнула рукой, но в этот раз в направлении проспекта.

— Про глухого и немого старика на мотоцикле с коляской слышала?

Мила кивнула.

— Угу.

— Вот это он и есть — Прозор Прозорыч. Это ведь он порубку устроил, чтобы вас где-нибудь здесь задержать.

Мила подумала, что ей послышалось.

— Что устроил?

— До-рож-ну-ю по-руб-ку, — по слогам повторила Акулина.

Мила какое-то время пыталась представить себе «дорожную порубку», но отчего-то в голове всплывали картинки одна хуже другой — настоящий фильм ужасов. Она уже было решила, что произошло что-то жуткое, когда ее наконец осенило, что «дорожная порубка» — это не что иное, как «дорожная пробка».

— Пробку? — воскликнула она. — Дорожную пробку!

— Ну да, да — пробку, — закивала нетерпеливо Акулина. — Хотя я и не понимаю, как обычной пробкой, которой затыкают склянки и пузырьки, можно остановить это полоумное шествие железа.

Склянки? Пузырьки? Женщина, которая летает на ступе и не отличает пробку от порубки, казалась очень подозрительной. Мила не знала, стоит ли ей бояться этой женщины, но на всякий случай спросила:

— А вы что, меня знаете?

— Одну секунду, — Акулина опустила руку в нагрудный карман и извлекла оттуда сложенный лист бумаги. Развернув его, Акулина прочла: