Дело Варнавинского маньяка

— Значит, вы этим утешились и ничего не предпринимаете?

— А что я могу? — рассердился Щукин. — Явиться на кузницу к Снеткову и ждать, пока Челдон соизволит открутить мне там башку? Он же не дурак, где жрет — не свинячит! У нас тут тихо. Живи, ребята, пока Москва не проведала! Катаются в Кострому, в Нижний, кого-то там режут и сюда возвертаются. Раз видали Челдона в селе Богородском, он жил три дня на постоялом дворе Варзаева. А где главная его квартера — никто не скажет. Потому, все его боятся, как огня, слова ни из кого не вытянешь. Господин исправник и так и сяк рядил и решил не связываться. Их шесть горлорезов — они сами кого хошь укатают! Послали рапорт вице-губернатору и успокоились.

— Ладно. Как вы думаете, Иван Иваныч, может Челдон иметь отношение к нашим убийствам?

— Сам — ни в коем случае. Зачем ему? Челдон не маниак, а грабитель. Только лаванду[35] свою палить без пользы…

— А кто-нибудь из его банды?

— Вроде бы и им это не с руки, но кто ж их знает? Я имею только две клички: Вовка Говяш и какой-то Брынь. Еще Ванька Перекрестов, у того хоть приметы есть. Более ничего о составе банды не знаю. Говорю же: боятся все их очень. Ни один освед не скажет.

— Ну, давайте о двух других жертвах.

— Вторая — крестьянская дочь одиннадцати лет, семья проживает на Солдатской. Нашли в том же овраге 28 августа того же года. Опять никаких свидетелей. Третий — крестьянский тоже сын, из проживающих при кузнях в учениках. Двенадцати годов. Обнаружен под Красницким мостом в мае прошлого года. Обе жертвы задушены, выломаны пальцы, вырваны волосы.

— Глаза?

— Глаза целы.

— Иван Иваныч, — Лыков сдвинул брови, посмотрел на сыскного надзирателя с надеждой. — Вы тут все и всех знаете. Дайте мне какую зацепку! По-вашему, наиболее вероятны чужие: беглые или дезертиры, которых по деревням укрывают старообрядцы. Так?

— Да. И это подтверждается тем, что нападения происходят только летом. Ни одного нет зимой!

— Вторые подозреваемые — это люди Челдона, но эта версия менее правдоподобна. Так?

— Именно так. А были бы наши местные, я бы их давно уже сыскал. Не стану зря хвалиться, но наших насквозь всех вижу… Это кто-то из пришлых.

На этом разговор завершился. Договорились напоследок, что Щукин будет сообщать Лыкову обо всех происшествиях в уезде, и Алексей отправился искать городского пристава Поливанова.

Тот обнаружился в своем кабинете, соседнем с апартаментом исправника, за сочинением какой-то бумаги. Среднего роста, кудрявый, черноволосый и, в тон Бекорюкову, тоже гладко выбритый.

— Здравствуйте, господин Лыков, — сказал пристав, вставая и откладывая бумагу. — Ух, как она мне надоела! Давайте знакомиться. Поручик Поливанов Николай Орестович. Я вас жду. Нарочно запустил вперед себя Щукина в надежде, что после разговора с ним у вас может и не остаться ко мне никаких вопросов, хе-хе…

— Лыков Алексей Николаевич, коллежский асессор. Вы поступили мудро: Иван Иваныч практически полностью удовлетворил мое любопытство. И вообще произвел впечатление человека на своем месте. Давно он у вас служит?

— Как с войны пришел. Среди нас, помещиков-начальников, он, сказать по правде, наиболее сведующий человек.

— Щукин подозревает в совершении всех трех детских убийств неизвестное постороннее лицо. Бродяга, дезертир, беглый преступник — одиночка с маниакальными наклонностями. Никто из местных, по его словам, в подозреваемые не годится. Вы согласны с этим утверждением?

— Согласен. Поверьте, Алексей Николаевич, мы тут уже все головы себе сломали над таким ребусом. Губернское начальство рвет и мечет, полицейские отчеты хуже некуда. А вы же знаете, что у нас ради красивой отчетности на все пойдут. А тут еще и нераскрытое покушение на убийство! Правду сказал Галактион Романович, что ваш управляющий пытался самостоятельно выследить маньяка?

— Правду.

— Значит, он напал на след. Мы обязаны допросить его как можно скорее! Возможны новые улики!

— Вы, конечно, обязаны это сделать, но, увы, не узнаете никаких дополнительных улик. Как и я не узнал. Видимо, Ян Францевич своими расспросами насторожил злодея. Ткнул наугад, сам не поняв, куда, и тот принял презервативную меру. Скажите лучше, почему вы так бездейственны? Даже шайку горчишников, и ту не прижмете!

— Вани Модного? Отца его жалеем. Почтенный человек, много жертвует. Когда девку изнасиловали, он городское училище новой жестью покрыл. А когда баня сгорела, купил городской пожарной команде английскую машину. Ну, засадим мы его придурка-сына в арестный дом. А к зиме надо в больнице печи перекладывать. В земстве-то денег нет. Опять пойдем Селиванову кланяться. Что он нам тогда ответит? То-то…

— А если это все же их рук дело?

— Что вы! Таких чудес не бывает. Щенки они. Чтобы три христианские души погубить, характер нужен. Да и агентура не подтверждает. У нас кабатчик плесом бьет[36], да в самой шайке еще освед. Все их проделки на виду. Не они.

— А банда Челдона?

— Это не ко мне! — радостно ответил Поливанов. — Я только за город отвечаю, а банда где-то в уезде.

На этом первая беседа закончилась. Пора было обедать, да и следовало записать услышанное. Лыков вернулся домой, запротоколировал сегодняшние разговоры и начал их обдумывать. Беглые и дезертиры в раскольничьих деревнях… Самый непроницаемый слой. Агентуру среди крестьян еще никому не удавалось завести. Селяне ненавидят всех бар, всех городских, всю власть и особенно полицию. Ничего не скажут! Но и тут можно было кое-что предпринять. Кабатчики и содержатели постоялых дворов — это другой материал. Все они скупают краденое, селят без паспортов, прячут похищенных лошадей и служат подводчиками местному ворью. Прижать их полиции вполне по силам: не станут сотрудничать — лишатся патента. Но Бекорюков и этого не сделал. Почему? Н-да… Самому попробовать потолкаться в ближних деревнях? Он тут человек новый, никому не известный. Подумать!

Далее. Хулиганов надо разогнать. Не хватало еще, чтобы Варенька с детьми столкнулись с ними на улице. Тоже подумать, как. Двадцать щенков, но при ножах — не такая легкая добыча. Пырнут сдуру, не приведи Господь. Надо как-нибудь по-хитрому.

Теперь банда Челдона. Эти самые опасные! Шесть или семь отчаянных, на которых столько крови, что не счесть. Если они вдруг решат сделать налет на Нефедьевку, что противопоставят им повар с конюхом? Нет, их нужно раскассировать в первую очередь.

Сделав силовую гимнастику и пообедав, Алексей отправился к судебному следователю. Распил с ним бутылочку цимлянского и внимательно изучил три предоставленные папки. Ни в одной не удалось обнаружить никаких новых подсказок. Промелькнула в рапорте исправника фамилия секретного осведомителя из шайки Вани Модного — на всякий случай Алексей ее запомнил. Еще его внимание привлекла фраза из протокола опроса жителей улицы Чернотропой, откуда пропал первый ребенок. Цеховой Кутьин на вопрос пристава, видел ли он, с кем уходила девочка, ответил: «В этот раз не видал». И все… Полиция не заинтересовалась разъяснить, что имел в виду цеховой, а сам он промолчал. Надо бы повидаться с этим Кутьиным, подумал сыщик. На вопрос же следователя о пользе просмотра ответил:

— Пусто. Все это мне уже рассказал Щукин. Но все равно спасибо!

Допили цимлянское, и Алексей ушел. Наступили сумерки. Возвращаясь к себе, коллежский асессор не увидел, но почувствовал слежку. На пустынных улицах крохотного уездного городка полноценное ведение объекта невозможно. Все видно за версту! Тем не менее кто-то упорно шел по пятам Лыкова, ловко укрываясь в подворотнях. Атаковать его сыщик не решился и поспешил скорее домой. Задвинул дверь на засов, велел прислуге закрыть ставни и даже запер выход в сад. В самой усадьбе Лыкова ожидал сюрприз: из дачи, под конвоем верного Окунькова, приехала Варенька и привезла с собой Николку. Тот успел где-то простудиться и сильно кашлял. Утром супруга предполагала вызвать доктора.

И обрадовавшись, и расстроившись одновременно, муж и отец скоротал вечер с домашними. Спать он лег поздно: долго сидел в кабинете, чертил на бумаге стрелки и писал напротив них фамилии. Ничего особо умного в голову не приходило. Эх, Павла Афанасьевича бы сейчас сюда! Он бы в два счета все разгадал. А коллежский асессор здоров, как бык, вот только на темечко слабоват… Благово на германских водах, хитроумный Титус чуть жив; придется думать самому. Скорее бы уж прибыл Петр Форосков и помог копнуть уголовную среду.

Еще у Лыкова не шел из головы сыскной надзиратель Щукин. Командир отделения разведки… Вон как подошел к Алексею сзади: ни дверь, ни половица не скрипнули. Мог точно так же и к Яну подобраться. Вот только зачем? И сколько вообще в Варнавине бывших пластунов? Это в Темир-Хан-Шуре их целый батальон, а здесь? Хотя покушаться на Титуса мог и кто-то из гайменников Челдона. Да и среди беглых немало найдется умельцев бить ножом точно под лопатку. А есть еще охотники-промысловики, привыкшие подкрадываться к зверю; в лесном уезде таковых, наверное, не один человек…

Еще какая-то неясная мысль тревожила Алексея и не давала ему уснуть. Что-то было не то в нападении на Якова. Что-то неизвестный пока головорез должен был непременно сделать, но не сделал. Что?

10. Расследование начинается

Ответ на этот вопрос пришел к Алексею утром. Он лежал в кровати и ласково перебирал Варенькины волосы, как вдруг вскочил в одно мгновенье на ноги.

— Что случилось, Леша? — опешила Варвара Александровна.

— Я понял. Одно обстоятельство мучало… Теперь я понял!

— Какое обстоятельство?

— Не обращай внимания и не волнуйся. Это я так веду расследование. Мне нужно срочно повидать Яшу.

Наскоро умывшись и даже не попив чаю, Лыков побежал в земскую больницу. Титус уже не спал и выглядел много лучше, нежели вчера.

Плотно закрыв дверь в палату, Алексей подсел к другу и сказал вполголоса:

— Извини, я налетом, без гостинцев. Весь вечер голову ломал: что-то в покушении на тебя не сходилось. А утром понял. Скажи, этот тип шарил по твоим карманам после того, как нанес удар?

— М… — Титус на секунду прикрыл глаза. — Я сразу потерял сознание, но не надолго. Очнулся: лежу на животе… И кровь со спины сочится… Слышу удаляющиеся шаги, тихие-тихие. Хочу повернуться, чтобы разглядеть его, но вовремя соображаю, что он это заметит, вернется и добьет. И опять теряю сознание.

— Ага. Если бы он тебя обыскивал, то ты лежал бы на спине, а не на животе. Как бы иначе он залез во внутренние карманы сюртука?

— Да, логично.

— Но нападавший этого не сделал. Ударил, как он полагал, точно в сердце, постоял немного, убедился, что ты не шевелишься, и ушел. Тогда вопрос: а почему он не забрал собственную записку, которой приманивал тебя к казарме? Ведь это же улика!

— Автор записки пришел не сам, а нанял громилу.

— Да, но в записке тебе велено было явиться с двадцатью рублями. Ты можешь представить громилу, который знает, что при жертве есть такие деньги, и удержится забрать их? Даже если ему строго-настрого накажут тут же уходить и ничего не трогать, он не уйдет с пустыми руками. Опять же часы, бумажник, может быть, и паспорт. А?

— Согласен. Таких громил не бывает.

— Вывод. Или покушавшийся действительно был подослан автором записки, но не знал ее содержания и даже то, что она вообще была. Писавший сам хотел забрать ее с твоего трупа после ухода убийцы. Но ему помешал Рукавицын-младший.

— Или?

— Или напал на тебя кто-то другой. Никак не связанный с автором записки.

— Кто же этот человек? И что, он шел эдак вечерком вдоль казарм, увидал меня и подумал: дай-ка ударю да убегу. Так, что ли? Глупость.

— Сыскной надзиратель Щукин считает, что убийца детей не из местных. Беглый или дезертир из тех, что прячутся по деревням у раскольников. А еще где-то в уезде скрывается банда Челдона. Помнишь такого? Гаврила Челдон, который мезенский. Возможно, маньяк — кто-то из его горлорезов.

— Трудно в это поверить. Зачем профессиональным преступникам идти на такое, полицию будоражить?

— Чего в жизни ни бывает. Если это маньяк, то он сам собой не владеет.

— Зато Челдон хорошо владеет! Он маньяка в два счета вычислил бы и сам бы его на нож поставил. Лаванду гробить!

— Ну, значит, остается первая версия. Автор записки стоял поблизости и ждал. Если бы не этот юноша… Кстати, о Рукавицыне-старшем. Ты не будешь против, если я возьму его на службу помощником управляющего? Пока ты лечишься, он станет исполнять твои обязанности, а по выздоровлении останется при тебе.

— Леха, я только «за». Как раз сейчас лежал и думал, кого бы тебе предложить, чтобы дело не стояло. Евлампий Рафаилович лучший кандидат. Самый честный из здешних съемщиков, потому никак и не разбогатеет. О таких в народе говорят: гол, да исправен. А уж после того, что сделал для меня его сын…

— Вот и договорились. Лечись, отдыхай. А я побежал дальше!

Довольный согласием Титуса, Лыков отправился искать Евлампия Рафаиловича. Тот жил в пригородной деревне Коленово, почти на берегу Ветлуги. Расспрашивая редких прохожих, сыщик добрался до нужного места, но Рукавицына дома не оказалось.

— И-и, барин, — сказала его жена, опрятная и приветливая женщина, — хозяин мой еще в пять часов ушел по делам. И раньше девяти не вернется. Так, почитай, уж тридцать лет. Может, передать чего?

— А Тимофей дома?

Хозяйка даже обиделась:

— Он что, лодырь у нас, что ли, дома-то сидеть? При отце, ремеслу обучается.

— Где же мне вашего мужа искать?

— Он мне не докладывает, но сегодня по случаю знаю. Под стрелкой он должон быть. Купцу Зюзину подрядился беляну сладить.

— Спасибо!

Поймав на дороге телегу, Лыков за пятак доехал до устья Красницы. Неподалеку, возле ближнего из трех оврагов стрелки, из воды подымался остов среднего размера беляны. Два десятка мужиков копошились вокруг, выкладывая из бревен корпус. Евлампий Рафаилович стоял по пояс в воде с топором в руках и руководил работами:

— Пахом, колоти в распор, покуда не заклинит. Так! Хорош! Теперь клади новую связь. Токо комель сперва обтеши, а то не войдет.

Увидев на берегу Лыкова, он обрадовался.

— Приветствую! Не ко мне ли, Лексей Николаич?

— К вам. Разговор имею.

Рукавицын сунул топор за пояс, зычно крикнул:

— Ребяты, перекур!

Вышел из воды мокрый, обсыпанный щепой, подошел к Лыкову и приподнял картуз.

— Я не вовремя, Евлампий Рафаилыч?

— Маненько не ко времени, но ежли быстро… Вода в реке спадает — могем не успеть спустить…

— Я постараюсь покороче. Слышали, что с моим управляющим случилось?

— Слыхал. — Рукавицын снял шапку и перекрестился. — Како лихо в городе творится; николи такого не было… Дай Бог выздоровления Якову Францевичу! Как он?

— Выживет и даже выздоровеет. Но до осени проведет в больнице. А в Нефедьевке дела стоят, делать их некому. Не желаете ли пока заступить на его место? Временно, до выздоровления господина Титуса. А когда он вернется, останетесь при нем в помощниках.

Съемщик стоял, видимо ошарашенный предложением, и растерянно теребил бороду.

— Евлампий Рафаилович! Чего молчите?

— Боязно… — проговорил, наконец, Рукавицын. — Ведь я простой мужик. Така ответственность… А ну не справлюсь? Мы эдаких делов никогда не вели, сноровки не имеем.

— Да ведь не боги горшки обжигают! Лесные дела хорошо вам знакомы, а они самые главные. Нововведения навроде паркетного завода можно пока и отложить. В прочих вопросах согласовывайте со мной, я здесь не меньше двух месяцев проживу. Ну и к Якову Францевичу всегда можно прийти в больницу. А осенью он и сам уже в права вернется.

Но съемщик с сомнением качал головой:

— Ой, беда… Грехи наши… Не по Сеньке шапка!

— Насчет жалованья, может быть, желаете узнать?

— Лексей Николаич, при чем тута жалованье? Если я в себе куражу не чувствываю. Эдакий скачок: из грязи да в князи! Помощник управляющего лучшего в уезде имения — простой мужик. Эдак рази делается? А ну как я вас подведу? Со стыда же хоть топись!

— А ну как не подведете? Скачок же — дело хорошее. А вы всю жизнь честным трудом право на него зарабатывали. Кого ни спросишь, все об вас одно говорят: порядочный человек. Да это ведь самое главное! Посмотрите на себя: вам шестой десяток, а вы по пояс в воде с топором бегаете. А как здоровья не станет? Здесь же другая жизнь, другой размах. Я ведь вас не воровать зову, а трудиться. Делать то, чем вы всю жизнь занимаетесь.

— Да, воровать мы не справимся… — пробормотал польщенный съемщик. — Вот соблазн-то… Перелома всей жизни. А и то: откажусь сейчас, буду до старости козлом скакать. А она уж не за горам. Туго так-то: что ни хвать, то ерш, то еж… Вы вот что, Лексей Николаич. Дайте мне подумать и с Матреной моей посоветоваться. Она у меня баба умная, живем мы тридцать лет ладно, я без нее важного ничего не решаю. Можно я к вам вечером зайду?

— Нет, вечером меня допоздна дома не будет. Днем сумеете? Где и когда вам удобнее?

— А, напримерно, в двенадцать в чайной Белянцова годится?

— Где это?

— На Полукруглой, возле угла с Набережной. Чистое место.