Помоги проекту - поделись книгой:
M. Louis Blanc: „Deux mots seulement. (Profond silence). La république que nous avons proclamée va triompher dans tous les points de l\'Europe.
Je viens d\'apprendre de mon honorable collègue M. Lamartine, ministre des affaires étrangères, qui vient d\'en recevoir la nouvelle, que l\'Autriche est en révolution. (Explosion d\'applaudissements. – Cris de joie).
L\'Autriche est si bien en révolution, que Metternich est en fuite". (Immense enthousiasme. Cris: Vive la république universelle)» [88] .
Перейдем прямо к необычайному частному заседанию комиссии {59} в присутствии созванных [известных экономистов] поверенных от работников и от патронов, бывшему 20 марта и наделавшему много шума в индустриальном, политическом и научном мире. В нем также заседали многие знаменитости социальной мысли: Видаль, Туссенель, Пеккер {60} и один из либеральных экономистов – Воловский {61} , призванный в него как наименее жестокий враг социализма, чем он [оказал] почел за нужное оказать себя в недавнем заседании общества «le libre échange» [89] .
Заседание открылось проектом Луи Блана о составлении государственных мастерских. Он заметил, что фабриканты закрывают ныне свои фабрики, взывая: общество распадается, рабочие бегут из фабрик, требуя новых условий труда. Что делать? Государство завладевает упраздняющимися фабриками посредством известного выкупа и само открывает их для работников на праве ассоциаций и на следующих условиях. Касательно задельной платы: она может быть равной для всех и неравной. [Государство нынешнее] Правительство наклонно к абсолютно равной плате, но предоставляет это решить самим работникам. Возразят: при равной плате нет соревнования. Это значит не понимать или отчаиваться в достоинстве человека. Совесть разве не ревнует отличиться единственно из чести. Разве не может быть в мастерских, как в армии: le point d\'honneur du travail [90] . Наконец, есть средства принуждения к честной и посильной работе: qu\'on plante dans chaque atelier un poteau avec cette inscription: dans une association de frères qui travaillent, tout paresseux est un voleur. [91]
Это неслыханная теория задельной платы разразилась над Францией как гром и подавила все умы.
Далее Луи Блан переходит к подробностям устройства такого государственного, общинного atelier [92] . Распределение выручки, следующее после задельной платы: 1) одна четверть отлагается для заплаты старому владельцу, 2) одна четверть для вспомоществования старикам и детям и пр., 3) одна четверть для раздела между всеми участниками, 4) одна четверть для вспомоществования государственным мастерским, не имеющим работы. [Эту одну образцовую мастерскую можно распространить на каждую отдельную ветвь.] Можно приложить такие мастерские к одной ветви промышленности: для этого стоит только определить, во что обходится [чистый барыш] доход этой ветви, его произведения, назначить легкий барыш, и цены уже будут одинаковы, без конкуренции и соперничества мастерских. Можно, наконец, приложить их ко всей промышленности вообще, для этого стоит определить только ценность каждой, работать на этом основании и страждущим ветвям делать пособие (3 и 4 %) из отложенных сумм в других ветвях. Будет всеобщая ответственность, solidarité [93] всех, будет, таким образом, работа верная и неоспоримая для всех, и все это под одним начальником, назначенным от государства, который будет знать [все] требования на каждую индустрию, цены на каждую ветвь ее и направлять работы вследствие этих данных. Мир, братство вместе с богатством водворятся на земле.
И таким образом [принцип] старый принцип 89 года – свобода отдельного лица {62} – отвергнут, частные характеры сглаживаются под тяжелым однообразием, личный интерес не признается деятелем… Все, как шашки в шахматной доске, и притом еще так, как если бы партия располагалась при ханжах, заранее все предвидевших и устроивших.
Воловский стал ревностно защищать свободу промышленности от узурпации государства, говоря, что общинные мастерские не увеличат массу произведений, в чем особенно нуждается Франция, а только уменьшат ее, увеличить ее может только частный интерес. Видаль возразил, что работник не должен зависеть от требований и предложений, как ныне, в силу частных интересов. Он должен быть, как чиновник, всегда платим за свою работу, несмотря на внешние условия. Это достигается только ассоциацией, которая гораздо более увеличит произведение, чем индивидуализм. «On peut exalter le courage du travailleur jusqu\'à l\'enthousiasme au nom du devoir, de la fraternité, de la justice» [94] .
Луи Блан снова в длинной речи заметил, что гораздо важнее не увеличение произведений, а их распределение: «Mais il ne suffit pas que la production augmente pour que le pauvre échappe au danger de mourir de faim; il faut qu\'une répartition équitable et bien ordonnée fasse arriver jusqu\'à lui lai richesse accrue» [95] .
Ничто так не вредит увеличению произведений, как свобода без братства и равенства. Свобода одна – это конкуренция, а конкуренция производит только развалины. В слепом враждовании все народные силы при конкуренции сталкиваются и уничтожаются одна другой. Частный интерес – двигатель, но роковой (funeste). «Faut-il done admettre tous les stimulant par cela seul qu\'ils ont de la puissance? Quelle force n\'a pas le mobile qui pousse les voleurs de grand chemin à assassiner le passant au risque de la guillotine? No jugeons pas les stimulants par leur puissance, mais pai leur moralité» [96] .
A на вопрос, какая награда предстоит деятельному работнику, Луи Блан ответил: l\'estime, l\'honneur, la récompense du soldat sur le champ de bataille [97] .
Заседание закончилось заметкой г. Le Play {63} , известного горного ученого, что бесплодные равнины Гарца вследствие ассоциаций рудокопов и собственно разрабатывателей покрылись 50 т. счастливых жителей, но плата там равная не всем, а только равная для разных категорий работников: Les mines de la Russie sont exploitées d\'après les mêmes principes. Un officier, nommé par l\'Empereur, y veille à leur fidèle application. J\'ai fait le bilan d\'un ménage de serf russe employé aux travaux des mines; j\'ai fait le bilan d\'un ménage d\'ouvrier français dans des conditions passables, et je le dis à regret, j\'ai trouvé que le serf russe était incomparablement mieux traité que l\'ouvrier de France [98] .
Луи Блан: Ces faits sont très précieux [99] .
Le Play забыл только упомянуть, что в рудах и почти во всех фабриках русских работа обязательна, и, следовательно, она или эксплоатация, или наказание, а довольство зависит от дешевизны первых необходимостей.
Это достопамятное заседание [в котором] не имело до сих пор еще никаких результатов, разумеется, кроме смятения в ученом и промышленном мире. Не считать результатом еще предшествующее ему учреждение народных мастерских за городом и в городе, где получившие место работники производят вялый и бесполезный труд за 2 франка, а не получившие – имеют тратить 1 франк в день. Для работниц открылись тоже мастерские, где они шьют блузы за 1 фр. 50, а праздные получают даром 50 сантимов. [При этом еще неизбежнее и безнравственное смешение.] Первых уже считают более 45 т. Это просто старый рацион: безнравственное прокормление [работников] государством праздности, средство отделаться от парижской популяции, причем никто серьезно не ищет работы и не исполняет ее, принужденный к ней.
Шум, сказал я, поднялся страшный. [Даже соц] Оттенок социальной партии восстал против равенства платы и отчуждения капитала в лице Конейдерана. Либеральная школа восстала в лице Michel Chevalier («Journal des Débats»), где он показал за частный интерес, и этот писатель доказал, что солдат на месте битвы находится в лихорадочном состоянии, чего от работника никто не будет требовать в мастерской – стало сравнение не уместа. А средство принудить к работе разноской надписи l\'oisif est un valeur [100] есть чисто материальное средство, которому соответствует виселица, расстрел или кнут. Прудон в своем новом Revue «Solution du problème social» {64} восстает против всей манеры комиссии и Луи Блана определять нынешнее состояние индустрии: «Conçoit-on ces romanciers de la terreur, qui en 1848, prennent les entrepreneurs d\'industrie pour des seigneurs féodaux, les ouvriers pour des serfs, le travail pour une corvée? qui s\'imaginent après tant d\'études sur la matière, que le prolétariat moderne résulte de l\'oppression d\'une caste? qui ignorent ou font semblant (?) d\'ignorer, que ce qui a établi les heures de travail,…? le salaire, divisé les fonctions, développé la concurrence, cor… é (?) le capital en monopole, asservi le corps et l\'âme du travailleur, c\'est un système de causes fatales, indépendantes de la volonté du maître comme de celle des compagnons?» (1e livraison, p. 37) [101] .
Наконец, часть радикальной партии, вся беллетристика и даже работники, т. е. те, которые трудом и усилием вышли из толпы, восстали против равенства платы. Плотник Vallu {65} поместил в «Courrier Français» 27 марта весьма замечательное письмо к редактору, в котором защищает право работника продавать свой труд на тех же условиях, на коих хлебник продает различно хороший и дурной хлеб и проч. Против положения Луи Блана: que son principe exclue les jalousies et les haines [102] , он приводит свою 40-летнюю опытность, доказывающую, что все ассоциации работников в продолжение этого времени в Париже и департаментах его разрушились именно от jalousie [103] хороших работников к работникам непроизводительным, таким образом разрушилось равенство. Определение производства вещи и легкого барыша на нее может уничтожить французскую индустрию на чужих рынках, где эта вещь дешевле, а если [ограничиться] Франция ограничится только домашним производством, то обеднеет вместо обогащения. Притом же [работники] нужды работников различны по их положению и одинаковой платой не удовлетворяются: женатый работник в Париже с этой платой – нищий, приходящий холостой ученик – достаточен, а работник, приходящий извне только на заработок в известное время и после уходящий в другое место, – богат. Где же равенство? Практические замечания этого человека весьма любопытны.
Нельзя умолчать однако, что Л. Б. имеет партию и весьма сильную в работниках, до которых если не коснулись коммунистические теории, то коснулась их сантиментальная мечтательность, а также в плохих и праздных ремесленниках.
При посадке дерева свободы в Люксембургском саду в присутствии Л. Б. и Альберта, один работник подал заступ им и сказал: «aux premiers ouvriers de France» [104] . Слезы навернулись на глазах доброго Луи, и он торжественно объявил, что ему сделана ныне великая награда.
Радикально-(религиозная) – евангелическая часть демократов (не смешивать с радикально-католической Бюше), которой представитель Барбес, тоже аплодируют его стремлениям. Я сам видел в клубе Барбеса в Palais National, как этот человек, высокий ростом, с прекрасным, мужественным лицом и взглядом, имеющим какое-то упорство и повелительность, свойственную [нач] волевому начальнику, объявил равенство платы принципом христианским, евангелическим. «Разве обязан быть более награжден человек, который по силам своим может пронести 7 пудов, против человека, который в состоянии поднять только 4?» – сказал он в подтверждение принципа, с чем согласился также Этьен Араго и один, издатель «Réforme».
Но как бы то ни было, шум, произведенный новой доктриной, был так велик, что непременно требовал опровержения, ответа на [возраж] подавляющие возражения. Они и явились в [заседании] общем заседании комиссии 3 апреля, где Л. Блан, только что оправившийся от болезни, произнес длинную и, надо сказать, красноречивую [речь] и мастерски составленную речь.
К удивлению всего Парижа, юный преобразователь вдруг отказался от теории равной платы, назвав ее хотя и хорошей мерой, но мерой проходящей и нисколько не составляющей цели общественного развития. Цель всего общественного стремления должна быть по новой теории следующая: труд – по мере сил и способностей, вознаграждение – по мере нужды каждого: «que chacun produise selon son aptitude et ses forces, que chacun consomme selon ses besoin-ce qui revient à dire que l\'égalité juste-c\'est la proportionnalité.» (Bon!) [105] .
Разумеется, нет возможности разбирать всей речи, которой еще болезненное состояние оратора придавало новую прелесть. В середине один работник встал и произнес тронутым голосом: Reposez-vous, ménagez vos forces, nous avons besoin de vous [106] .
Луи Блан [горько жаловался] начал с жалобы на нападки и злостность их [врагов], причем прибавил, что они нисколько не поколебят его в трудах, за которыми он умрет, прежде чем уступит тем из убеждения. За ними последовала жаркая и, действительно, великолепная филиппика против конкуренции, которая, выкидывая всеобщую бедность, покоится на безнравственности, слепоте случая и в которой – благодетель человечества – гений, выдумывающий машину, производит злодеяние, делается орудием погибели тысячи людей. Одна ассоциация спасает общество, но равность задельной платы в ней еще не последнее слово. Это только переход, но переход необходимый. Все возражения против нее слабы. В нынешнем состоянии она невозможна, в будущем – необходима, Car alors – при другом благодетельном воспитании – «tout change… Qui oserait ne pas payer sa dette de travail, quant à l\'égard de ses assosiés, de ses frères, sa paresse serait une lâcheté, un vol» (immense bravo) [107] .
Но равность платы еще не представляет вполне принципа справедливости, он только осуществляется, когда долг находится в отношении сил и способностей, а право – в отношении нужды. До сих пор это было наоборот и вся история шла криво: «d\'un bout de l\'histoire à l\'autre a retenti la protestation du genre humain contre ce principe: è chacun selon sa capacité, la protestation du genre humain, en faveur de ce principe: à chacun selon ses besoins!» (Bravo! Bravo!) [108] .
Луи Блан заключил, что при большом развитии общественном равность платы должна быть распространена и на государственные лица тем более, что в самом [идее] факте властительства есть нечто безнравственное, долженствующее быть выкуплено страстью быть полезным. «Gouverner-c\'est se dévouer. On a demandé si je consentirais à mappliquer la règle que je proclame. Voici ma réponse: dans le système d\'universelle association, dans le système complètement réalisé que j appelle de tous mes voeux… oui! (Acclamations unanimes) Et ce oui je désire qu\'il soit imprimé à 200 exmplaires, pour que si jamais je venais à le renier, chacun de vous pût, un exemplaire à la main, me démentir et me confodre». (Nouvelles et bruyantes acclamations) [109] .
Эта речь произвела удивление, не менее предшествующей. Кто не знает, что ассоциация есть противодействие конкуренции, но кто же не видит, что долг работать по мере сил находится в противоречии с правом брать по нужде. Нужда совсем не зависит от работы, и определить ее никто не может (разве предположить, что человечество будет так нравственно, как женский пансион, и нужда всегда будет). Нужда, напротив, есть вещь неуловимая [и часто], и почти всегда мало работающий (это заметно) потребляет или имеет наклонность потреблять более работающего. Где же истина?
И так прошел этот месяц комиссии, замечательный по многим отношениям. Между прочим, Л. Блан объявил, что вскоре опубликуются как проекты постепенного введения ассоциаций, сперва в мастерских одной ветви и потом в мастерских всех ветвей промышленности, так и его новый труд: sur l\'établissement d\'ateliers agricoles et sur le lien qui les doit unir aux ateliers industriels, de manière à compléter notre plan [110] .
Подождем. Неужто и это представит ту же пышную немощь, какую комиссия представляла до сих пор?
В антрактах своих заседаний комиссия занималась примирением работников и патронов в разных частях индустриации: это ее великая, благодетельная и истинно плодотворная деятельность. Так, примирены были хлебники и им даны новые основания, весьма выгодные обеим сторонам. Так, еще в мастерских механиков Дерони {66} и Кюля {67} введен принцип с ее помощью, но которому работники за малостью заказов не отсылаются, а скудность заказов падает на всех. Хозяева при первой возможности обязались дать работникам участие в самом барыше производства по общему согласию. Еще прежде комиссии старый сен-симонист Олен Родриг {68} подал пример подобного приобщения работников к части барыша на Северной железной дороге. Он положил именно распределять доходы ее следующим образом: 1) жалование и задельная плата, 2) процент капиталу и погашение его, 3) оставшийся доход за издержками содержания делить между [всеми] работниками и капиталистами, смотря по силе труда, представляемого жалованием, – у первого, смотря по количеству взноса, представляемого акцией, – у второго. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что именно в этих свободных соглашениях и есть настоящий зародыш будущей жизни и новой истории.
Физиономия Парижа в марте месяце 1848
Разумеется [восстание], что с падением Дюшателя, так строго воспитавшего Париж в своей системе приличия и подавления народных фантазий, Париж вдруг изменился. Пассажи и галереи наполнились свободными женщинами и лоретками, которым прежде строго воспрещалось посещение публичных мест. Тротуары самой аристократической части бульваров [наводнились] захвачены шарлатанами, комедиантами, нищими, продавцами лохмотьев и даже [разносчиками] основателями азартных игр, рулетки, фараона, которые выманивают публично у детей, женщин, работников последнюю их копейку на приманку выиграть пряник, ножичек, карикатуру на Гизо или Лудвига-Филиппа! Нельзя почти нигде пройти, чтоб не натолкнуться на группу довольно плотную, загораживающую дорогу, в середине которой рыжий человек показывает танцующую обезьяну, или несчастный певец дерет во все горло республиканские, песни, или, наконец, мальчишка, разостлав коврик, кувыркается страшным образом перед скупой и мало великодушной публикой. Так как все это делается непременно под тенью трехцветного знамени, то вы издали можете видеть эту вывеску нового рода. [Я видел одного молодца] С паденьем серьезных индустрии развились в одну минуту ничтожные и нищенские, наподобие итальянских. На каждом повороте и при входе в каждую галерею неимоверное количество мальчишек, женщин, детей, работников оглушают вас предложением журналов, пасквилей, листков со стихами и разных ничтожностей, начиная с кокарды до коллекции гвоздиков, пуговиц и проч. Vouez «La Presse»! Vouez «Le Nationale!» [111] проч. Иногда бывает трудно пробиться сквозь эту толпу. Но, вместе с тем, чем сильнее завладевают богатыми кварталами самые низшие слои демократии, тем реже делается на них циркуляция. Богатые отпускают своих кучеров, лошадей и спешиваются, словом, как все {69} . Вы можете видеть [иногда] часто эти иронические и несколько презрительные лица, вокруг которых волнуется [этот] шумный поток [нескольких] индустрии нижнего слоя, неожиданно выкинутый на них революцией. О нищих и говорить нечего. Вообще можно подумать, что революция была сделана с намерением показать Парижу, сколько в нем есть людей с переломанными руками и ногами, женщин, похожих на [обезьяну] издыхающую обезьяну, нищеты, отчаяния и позорной промышленности, унижающей человека.
Дюшатель, вероятно, умирает от негодования в Лондоне при известии об основании более 80 клубов в Париже {70} . Мы уже дали некоторое понятие о них. До сих пор они представляют зрелище самой разнузданной фантазии, чудовищных соображений, народной мысли, выпущенной на волю и гуляющей по горам и лесам. Частые драки не исключены нимало из заседаний, как еще это доказал недавно знаменитый клуб Бланки. Чтобы иметь [некоторое] понятие о материалах их совещаний, самом образе их [упомяну прежде], стоит только привести несколько фактов. В одном клубе (institution oratoire {71} ) толковали о составлении двух Палат правительственных: одной la chambre des talentes [112] , в которой будет заседать знание и соответствовать старой Палате депутатов, в другой la chambre de la vertu [113] , куда вместятся все, получившие Монтионовскую премию {72} добродетели и заместит Палату пэров. По случаю коммерческого и финансового кризиса, в разных клубах появились прожекты, достойные быть сохранены историей. Говорить нечего, что вследствие социальных теорий, крайне льстящих народу и в эту минуту торжествующих, отовсюду слышны голоса: выкупить железные дороги – отдать Правительству, выкупить акции банка и отдать его Правительству, выкупить у хозяев фабрики, мастерские, закрывающиеся от недостатка [капиталов] убегающих капиталов и отдать их Правительству, обложить пошлиной дома, патенты, жильцов первых этажей, чиновников и проч., но шеф-девром в этом экспедитивном роде представил опять клуб Бланки. Там была предложена мера, чтоб заставить обнаружить скрывающуюся монету – приказать, чтоб каждый 5 франковый имел еще особенный штемпель
Но, кроме клубов, беспрестанно созываются частные совещания разных сословий: [так созваны, например] по призыву собираются лакеи
После бесчисленных процессий ремесел явились процессии от городов, от советов, от учебных заведений, наконец, от народов: немцев, англичан, ирландцев, поляков, ходивших поздравлять в лице Временного правительства всю Францию и выражать свои собственные надежды и требовать ее нравственного пособия. Каждый шаг, каждая процессия, каждый народ являлись со своими знамёнами. Весь город [во всех направлениях] буквально перекрещивался депутациями в разных направлениях, знамена колеблются ветром, революционная песня раздается громко, пугая бедных торговцев, и прохожие сторонятся. Никто не работает, разумеется, увеличивая тем правительственный кризис. Наконец, составлялись просто прогулки, без цели, толпами, под знаменами днем и факелами ночью: последние с «Марсельезою» особенно распространяли ужас, обходя все кварталы города. В Ратуше бессменно сидит или какой-нибудь член Правительства для приема депутации, или мэр со своими помощниками: Мараст (Бюшед) {74} , Адам. Они беспрестанно встречают толпы, говорят речи, отпускают их: в городе их просто называют machines a réponse [118] . Работа Правительства, и без того не малая, делается почти [непостижимо] нечеловечески тяжела, но держатся. К Ледрю-Роллену на двор недавно нахлынула сотня работников: они посадили дерево свободы на Марсовом поле, работая для этого без отдыха два дня, и требовали, чтоб министр лично прибыл pour arosser l\'arbre de liberté [119] . Роллен просил часок времени, клялся, что зайдет, что будет, но позднее. «Пускай работает, – отвечали работники, – мы подождем здесь на дворе, а будет иначе, завтра придет нас несколько тысяч». Поехал открывать дерево свободы Роллен и речь сказал. Это просто праздник демократий!
Кстати о деревьях свободы {75} . В последние дни месяца напала на мальчишек мания сажать эти деревья: их уже теперь несколько десятков на разных площадях. Обыкновенно берут попа, привозят гибкий тонкий тополь, заставляют первого благословлять его и вечером приказывают освещать все окружные дома, пускают петарды, стреляют из ружей. Так как новые gardiens de Paris, заменившие старых сержантов города, еще не смеют показываться, войска народ никак не хочет пускать, а национальная гвардия боится разгонять группы, то часто пять или десять мальчишек поднимает на ноги любой выбранный ими квартал. В Пале-Рояле они стреляли из ружей вокруг посаженного ими дерева на дворе, приказали освятить его, пускали ракету и петарду, плясали и орали целый вечер. Торговцы начинают попривыкать ко всем этим капризам республиканской жизни. Правительство, чрезвычайно сильное в отношении политических партий, совершенно [бессильно] обезоружено перед каждой уличной группой, что и заставило «National» сказать с великим основанием в ответ на яростные укоризны «La Presse»: «le pouvoir est faible, dites-vous. Mais en ceci encore il y a singulièrement à distinguer. Oui, le pouvoir est faible pour certaines choses; tellement faible qu\'il ne peut même pas réprimer ces désordres vexatoires et arbitraires, qui depuis quelques jours forcent à illuminer tantôt un quartier de Paris, tantôt un autre… Mais, en revanche, il est tellement fort que le parti conservateur tout entier, qui il y a un mois, tenait le pouvoir et que est encore le plus grand détenteur de la richesse, est absolument impuissant contre lui…» [120]
Впрочем, надо сказать, чем сильнее напирает гуляющая и забавляющаяся демократия, тем уединеннее и пустыннее становятся улицы: циркуляция частных карет и экипажей заметно останавливается, и на улице уже происходит то, что [составляет] скоро свершится в обществе: один класс общества сходит со сцены истории.
Немало способствует к придаче совершенно нового вида Парижу бесчисленное количество плакард, прокламаций, пасквилей на стенах и углах улиц, с которых сняты все полицейские ограничения. Правительственные декреты и предписания печатаются на белой бумаге, затем разноцветная ткань листов с дельными и недельными, нелепыми и чудовищными мыслями растягивается решительно по всему городу, изворачивая и запутывая все народные понятия. Плакарды эти уже имели несколько видоизменений. Сперва это были извещения о составлении новых клубов, патриотические воззвания, приглашения к порядку или приглашения к осторожности и сохранению военного порядка. Теперь с наступлением коммерческого и торгового кризиса – плакарды каждый день выкидывают проекты обогащения Франции, один другого страннее и безобразнее. Литература эта чрезвычайно замечательна столько же по содержанию, сколько и по форме: последняя беспрестанно отзывается воспоминаниями 93 года своим диктаторским тоном, беззаботной походкой, а иногда легким оттенком цинизма. Так, например, был плакард о составлении Везувийского легиона légion vésuvienne [121] из свободных женщин от 15 до 30 лет, который не только составился, но даже ходил в Ратушу [и этот будущий]. Плакард этот походил на декрет проконсула и как таковой даже не объяснял цели составления легиона: il se formera [122] – вот и все. Другой с надписью un milliard des émigrés [123] приказывал Правительству взыскать с всех фамилий миллиард, данный эмигрантам в царствование Лудвига XVIII {76} и даже приложил декрет, который должно оно выдать по этому случаю. Из финансовых плакардов до сих пор [знаменательны] замечательны следующие: la France riche dans 8 jours [124] , который требует, чтобы все владельцы серебро сносили на монетный двор, обменивая на bon de trésor, другой, чтобы хозяева домов, берущие с жильцов плату вперед за неделю, отдавали ее в кассу на полгода, а не держали у себя, без всякого права пользуясь процентами. Как его изменение, был плакард, советовавший просто всю поступающую плату отдавать Правительству. Третий – о прогрессивных пошлинах с доходов, четвертый, подписанный: Bobeuf {77} об отобрании части самих доходов, и множество других, лаконически повелительных и имеющих одну общую черту при разнородных содержаниях: ненависть к богатым и владельцам. Не должно думать, чтоб эти произведения появлялись и пропадали с каждым днем без следа, как мошки [в известное время года]. Нет. Повеличавшись на закоулках или на стенах, они переходят потом в клубы в форме предложений, обсуждаются серьезно обществом и потом в виде прошения с необходимой процессией передаются Правительству, где покамест и умирают. Плакард – это только первая инстанция взволнованной мысли [125] .
Разрывчатость, многочисленность и взаимный антагонизм клубов еще спасает Париж от составления огромной правительственной силы, помимо официального Правительства, и свидетельствует как в пользу: [всякий] никто не хочет тирании одного общества [как прежде], так и в осуждение [той] нашей эпохи. Есть, однакож, попытки составить Центральный клуб {78} из поверенных всех других клубов и сосредоточить таким образом их разбросанные влияния в одном пункте. Этот новый клуб называется «Club de la révolution» и [состоит] основан, может быть, действователями, предназначенными играть впоследствии важную роль: Барбесом (президент клуба), Собрие, Каэнь {79} (Cahaigne), Коссидьером (нынешний префект полиции) [имена известные]. Все они [без исключения] почти суть старые политические преступники и известны как слитностью своих убеждений, так и твердостью характера. Коссидьер, например, [24 февраля] в последний день февральской революции с толпой приверженных работников направился в префектуру полиции, объявил себя префектом и, когда Временное правительство хотело назначить другого префекта, наотрез сказал, что он не выдаст своего места… Янычары, окружающие его, прогнали посланца. Правительство оставило его в покое, потом утвердило за ним должность, и теперь он, посредством своей преторианской стражи, имеющий сношение с работниками, представляет силу, весьма значительную и которая держит в страхе самих министров. Для своих (их, говорят, около 3 тысяч) работников-телохранителей он отвел казарму в самой префектуре подле себя, и в ней красуется надпись: «Caserne des montagnarde». В последнее время он, выдававший себя почти чуть-чуть не за Бабефа, [сперва] склоняется на сторону Мараста, как слухи носятся, но иерархию и военный порядок установить вряд ли им удастся. Историю Барбеса все знают. Клуб, основанный им, имеет орган под названием «Commune de Paris» {80} , издающийся Каэном и начинающий ярко отличаться республиканской оппозицией, но чисто политической, хотя поневоле о социализме всегда говорится с уважением. Душа журнала Собрие. Впрочем, попытка еще сомнительна. Тут уже составился другой подобный клуб Société centrale démocratique {81} , где встречается множество самых известных имен и между прочим Этьена Араго, имеющего много общего с Коссидьером как в сметливости, так и в [хитрости] смелости. 24 февраля, когда народ пошел из Пале-Рояля на Тюльери, Э<тьен> Араго, видя, что королевства уже не существует, вызвал 4 или 5 волонтеров и с ними отправился на почту. Там был порядочный отряд солдат, положивший оружье после твердого приказания Араго, после чего он вышел к директору почты г. Дежану {82} и объявил ему, что он перестает быть директором. Дежан еще [сомневался] колебался, тогда Араго оторвал клочок бумаги, написал от собственного имени деституцию Дежану и подал ему, провозгласив себя директором, чем и продолжал быть после к великому удовольствию, говорят, подчиненных. Есть еще и третий соперник этим двум претендентам в колоновожатые общественного мнения: Comité central des élections {83} , захвативший уже парижские выборы в национальную гвардию и в Национальное собрание, разославший списки своих кандидатов по многим провинциям и имеющий значительную партию в самом городе. Он состоит под покровительством журнала «National», который с недавнего времени принял такой же характер формальности правительственной, какую имел прежде журнал «J. des débats», только с той разницей, что его часто превосходные статьи имеют сильный колорит и энергический оттенок иронии и едкой насмешки, составляющий пафос Бергеневского {84} журнала [126] .
Должно ко всему этому прибавить, что улица беспрестанно вспыхивает известиями из-за границы, известиями одно другого необычнее, неожиданнее, известиями, обманывающими все убеждения, все предположения, все принятые меры. То приходят известия, например, о страшном дне 18 марта в Берлине {85} , после которого осталась едва только тень королевской власти в Пруссии, то [передается] прибывает новость об инсурекции в Вене 17 марта {86} , после которой Австрия перескакивает [к среде самых либеральных] вдруг в число радикальных государств и начинает, видимо, разлагаться на свои составные части, то возвещают, что Милан после 5-ти дней, 18–23 марта, кровавой драмы [объявляет] выгоняет австрийское войско и объявляет независимость Ломбардии {87} . Уже не говорю о маленьких княжествах Германии, перерождающихся в один час, в одну минуту, и об одном крике, пронесшемся по ней, словно волшебство, – Немецкий парламент {88} ! Это время чудес, это время сна, фантома! {89} Надо разучиться географии, истории, даже способу мыслить, бывшему доселе, и особенно логической последовательности выводов. Если бы [остановили вас] послышался на улице крик: Турция призывает пашу в князья, все бы, право, сказали: дело возможное. Откуда это? Такие чудеса творятся в истории народов, когда [последние долго] приходит момент, подготовляемый долгим высиживанием задушевных идей.
Но здесь все это подняло на ноги различные племена, обитающие в Париже, и умножило волнение популяции его. Право, иногда думается, что пришла снова великая эмиграция народов или Крестовые походы. Все явления старой истории переживаем мы воочию каждый день.
Поляки, бельгийцы [итальянцы], немцы, итальянцы поднимаются на ноги и вооруженные, без копейки денег, в энтузиазме неописуемом идут каждые в свое отечество, кто восстанавливать его, кто опрокидывать. За ними тянется толпа французов по принципу братства народов помогать везде учреждению Республики. Эта толпа именно и есть самая опасная вещь во всех этих экспедициях как оскорбляющая чувство национальности у народов, на освобождение которых подвигнулась, и отказать нельзя ни устроителям походов, ни Правительству. Последнее играет тяжелую, двойную [роль], опасную роль. Оно отказывает всем в оружье, особенно бельгийцам, полякам и немцам, объявляя гласно только свою симпатию к их проектам, но втайне помогает. Клубы собирают для них деньги, новая национальная гвардия отдает им свои ружья, министр внутренних дел дает листы для дарового ночлега во Франции по франку в день на каждого человека: Правительству тоже нужно очистить Париж при нынешней стоячести дел и безденежья от иностранной популяции работников. С французами, которых оно тоже остановить не может, поступает оно иначе: оно дает приказание остановить их на границе, как это было на границе Бельгии. У поляков, которые выступают завтра, в четверг, 30 марта, есть уже парижских волонтеров до 300 человек, которым, вероятно, предстоит эта участь. Да неизвестно еще, что будет и с главными корпусами. В Бельгии первый легион наблюдателей, приехавший по железной дороге, арестован весь в Кьеверне, что относят одни к измене Ротшильда и агентов его, а другие – к измене самого французского Правительства. Второго остановили в Лиле и имели кровавую стычку с бельгийскими войсками. Слухи о нашествии Гервега {90} , выкидывающего с помощью клубов, кажется, 1200 вооруженных немецких республиканцев на Германию, произвели, кажется, в ней не совсем благоприятное впечатление. Баден, Вюртемберг готовы, говорят, к отпору, публицисты осуждают эту мысль о Республике, привезенной извне {91} (тут действует Венедей, а особенно Маркс с неизменным своим спутником Энгельсом, который Маркса ждет в Кёльне подымать там коммунистов {92} и связать это движение с движением хартистов в Англии, имеющим быть в начале апреля. Он лютый враг всякого превосходства и на эту минуту, разумеется, Гервега {93} ). Может быть, на границе будет сшибка, потому что Германия, кажется, хочет федеративного устройства под Немецким парламентом, а не республики. Поляки идут не только на помощь Позену, образующемуся тоже не в республику, а в отдельное герцогство под прусской короной, но даже с тем, чтобы отбросить Россию в Азию. Об этом даже говорят как об деле решенном. Но каков бы ни был выход этих движений, только город наполнился шумом оружья, тайными совещаниями начальников, военным энтузиазмом иностранцев, которому вторит новая национальная гвардия [и бредит как накануне чего-то, какого-то неизвестного события]. Даже в каждом частном доме только и говорят, что об инсурекциях, оружьи, предстоящих битвах и [будущих] шансах падения, успеха, крови и огне. Маленькая квартирка Гервега представляет в этом отношении необычайное зрелище, почти в сокращении передающее картину всего происходящего здесь в эмиграции [в городе]. Там работники приходят за ружьями, в спальне образовалось депо сабель, на чайном столике жены лежат пистолеты, патроны, сама она шьет знамена Немецкого государства (черный, красный и золотой цвет), перевязи начальникам. [Поминутно приходят] Являются один за другим устроители, солдаты, французы и к довершению всего жена его сделала себе полный мужской костюм, между тем как он, поэт, [говорит о стратегии] похудевший и больной от хлопот и сомнений, требует ружье нового изобретения в 16 зарядов, стреляющих один за другим.
Литература не успела еще принять особого характера, свойственного обстоятельствам, да неизвестно, каково оно будет. Политические и социальные брошюры, разумеется, являются в огромном количестве [пускаются], но безжизненны и большею частью поражены смертью при самом появлении. Пасквилей и карикатур на Лудвига-Филиппа и старое Правительство безумно много, но все это мало остроумно и крайне отвратительно. Какой-то г. Надар {94} отличился пасквилем, о котором криеры [127] возглашают на улицах: «Vouez Messieurs le concubinage de Louis Philippe avez sa soeur» [128] . Из карикатур, изображающих экс-короля в самых позорных положениях {95} , больным диспепсией, ребенком, грушею, я видел даже одну, в которой он привязан к столбу каторжников вместе с Гизо и Дюшателем, как это делается с преступниками, присужденными a l\'exposition [129] . Во всем этом есть что-то подлое. Самый лучший пасквиль и лучшая карикатура на короля и его министров есть то, что они не оставили даже после себя никакой партии, а народ нисколько не заботится, где они все, что они делают, и сохраняет к нему полное равнодушное презрение!
Драматическая литература тоже еще не установилась, не приобрела самобытного оттенка. Парижские театры, как и улицы, делаются пусты, падают вместе с торговлею, кредитом и остановившейся работой и производительностью. Тем более гуляет масса, тем более сажает она повсюду деревья свободы, во всех закоулках стреляет из ружей, пускает петарды в ноги проходящим (на днях вышел увещевательный декрет Правительства, желающий остановить эти манифестации, но никто не слушается). Напрасно стараются поддержать себя театры уменьшением цен, перемещением театров на улицу {96} . Все новые пьесы суть только пьесы a propos [130] никакого значения не имеют. Таковы: «les filles de la liberté» в Gymnase, «les barricades de 1848» {97} и проч. Стараются заместить недостатки революционной литературы, еще не успевшей оформиться, возобновлением чудовищных пьес 1830 г., которые теперь уже совсем не страшны, а только смешны и нелепы. Таковы: «les filles cloitrées» в Одеоне, «Le poète de famine» {98} в Амбигю или в Порте С. Мартина «la tour de Nesle» {99} . Смотря на эти пьесы, уже кажется, что в 30-х годах происходила детская игра навирать на себя и других. Одна пьеса в Пале-Рояле «Le camarade de lit» {100} , запрещенная цензурой Дюшателя и теперь поставленная с прибавкой нужных революционных украшений, имела успех. Она представляет старого наполеоновского солдата, прибывшего в Швецию и отыскивающего там своего прежнего товарища по артели, короля Бернардота. Они вместе с ним попивают. Бернардот отказывается по увещанию солдата от престола и уходит спать, крича на удивление [зала] всех придворных, совершенно пьяный: «vive la république!» Довольно забавно. Но из всех возобновленных самая замечательная была на Porte St. Martin «L\'Auberge des Ardets» и «Robert Macaire» {101} , где в обеих – действующее лицо Робер Макер, этот замечательный тип, переданный Фредериком Леметром с таким необычайным увлечением, с таким пафосом {102} , состоящим из иронии, цинизма, ловкости и бессовестности, что его фигуры, раз видевши, забыть уже нельзя.
Робер Макер – тип, до такой степени освободившийся от всех общественных предрассудков, от всех нравственных пут, от всех условий морали и верований, уступок, такое чистое Я, уединенное Я, что делается в разврате своем [почти] великим человеком. Немецкие фельетонисты с Мером во главе ничего подобного выдумать не могли. Рассказывать пьесы, разумеется, нет возможности: первая – [пуста] ничтожная мелодрама, вторая – пустой фарс, и все их содержание наполняется Робер Макером, а скорее Фредериком Леметром, ибо и роль Макера едва очерчена в них. Актер тут все создал, и это, может быть, самое огромное, само позорное создание, когда-либо бывшее на подмостках. На всей земле не осталось чувства, не осталось движения сердечного, благородного порыва, светлой мысли, которые не были бы оскорблены Робером. Он обкрадывает сына, бьет отца, клевещет на жену, предает друга, убивает благодетеля и в то же время говорит о добродетели, чистоте нравов, святости чувства. Ирония делается едка до невозможности. К этому еще прибавить, что он может быть в лохмотьях и беседовать как английский лорд, что он может быть в щегольском фраке [надувать акционеров и плакать], главой акционерного общества и [вытащить] отрезать цепочку у посетителя просто уж для забавы. Вся эта испорченность крайняя, далее которой, кажется, уж и идти нельзя, подернута лоском блестящего остроумия, неистощимой веселости. Конец последней пьесы Робера Макера довершает впечатление: преследуемый полицией, он берется на небо, как Илья или Фауст, на воздушном шаре. После двух вечеров, проведенных мною за этими пьесами, [право, мне сделалось], я смеялся невыразимо тяжелым смехом и вышел из театра почти убитый Фредериком Леметром, создавшим тип, который вынесет его имя, но за раз невыносим.
Современных намеков, разумеется, разбросано вволю. Так, например, во 2-ом акте второй пьесы он вышел на большую дорогу грабить в [образе] совершенном подобии Лудвига-Филиппа. Это уж перешло границу. В партере раздался какой-то смешанный, болезненный вопль без рукоплесканий. В третьем акте, обращая речь к акционерам, Фредерик начал обыкновенными словами экс-короля: C\'est toujours avec un nouveau plaisir [131] и проч. и в продолжение всей речи беспрестанно переходил в намеках то к старому, то к новому порядку вещей, покрывавшихся громким хохотом. Странно! безопасно позорить человека как-то уж и невесело.
Вместе с Фредерик Леметром разделяет восторг публики Рашель. Она поет Марсельскую песню на древний манер – более распевая, чем поя, и достигает эффекта величия и ужаса, свойственного этому удивительному гимну – несомненно. Она в безумной любви к отечеству прижимает к груди трехцветное знамя, бросается на колени и потом с припевом: «Aux armes citoyens» [132] , который варьируется [три раза], в троекратном повторении, посылает его напоследок как проклятие всему миру, после которого он, кажется, должен рассыпаться и погибнуть… И со всем тем песня была ужасна, когда я слышал ее на улице 24 февраля.
И покуда я писал, случилось опять необычайное происшествие: открыт почти заговор Бланки для низвержения Правительства, но Правительство его убило страшным образом, пропечатав в «Revue Rétrospective», под ответственностью Ташеро, будто отыскавшего документ – доказательство, что Бланки после заговора выдал старому Правительству всех заговорщиков 12 мая 1839 г. Говорят, что Бланки намерен спастись бегством от кинжалов, которые на него подняты. Работников, им поднятых, Правительство совершенно успокоило, послав к ним вчера в воскресенье на Марсово поле (2-го апреля) воспитанников военных училищ, ими весьма уважаемых, которые, вместо манифестации враждебной, очень мирно провели их в процессии, где я их видел. С этим заговором, говорят, и связана вся эта стукотня, трескотня, сажание дерев, наполнившая целый город в продолжение круглого месяца шумом и гамом.
Из провинции известия не так благоприятны. В Руане, например, после довольно бесчеловечного изгнания английских работников с фабрик, ремесленники ходили по окрестностным долинам, уничтожая фабрики, грабя и разбивая все на пути. В Лионе каждый день смуты, и жизни, и имущество всех вообще граждан совершенно во власти рабочего народонаселения, с которым едва борется комиссар Правительства Эммануэль Араго. В Бордо новый комиссар Пра<вительст>ва выгнан, и город удержал старого, менее революционного – Пра<вительст>во смолчало. В войсках показывается дух возмущения, и многие полки выгнали своих офицеров, освободили арестантов и толпами ушли из казарм. Волнение в провинции, оказывается, поддерживается ненавистью к супремации [133] Парижа, к диктаторскому тону его [распоряжений] народонаселения, что очень хорошо поддерживают и разрабатывают, с одной стороны, легитимисты посредством «l\'Union», «Gazette de France», с другой стороны, старые династики своей газетой «Assemblée Nationale». Но как бы то ни было, какая бы будущность не предстояла Франции, какую бы случайную странность не имел Париж в эту минуту – все это поглощается зрелищем сильных гражданских установлений, данных себе Францией. Все публичные залы, все дворцы, все манежи каждый вечер, каждое утро наполнены массами народа, совещающихся о выборах полковников, майоров, капралов, сержантов в национальную гвардию, к которой, как известно, теперь все принадлежат. Тут происходит исповедь кандидатов на разные чины и самое благотворное волнение, в котором крепнет политический дух народа. За этими шумными и плодотворными сходками явятся такие же собрания для выборов депутатов в Национальное собрание (они отложены до 20 мая, что и следовало ожидать). Воодушевление будет еще сильнее, исповеди еще строже, борьба еще упорнее, и, может быть, в этом непрестанном огне публичности и обсуждения выработаются сильные и энергические личности. Между тем, для каждой мэрии квартала клубы представляют своих кандидатов, корпорации работников – своих, комитет республиканский – своих, династический – тоже, легитимистский – тоже. Что выльется из всего этого, увидим впоследствии.
<План>
Апрель месяц
1) Разрушение клуба Бланки {103} .
2) У Барбеса Альтон Ше отстранен от выбора за атеизм {104} , и один какой-то клуб в декларации прав заместил слова: le souverain de la terre c\'est le peuple, le souverain de la terre c\'est dieu [134] . У него же доктрина Блана названа христианской.
3) Народное представление в Théâtre de la république {105} .
4) Речь Блана в Люксембурге, где равенство жалования объявлено переходящей мерой, а настоящее будет – долг по мере сил, вознаграждение по мере необходимости.
4) Новый циркуляр Роллена к комиссарам о наблюдении выборов и с программой, чем будет заниматься Нац<иональ>ное собрание.
5) Новый декрет Карно об обращении Collège de France в школу административных и госуд<арственных> людей.
6) О бюллетенях республиканских, печатаемых Ледрю и объявляемых на всех перекрестках, в которых он старается держать народ постоянно на высоте сознания своих прав. Они походят на прокламации: так, к работникам – стоит рассказывать все свои неслыханные страдания, к женщинам, чтоб взывали к обществу об отмщении за его жестокость и безнравственность.
7) О выборах: прокламации Монталамбера, Виктора Гюго, Дюмаса [135] , уморительные афиши: какой-то господин говорит, что нет такого социального и политического вопроса, которого он бы не изучил в основании. Кто написал какую-либо фразу – он агитирует, всех лучше типографщик, который наивно объявляет, что не думал о выборах, да читал объявление Правительства, что не нужно никакого таланта, то и решился представиться, его имя Сирье (Cirier), a право – что на похоронах говорил речь, да раз читал собственную Марсельезу, причем наподобие священника одел блузу, подпоясал – как тот надевает этоль [136] и шасюблю [137] .
8) Мастерские для работниц. Выбором в национальную гвардию не довольны.
9) Об эгоистических требованиях работников: изгнание савойцев, иностранцев; поход на рестораны не удается.
10) Открытие кафедр новых в Сорбонне и их профессоры.
11) Принуждают локаторы владетелей давать квитанции, обозначают дома упорных и сдавшихся: [декрет] циркуляр Мараста по этому случаю.
12) На бирже в начале месяца заем 3 % на 100 был [38–40] 32 – [35] [вместо] [прежних] бывших 23 ф.; 5 % был [48] 50 вместо 128; акции были 960 вместо 1200 (а продавались даже до 3400) bon de Trésor, акции железных дорог тоже страшно упали, но теперь, 10 апреля, начинает подыматься все, кроме банковых акций, ибо из последнего отчета видно уменьшение его капитала, накопление литеров, и слухи носятся, что Правительство хочет выкупить дороги банковыми билетами. – Что-то будет!
13) В провинциях выгоняют новых комиссаров Пра<вительст>ва, оставляют старых; в Безансоне народ грабит фабрики.
14) Клуб Барбеса требует, чтоб Пра<вительст>во все эксплоатации захватило, a «Démocratie pacifique» вместе с тем, чтоб выдавало беспрестанно новые билеты, чему страшно сопротивляется «Journal des débats»; «Démocratie pacifique» даже на приносимое серебро хочет билет, как и на дороги, да билет требует согласия принять их, чего нет во Франции.
15) Пьеса Poste в театре de la Gaité, la foi, l\'espérance, la charité {106} – мерзкая и по тенденции: свести на покорность право, на религию – сопротивление и проч.; в Ambigu другая крайность: даются две пьесы: «Les révolutions 89, 30, 48» и «Les 4 sergents de Rochell» {107} , где беспрестанно политическая вражда самая упорная, беспрестанно идущая на кровь и оканчивающаяся битвой или эшафотом. Смотреть мучительно, а продолжается с 5 до 12 часов.
16) Прогрессивная удержка жалования чиновникам, предшествующая прогрессивному налогу.
17) 2 № «Revue rétrospective» смеется Бланки; Мишелло, президент клуба Sorbonna, схвачен как каторжник, вор и фальшивый банкрут: его настоящее имя Даллас {108} – он надел шапку красную на Лудвига XVI.
18) Один журнал сосчитал, что упадок всех билетов и акций обеднил Францию в продолжение одного месяца на 3 миллиарда 764 миллиона, к которому еще надо присоединить 1 миллиард железных дорог.
19) «Пролог» Жорж Занд – нелепость {109} . Пьеса Оже «L\'Aventurier» {110} – переложенная хорошо и пустая в сущности пословица. Мюссе – прелесть {111} .
20) Лекции Легуве – беллетрист и несколько цветист, разрешение вопроса в просветленном браке для частной жизни, в честном братстве – для публичности. Много анекдотов, развития учения нет.
21) Клуб des droits de l\'homme (Arts et métiers) заседание 12 апреля наиболее дезорганизует, президент Вуллен радуется, что помечаются дома, не прощающие найма, и представляет Пра<вительст>ву проект кормить все народонаселение рабочего государства от Пра<вительст>ва до объявления организации работ, а Барбес между тем Бланковские занятия интригой просто конспирирует.
22) Манифест 16 апреля в «Bulletin de la République», где парижский народ является как résume народного государ<ства> всей Франции и может низвергнуть Assemblée, говорят, написан Жорж Занд.
23) Манифестация 16 апреля всей национальной гвардии, мобилей и города, ищут заговорщиков, а их нет, на другое утро тоже.
24) Сосчитано в журналах, что [цена] за три месяца 16 мил. дохода убыло, хотя налоги 24 миллиона увеличились, оказывается, вперед.
25) Декрет о соли, говядине, замещение этих налогов налогами на предметы роскоши: кареты, лошадей, и декрет об уничтожении несменяемости магистратуры и уничтожение
26) Смотр 20 апреля; декрет о проценте с капиталов, ссудах под залог, капитал 12 мил. и доход 120 мил. облагаются – все эти декреты последовали один за другим и обвиняются в несуразности их и несвоевременности.
17) Выборы – листы 20 работников Люксембурга, где отстранены 7 членов Пра<вительст>ва. Шум по этому поводу и обвинение Луи Блана, ответ Люксембургских делегатов.
18) Торжество буржуазной партии радикалов в лице Мараста, Ламартина; негодование «Реформы», «Коммуны» и «Représentant du peuple».
19) Манифест<ация> в Руане 27 и 28 апреля, где буржуазия расстреляла пушками баррикады недовольных выборами; в Лиможе работники сожгли бюллетени, в клубах волнения, у Бланки войска Франции сравниваются с русскими и Руан уподобляется Праге. Барбес в клубе des droits, прибивается манифест, в котором привилегированным классам грозятся возмездием. Ультра-журналы объявляют, что реакция торжествует. Во многих местах деревенские депутаты, встреченные проделками жителей, разбивались и у них отнимались бюллетени.
20) Лувр [будет] декретирован окончательно, музыкальная школа вместо убежища.
22) Ламенэ и Мараст, объявляя социализм утопией и нападая на защитников его, объявляют свою систему, которая состоит в развитии, воспитании и публичном кредите. Луи Блан издает резюме работы комиссии, где, умалчивая о теориях, особенно налегает на услуги в примирении работников и патронов и о портных в Клиши, где работают по одинаковой плате. Но дело в том, что Клиши работают дороже, вместо 10 т. штук сделали только 1400 и что притом другим работникам передают дешевле. Статья Прудона экономическая.
23) Всеобщее негодование ультра на самый принцип поголовного всеобщего выбора, который теперь защищают консервативные журналы: «Débats», «Siècle», «Constitutionnelle», «Assemblée». Между тем Палата открывается 4 мая и для нее мундир.
24) Совершенная неудача попытки революционеров в Германии. Горькая история с Гервегом и женой. Реакция не в одном Париже, а во всей Европе. Предчувствие бури.
[Май месяц]
25) Дерзкая просьба Бланки и манифест Société des droits de l\'homme в Assemblée National (Mercredi 3 Mai 3 мая № 64).
26) Отчет Луи Блана в Journal des débats 3 мая.
27) Письма Прудона: Solution de problème и другие.
28) Бюллетени Ледрю о себе, сочинен<ные> Сандом
Май месяц
1) 4-го мая открытие Собрания. Конституция Ламенэ в «Commune de Paris» 4 мая.
2) Смешной проект конституции Вик<тора> Леру {112} в «Société des droits de l\'homme» («Commune de Paris» 4 мая)
3) Верификация [138] кулуаров в Assemblée. Отчеты Ламартина, Луи Блана, Пажеса, Мари (Ламартина в «Assemblée Nationale» № 70, 9 мая), Ледрю Роллена и Луи Блана (там же, № 68, 7 мая). Списки всех депутатов (в «Asemblée Nationale» № 68, 8 мая). Диспут о составлении правительственной комиссии («Assemblée Nationale», 10 мая, среда, № 72). Назначение членов Исполнительной комиссии, назначение министров.
4) Речь Блана о министерстве прогресса. Ответ Пепена («Assemblée Nationale», № 73). О совещании Барбесовского центрального клуба для манифестации перед Собранием («Commune», № 65). Правительство там жег Говор о неотложных делах: Польше и Италии. Инсуррекция в Риме. Адресы о Польше и Руане Распайля в «Commune», № 65.
5) Превосходные статьи Прудона 9 и 10 мая в «Représentant», об устройстве циркуляции без денег, как средство порешить революцию. Спор его с «Démocratie pacifique» о капитале и ответ ее 7 мая, 119 №.
6) Назначение министра Директории в Assemblée Nationale. Ее усиленные споры – сперва о Директории, порешено речами Фавра, Ламартина, Роллена, потом о регламенте Конгресса, потом о комиссии для конституции и о комиссии для работников («Assemblée Nationale», 12 и 13 мая).
7) Страшный день 15 мая и подробности его в «Patrie», «Presse», «Assemblée» (Отчеты Garnier Pages в «National», 15 мая). Подробности о заговоре: Фаллу и Воловский ведут войска справа, Ремюза и Пиолотори слева, ближайшие легионы шли сами прямо. 9 легионов у Ратуши впускают бунтовщиков, 6 выгоняют их. Убийство двух человек в passage Molière. Арестация Барбеса, Альбера, Гюбера, Бланки спасается. Куртэ арестован и избит. Речь Блана, речь Коссидьера. Новый префект полиции; письма Бланки. Прокламация Assemblée National и ее
8) Праздник 21 мая, воскресенье.
Поделиться книгой: