Помоги проекту - поделись книгой:
Я посмотрела. Это был Рубенс, «Суд Париса».
— И вот… и вот… — продолжал Клифф. Все картины, на которые он показывал, были Рубенса, и, готова поклясться, его модели никогда не слышали о диетах.
— Что нужно этой стране, — провозгласил Клифф, — так это побольше пухленьких девочек — и побольше парней вроде меня, которые способны оценить их достоинства.
Я не сказала ни слова, пока мы не выбрались наружу: я была очень занята, перестраивая свои планы. Кое-что не складывалось, поэтому я напомнила ему о своем вопросе по поводу Клэрис, девочки моего роста и моих объемов. Он ухитрился её вспомнить.
— О, да! Очень красивая девочка, отпад!
— Но, Клифф, ты же сказал…
Он обнял меня за плечи.
— Послушай, глупышка, думаешь, я рехнулся? И сказал бы что-то, что дало тебе повод для ревности?
— Но я же не ревнива!
— Как же, рассказывай! Ладно, где поедим? «Романофф»? «Бичкомбер»? Я сегодня при деньгах.
Я тонула в теплых волнах счастья.
— Клифф?
— Да, малышка?
— Я слышала о сливочном мороженом с фруктами, которое называется «Восхищение Идиота». Берется огромная ваза, сначала туда кладут два банана и шесть сортов мороженого, а потом…
— Отстой. Ты когда-нибудь пробовала «Эверест»?
— Что?
— Берут большое блюдо и возводят гору из двадцати сортов мороженого, используя четыре банана, карамельный сироп и орехи, чтобы укрепить её. Потом покрывают шоколадным сиропом, посыпают порошком из солодового молока и еще орехами, чтобы походило на скалы, вершину заливают зефирным сиропом и взбитыми сливками, чтобы изображали снег, у подножия втыкают пучки петрушки вместо деревьев, а на снежном склоне устанавливают маленького пластмассового лыжника. Его потом забираешь на память об этом приключении.
— Вот это да! — выдохнула я.
— Каждому клиенту — по одной порции, причем я могу не платить, если ты прикончишь всё.
Я расправила плечи и потребовала:
— Веди меня!
— Я ставлю на тебя, Падди.
Клифф — он просто замечательный.
Санта Клаус, штат Аризона, всё ещё там. Немного проедьте от Кингмана к Боулдер Дам по 93-й, и вы найдете его. Но миссис Санта Клаус (госпожи Дуглас) там больше нет, а её ресторан для гурманов теперь один из пунктов в сети быстрого питания. Если она жива, ей сейчас за восемьдесят. Мне не хочется это выяснять. В своем деле она была художником, равным Рембрандту, Микеланджело или Шекспиру. Я предпочитаю представлять ее в том дивном краю, куда уходит всё лучшее, что есть на свете, сидящей в своей кухне, окруженной своими гномами, готовящей свою чудную амброзию для Марка Твена, Гомера, Праксителя и прочим гениям, равным её таланту.
3. ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ
Наш университетский городок не гигант промышленного масштаба с ускорителем заряженных частиц и двумя сотнями футболистов, зато душевный. Самая душевная вещь в нём — доска объявлений в Старом Главном Корпусе. Здесь вы можете найти беспризорную перчатку, прикнопленную чертежной кнопкой, или отхватить работу бэби-ситтера, если вас не опередят женатые старожилы. Или вы можете купить дешевый автомобиль, если сумеете отбуксировать его оттуда, где его бросили. Здесь попадаются и такие перлы как: «Неизвестный, забравший ветровку из Библиотеки, пожалуйста, верните то же самое и получите по носу».
Но самое интересное находится в четырех секциях, промаркированных «A-G», «H-L», «M-T», и «U-Z». Мы используем их вместо Почтовой Службы США с огромной экономией на стоимости пересылки. Каждый инспектирует свою секцию утром перед занятиями. Даже если для вас на доске ничего нет, по крайней мере, вы сможете увидеть, кто действительно получает почту, а иногда и от кого. Вы снова проверите почту во время ленча и перед возвращением домой.
Человек с активной общественной жизнью проверяет доску объявлений шесть или семь раз на дню. Я не то чтобы активна, но я часто нахожу там письма от Клиффа. Он знает, что мне это нравится, и потому потворствует мне. Получать письма через доску объявлений прикольно.
Была одна девочка, на которую я имела обыкновение натыкаться, поскольку мы обе были в секции «H-L». Ее звали Габриэлла Ламонт. Я говорила ей: привет, и она говорила: привет, и этим всё наше общение ограничивалось. Габриэлла представляла собой унылое зрелище — не полная развалина, но слегка покосившееся строение. У нее были обычные черты лица, но она позволяла им жить своей собственной жизнью, даже не пользовалась помадой. Она зачесывала волосы назад, а её одежда выглядела так, будто она была куплена во Франции. Не в Париже, а просто во Франции. Тут есть некоторая разница. Вероятно, так оно и было. Ее отец работал на факультете современных языков, и он посылал её на три года учиться во Франции. Ну, и еще кое-что: не думаю, что у ней в жизни было хоть одно свидание.
Мы обе приходили к восьми, и она проверяла «H-L» каждое утро, одновременно со мной, а затем беззвучно исчезала. Для неё никогда не было писем.
До этого утра… Джорджия Ламмерс, которая была настоящая хищница, как раз отрывала записку от доски, когда подошла Габриэлла. Я услышал, как её мягкий слабый голосок сказал: «Простите. Это мое».
Джорджия сказала:
— Ха? Не будь дурой!
Габриэлла выглядела испуганной, но она протянула руку к записке.
— Прочитайте имя, пожалуйста. Вы ошиблись.
Джорджия вцепилась в записку. Она — старшекурсница, и она не потрудилась бы говорить со мной, если бы Папочка не был штатным сотрудником Университета — но я её не боюсь.
— Давай, — сказала я. — Прочитай, чье имя там написано.
Джорджия сунула конверт мне прямо в лицо:
— Прочитай сама, Любопытная Варвара!
— Габриэлла Ламонт, — прочла я вслух. — Отдай его, Джорджия.
— Чего? — завизжала она и посмотрела на конверт. Ее щеки стали пунцовыми.
— Отдай его, — повторила я.
— Хорошо! — сказала Джорджия. — Любой может ошибиться! — она швырнула письмо в Габриэллу и умчалась прочь.
Габриэлла спрятала письмо.
— Спасибо, — прошептала она.
— Обычная служба Желтого Такси, — сказала я.
«Удовольствие» — вот что это было. Джорджия Ламмерс была популярна — той дешевой популярностью, что зарабатывается с помощью низкого декольте — но не у меня. Она вела себя так, как будто это она изобрела секс.
Габриэлла начала получать письма каждый день — в конвертах, или просто свернутые листочки, приколотые чертежной кнопкой. Я задавалась вопросом, кто бы это мог быть; но каждый раз, когда я видела Габриэллу, она была одна. Я решила, что это должно быть кто-то, кто не нравится ее отцу, и они вынуждены использовать записки, чтобы устроить тайные свидания. Я поделилась своими мыслями с Клиффом, но он сказал, что у меня безудержное романтичное воображение…
Габриэлла получила одиннадцать писем на этой неделе — а я только четыре, все от Клиффа. Я указала ему на это, а он сказал, что я не способна оценить ниспосланную мне благодать, и потому он собирается уменьшить мою квоту до трех штук в неделю. Мужчины бывают просто невыносимы.
Однажды утром я подошла к доске, когда Габриэлла снимала с нее письмо; на сей раз Джорджия Ламмерс снова была там. Когда Габриэлла ушла, я спросила Джорджию самым сладким голосом:
— А для вас, Джорджия, ничего? Совсем плохо. Или на этот раз очередь Габриэллы стащить ваше письмо?
Джорджия фыркнула и вошла в офис Регистратора, где работала временным клерком. Я больше об этом не вспоминала вплоть до пяти часов. В это время я дожидалась Папочку в Старом Главном Корпусе, намереваясь поехать с ним домой.
В секции «H-L» ничего не было ни для меня, ни для Габриэллы, ни для Джорджии. Никого не было вокруг, поэтому я села на Скамью Для Старшекурсников, чтобы дать отдых ногам.
И тут же с нее соскочила, когда услышала кого-то позади себя, но это была всего лишь Габриэлла. Она — тоже новичок в Университете, и, во всяком случае, она бы никому ничего не сказала. Но я не стала садиться снова — наш Комитет Старшекурсников любит придумывать фантастические наказания для тех, кто игнорирует их священные привилегии.
И хорошо, что я этого не сделала — Джорджия как раз вышла из офиса. Правда, она меня не заметила, она пошла прямо к секции «H-L» и сняла с неё письмо. Я сказала себе: Морин, наша память пробуксовывает, минуту назад на доске для нее ничего не было.
Джорджия повернулась и увидела меня. Она вспыхнула и сказала:
— Чего ты уставилась?
— Извини, — сказала я. — Не думала, что тут было письмо для тебя. Я только что смотрела на доску.
Кровь прилила к ее лицу, затем она надела на себя ехидную улыбку.
— Хочешь его прочитать?
— О, Небеса, конечно нет!
— Давай! — она сунула его мне. — Это очень интересно.
Озадаченная, я взяла письмо. Это был чистый лист бумаги, ничего кроме складок и отверстия от чертёжной кнопки.
— Кто-то сыграл с тобой шутку — сказала я.
— Не со мной.
Я перевернула письмо. Адрес гласил: «мисс Габриэлла Ламонт».
До меня наконец-то дошло, что адрес должен был звучать как «Джорджия Ламмерс», чтобы Джорджия могла хотя бы прикоснуться к нему. Я сказала:
— Это не твоё письмо. Ты не имеешь никакого права его…
— Какое письмо?
— Вот это письмо.
— Я не вижу никакого письма. Я вижу чистый лист бумаги.
— Но… Слушай, ты думала, что это письмо Габриэлле. И, тем не менее, сняла его с доски.
Ее улыбка стала еще более противной.
— Нет, я знала, что это не было письмом. И в этом вся суть.
— Ха?
Она объясняла, а мне хотелось расцарапать ей рожу. Бедная маленькая Габриэлла посылала письма сама себе, только чтобы получать почту, как все другие — и Джорджия это обнаружила. У обеих девочек была работа в кампусе, которая держала их допоздна. Джорджия видела, как в конце прошлой недели Габриэлла подошла к доске, оглянулась по сторонам, и прикрепила письмо. Она стащила записку и уволокла её, чтобы узнать, кому писала Габриэлла — и обнаружила, что она адресована самой Габриэлле.
Бедная Гэбби! Неудивительно, что я никогда ни с кем её не видела. У неё никого не было.
Джорджия облизнула губы.
— Разве не прелестно? Вот умора! Этот огрызок пытается убедить нас, что она у кого-то имеет успех. Пожалуй, я напишу ей здесь настоящее письмо — пусть знает, что никого не одурачила.
— Ты не посмеешь!
— Ой, не будь занудой! — Она прикрепила листок обратно, воткнув гвоздь в старое отверстие. — Впрочем, я придержу этот вариант, пока не придумаю кое-что получше.
Я схватила ее за руку.
— Только тронь ее письма еще раз, и я…
Она стряхнула мою руку.
— И ты
— Я скажу Декану — вот что! Я скажу Декану, что ты вскрыла письмо Габриэллы.
— Вот как? Ты тоже в него заглянула!
— Но это ты мне его вручила!
— Я? Мое слово против твоего, сладкая булочка.
— Сс…
— А будешь трепаться, весь кампус узнает о поддельных письмах Габриэллы. Подумай над этим, — и она ушла.
Я была столь тиха на пути домой, что Папочка спросил:
— Неприятности, Падди? Завалила тесты?
Я заверила его в обратном — мой академический статус был вполне удовлетворителен.
— Тогда почему траур?
Прежде чем я ответила, Папочка предупредил меня, что согласно Первому Закону Джунглей у профессорского детеныша нет автоматического доступа к профессорско-преподавательскому составу.
— Но, Папочка, ты же — профессор!
Поделиться книгой: