Хранительница врат

Порыв ветра доносит до меня тихий оклик Сони.

— Лия?

— Гм?

— Когда мы едем в Алтус?

Я оборачиваюсь к подруге.

— Понятия не имею. Наверное, когда тетя Абигайль решит, что я готова к этому путешествию, и пошлет за мной. А что?

На миг личико Сони, обычно столь ясное и безмятежное, омрачается. Я знаю: она думает об опасности, которой грозит нам поиск недостающих страниц.

— Наверное, мне просто хочется, чтобы все это наконец закончилось. Иногда… — Она отворачивается, обводя взглядом поля Уитни-Гроув. — Ну… иногда все эти наши приготовления кажутся такими бессмысленными. Мы и сейчас ничуть не ближе к страницам, чем были по приезде в Лондон.

Голос подруги непривычно нервный, и мне внезапно становится очень стыдно: уйдя с головой в собственные проблемы, в свои утраты, я ни разу даже не поинтересовалась — а как она-то справляется с грузом, что лег ей на плечи.

Взгляд мой падает на обмотанную вокруг запястья Сони полоску черного бархата. Медальон. Мой медальон. Даже сейчас, когда — ради моей же собственной безопасности — эта полоска обвивает чужую руку, я так и чувствую сухую бархатистость ткани, прохладное прикосновение к коже золотого диска. Непостижимое влечение к браслету — и бремя мое, и предмет моего вожделения. Так было с первой секунды, как медальон отыскал меня.

Взяв Соню за руку, я улыбаюсь, однако и сама чувствую, какой печальной вышла улыбка.

— Прости, если я плохо выразила свою благодарность за то, что ты разделила со мной эту ношу. Просто не знаю, что бы я делала без твоей дружбы. Правда-правда.

Она застенчиво улыбается и, выдернув руку, шутливо отмахивается от меня.

— Лия, не дури! Ты же знаешь — я для тебя на все готова. На все.

Слова ее слегка приглушают мою тревогу. Да, мне есть чего бояться, мне нельзя доверять большинству людей — но я знаю: что бы ни произошло, мы с Соней всегда останемся друзьями. И от этого как-то легче.

Толпа гостей в нашем Обществе учтива и цивилизованна, как и на любом другом светском приеме. Отличия скрываются в глубине, под поверхностью, и видны только посвященным.

Пока мы пробираемся через толпу, дневные переживания потихоньку оставляют меня. Хотя мы с Соней все еще храним пророчество в тайне, здесь я почти могу быть сама собой. Если не считать Сони, Общество стало единственным моим кругом общения, и я навеки признательна тете Вирджинии за рекомендательное письмо.

Заметив в толпе серебристо-седую голову с безукоризненной прической, я трогаю Соню за руку.

— Идем. Вон Элспет.

Заметив нас, почтенная дама меняет направление и, величаво проплыв через толпу, останавливается перед нами с приветливой улыбкой на устах.

— Лия! Милая! Как хорошо, что вы пришли! И вы, дражайшая Соня! — Элспет Шелтон нагибается и по очереди целует нас — точнее, воздух рядом с нашими лицами.

— Мы бы не пропустили этого вечера ни за что в мире! — Бледные щечки Сони заливаются слабым румянцем, красиво сочетающимся с темно-розовым цветом ее платья. После стольких лет, проведенных в заточении под надзором миссис Милберн в Нью-Йорке, Соня так и расцветает под теплыми лучами внимания со стороны тех, кто наделен тем же даром, что и она — или иными талантами в той же области.

— Уж надеюсь! — энергично подхватывает Элспет. — Просто не верится, что вы появились у наших дверей с письмом Вирджинии всего лишь восемь месяцев назад. Без вас наши встречи были бы совсем другими, хотя, скажу я вам, уж верно, Вирджиния рассчитывала, что я буду получше за вами приглядывать.

Она заговорщически подмигивает, и мы с Соней заливаемся смехом. Быть может, Элспет и считает, что ее призвание — организовывать встречи и собрания Общества, зато она предоставляет нам с Соней возможность жить независимо и делать, что вздумается.

— Ну ладно, мне надо поздороваться со всеми остальными. Увидимся за ужином.

Она направляется к джентльмену, в котором я, несмотря на то что он явно пытается наглядно доказать свои способности делаться невидимым, узнаю старого Артура Фробишера. В Обществе поговаривают, будто бы он ведет род от древних друидских жрецов самого высшего ранга. Однако с возрастом чары его ослабели, так что из дымки явственно проступают очертания седой бороды и мятого жилета. Он что-то рассказывает одному из младших членов Общества.

— С тетей Вирджинией, небось, родимчик приключился бы, узнай она, как мало Элспет нас опекает, — слышится рядом со мной беспечный голосок Сони.

— Еще бы. Но, в конце концов, на дворе тысяча восемьсот девяносто первый год. Да и вообще, откуда бы тете Вирджинии все узнать? — Я улыбаюсь Соне в ответ.

— Если ты не расскажешь, так я тем более! — Она смеется и кивает гостям, которых набилась уже целая комната. — Ну что, надо бы и нам со всеми поздороваться?

Я обвожу взглядом комнату, высматривая кого-нибудь из знакомых. Глаза мои останавливаются на молодом человеке, стоящем близ элегантной винтовой лестницы.

— Идем, там Байрон.

Мы шагаем через комнату. Обрывки разговоров долетают до меня вместе с клубами табачного дыма. В воздухе висит густой аромат благовоний. Когда мы уже совсем близко от Байрона, в воздухе перед ним неожиданно появляются пять вращающихся по кругу яблок. Он же стоит, прикрыв глаза и опустив руки.

— Добрый вечер, Лия. Добрый вечер, Соня.

Здороваясь, он даже не открывает глаз. Яблоки так и продолжают виться в круговом танце. Я давным-давно уже перестала гадать, откуда он знает, что перед ним именно мы — хотя он чаще всего вот так и закрывает глаза, исполняя тот или иной салонный трюк.

— Добрый вечер, Байрон. Раз от разу все лучше, как я погляжу. — Я киваю на яблоки, хотя, разумеется, он моего жеста не видит.

— Что ж, это неизменно забавляет детей — и, конечно же, дам.

Молодой человек открывает глаза и в упор глядит на Соню. Яблоки одно за другим падают ему в руки. Выбрав самое красное и спелое, он галантным жестом протягивает его моей подруге.

Я поворачиваюсь к ней.

— Постой пока тут, хорошо? Попроси Байрона поделиться с тобой секретами его… гм… занимательного таланта, а я пока принесу нам пунша.

По блеску в глазах Сони видно: ей приятно общество этого джентльмена. А огонек в его глазах подсказывает, что чувство это взаимно.

Соня застенчиво улыбается.

— Ты уверена, что одна справишься?

— Абсолютно. Вернусь в два счета.

Я прохожу мимо блестящего рояля, что наигрывает негромкую мелодию, хотя никто не сидит за клавишами. Интересно, кто в этой бурлящей толпе столь даровитый пианист? Радужная волна энергии связывает клавиши слоновой кости и молодую даму, сидящую в сторонке на софе. Значит, играет именно она. Я улыбаюсь, не адресуя улыбки никому конкретно, просто радуясь собственной наблюдательности. Общество представляет столько возможностей шлифовать и оттачивать мои способности!

Добравшись до чаши с пуншем, я оборачиваюсь и гляжу на Соню и Байрона. Так и думала — парочка с головой ушла в беседу. Что ж, как настоящая подруга, я не стану возвращаться слишком быстро.

Покинув гостиную, я направляюсь на шум голосов, что доносится из какой-то темной комнаты. Дверь полуприкрыта, и, заглянув в щелочку, я вижу группку людей, обступивших круглый столик. Дженни Манн готовится проводить спиритический сеанс. Приятно видеть, ведь именно Соня помогала Дженни развить ее природные способности.

Дженни просит всех участников закрыть глаза, и я осторожно затворяю дверь, а сама прохожу к маленькому внутреннему дворику в дальнем конце здания. Протягиваю руку к двери, размышляя, не стоило ли накинуть плащ, как вдруг замечаю в зеркале на стене свое отражение. Нет-нет, я совсем не тщеславна — эта роль у нас издавна отведена Элис. Я всегда считала, что она куда красивей меня, пусть мы и близнецы, но сейчас, глядя на свое отражение, с трудом узнаю себя.

На лице, которое прежде казалось мне слишком круглым и неоформленным, прорезались аристократические скулы. Зеленые глаза, мамино наследство — лучшее, что во мне есть — приобрели необычайную яркость и выразительность, точно все страдания, победы и уверенность минувших месяцев упали в глубину зрачков, словно мерцающие самоцветы на дно родника. Даже волосы мои, некогда тускло-каштановые, теперь лучатся здоровьем и светом. Из темной громады здания Общества я выхожу в стылый ночной воздух, и сердце мое полно тайной радости.

Как я и думала, на дворе никого нет. Я спасаюсь тут всякий раз, как мы приезжаем в Общество на парадный ужин. Я все еще не привыкла к резкому запаху крепких духов и благовоний, какие предпочитают более рьяные волшебницы и спиритуалисты — и теперь жадно вдыхаю холодный воздух. Кислород живительной волной врывается в тело, в голове у меня проясняется. Я бреду вдоль каменной галереи, что вьется вокруг сада, возделываемого самой Элспет. Я-то сама в садоводстве никогда не блистала, но узнаю некоторые травы и кустарнички, которые показывала мне Элспет.

— Вам не страшно тут, во тьме? — раздается вдруг из тени чей-то глубокий голос.

Я выпрямляюсь, не в состоянии различить ни лица, ни фигуры человека, которому принадлежит этот голос.

— Нет. А вам?

Он негромко смеется. По телу разливается тепло — как от горячего вина.

— Нисколько. Собственно говоря, подчас я начинаю думать, что мне правильнее было бы бояться света.

Я возвращаюсь в настоящее, открываю ладони навстречу обволакивающей нас темноте.

— Если это правда, что же вы не покажетесь? Здесь света нет.

— Верно. — Мой собеседник выходит в озерцо тусклого свечения, отбрасываемого бледным месяцем. Темные волосы сверкают даже в столь жалких лучах. — Зачем вы тут, в этом промозглом пустом саду, когда можно веселиться в кругу друзей?

Странно — повстречать человека, настолько неосведомленного о том, как протекают встречи Общества. Я подозрительно сощуриваюсь.

— А что? И что привело вас в Общество?

Все члены Общества ревностно берегут его тайны. Для посторонних это лишь частный клуб — и все же охота на ведьм минувших лет ничто по сравнению с бурей, что поднялась бы, узнай обычный мир о нашем существовании. Ибо хотя в «просвещенном» обществе есть люди, ищущие совета простых духовидцев, наша подлинная сила до смерти перепугала бы даже самых продвинутых и непредубежденных из них.

Незнакомец шагает ближе. Я не могу разобрать, какого цвета у него глаза, зато отлично чувствую, как напряженно, внимательно вглядываются они в меня. Скользят по моему лицу, вниз по шее, на миг останавливаются на бледной коже в вырезе зеленого, точно мох, платья. Однако мой собеседник тут же отводит взгляд, и в краткий миг перед тем, как он и сам отступает на шаг, я ощущаю жар, что разливается в воздухе меж нашими телами, слышу короткий сдавленный вздох — не знаю, его или мой.

— Я получил приглашение от Артура. — Из голоса незнакомца исчезло тепло, теперь он — воплощение светской учтивости. — Артур Фробишер. Наши семьи знакомы меж собой уже очень давно.

— А, понятно. — Вздох мой в ночной тишине слышен вполне отчетливо. Сама не знаю, чего я ждала, чего так испугалась. Наверное, все дело в том, что очень трудно доверять кому бы то ни было, когда знаешь — падшие души могут принять любое обличье, а уж тем более — человеческое.

— Лия? — окликает Соня с террасы.

Усилием воли я отрываю взгляд от глаз незнакомца.

— Я тут, в саду.

Стуча каблучками по каменным плиткам террасы, она приближается к нам.

— Что ты тут делаешь? Я думала, ты за пуншем пошла.

Я неопределенно машу рукой в сторону дома.

— Там так жарко и дымно. Хотела глотнуть свежего воздуха.

— Элспет велела подавать на стол.

Соня переводит взгляд на моего спутника.

Я тоже смотрю на него, гадая, не сочтет ли он меня непроходимой дурой.

— Это моя подруга, Соня Сорренсен. Соня, это… простите, я ведь даже не знаю, как вас зовут.

Чуть помедлив, он отвешивает короткий, официальный поклон.

— Димитрий. Димитрий Марков. Рад знакомству.

Даже в тусклом полусвете сада Соня не в состоянии скрыть, до чего же ей любопытно.

— Я тоже рада знакомству, мистер Марков, но нам пора вернуться в дом и идти к столу, иначе нас начнут искать.

Совершенно ясно: Соня сгорает от желания остаться и выяснить, что это я делаю в саду с красивым и загадочным незнакомцем.

В ответе Димитрия звучит улыбка.

— О да, до этого доводить не стоит. — Он легонько кивает головой в сторону дома. — После вас, дамы.

Я следую за Соней к особняку. Димитрий идет за мной, и я с каждым шагом ощущаю на себе его взгляд, от которого меня против воли бросает в сладкую дрожь. Я со всех сил стараюсь заглушить угрызения совести по отношению к Джеймсу — и, честно говоря, довольно отчетливые подозрения.

3

Позднее тем же вечером я сижу за письменным столом у себя в комнате и верчу в пальцах конверт с очередным посланием от Джеймса.

Что толку оттягивать время? Я уже знаю: все равно письмо легче читать не будет. Никакая внезапно из ниоткуда возникшая сила не поможет мне справиться с болью, что неминуемо захлестнет меня — как захлестывает всякий раз, когда я читаю эти письма. Однако не распечатывать конверт — тоже не выход. Джеймс заслуживает того, чтобы его выслушали. Уж это-то я ему должна.

Взяв серебряный нож для открывания конвертов, я одним быстрым движением, пока не передумала, разрезаю бумагу.

«3 июня 1891 года

Милая Лия!

Сегодня я бродил у реки, нашей реки, и думал о тебе. Вспоминал сияние твоих волос в солнечных лучах, очертания твоей мягкой щеки, и твой наклон головы, и твою дразнящую улыбку. В том, что я вспоминаю это все, нет ничего нового. Я думаю о тебе каждый день.

Когда ты только уехала, я пытался представить себе какую-нибудь ужасную тайну, из-за которой ты покинула меня. И не мог, потому что никакая тайна, никакие страхи, никакие поручения не в силах удержать меня вдали от тебя. И знаешь, я почему-то всегда верил, что ты относишься ко мне так же.

Наверное, мне надо наконец признать и принять, что ты ушла. Нет, не просто ушла, а ушла молча, и все мои письма не приносят мне ни единого слова, ни тени надежды.

Хотелось бы мне сказать, что я все еще верю в тебя и в наше совместное будущее.

Да, возможно, и верю. Впрочем, теперь мне остается только одно — вернуться к своей жизни и к утрате, что ощущаю я без тебя. Так что скажем попросту — отныне каждый из нас идет уготованным ему путем.

И если наши дороги пересекутся вновь, если ты пожелаешь вернуться ко мне — быть может, я все еще буду ждать тебя на том камне у реки. Кто знает, вдруг в один прекрасный день я подниму голову и увижу тебя в тени старого дуба, что дарил нам укрытие в прекрасные часы, которые нам удавалось украсть для себя.

Что бы ни случилось, сердце мое навеки принадлежит тебе, Лия.

Надеюсь, ты еще помнишь меня.

Джеймс».

Я не удивлена. Нет, не удивлена. Я ведь бросила Джеймса. Единственное мое послание, написанное в ночь перед нашим с Соней отъездом в Лондон, не содержало никаких ответов, никаких объяснений — лишь заверения в любви да смутные обещания вернуться. Должно быть, после стольких неотвеченных писем все эти заверения кажутся Джеймсу пустыми словами. Не мне его винить.

Мысли мои текут по знакомому, привычному руслу: я воображаю, что рассказываю Джеймсу все, доверяюсь ему так, как не смогла довериться на самом деле, покидая Нью-Йорк. Представляю, что он стоит рядом со мной, а я изо всех сил стараюсь привести пророчество к такому исходу, который позволит нам вместе идти в будущее.

Однако эфемерность моих мечтаний совершенно очевидна. Пророчество уже отняло жизни у людей, которых я люблю. В каком-то смысле, оно и у меня отняло жизнь. И если это случится еще с кем-нибудь — а уж тем более с Джеймсом — я этого просто не вынесу. Нет смысла надеяться, что он станет ждать меня, если я не могу даже поделиться с ним причинами своего отъезда.

Печальная правда состоит в том, что Джеймс проявил мудрость там, где я оказалась столь наивна. Сердце мое содрогается от знания, которое я таила даже от себя самой, всякий раз отступая, обходя его, если мне случалось подойти слишком близко.

Но оно все равно было там, в душе.

Поднявшись, я подхожу с письмом в руках к догорающему камину. Возьму да и кину туда листок — без колебаний. Не стану мечтать о будущем, которого не увижу, пока с пророчеством не будет покончено.

Однако не так-то это просто. Рука моя сама собой замирает в полужесте, останавливается на полпути к камину, греясь в приятном тепле. Я говорю себе: «Да ведь это всего лишь бумага и чернила. Очень может быть, Джеймс дождется меня». Однако письмо — источник воспоминаний, которых я позволить себе не могу. Если я сохраню его, то буду перечитывать вновь и вновь. Оно будет отвлекать меня от насущных, необходимых дел.

Суровая мысль разбивает оцепенение, завладевшее моей рукой. Я разжимаю пальцы, бросаю письмо в огонь с такой поспешностью, будто оно уже горит. Словно обожгло мне руку, прожгло до кости. Края бумаги скручиваются в языках пламени. Пара секунд — и все снова так, точно я и не читала слова, начертанные аккуратным почерком Джеймса. Как будто никакого письма не было вовсе.

И тут меня начинает трясти — крупной, неудержимой дрожью. Я скрещиваю руки на груди, стараясь унять эту дрожь. Напоминаю себе: я свободна от прошлого, хочу того или нет. Генри мертв. Джеймс больше не принадлежит мне. Нам с Элис суждено встретиться врагами.

Остались лишь ключи, пророчество и я.