Жизнь как жизнь

Кристина подтвердила.

— И что? Ты собираешься за него выйти замуж? А вообще, зачем тебе это? Ты всерьез обручилась? Официально? А что родители?

— На кой леший я сказала ей про это перед чертовой математикой?! — стонала Шпулька. — Надо было подождать…

— Родители ничего, согласны, — спокойно ответила Кристина. — Им это даже нравится. Они его с детства знают. Замуж за него выйти я собираюсь, но не знаю, получится из этого что-нибудь или нет.

— Как это? Раз ты обручилась с ним, раз ты его выбрала, раз он тебя выбрал, раз семья согласна, раз никаких препятствий нет?..

— Но ведь я же не завтра замуж выхожу, верно? Самое раннее — после выпускных экзаменов. Откуда мне знать, что до тех пор может случиться?

— Так какого черта ты обручалась?

— А чтобы родители отвязались. Они такие старомодные…

Тереска сидела, уставясь на прелестное личико, на котором отражалась только равнодушная покорность судьбе. Она остолбенела. Жених… Какая глупость, кто сейчас мучается с помолвками… И вообще, что с таким женихом делать? Эта Кристина какая-то действительно не такая… И одновременно Кристина вдруг показалась ей страшно опытной и взрослой. Каким-то непонятным образом она несла тяготы взрослой жизни и ответственность за нее, хотя и была только на год старше Терески. В семнадцать лет уже конкретные матримониальные планы, стабильные, утвержденные, а она при этом по-взрослому предвидела, что по-всякому бывает, неизвестно, как сложится…

Шпулька перестала причитать над десятью тоннами древесины и тоже уставилась на Кристину.

— Ты преувеличиваешь, — сказала она неуверенно. — Ведь он тебя любит? Ты же ему нужна?

— Боюсь, что я влюблена больше, — призналась со вздохом Кристина. — Но он, конечно, тоже. Только у него это может пройти.

— А у тебя нет?

— У меня нет. Никогда в жизни я ни в кого не была влюблена. Он единственный такой на свете. Он вообще чудесный, совершенно исключительный…

В глазах у нее появилось что-то вроде внутреннего сияния, и Тереска почувствовала в душе укол зависти. Вот, пожалуйста, она свидетельница расцвета великой взаимной любви, а все, что ей остается — смотреть на них со стороны. А сама? Она тоже хотела бы, чтобы ОН был чудесный, исключительный и был бы в нее влюблен…

Ей в голову пришел Богусь, но уколы зависти стали только больнее. Богусь, разумеется, был и чудесным, и исключительным, но вопроса о его влюбленности лучше было не поднимать. Что за такая невезуха! Ведь она могла бы так же, как Кристина, чувствовать себя на седьмом небе от счастья, а вместо этого должна снова в напряжении ждать, изнывая от неуверенности. Может быть, старомодность просто необходима для того, чтобы чувствовать себя такой вот счастливой? Богусь в качестве жениха…

А-а-а, в каком бы то ни было качестве, главное, что он вообще есть, что ей есть чего ждать и есть для кого становиться красивее. Ну как она вообще могла прожить шестнадцать лет без Богуся?

* * *

— Выбей из головы всякую беззаботность, — рассерженно говорила Шпулька, когда они вместе возвращались из школы. — Эти чертовы деревья высаживают, если я не ошибаюсь, весной. Это означает, что собрать их надо заранее. То есть начинать нам придется сейчас. То есть мы теперь влипли на весь год, то есть беги и ищи охотников дарить саженцы. И я тебе сразу скажу, что разговаривать с людьми будешь ты, потому что я не умею.

Тот факт, что они дошли до трамвайной остановки, как-то ускользнул от их внимания, и теперь подруги шли пешком до следующей. С Кристиной они расстались сразу при выходе, потому что ее поджидало существо из книжек: жених.

— Вот мой парень, — сказала она, заметив его издалека. — Он все еще меня любит. Пока!

В ее голосе из-под насмешливого равнодушия пробивалось теплое умиление. Тереску это снова взволновало. Ни ее, ни Шпульку так никто никогда не ждал. Она пыталась понять, как на это реагирует ее лучшая подруга, но Шпульке было не до нежных чувств. Саженцы заняли ее ум основательно, ни на что другое места не осталось.

— И я просто удивляюсь, как это тебе не пришло в голову, что Богусь придет наверняка аккурат тогда, когда ты будешь бегать по садоводам, — зловеще продолжала она. — А еще ты говорила, что будешь давать уроки. Не знаю, как ты собираешься на все это найти время. Ты наверняка сошла с ума, это точно. Никто не ожидал, что ты согласишься, сама Каракатица сомневалась. Надо было слышать, каким тоном она говорила про эти саженцы! Как улещивала!

— А я ничего не слышала — значит, все, конец, — твердо сказала Тереска, которая сразу же опамятовалась, едва речь зашла про все ее обязанности и планы. — Погоди, перестань каркать. Во-первых, если окажется, что мы не справляемся и нам нужна помощь, она нам это устроит. Каракатица. Не бойся, она эту помощь нам обеспечит, если не из нашего класса, так уж из «Б» — точно. Во-вторых, ты права, по садоводам нам придется бегать только сразу же после школы, потому что в такое время Богусь наверняка не придет. В-третьих…

Она осеклась, потому что сообразила, что еще должна проделывать многочисленные косметические процедуры и приводить в порядок гардероб. Дело было срочное. Богусь мог прийти в любой день. И маски…

— Не представляю, когда и как я смогу все это сделать, — самокритично призналась она. — Действительно, я, наверное, сошла с ума.

— Я бы вообще смотреть не стала на это дело, если бы не дети, — мрачно сказала Шпулька. — Кабы не то, что этот паршивый сад мы сажаем для детского дома, и Каракатица даже назвала какого именно. Сад — это для них богатство!

— Не понимаю, какое отношение это имеет к делу. Сейчас в Польше нет уже голодных и покинутых детей.

— Да ты сдурела! — воскликнула изумленная Шпулька, резко остановившись. — Конечно, есть!

Тереска тоже остановилась, потому что страшно удивилась.

— Как это? — спросила она недоверчиво. — Где это они есть?

— Всюду! Хотя бы в нашем доме! Там живет одна такая… У нее трое детей. Может быть, муж у нее когда-то тоже был, не знаю, сейчас нет. И она водит к себе разных типов, а этим детям вообще некуда деваться, они временами ночуют во дворе, случается, что и крадут. Она их по пьянке колошматит. Моя мама иногда дает им что-нибудь поесть, пару раз милиция приходила, и я сама слышала, как люди говорили, что она ненормальная и что детей этих надо у нее забрать или ее саму куда-нибудь забрать. Во всяком случае обязательно надо что-нибудь сделать. Там есть такой маленький мальчонка, самый младший, так он все время такой перепуганный… Я на это смотреть не могу. Только потому и согласилась на этот чертов сад!

Возбужденная и огорченная, Шпулька прошла несколько шагов и снова остановилась. Тереска поспешила за ней.

— Да все потому, что некоторым людям просто нельзя иметь детей… — начала она с отвращением.

— Ага! — сердито перебила ее Шпулька. — Попробуй не иметь! Оглянуться не успеешь, а уже у тебя ребенок! И что? Утопишь? А если уж ты собираешься над ним по пьянке издеваться, так не лучше ли отдать в детский дом? Можешь и не отдавать, Бога ради, только тогда жизни не будет! Ни тебе, ни твоему ребенку!

Тереска остолбенела. Упрек, что она по пьянке измывалась над каким бы то ни было ребенком, не говоря уже о своем собственном, отказываясь отдать его в хорошие руки или под опеку, потряс ее так, что у нее язык отнялся.

— Господи, да у меня же еще нет детей! — попыталась она протестовать, окончательно сбитая с толку. Она смутно чувствовала, что Шпулька высказала ей лишь крохотный кусочек сложных и великих мыслей, разобраться в которых можно будет только после того, как они распутают этот чудовищный клубок проблем.

— Но можешь родить! — сказала Шпулька с мрачным торжеством в голосе. — В любой момент.

Тереска с упреком посмотрела на подругу и стряхнула с себя оторопь.

— К завтрашнему дню у меня это не получится, хоть бы я в лепешку расшиблась, это я тебе гарантирую, — сказала она трезво и пошла дальше. — Кроме того, мы что, должны создавать материальные блага для этого детского дома, имея в виду собственных будущих детей и ужасающее падение наших нравов? А вообще-то я понимаю, что ты имеешь в виду… На здоровье, я согласна. Тогда тем более не придирайся, что я согласилась…

Они пошли дальше, вдоль ограды садов, существование которых просто не доходило до их сознания. На том месте, где они только что взволнованно обменивались мнениями, по другую сторону сетчатой ограды стояла невольная свидетельница их разговора. Эго была некая пани Мендлевская, старая дева, «совесть общества», которая знала Тереску в лицо и по рассказам, как, впрочем, и всю молодежь в этом районе. Она была безгранично потрясена, поэтому подошла к живой изгороди и посмотрела вслед уходящим подругам, а во взгляде ее читались тревога и озабоченность.

— Да мы с тобой ослепли! — вдруг сказала Тереска, остановившись около дальнего угла ограды. — Ты только посмотри, где мы!

Шпулька неуверенно огляделась по сторонам.

— Наверное, нет смысла возвращаться к трамваю? — сказала она. — До дома пешком ближе…

— Господи, ты совсем поглупела, да? Посмотри, что тут есть!

— Сетка.

— А за этой сеткой что?

— Зелень. А-а-а, огороды и сады! Действительно! Как это, ты хочешь прямо сразу?

— Ну, конечно, сразу! Раз уж мы здесь, можем попробовать. По крайней мере, можем узнать, откуда они берут саженцы. Пошли!

Шпулька вцепилась в ячейки сетки всеми десятью пальцами.

— Подожди! — нервно сказала она. — Я так сразу не могу. Ты меня застала врасплох. Мне нужно душевно настроиться.

Тереска решительно потащила ее за собой.

— Ты настроилась уже с утра, с самого первого урока. Надо же когда-то начинать.

Шпулька вцепилась в сетку через пару метров.

— Здесь ничего не видно, — запротестовала она. — Ничего такого тут не растет. Это должен быть питомник… Твой отец… Ты же говорила, что он когда-то привозил…

— Ты рехнулась, какой питомник в огороде! Да отцепись ты от сетки! Мой отец привез, действительно, лет двадцать назад, раз и навеки, от одного знакомого в Блендове, посадил себе сад, и сад растет. Я тебе, уж так и быть, скажу правду. Я знаю, как это сажают и как это все должно выглядеть, я имею в виду молодые деревца, вообще я почти все про это знаю, только понятия не имею, откуда брать этот самый посадочный материал. Эти люди здесь тоже себе доставали и сажали, позже, чем мой отец, они должны знать. Может быть, у них у самих в глубинке есть знакомые…

Шпулька всеми силами старалась навеки прицепиться к сетке.

— Ну тогда не сейчас! Слушай, после обеда… Сейчас же здесь никого нет. Я не могу начинать вот так, сразу, не подумав! И вообще тут калитки нет!

— Ну так она есть где-нибудь. Пошли, черт возьми, ведь хозяева нас не укусят! Мы обойдем вокруг и найдем!

Шпулька позволила протащить себя вдоль всей ограды, в глубине души лелея абсурдную надежду, что калитки вообще не окажется. Нигде. На территорию огородов не удастся войти, снаружи они никого не увидят, и эта страшная, излучающая нечеловеческую энергию Тереска оставит ее в покое по крайней мере на сегодня. Начнут собирать завтра или даже послезавтра, а Шпулька за это время как-нибудь сможет смириться с мыслью, что надо будет приставать к совершенно незнакомым людям с такой дурацкой целью… Шпулька по природе была довольно несмелой, а тут робела больше обычного.

Тереску толкала на немедленные действия мысль о Богусе, которого она должна была ждать. Чем скорее они скинут с плеч эту общественную работу, тем лучше. Она мчалась вдоль сетчатой ограды, таща за собой упиравшуюся Шпульку.

Калитки почему-то нигде не было. За следующим поворотом показались наглухо закрытые ворота, которые, очевидно, очень редко отпирали. Другого входа на всей улице не было видно, вокруг царили тишина, пустота и покой.

— Это никуда не годится, — решительно сказала Тереска, остановившись возле ворот. — Мы так будем бегать до Страшного суда. А у меня нет времени. Перелезаем!

— Совсем ты сдурела?! — запротестовала Шпулька. — А если кто-нибудь нас поймает? Решит, что мы хотим что-нибудь украсть!

— Никто нас не поймает, потому что мы не собираемся убегать. А вообще, кто крадет средь бела дня?! Если кто-нибудь появится, мы объясним, в чем дело. Выглядим мы прилично, а участковый меня знает. И тебя тоже. А вообще-то дай Бог, чтобы кто-нибудь показался, потому что нам ведь с кем-то надо поговорить! Очень удобные ворота. Лезь!

Шпулька прекратила безнадежные протесты. Ни один существенный аргумент не приходил ей в голову. Тереска вскарабкалась на столбик возле ворот, швырнула внутрь портфель, после чего то же самое сделала с портфелем Шпульки.

— Теперь уж конец, мы просто обязаны туда войти, — твердо заявила она, и Шпулька в отчаянии с ней согласилась.

— Того только не хватает, чтобы именно в этот момент нас кто-нибудь прогнал, — сказала она тревожно. — Мы тут, а портфели там…

Через пару минут обе очутились там же, где портфели. Перелезть через ворота, на которых были многочисленные щеколды, замки и засовы, для них оказалось парой пустяков. Сентябрьское солнце освещало роскошный красочный пейзаж, застывший в полном безветрии. Они постояли, осмотрелись вокруг, после чего пошли вперед, невольно ступая на цыпочках и очень осторожно.

— Ни живой души, — разочарованно шепнула Шпулька.

— Тихо, — ответила Тереска, — там кто-то есть…

Через два огорода между кустов что-то зашевелилось, и оттуда раздались неясно слышимые голоса. Царящие кругом тишина и неподвижность заставили девочек воспринять эти голоса как некую бестактность. В то же время этот далекий звук произвел на них такое впечатление, словно там творилось нечто таинственное и загадочное, что требовало осторожности. Воображение Терески нарисовало картину шайки заговорщиков, и у нее перехватило дыхание. Шпулька не видела в воображении ничего и никого, но по спине у нее, неведомо почему, побежал холодок. Обе девочки замедлили шаг, подкрадываясь на цыпочках по травянистой обочине тропинки.

Пройдя несколько метров, они стали красться все медленнее и осторожнее и оказались возле единственного огорода, где были люди. Тут они их и увидели. Троих. Один из них, в шортах без рубашки, копал грядку. Второй сидел спиной к ним на низенькой скамеечке и был одет в нормальные брюки и рубашку-тенниску. На поясе у него был подвязан мешок, куда он лущил горох. Третий, раздетый до пояса, но зато в галстуке на шее, сидел на скамейке у стола под деревцем, перед ним были разложены какие-то бумаги, и он что-то писал. Повсюду были в изобилии расставлены бутылки с пивом.

Голоса донеслись четче:

— …трахнешь его бампером, отлично, переедешь его, но ведь он может и выжить, — с явным неудовольствием говорил тот, кто лущил горох. — Ты выскочишь и добьешь его? Или что?

— Сдам назад и проеду по нему еще раз, — ответил сидевший у стола. — И в третий раз проеду…

— Ага… И долго ты будешь реветь мотором, шуметь и заниматься этой гонкой с препятствиями? Фонари горят, тебя увидят, слишком большой риск.

— А мы можем перенести эту акцию на позднее время. Когда люди спят.

— Кто-нибудь может страдать бессонницей…

— Так что же, мне его в живых, что ли, оставить? — разъярился тот, у стола. — Я должен его шлепнуть! Предположим, что никого не мучает бессонница…

— Предположение совершенно безосновательное. Дело в том, что нужно выработать самый безопасный гарантированный способ. Они не имеют права тебя поймать! Нельзя, чтобы на тебя пала хоть тень подозрения!

— Я вам говорил, — сказал тот, кто копал грядку и до сих пор не встревал в разговор. — Непригодное это место…

Он перестал копать, выпрямился, обернулся и вдруг осекся. Он увидел Тереску и Шпульку, которые застыли по другую сторону низенькой — доходившей всего лишь до колен — сетчатой ограды.

Пару секунд они молча смотрели друг на друга. Двое других мужиков проследили, куда смотрел копавший, и тоже замерли, тупо глядя на своих незваных слушателей.

Тереска и Шпулька словно приросли к земле. Содержание того, что они услышали, доходило до них постепенно, словно нарастающий гром с ясного неба. У Шпульки от изумления отнялись руки-ноги, да и голова тоже. Тереска с большим трудом сообразила, что произошло. Случайно они стали свидетелями того, как планировалось убийство, и эти трое, убийцы, поняли, что слышали девочки. Они должны немедленно удирать, может быть, эти трое их не догонят… хотя все равно — конец, ведь преступники их видели, они же вон сколько уже таращатся на девочек… запомнят и рано или поздно поймают. Надо срочно выдумать какую-нибудь хитрость, тогда еще есть шанс уцелеть.

— Вам что-нибудь нужно? — вдруг спросил тип с лопатой весьма вежливо. Несомненно, вежливость была наигранной и фальшивой.

У Терески в голове была страшная каша. Она решила любой ценой спасать свою жизнь. Единственный выход — притвориться, что они вообще ничего не поняли, не слышали, что они глухие и недоразвитые, заняты собственными проблемами и совершенно ни во что не врубились. А зачем они вообще пришли в это страшное место? Ах да, за саженцами…

— Деревца… — сказала она сдавленным голосом, в котором звучала отчаянная решимость. — Извините, пожалуйста… Нет ли у вас случайно… То есть не могли бы вы… Мы хотели расспросить, а тут никого нет, а нам нужны деревца…

Тип с лопатой смотрел на нее с крайним интересом.

— Какие еще деревца? — подозрительно спросил он.

Вступительная речь исчерпала возможности и силы Терески. Она не в состоянии была сказать что-нибудь еще. У нее перехватило горло, и она не могла выдавить из себя ни словечка.

— Фруктовые, — слабо пискнула Шпулька.

— Фруктовые деревца? Что-то я не очень понял. А вы не могли бы объяснить как-нибудь вразумительно?

Тереска пересилила себя.

— У нас страшные проблемы… — начала она было.

Тут тип с горохом вдруг повернулся к ней спиной, явно потеряв интерес к происходящему.

— Ладно, я согласен, — сказал он, смирившись. — Пусть будет попозже. В полвторого.

— В два, — поправил его тип за столом и что-то записал в своих бумажках. — Кроме того, он прав. Надо поближе к скверу.

— У нас страшные проблемы, — через силу продолжала Тереска. — Мы не знаем, может, надо в питомник… Нам показалось, что вы знаете… Мы для питомцев…

Тип с лопатой задумчиво смотрел на нее.