Охота на волков

* * *

Сколько павших бойцов полегло вдоль дорог — Кто считал, кто считал!.. Сообщается в сводках Информбюро Лишь про то, сколько враг потерял. Но не думай, что мы обошлись без потерь — Просто так, просто так… Видишь – в поле застыл, как подстреленный зверь, Весь в огне, искалеченный танк! Где ты, Валя Петров? – что за глупый вопрос? Ты закрыл своим танком брешь. Ну а в сводках прочтем: враг потери понес, Ну а мы – на исходный рубеж. 1965

* * *

Я – летчик, я – истребитель, Вылетов шесть на дню. Хотите, о «мессершмитте», О двух «фокке-вульфах» – хотите?.. Ладно, повременю. Сейчас эскадрилья тяжелых – девятка Уходит в ночной полет. Ну а теперь я начну по порядку, Зачем забегать вперед? Я ложь отличаю от были — Положено мне различать. Мы Брест сегодня отбили. Вчера же мы Брест бомбили, А в Бресте – дом мой и мать. Мы сопровождали тяжелых девятку — Свои свой же город бомбят! Но… видите, я не могу по порядку, Опять забегаю назад. Теряю я голову редко: Я – ас, но внизу же Брест! Один так и содит в отметку!.. Я чуть не нажал на гашетку, Случайно поймав его в крест. Но вот отбомбилась тяжелых девятка, Внизу все, как надо, идет. Все было, как надо, и скоро посадка, А я забегаю вперед. Я – летчик, я – истребитель, Со мною случилась беда, Я ночью летал в прикрытье, Хотите, еще пошлите, Но – чтобы не знать, куда. <1967>

* * *

Слухи по России верховодят И со сплетней в терцию поют. Ну а где-то рядом с ними ходит Правда, на которую плюют. <1969>

* * *

Как-то раз цитаты Мао прочитав, Вышли к нам они с большим его портретом, — Мы тогда чуть-чуть нарушили устав… Остальное вам известно по газетам. Вспомнилась песня, вспомнился стих — Словно шепнули мне в ухо: «Сталин и Мао слушают их», — Вот почему заваруха. При поддержке минометного огня Молча, медленно, как будто на охоту, Рать китайская бежала на меня, — Позже выяснилось – численностью в роту. Вспомнилась песня, вспомнился стих — Словно шепнули мне в ухо: «Сталин и Мао слушают их», — Вот почему заваруха. Раньше – локти кусать, но не стрелять, Лучше дома пить сгущенное какао, — Но сегодня приказали – не пускать, — Теперь вам шиш – но пасаран, товарищ Мао! Вспомнилась песня, вспомнился стих — Словно шепнули мне в ухо: «Сталин и Мао слушают их», — Вот почему заваруха. Раньше я стрелял с колена – на бегу, — Не привык я просто к медленным решеньям. Раньше я стрелял по мнимому врагу, А теперь придется – по живым мишеням. Вспомнилась песня, вспомнился стих — Словно шепнули мне в ухо, «Сталин и Мао слушают их», — Вот почему заваруха. Мины падают, и рота так и прет — Кто как может – по воде, не зная броду… Что обидно – этот самый миномет Подарили мы китайскому народу. Вспомнилась песня, вспомнился стих — Словно шепнули мне в ухо: «Сталин и Мао слушают их», — Вот почему заваруха. Он давно – великий кормчий – вылезал, А теперь, не успокоившись на этом, Наши братья залегли – и дали залп… Остальное вам известно по газетам. 1969

* * *

Маринка, слушай, милая Маринка, Кровиночка моя и половинка, — Ведь если разорвать, то – рубь за сто — Вторая будет совершать не то! Маринка, слушай, милая Маринка, Прекрасная как детская картинка! Ну кто сейчас ответит – что есть то? Ты, только ты, ты можешь – и никто! Маринка, слушай, милая Маринка, Далекая как в сказке Метерлинка, Ты – птица моя синяя вдали, — Вот только жаль – ее в раю нашли! Маринка, слушай, милая Маринка, Загадочная как жилище инка, Идем со мной! Куда-нибудь, идем, — Мне все равно куда, но мы найдем! Поэт – и слово долго не стареет — Сказал: «Россия, Лета, Лорелея», — Россия – ты, и Лета, где мечты. Но Лорелея – нет. Ты – это ты! 1969

* * *

Я тут подвиг совершил — Два пожара потушил, — Про меня в газете напечатали. И вчера ко мне припер Вдруг японский репортер — Обещает кучу всякой всячины. «Мы, – говорит, – организм ваш Изучим до йот, Мы запишем баш на баш Наследственный ваш код». Но ни за какие иены Я не продам свои гены, Ни за какие хоромы Не уступлю хромосомы! Он мне «Сони» предлагал, Джиу-джитсою стращал, Диапозитивы мне прокручивал, — Думал, он пробьет мне брешь — Чайный домик, полный гейш, — Ничего не выдумали лучшего! Досидел до ужина — Бросает его в пот. «Очень, – говорит, – он нужен нам — Наследственный ваш код». Но ни за какие иены Я не продам свои гены, Ни за какие хоромы Не уступлю хромосомы! Хоть японец желтолиц — У него шикарный блиц: «Дай хоть фотографией порадую!» Я не дал: а вдруг он врет? — Вон с газеты пусть берет — Там я схожий с ихнею микадою. Я спросил его в упор: «А ну, – говорю, – ответь, Код мой нужен, репортер, Не для забавы ведь?..» Но ни за какие иены Я не продам свои гены, Ни за какие хоромы Не уступлю хромосомы! Он решил, что победил, — Сразу карты мне открыл, — Разговор пошел без накомарников: «Код ваш нужен сей же час — Будем мы учить по вас Всех японских нашенских пожарников». Эх, неопытный народ! Где до наших вам! Лучше этот самый код — Я своим отдам! <Между 1966 и 1971> ЕНГИБАРОВУ – ОТ ЗРИТЕЛЕЙ Шут был вор: он воровал минуты — Грустные минуты, тут и там, — Грим, парик, другие атрибуты Этот шут дарил другим шутам. В светлом цирке между номерами Незаметно, тихо, налегке Появлялся клоун между нами. В иногда дурацком колпаке. Зритель наш шутами избалован — Жаждет смеха он, тряхнув мошной, И кричит: «Да разве это клоун! Если клоун – должен быть смешной!» Вот и мы… Пока мы вслух ворчали: «Вышел на арену – так смеши!» — Он у нас тем временем печали Вынимал тихонько из души. Мы опять в сомненье – век двадцатый: Цирк у нас, конечно, мировой, — Клоун, правда, слишком мрачноватый — Невеселый клоун, не живой. Ну а он, как будто в воду канув, Вдруг при свете, нагло, в две руки Крал тоску из внутренних карманов Наших душ, одетых в пиджаки. Мы потом смеялись обалдело, Хлопали, ладони раздробя. Он смешного ничего не делал, — Горе наше брал он на себя. Только – балагуря, тараторя — Всё грустнее становился мим: Потому что груз чужого горя По привычке он считал своим. Тяжелы печали, ощутимы — Шут сгибался в световом кольце, — Делались всё горше пантомимы, И морщины – глубже на лице. Но тревоги наши и невзгоды Он горстями выгребал из нас — Будто обезболивал нам роды, — А себе – защиты не припас. Мы теперь без боли хохотали, Весело по нашим временам: Ах, как нас приятно обокрали — Взяли то, что так мешало нам! Время! И, разбив себе колени, Уходил он, думая свое. Рыжий воцарился на арене, Да и за пределами ее. Злое наше вынес добрый гений За кулисы – вот нам и смешно. Вдруг – весь рой украденных мгновений В нем сосредоточился в одно. В сотнях тысяч ламп погасли свечи. Барабана дробь – и тишина… Слишком много он взвалил на плечи Нашего – и сломана спина. Зрители – и люди между ними — Думали: вот пьяница упал… Шут в своей последней пантомиме Заигрался – и переиграл. Он застыл – не где-то, не за морем — Возле нас, как бы прилег, устав, — Первый клоун захлебнулся горем, Просто сил своих не рассчитав. Я шагал вперед неутомимо, Но успев склониться перед ним. Этот трюк – уже не пантомима: Смерть была – царица пантомим! Этот вор, с коленей срезав путы, По ночам не угонял коней. Умер шут. Он воровал минуты — Грустные минуты у людей. Многие из нас бахвальства ради Не давались: проживем и так! Шут тогда подкрадывался сзади Тихо и бесшумно – на руках… Сгинул, канул он – как ветер сдунул! Или это шутка чудака?.. Только я колпак ему – придумал, — Этот клоун был без колпака. 1972 МОЙ ГАМЛЕТ Я только малость объясню в стихе — На всё я не имею полномочий… Я был зачат как нужно, во грехе — В поту и в нервах первой брачной ночи. Я знал, что, отрываясь от земли, — Чем выше мы, тем жестче и суровей; Я шел спокойно прямо в короли И вел себя наследным принцем крови. Я знал – всё будет так, как я хочу, Я не бывал внакладе и в уроне, Мои друзья по школе и мечу Служили мне, как их отцы – короне. Не думал я над тем, что говорю, И с легкостью слова бросал на ветер, — Мне верили и так, как главарю, Все высокопоставленные дети. Пугались нас ночные сторожа, Как оспою, болело время нами. Я спал на кожах, мясо ел с ножа И злую лошадь мучил стременами. Я знал – мне будет сказано: «Царуй!» — Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег. И я пьянел среди чеканных сбруй, Был терпелив к насилью слов и книжек. Я улыбаться мог одним лишь ртом, А тайный взгляд, когда он зол и горек, Умел скрывать, воспитанный шутом, — Шут мертв теперь: «Аминь!» Бедняга Йорик!.. Но отказался я от дележа Наград, добычи, славы, привилегий: Вдруг стало жаль мне мертвого пажа, Я объезжал зеленые побеги… Я позабыл охотничий азарт, Возненавидел и борзых и гончих, Я от подранка гнал коня назад И плетью бил загонщиков и ловчих. Я видел – наши игры с каждым днем Всё больше походили на бесчинства, — В проточных водах по ночам, тайком Я отмывался от дневного свинства. Я прозревал, глупея с каждым днем, Я прозевал домашние интриги. Не нравился мне век, и люди в нем Не нравились, – и я зарылся в книги. Мой мозг, до знаний жадный как паук, Всё постигал: недвижность и движенье, — Но толка нет от мыслей и наук, Когда повсюду – им опроверженье. С друзьями детства перетерлась нить, Нить Ариадны оказалась схемой. Я бился над словами «быть, не быть», Как над неразрешимою дилеммой. Но вечно, вечно плещет море бед, — В него мы стрелы мечем – в сито просо, Отсеивая призрачный ответ От вычурного этого вопроса. Зов предков слыша сквозь затихший гул, Пошел на зов, – сомненья крались с тылу, Груз тяжких дум наверх меня тянул, А крылья плоти вниз влекли, в могилу. В непрочный сплав меня спаяли дни — Едва застыв, он начал расползаться. Я пролил кровь как все – и, как они, Я не сумел от мести отказаться. А мой подъем пред смертью – есть провал. Офелия! Я тленья не приемлю. Но я себя убийством уравнял С тем, с кем я лег в одну и ту же землю. Я Гамлет, я насилье презирал, Я наплевал на датскую корону, — Но в их глазах – за трон я глотку рвал И убивал соперника по трону. Но гениальный всплеск похож на бред, В рожденье смерть проглядывает косо. А мы всё ставим каверзный ответ И не находим нужного вопроса. 1972 Я К ВАМ ПИШУ Спасибо вам, мои корреспонденты — Все те, кому ответить я не смог, — Рабочие, узбеки и студенты — Все, кто писал мне письма, – дай вам Бог! Дай Бог вам жизни две И друга одного, И света в голове, И доброго всего! Найдя стократно вытертые ленты, Вы хрип мой разбирали по слогам. Так дай же Бог, мои корреспонденты, И сил в руках, да и удачи вам! Вот пишут – голос мой не одинаков: То хриплый, то надрывный, то глухой. И просит население бараков: «Володя, ты не пой за упокой!» Но что поделать, если я не зво́нок, — Звенят другие – я хриплю слова. Обилие некачественных пленок Вредит мне даже больше, чем молва. Вот спрашивают: «Попадал ли в плен ты?» Нет, не бывал – не воевал ни дня! Спасибо вам, мои корреспонденты, Что вы неверно поняли меня! Друзья мои – жаль, что не боевые — От моря, от станка и от сохи, — Спасибо вам за присланные – злые И даже неудачные стихи. Вот я читаю: «Вышел ты из моды. Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес! Как глупо, что не месяцы, а годы Тебя превозносили до небес!» Еще письмо: «Вы умерли от водки!» Да, правда, умер, – но потом воскрес. «А каковы доходы ваши все-таки? За песню трешник – вы же просто крез!» За письма высочайшего пошиба: Идите, мол, на Темзу и на Нил, — Спасибо, люди добрые, спасибо, — Что не жалели ночи и чернил! Но только я уже бывал на Темзе, Собакою на Сене восседал. Я не грублю, но отвечаю тем же, — А писем до конца не дочитал. И ваши похвалы и комплименты, Авансы мне – не отфутболю я: От ваших строк, мои корреспонденты, Прямеет путь и сохнет колея. Сержанты, моряки, интеллигенты, — Простите, что не каждому ответ: Я вам пишу, мои корреспонденты, Ночами песни – вот уж десять лет! 1973

* * *

Марине В. Люблю тебя сейчас, не тайно – напоказ, — Не после и не до в лучах твоих сгораю; Навзрыд или смеясь, но я люблю сейчас, А в прошлом – не хочу, а в будущем – не знаю. В прошедшем – «я любил» — печальнее могил, Всё нежное во мне бескрылит и стреножит, — Хотя поэт поэтов говорил: «Я вас любил: любовь еще, быть может…» Так говорят о брошенном, отцветшем, И в этом жалость есть и снисходительность, Как к свергнутому с трона королю, Есть в этом сожаленье об ушедшем, Стремленье, где утеряна стремительность, И как бы недоверье к «я люблю». Люблю тебя теперь — без пятен, без потерь. Мой век стоит сейчас – я вен не перережу! Во время, в продолжение, теперь — Я прошлым не дышу и будущим не брежу. Приду и вброд и вплавь к тебе – хоть обезглавь! — С цепями на ногах и с гирями по пуду, — Ты только по ошибке не заставь, Чтоб после «я люблю» добавил я «и буду». Есть горечь в этом «буду», как ни странно, Подделанная подпись, червоточина И лаз для отступленья про запас, Бесцветный яд на самом дне стакана И, словно настоящему пощечина, — Сомненье в том, что «я люблю» сейчас. Смотрю французский сон с обилием времен, Где в будущем – не так, и в прошлом – по-другому. К позорному столбу я пригвожден, К барьеру вызван я – языковому. Ах, разность в языках, — не положенье – крах! Но выход мы вдвоем поищем – и обрящем. Люблю тебя и в сложных временах — И в будущем, и в прошлом настоящем! 1973 Я НЕ УСПЕЛ (Тоска по романтике) Болтаюсь сам в себе, как камень в торбе, И силюсь разорваться на куски, Придав своей тоске значенье скорби, Но сохранив загадочность тоски… Свет Новый не единожды открыт, А Старый весь разбили на квадраты, К ногам упали тайны пирамид, К чертям пошли гусары и пираты. Пришла пора всезнающих невежд, Все выстроено в стройные шеренги, За новые идеи платят деньги — И больше нет на «эврику» надежд. Все мои скалы ветры гладко выбрили — Я опоздал ломать себя на них; Всё золото мое в Клондайке выбрали, Мой черный флаг в безветрии поник. Под илом сгнили сказочные струги, И могикан последних замели, Мои контрабандистские фелюги Худые ребра сушат на мели. Висят кинжалы добрые в углу Так плотно в ножнах, что не втиснусь между. Смоленый плот – последнюю надежду — Волна в щепы разбила об скалу. Вон из рядов мои партнеры выбыли, У них сбылись гаданья и мечты: Все крупные очки они повыбили — И за собою подожгли мосты. Азартных игр теперь наперечет. Авантюристы всех мастей и рангов По прериям пасут домашний скот — Там кони пародируют мустангов. И состоялись все мои дуэли, Где б я почел участие за честь. Там вызвать и явиться – всё успели, Всё предпочли, что можно предпочесть. Спокойно обошлись без нашей помощи Все те, кто дело сделали мое, — И по щекам отхлестанные сволочи Бессовестно ушли в небытиё. Я не успел произнести: «К барьеру!» — А я за залп в Дантеса все отдам. Что мне осталось – разве красть химеру С туманного собора Нотр-Дам?! В других веках, годах и месяцах Все женщины мои отжить успели, — Позанимали все мои постели, Где б я хотел любить – и так, и в снах. Захвачены все мои одра смертные — Будь это снег, трава иль простыня, Заплаканные сестры милосердия В госпиталях обмыли не меня. Мои друзья ушли сквозь решето — Им всем досталась Лета или Прана, — Естественною смертию – никто, Все – противоестественно и рано. Иные жизнь закончили свою — Не осознав вины, не скинув платья, — И, выкрикнув хвалу, а не проклятья, Беззлобно чашу выпили сию. Другие – знали, ведали и прочее, — Но все они на взлете, в нужный год — Отплавали, отпели, отпророчили… Я не успел – я прозевал свой взлет. 1973 НИТЬ АРИАДНЫ Миф этот в детстве каждый прочел, черт побери! — Парень один к счастью прошел …сквозь лабиринт. Кто-то хотел парня убить, — видно, со зла, — Но царская дочь путеводную нить парню дала… С древним сюжетом Знаком не один ты. В городе этом — Сплошь лабиринты: Трудно дышать, Не отыскать воздух и свет… И у меня дело неладно: Я потерял нить Ариадны! Словно в час пик, Всюду тупик — выхода нет! Древний герой ниточку ту крепко держал: И слепоту, и немоту — все испытал; И духоту, и черноту жадно глотал. И долго руками одну пустоту парень хватал. Сколько их бьется, Людей одиноких, В душных колодцах Улиц глубоких! Я тороплюсь, В горло вцеплюсь — вырву ответ! Слышится смех: зря вы спешите, Поздно! У всех порваны нити! Хаос, возня… И у меня — выхода нет! Злобный король в этой стране повелевал, Бык Минотавр ждал в тишине — и убивал. Лишь одному это дано — смерть миновать: Только одно, только одно — нить не порвать! Кончилось лето, Зима на подходе, Люди одеты Не по погоде, — Видно, подолгу Ищут без толку слабый просвет. Холодно – пусть! Всё заберите… Я задохнусь здесь, в лабиринте: Наверняка: Из тупика выхода нет! Древним затея их удалась — ну и дела! Нитка любви не порвалась, не подвела. Свет впереди! Именно там хрупкий ледок: Легок герой, – а Минотавр — с голода сдох! Здесь, в лабиринте, Мечутся люди: Рядом – смотрите! — Жертвы и судьи, — Здесь в темноте, Эти и те чествуют ночь. Крики и вопли – всё без вниманья!.. Я не желаю в эту компанью! Кто меня ждет, Знаю – придет, выведет прочь. Только пришла бы, Только нашла бы — И поняла бы: Нитка ослабла… Да, так и есть: Ты уже здесь — будет и свет! Руки сцепились до миллиметра, Всё – мы уходим к свету и ветру, — Прямо сквозь тьму, Где – одному выхода нет!.. 1973

* * *

Вы были у Беллы? Мы были у Беллы — Убили у Беллы День белый, день целый: И пели мы Белле, Молчали мы Белле, Уйти не хотели, Как утром с постели. И если вы слишком душой огрубели — Идите смягчиться не к водке, а к Белле. И если вам что-то под горло подкатит — У Беллы и боли, и нежности хватит. <1975> I. ИЗ ДОРОЖНОГО ДНЕВНИКА Ожидание длилось, а проводы были недолги — Пожелали друзья: «В добрый путь! Чтобы – всё без помех!» И четыре страны предо мной расстелили дороги, И четыре границы шлагбаумы подняли вверх. Тени голых берез добровольно легли под колеса, Залоснилось шоссе и штыком заострилось вдали. Вечный смертник – комар разбивался у самого носа, Превращая стекло лобовое в картину Дали. Сколько смелых мазков на причудливом мертвом покрове, Сколько серых мозгов и комарьих раздавленных плевр! Вот взорвался один, до отвала напившийся крови, Ярко-красным пятном завершая дорожный шедевр. И сумбурные мысли, лениво стучавшие в темя, Устремились в пробой — ну попробуй-ка останови! И в машину ко мне постучало просительно время, — Я впустил это время, замешенное на крови. И сейчас же в кабину глаза из бинтов заглянули И спросили: «Куда ты? На запад? Вертайся назад!..» Я ответить не смог — по обшивке царапнули пули, — Я услышал: «Ложись! Берегись! Проскочили! Бомбят!» Этот первый налет оказался не так чтобы очень: Схоронили кого-то, прикрыв его кипой газет, Вышли чьи-то фигуры — назад, на шоссе – из обочин, Как лет тридцать спустя, на машину мою поглазеть. И исчезло шоссе — мой единственно верный фарватер, Только – елей стволы без обрубленных минами крон. Бестелесный поток обтекал не спеша радиатор. Я за сутки пути не продвинулся ни на микрон. Я уснул за рулем — я давно разомлел до зевоты, — Ущипнуть себя за ухо или глаза протереть?! В кресле рядом с собой я увидел сержанта пехоты: «Ишь, трофейная пакость, – сказал он, — удобно сидеть!..» Мы поели с сержантом домашних котлет и редиски, Он опять удивился: откуда такое в войну?! «Я, браток, – говорит, — восемь дней как позавтракал в Минске. Ну, спасибо! Езжай! Будет время – опять загляну…» Он ушел на восток со своим поредевшим отрядом, Снова мирное время в кабину вошло сквозь броню. Это время глядело единственной женщиной рядом, И она мне сказала: «Устал! Отдохни – я сменю!» Всё в порядке, на месте, — мы едем к границе, нас двое. Тридцать лет отделяет от только что виденных встреч. Вот забегали щетки, отмыли стекло лобовое, — Мы увидели знаки, что призваны предостеречь. Кроме редких ухабов, ничто на войну не похоже, — Только лес – молодой, да сквозь снова налипшую грязь Два огромных штыка полоснули морозом по коже, Остриями – по-мирному — кверху, а не накренясь. Здесь, на трассе прямой, мне, не знавшему пуль, показалось, Что и я где-то здесь довоевывал невдалеке, — Потому для меня и шоссе словно штык заострялось, И лохмотия свастик болтались на этом штыке. II. СОЛНЕЧНЫЕ ПЯТНА, ИЛИ ПЯТНА НА СОЛНЦЕ Шар огненный всё просквозил, Всё перепек, перепалил, И как груженый лимузин За полдень он перевалил, — Но где-то там – в зените был (Он для того и плыл туда), — Другие головы кружил, Сжигал другие города. Еще асфальт не растопило И не позолотило крыш, Еще светило солнце лишь В одну худую светосилу, Еще стыдились нищеты Поля без всходов, лес без тени, Еще тумана лоскуты Ложились сыростью в колени, — Но диск на тонкую черту От горизонта отделило, — Меня же фраза посетила: «Не ясен свет, когда светило Лишь набирает высоту». Пока гигант еще на взлете, Пока лишь начат марафон, Пока он только устремлен К зениту, к пику, к верхней ноте, И вряд ли астроном-старик Определит: на Солнце – буря, — Мы можем всласть глазеть на лик, Разинув рты и глаз не щуря. И нам, разиням, на потребу Уверенно восходит он, — Зачем спешить к зениту Фебу? Ведь он один бежит по небу — Без конкурентов – марафон! Но вот – зенит. Глядеть противно И больно, и нельзя без слез, Но мы – очки себе на нос И смотрим, смотрим неотрывно, Задравши головы, как псы, Всё больше жмурясь, скаля зубы, — И нам мерещатся усы — И мы пугаемся, – грозу бы! Должно быть, древний гунн Аттила Был тоже солнышком палим, — И вот при взгляде на светило Его внезапно осенило — И он избрал похожий грим. Всем нам известные уроды (Уродам имя легион) С доисторических времен Уроки брали у природы, — Им апогеи не претили И, глядя вверх до слепоты, Они искали на светиле Себе подобные черты. И если б ведало светило, Кому в пример встает оно, — Оно б затмилось и застыло, Оно бы бег остановило Внезапно, как стоп-кадр в кино. Вон, наблюдая втихомолку Сквозь закопченное стекло — Когда особо припекло, — Один узрел на лике челку. А там – другой пустился в пляс, На солнечном кровоподтеке Увидев щели узких глаз И никотиновые щеки… Взошла Луна, – вы крепко спите. Для вас – светило тоже спит, — Но где-нибудь оно в зените (Круговорот, как ни пляшите) — И там палит, и там слепит!.. III. ДОРОГИ… ДОРОГИ… Ах, дороги узкие — Вкось, наперерез, — Версты белорусские — С ухабами и без! Как орехи грецкие Щелкаю я их, — Говорят, немецкие — Гладко, напрямик… Там, говорят, дороги – ряда по́ три И нет дощечек с «Ахтунг!» или «Хальт!» Ну что же – мы прокатимся, посмотрим, Понюхаем – не порох, а асфальт. Горочки пологие — Я их щелк да щелк! Но в душе, как в логове, Затаился волк. Ату, колеса гончие! Целюсь под обрез — С волком этим кончу я На отметке «Брест». Я там напьюсь водички из колодца И покажу отметки в паспортах. Потом мне пограничник улыбнется, Узнав, должно быть, или – просто так… После всякой зауми Вроде «кто таков?» — Как взвились шлагбаумы Вверх, до облаков! Взял товарищ в кителе Снимок для жены — И… только нас и видели С нашей стороны! Я попаду в Париж, в Варшаву, в Ниццу! Они – рукой подать – наискосок… Так я впервые пересек границу — И чьи-то там сомнения пресек. Ах, дороги скользкие — Вот и ваш черед, — Деревеньки польские — Стрелочки вперед; Телеги под навесами, Булыжник-чешуя… По-польски ни бельмеса мы — Ни жена, ни я! Потосковав о ло́мте, о стакане, Остановились где-то наугад, — И я сказал по-русски: «Про́шу, пани!» — И получилось точно и впопад! Ах, еда дорожная Из немногих блюд! Ем неосторожно я Всё, что подают. Напоследок – сладкое, Стало быть – кончай! И на их хербатку я Дую, как на чай. А панночка пощелкала на счетах (Всё как у нас – зачем туристы врут!) — И я, прикинув разницу валют, Ей отсчитал не помню сколько злотых И проворчал: «По-божески дерут»… Где же песни-здравицы, — Ну-ка, подавай! — Польские красавицы, Для туристов – рай? Рядом на поляночке — Души нараспах — Веселились панночки С гра́блями в руках. «Да, побывала Польша в самом пекле, — Сказал старик – и лошадей распряг… — Красавицы-полячки не поблекли — А сгинули в немецких лагерях…» Лемеха въедаются В землю, как каблук, Пеплы попадаются До сих пор под плуг. Память вдруг разрытая — Неживой укор: Жизни недожитые — Для колосьев корм. В мозгу моем, который вдруг сдавило Как обручем, – но так его, дави! — Варшавское восстание кровило, Захлебываясь в собственной крови… Дрались – худо-бедно ли, А наши корпуса — В пригороде медлили Целых два часа. В марш-бросок, в атаку ли — Рвались как один, — И танкисты плакали На броню машин… Военный эпизод – давно преданье, В историю ушел, порос быльем — Но не забыто это опозданье, Коль скоро мы заспорили о нем. Почему же медлили Наши корпуса? Почему обедали Эти два часа? Потому что танками, Мокрыми от слез, Англичанам с янками Мы утерли нос! А может быть, разведка оплошала — Не доложила?.. Что теперь гадать! Но вот сейчас читаю я: «Варшава» — И еду, и хочу не опоздать! 1973

* * *

Когда я отпою и отыграю, Где кончу я, на чем – не угадать? Но лишь одно наверное я знаю: Мне будет не хотеться умирать! Посажен на литую цепь почета, И звенья славы мне не по зубам… Эй, кто стучит в дубовые ворота Костяшками по кованым скоба́м!.. Ответа нет, – но там стоят, я знаю, Кому не так страшны цепные псы. Но вот над изгородью замечаю Знакомый серп отточенной косы… Я перетру серебряный ошейник И золотую цепь перегрызу, Перемахну забор, ворвусь в репейник, Порву бока – и выбегу в грозу! 1973

* * *

Слева бесы, справа бесы. Нет, по новой мне налей! Эти – с нар, а те – из кресел, — Не поймешь, какие злей. И куда, в какие дали, На какой еще маршрут Нас с тобою эти врали По этапу поведут? Ну а нам что остается? Дескать, горе не беда? Пей, дружище, если пьется, — Все – пустыми невода. Что искать нам в этой жизни? Править к пристани какой? Ну-ка, солнце, ярче брызни! Со святыми упокой… 1976

* * *

…Когда я о́б стену разбил лицо и члены И всё, что только было можно, произнес, Вдруг – сзади тихое шептанье раздалось: «Я умоляю вас, пока не трожьте вены. При ваших нервах и при вашей худобе Не лучше ль – чаю? Или – огненный напиток… Чем учинять членовредительство себе — Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток». Он сказал мне: «Приляг, Успокойся, не плачь!» Он сказал: «Я не врач — Я твой верный палач. Уж не за́ полночь – за три, — Давай отдохнем: Нам ведь все-таки завтра Работать вдвоем…» Чем черт не шутит – может, правда выпить чаю, Раз дело приняло подобный оборот? «Но только, знаете, весь ваш палачий род Я, как вы можете представить, презираю!» Он попросил: «Не трожьте грязное белье, Я сам к палачеству пристрастья не питаю. Но вы войдите в положение мое: Я здесь на службе состою, я здесь пытаю. Молчаливо, прости, Счет веду головам. Ваш удел – не ахти, Но завидую вам. Право, я не шучу — Я смотрю делово: Говори – что хочу, Обзывай хоть кого…» Он был обсыпан белой перхотью как содой, Он говорил, сморкаясь в старое пальто: «Приговоренный обладает как никто Свободой слова – то есть подлинной свободой». И я избавился от острой неприязни И посочувствовал дурной его судьбе. Спросил он: «Как ведете вы себя на казни?» И я ответил: «Вероятно, так себе… Ах, прощенья прошу, — Важно знать палачу, Что когда я вишу — Я ногами сучу. Кстати, надо б сперва, Чтоб у плахи мели, — Чтоб, упавши, глава Не валялась в пыли». Чай закипел, положен сахар по две ложки. «Спасибо…» – «Что вы! Не извольте возражать! Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать. А грязи нет – у нас ковровые дорожки». «Ах, да неужто ли подобное возможно!» — От умиленья я всплакнул и лег ничком, — Потрогав шею мне легко и осторожно, Он одобрительно поцокал языком. Он шепнул: «Ни гугу! Здесь кругом – стукачи. Чем смогу – помогу, Только ты не молчи. Стану ноги пилить — Можешь ересь болтать, — Чтобы казнь отдалить, Буду дальше пытать». Не ночь пред казнью – а души отдохновенье, — А я уже дождаться у́тра не могу. Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу, Я крикну весело: «Остановись, мгновенье!» И можно музыку заказывать при этом — Чтоб стоны с воплями остались на губах, — Я, признаю́сь, питаю слабость к менуэтам, Но есть в коллекции у них и Оффенбах. «Будет больно – поплачь, Если невмоготу», — Намекнул мне палач. «Хорошо, я учту». Подбодрил меня он, Правда, сам загрустил: «Помнят тех, кто казнен, А не тех, кто казнил». Развлек меня про гильотину анекдотом, Назвав ее карикатурой на топор. «Как много миру дал голов французский двор!» — И посочувствовал убитым гугенотам. Жалел о том, что кол в России упразднен, Был оживлен и сыпал датами привычно. Он знал доподлинно – кто, где и как казнен, И горевал о тех, над кем работал лично. «Раньше, – он говорил, — Я дровишки рубил, — Я и стриг, я и брил, И с ружьишком ходил, — Тратил пыл в пустоту И губил свой талант, — А на этом посту — Повернулось на лад». Некстати вспомнил дату смерти Пугачева, Рубил – должно быть, для наглядности – рукой, А в то же время знать не знал, кто он такой, — Невелико образованье палачово. Парок над чаем тонкой змейкой извивался… Он дул на воду, грея руки о стекло, — Об инквизиции с почтеньем отозвался, И об опричниках – особенно тепло. Мы гоняли чаи, — Вдруг палач зарыдал: Дескать, жертвы мои — Все идут на скандал. «Ах вы тяжкие дни, Палачова стерня! Ну за что же они Ненавидят меня!» Он мне поведал назначенье инструментов, — Всё так нестрашно, и палач – как добрый врач. «Но на работе до поры всё это прячь, Чтоб понапрасну не нервировать клиентов. Бывает, только его в чувство приведешь, Водой окатишь и поставишь Оффенбаха — А он примерится, когда ты подойдешь, Возьмет и плюнет, – и испорчена рубаха!» Накричали речей Мы за клан палачей, Мы за всех палачей Пили чай – чай ничей. Я совсем обалдел, Чуть не лопнул крича — Я орал: «Кто посмел Обижать палача!..» …Смежила веки мне предсмертная усталость, Уже светало – наше время истекло. Но мне хотя бы перед смертью повезло: Такую ночь провел – не каждому досталось! Он пожелал мне доброй ночи на прощанье, Согнал назойливую муху мне с плеча… Как жаль – недолго мне хранить воспоминанье И образ доброго, чудно́го палача! 1977

* * *

Упрямо я стремлюсь ко дну — Дыханье рвется, давит уши… Зачем иду на глубину — Чем плохо было мне на суше? Там, на земле, – и стол и дом, Там – я и пел и надрывался; Я плавал всё же – хоть с трудом, Но на поверхности держался. Линяют страсти под луной В обыденной воздушной жиже, — А я вплываю в мир иной: Тем невозвратнее – чем ниже. Дышу я непривычно – ртом. Среда бурлит – плевать на сре́ду! Я погружаюсь, и притом — Быстрее, в пику Архимеду. Я потерял ориентир, — Но вспомнил сказки, сны и мифы: Я открываю новый мир, Пройдя коралловые рифы. Коралловые города… В них многорыбно, но – не шумно: Нема подводная среда, И многоцветна, и разумна. Где ты, чудовищная мгла, Которой матери стращают? Светло – хотя ни факела́, Ни солнца мглу не освещают! Всё гениальное и не — Допонятое – всплеск и шалость — Спаслось и скрылось в глубине, — Всё, что гналось и запрещалось. Дай бог, я всё же дотяну — Не дам им долго залежаться! — И я вгребаюсь в глубину, И – всё труднее погружаться. Под черепом – могильный звон, Давленье мне хребет ломает, Вода выталкивает вон, И глубина не принимает. Я снял с остро́гой карабин, Но камень взял – не обессудьте, — Чтобы добраться до глубин, До тех пластов, до самой сути. Я бросил нож – не нужен он: Там нет врагов, там все мы – люди, Там каждый, кто вооружен, — Нелеп и глуп, как вошь на блюде. Сравнюсь с тобой, подводный гриб, Забудем и чины и ранги, — Мы снова превратились в рыб, И наши жабры – акваланги. Нептун – ныряльщик с бородой, Ответь и облегчи мне душу: Зачем простились мы с водой, Предпочитая влаге – сушу? Меня сомненья, черт возьми, Давно буравами сверлили: Зачем мы сделались людьми? Зачем потом заговорили? Зачем, живя на четырех, Мы встали, распрямивши спины? Затем – и это видит Бог, — Чтоб взять каменья и дубины! Мы умудрились много знать, Повсюду мест наделать лобных, И предавать, и распинать, И брать на крюк себе подобных! И я намеренно тону, Зову: «Спасите наши души!» И если я не дотяну, — Друзья мои, бегите с суши! Назад – не к горю и беде, Назад и вглубь – но не ко гробу, Назад – к прибежищу, к воде, Назад – в извечную утробу! Похлопал по плечу трепанг, Признав во мне свою породу, — И я – выплевываю шланг И в легкие пускаю воду!.. Сомкните стройные ряды, Покрепче закупорьте уши: Ушел один – в том нет беды, — Но я приду по ваши души! 1977

* * *

Меня опять ударило в озноб, Грохочет сердце, словно в бочке камень, Во мне живет мохнатый злобный жлоб С мозолистыми цепкими руками. Когда, мою заметив маету, Друзья бормочут: «Снова загуляет», — Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу! Он кислород вместо меня хватает. Он не двойник и не второе Я — Все объясненья выглядят дурацки, — Он плоть и кровь, дурная кровь моя, — Такое не приснится и Стругацким. Он ждет, когда закончу свой виток — Моей рукою выведет он строчку, И стану я расчетлив и жесток, И всех продам – гуртом и в одиночку. Я оправданья вовсе не ищу, Пусть жизнь уходит, ускользает, тает, — Но я себе мгновенья не прощу — Когда меня он вдруг одолевает. Но я собрал еще остаток сил, — Теперь его не вывезет кривая: Я в глотку, в вены яд себе вгоняю — Пусть жрет, пусть сдохнет, – я перехитрил! <1979>

* * *

Я верю в нашу общую звезду, Хотя давно за нею не следим мы, — Наш поезд с рельс сходил на всем ходу — Мы всё же оставались невредимы. Бил самосвал машину нашу в лоб, Но знали мы, что ищем и обрящем, И мы ни разу не сходили в гроб, Где нет надежды всем в него сходящим. Катастрофы, паденья, – но между — Мы взлетали туда, где тепло, Просто ты не теряла надежду, Мне же – с верою очень везло. Да и теперь, когда вдвоем летим, Пускай на ненадежных самолетах, — Нам гасят свет и создают интим, Нам и мотор поет на низких нотах. Бывали «ТУ» и «ИЛы», «ЯКи», «АН», — Я верил, что в Париже, в Барнауле — Мы сядем, – если ж рухнем в океан — Двоих не съесть и голубой акуле! Все мы смертны – и люди смеются: Не дождутся и вас города! Я же знал: все кругом разобьются, Мы ж с тобой – ни за что никогда! Мне кажется такое по плечу — Что смертным не под силу столько прыти: Что на лету тебя я подхвачу — И вместе мы спланируем в Таити. И если заболеет кто из нас Какой-нибудь болезнею смертельной — Она уйдет, – хоть искрами из глаз, Хоть стонами и рвотою похмельной. Пусть в районе Мэзона-Лаффитта Упадет злополучный «Скайлаб» И судьба всех обманет – финита, — Нас она обмануть не смогла б! 1979

* * *

Мне скулы от досады сводит: Мне кажется который год, Что там, где я, – там жизнь проходит, А там, где нет меня, – идет. А дальше – больше, – каждый день я Стал слышать злые голоса: «Где ты – там только наважденье, Где нет тебя – всё чудеса. Ты только ждешь и догоняешь, Врешь и боишься не успеть, Смеешься меньше ты, и, знаешь, Ты стал разучиваться петь! Как дым твои ресурсы тают, И сам швыряешь всё подряд, — Зачем?! Где ты – там не летают, А там, где нет тебя, – парят». Я верю крику, вою, лаю, Но все-таки, друзей любя, Дразнить врагов я не кончаю, С собой в побеге от себя. Живу, не ожидаю чуда, Но пухнут жилы от стыда, — Я каждый раз хочу отсюда Сбежать куда-нибудь туда… Хоть всё пропой, протарабань я, Хоть всем хоть голым покажись — Пустое всё, – здесь – прозябанье, А где-то там – такая жизнь!.. Фартило мне, Земля вертелась, И, взявши пары три белья, Я – шасть! – и там. Но вмиг хотелось Назад, откуда прибыл я. 1979

* * *

Мой черный человек в костюме сером — Он был министром, домуправом, офицером, — Как злобный клоун, он менял личины И бил под дых, внезапно, без причины. И, улыбаясь, мне ломали крылья, Мой хрип порой похожим был на вой, — И я немел от боли и бессилья, И лишь шептал: «Спасибо, что – живой». Я суеверен был, искал приметы, Что, мол, пройдет, терпи, всё ерунда… Я даже прорывался в кабинеты И зарекался: «Больше – никогда!» Вокруг меня кликуши голосили: «В Париж мотает, словно мы – в Тюмень, — Пора такого выгнать из России! Давно пора, – видать, начальству лень!» Судачили про дачу и зарплату: Мол, денег – прорва, по ночам кую. Я всё отдам – берите без доплаты Трехкомнатную камеру мою. И мне давали добрые советы, Чуть свысока похлопав по плечу, Мои друзья – известные поэты: «Не стоит рифмовать «кричу – торчу»». И лопнула во мне терпенья жила — И я со смертью перешел на «ты», — Она давно возле меня кружила, Побаивалась только хрипоты. Я от суда скрываться не намерен, Коль призовут – отвечу на вопрос. Я до секунд всю жизнь свою измерил — И худо-бедно, но тащил свой воз. Но знаю я, что лживо, а что свято, — Я понял это все-таки давно. Мой путь один, всего один, ребята, — Мне выбора, по счастью, не дано. <1979 или 1980>

* * *

Я никогда не верил в миражи, В грядущий рай не ладил чемодана, — Учителей сожрало море лжи — И выплюнуло возле Магадана. И я не отличался от невежд, А если отличался – очень мало, Занозы не оставил Будапешт, А Прага сердце мне не разорвала. А мы шумели в жизни и на сцене: Мы путаники, мальчики пока, — Но скоро нас заметят и оценят. Эй! Против кто? Намнем ему бока! Но мы умели чувствовать опасность Задолго до начала холодов, С бесстыдством шлюхи приходила ясность — И души запирала на засов. И нас хотя расстрелы не косили, Но жили мы поднять не смея глаз, — Мы тоже дети страшных лет России, Безвременье вливало водку в нас. <1979 или 1980>

* * *

А мы живем в мертвящей пустоте, — Попробуй надави – так брызнет гноем, — И страх мертвящий заглушаем воем — И те, что первые, и люди, что в хвосте. И обязательные жертвоприношенья, Отцами нашими воспетые не раз, Печать поставили на наше поколенье — Лишили разума, и памяти, и глаз. <1979 или 1980>

Поэма

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ПРО ВИТЬКУ КОРАБЛЕВА И ДРУГА ЗАКАДЫЧНОГО ВАНЮ ДЫХОВИЧНОГО Что случилось с пятым «А»? Как вам это нравится: Вера Павловна сама С ним не может справиться! От стены к доске летели, Как снаряды «ФАУ-2», То тяжелые портфели, То обидные слова. Бой кипел, и в тайных целях Кто-то партой дверь припер. Но и драка на портфелях Не решила этот спор. Раз такая кутерьма — Ожидай не то еще! Что ж случилось с пятым «А», Почему побоище? Догадалась чья-то мама — Мамы вечно начеку: «Это проигрыш «Динамо» В первом круге «Спартаку»». «Нет, – сказал отец Олега, — Спорят там наверняка: Кто допрыгнет без разбега До дверного косяка»… И послали в поздний час — В половине пятого — Разобраться в этот класс Пионервожатого. Пионервожатый Юра Крик услышал со двора: «Всех главней – литература!» А в ответ неслось: «Ура!» Но сейчас же крикнул кто-то Из раскрытого окна: «В век космических полетов Только техника нужна!» И решил вожатый вмиг: Сам был в пятом классе я — Всё понятно, – там у них Просто разногласия. Первый голос был обычный — И не резок, и не груб, — Это Ваня Дыховичный, Всем известный книголюб. Но и голоса второго Трудно было не узнать — Только Витьке Кораблеву Мог такой принадлежать. Ну, теперь для пап и мам Всё яснее ясного: Не случилось в пятом «А» Ничего ужасного. Ваня – необыкновенный, Ну такой рассказчик был! — Что подчас на перемены Целый класс не выходил. Языки болтали злые, Что он слишком толстый, — пусть! Но зато стихи любые Ваня шпарил наизусть: Про Мадрид и про Алтай, Про отважных конников… И полкласса, почитай, Ваниных сторонников. Ну и Витька тоже в массе Заимел авторитет: Сделал Витька в третьем классе Гидропневмопистолет. Испытанье за рекою Он устроил для ребят — Пистолет стрелял водою Метров на́ сто пятьдесят! И по всем дворам вокруг Всем дружкам-приятелям Было лестно, что их друг Стал изобретателем. Если Витьке оба глаза Толстым шарфом завязать, Он на ощупь может сразу Два транзистора собрать. Сконструировал подъемник В сорок лошадиных сил И вмонтировал приемник В холодильник марки «ЗИЛ». Месяц что-то мастерил Из кастрюль и провода, — И однажды подарил Витька школе – робота! Что-то Витька в нем напутал: Всем законам вопреки, Робот раньше на минуту На урок давал звонки; Он еще скользил по полу И врывался к Витьке в класс… Деда Витькиного в школу Вызывали много раз. «С Витькой мне не совладать — У него наследственность, — На него должна влиять Школьная общественность; Не кончал я академий — Вы решайте», — дед сказал… Кстати, дед и сам в то время Что-то там изобретал. …И устроили собранье: Стали думать и гадать, Как на Витьку и на Ваню Целым классом повлиять… У историка ходил Ваня в званье лучшего, В математике он был — В роли отстающего. Он – знаток литературы, Тут четверки – ни одной; На уроках физкультуры — Притворялся, что больной. А на всех соревнованьях: «Кораблев – вот это да!» Ну а Дыховичный Ваня Был болельщиком всегда. Витька книжек не читал, Знал стихи – отрывками; Запинался и писал С грубыми ошибками. А однажды на уроке Сказанул такое он!.. Будто – во Владивостоке Протекает Волго-Дон. Путал даты он несносно, — Сам учитель хохотал. Но зато молниеносно Он делил и умножал. …Шло собранье – шум и гам, Каждый хорохорится. Разделились пополам — Так удобней ссориться. И девчонки там и тут Разделились поровну — И поддерживают ту И другую сторону. Раньше в девичьем народе Наступал быстрее мир — Тот, кто в классе верховодил, Тот и был у них кумир. А сейчас – два флага вьется, Два пути – куда свернуть? Два великих полководца, Два вождя – к кому примкнуть? В общем – страсти накалились, Всё решилось впопыхах, — И подруги очутились Во враждебных лагерях. Эти хором: «Физкультура!» Но не сбить им тех никак — Те кричат: «Литература!» Эти снова: «Техника!» «Ванька слаб, – а Витька ловкий, Сам он робота собрал!» «А Титов на тренировки Пушкина с собою брал!» Им бы так не удалось Спор решить неделями — Всё собрание дралось Толстыми портфелями. Но, услышав про Титова, Все по партам разошлись, — После Ваниного слова Страсти сразу улеглись. И когда утихла ссора, Каждый начал понимать, Что собрались не для спора — А обоим помогать. И придумало как быть Бурное собрание: Их – друг к другу прикрепить В целях воспитания. Витька с Ванею – в чем дело Не могли никак понять, — Но собранье так хотело — Значит, надо выполнять. «Значит, так – бегом до Химок!» — Витька Ване приказал. Ваня зубы сжал, весь вымок, Но до дому добежал. И напрасно хохотал Кораблев над Ванею: Дома Ваня Витьке дал Книгу про Испанию. Было много ссор и шума — Ни присесть, ни полежать, — Ведь вначале каждый думал, Как другого измотать. Ваня просто чуть не плачет: То присядь, то подтянись, То возьми реши задачу, То приемником займись!.. Но и Витьку он добил Рыбами и птицами, — Тот теперь стихи учил Целыми страницами!.. Как-то Витька Ваню встретил И решил ему сказать: «Знаешь, Ванька, я заметил — Интересно мне читать!» И ответил Ваня сразу: «Щупай мышцы на руке! Я теперь четыре раза Подтянусь на турнике! Хорошо, что приобщил Ты меня к атлетике. А вчера я получил «Пять» по арифметике!» И захохотали оба, И решили меж собой, Что они друзья до гроба, В общем – не разлить водой! …Может, случай не типичный Но во множестве дворов Есть и Ваня Дыховичный, Есть и Витька Кораблев. И таких примеров – тьма, — Можно в школе справиться… Вот что было в пятом «А»! Как вам это нравится? ПРОЧИТАЙТЕ СНОВА ПРО ВИТЬКУ КОРАБЛЕВА И ДРУГА ЗАКАДЫЧНОГО ВАНЮ ДЫХОВИЧНОГО У кого одни колы Двойки догоняют, Для того каникулы Мало что меняют. Погулять нельзя пойти, На каток – тем паче, — Можно только взаперти Чахнуть над задачей. И обидно и завидно, Ведь в окно прекрасно видно, Как ватага детворы Кувыркается с горы. Бац! В окно летит снежок — И затворник знает: Там, внизу, его дружок Знаком вызывает. Но навряд ли убежит: Он – в трусах и в тапках, Да к тому же – сторожит Бдительная бабка. И несчастный неудачник Утыкается в задачник: Там в бассейны А и Б Что-то льется по трубе. Ну а кто был с головой, У кого всё ясно, — Тот каникулы зимой Проведет прекрасно. Вот и Ваня Дыховичный Кончил четверть не отлично, Не как первый ученик, Но – без двоек был дневник. Да и Витька, друг его, Хоть бывал он болен, Кончил четверть ничего, — Даже дед доволен. И имели мальчуганы Интереснейшие планы: Сделать к сроку… Или нет, — Это всё пока секрет. Был сарай в углу двора, Только – вот в чем горе — Старый дедовский сарай Вечно на запоре. Раньше дед в нем проводил Просто дни и ночи И, бывало, приходил Чем-то озабочен. Не курил и не обедал, Почему – никто не ведал, Но, конечно, каждый знал: Что-то он изобретал. В своем деле он – артист, — Знали Витька с Ваней: Он большой специалист По окраске тканей. Правда, деда, говорят, Кто-то там обидел, — А почти пять лет назад Витька в щелку видел: Как колдун из детской сказки, Над ведром пахучей краски Наклонился его дед… И она меняла цвет! Но обижен дед, видать, Не на шутку: сразу Бросил всё – в сарай лет пять Не ходил ни разу. Витька спрашивал пять лет — Где ключи к сараю, — Но превредный Витькин дед Отвечал: «Не знаю». Только в первый день каникул Дед ключи отдал – и крикнул: «Краску тронете мою — Я вас, дьяволы, прибью!» Это был счастливый день — День занятий вольных: Ни звонков, ни перемен, Никаких контрольных! Ключ к загадке! Вот сейчас Распадутся своды… Это был великий час В первый день свободы! Час великих начинаний! Лучший час для Витьки с Ваней. Стерли дедовский запрет «Посторонним входа нет» И вошли… Вот это да! Инструментов сколько! Рельсы, трубки, провода, — Просто клад, и только! Вон привязан за ремень Старый мотоцикл! В общем – что там! – славный день — Первый день каникул.

* * *

Витька взял в руки электропилу, — Он здесь освоился быстро. Ну а Иван в самом дальнем углу Видит – большая канистра! Вспомнили тотчас ужасный запрет, Переглянулись с опаской: В этой канистре – сомнения нет — Деда волшебная краска. Не удержались, конечно, друзья — Ведь любопытно! Известно: Им запретили, а то, что нельзя, — Это всегда интересно. Горло канистры с натугой открылось, Капнули чуть на осколок стекла, — Краска на миг голубым засветилась, Красным и желтым на землю стекла! Ясно, ребята разинули рты, Как языки проглотили, — И, обомлев от такой красоты, Витька и Ваня решили, Чтобы пока не болтать никому И не показывать виду. Ваня поклялся, и Витька ему Всё рассказал про обиду. …Дед как-то отзыв в письме получил: «Остепениться пора вам!» Кто-то там где-то там взял и решил — Детская это забава. И объявили затею опасной: Что, мол, не место алхимикам здесь; Цвет должен быть если красный – так красный, Желтый – так желтый, без всяких чудес! Деда жалели: мол, с тем-то свяжитесь, — Вдруг повезет в этот раз!.. Но Дед разозлился: «Выходит, всю жизнь Время я тратил напрасно!»… Что бы сказал он, услышав ребят?.. Ваня воскликнул с волненьем: «Витька, мы выкрасим свой аппарат Дедовым изобретеньем! Всяких людей посмотреть позовем, — Что унывать втихомолку! — Гневный протест в «Пионерку» пошлем Или вообще – в «Комсомолку»! Так, мол, и так – гениального деда Странные люди понять не хотят! Это не только, мол, деда победа! Вы, мол, взгляните на наш аппарат!..» Так разошелся, что только держи. «Ну тебя, Ваня, в болото! — Витька сказал. – Разложи чертежи На верстаке для работы!» Люди, запомните этот момент: Здесь, в этом старом сарае, Осуществляется эксперимент — Вбиты начальные сваи! Витька и Ваня мудрят над листом, Полным значков и парабол, — Этот чертеж превратится потом В первый межзвездный корабль! Ну а пока, проявляя смекалку, Витька Ивану сказал: «Не зевай!..» — Прямо со стройки бетономешалку Еле вкатили ребята в сарай. Нет, не сворована – унесена, Не беспокойтесь, всё цело: Кончилась стройка, валялась она Года четыре без дела! Там – просто кладбище согнутых рельс, И никому их не жалко, — Ну а ребятам нужна позарез Эта бетономешалка. «Тем, что мешалку мы уволокли, — Ваня сказал, – этим, право, Пользу огромную мы принесли Нашему домоуправу!» Лозунг у школ вы, конечно, читали: «Металлолом, пионер, собирай!» — Вот Витька с Ваней два дня и таскали Водопроводные трубы в сарай. Витька маневрами руководил, Ваня кричал по привычке, Им целый класс две недели носил Обыкновенные спички. Витька головки у них отдирал, Складывал в ящик отдельно, — Череп на ящике нарисовал С надписью: «Очень смертельно!» Видели все, но не ведал никто, Что же друзья затевали, — Знали – они что-то строят, но что — Этого не понимали. Боб, голубятник (с ним Витька был в ссоре) — Тот, что в соседнем дворе проживал, — Целые сутки висел на заборе, Семечки лузгал и всё наблюдал. Но не понять ничего, хоть убей, — В щели сарая не видно! Вдруг они будут гонять голубей? — Это же жутко обидно! Если у Борьки возьми отними То, что – один он гоняет, — Рухнет вся Борькина власть над людьми, Слава его полиняет. Вот и послал он Володьку Сайко С братом и Жилину Светку, — Чтобы они незаметно, тайком Осуществили разведку. Как-то под вечер вся троица тихо Через забор перелезла, дрожит, — Жилина Светка, большая трусиха, Вдруг закричала: «Там что-то горит!» Правда, у страха глаза велики, — Вмиг разлетелись как перья Борькины верные эти дружки, — Не оправдали доверья. Паника ложной, конечно, была, — Что же их так испугало? Просто пятно на осколке стекла Всеми цветами сверкало. Борька сказал им секретную речь: «Надо обдумать, всё взвесить, — Взрослым сказать – они хочут поджечь Дом восемнадцать дробь десять!»… Борькин отец ничему не поверил, — Он в поликлинике фельдшером был, — Температуру зачем-то померил И… всю неделю гулять запретил. Борьку не жалко – ему поделом, Вот у Ивана – задача: Ваня гонялся за круглым стеклом, Но что ни день – неудача. Витька сказал: «Хоть костьми всеми ляг! Лишь – за окном проволо́чка, — Иллюминатор на всех кораблях Должен быть круглым, и точка!» Ваня всё бегал, а время всё шло Быстрым, уверенным курсом… Вдруг обнаружилось это стекло, Но… в туалете на Курском! Запрещено его вытащить, но В Ване сидел комбинатор: Утром стояло в сарае окно — Будущий иллюминатор. Все переборки в бетономешалке Впаяны крепко, навек, — И установлены кресла-качалки В верхний, командный, отсек. Эта мешалка – для многих людей Только железка, – поэту И Витьке с Ваней по форме своей Напоминала ракету. Раньше в отверстие сверху лилось Месиво щебня с цементом, — Ну а стекло прямо впору пришлось, Стало стекло – элементом. Все элементы один к одному Были подогнаны плотно, Даже замки из оконных фрамуг Ввинчены в люки добротно. К люкам – стремянка от самой земли, А для приборной панели Девять будильников в дело пошли — В них циферблаты горели. Будет ракета – без всяких кавычек, — Водопроводные трубы под ней Были заправлены серой от спичек: Сопла – не трубы – для наших парней. Правда, чуть было не рухнул весь план: Вдруг, не спросивши совета, Витька покрасить хотел космоплан Краскою серого цвета. «Чтобы ракета была не видна, — Мало ли что там! А вдруг там Встретят нас плохо?!» – Был тверд как стена Витька – пилот и конструктор… Словом, возник грандиозный скандал В дружном у них коллективе. Дедову краску Иван защищал: «Дедова краска – красивей! Мы прилетим, а нам скажут: «Земляне — На некрасивом таком корабле? Вот те и на!» – И решат венеряне, Будто бы – серость одна на Земле… А возвратимся – директор всех школ, Может, встречать нас прикатит, — Мы ему скажем, кто что изобрел, — Премию дед твой отхватит!» Доводом этим тотча́с убедил Витьку Иван Дыховичный: Витька ведь деда, конечно, любил, — Дед был и вправду отличный. …Всё! Дело в шляпе! Сверкал аппарат, Радугой переливался, — Витька хоть вслух не хвалил, но был рад Тем, что Ивану поддался. Даже решили труднейший вопрос: как Крышу поднять, – им строительный кран Здесь пригодился, но вот в чем загвоздка. Дело такое. Однажды Иван Как-то щенка в мастерскую принес И, привязав на веревку, Веско сказал: «Для науки – сей пес С нами пройдет подготовку. Всё же до цели – недели пути, — Чтоб быть готовым к сюрпризам, Выясним, как себя будет вести Этот живой организм!» Но организм начал лаять, мешать — Что ему замыслы эти! — Так что пришлось ему мясо давать, Чтобы сидел он в ракете. С ним они вынесли страшные муки: Завтра лететь, ну а пса не прогнать, — Он хоть задачу свою для науки Выполнил, но не хотел вылезать. Ваня его и конфетой манил, — Пес был своею судьбою Очень доволен… Тогда предложил Витька – взять псину с собою. Ваня ответил: «Хотелось бы взять — Пес там, конечно, забава, — Но его жизнью нельзя рисковать!» — Нет, мол, морального права. Доброго дворника дядьку Силая Уговорили за псом присмотреть, — Пес от обиды их даже облаял! Но… что поделаешь – завтра лететь!

* * *

«Слушай, Ваня, хватит спать! Договаривались в пять — И корабль межпланетный Никого не должен ждать! Все готово: два лимона, Длинный шнур от телефона, Компас, спички, много хлеба И большая карта неба…» Ваня тут же слез с балкона И спокойно доложил: «Видишь – леска из нейлона: Не порвет и крокодил. Не забудь о катастрофе, Предстоит нелегкий путь: Йод, бинты и черный кофе — Чтоб в полете не уснуть…» Витьку разве кто осудит, Скажет он – как гвоздь вобьет: «Катастроф в пути не будет — Лишнего не брать в полет! И к тому же заметят родители, Что – лекарство и кофе похитили. А при старте каждый грамм Будет десять весить там — И откажут ракетоносители». «Так! За дело, не зевай! Что ты тянешь? Отпирай!..» Вот бесшумно отворили Старый дедовский сарай. Ни секунды проволо́чки — Всё проверено до точки, Всё по плану: третье марта, Пять пятнадцать – время старта. Им известно – после пуска Будет двигатель реветь И наступит перегрузка, — Это надо потерпеть. Перед стартом не до шуток. Витька первым в люк залез, — Он не ел почти пять суток: Пища – тоже лишний вес! Ну а Ваня Дыховичный Еле втиснулся, весь взмок, — Хоть ему свой опыт личный Витька передал как смог. Ощущенье у них непривычное, Но – и дело у них необычное! Витька взял бортжурнал — И красиво записал: «Настроение, в общем, отличное!» Пристегнулись, а затем: Десять… Девять… Восемь… Семь… Ждет корабль, конец проверке Бортовых его систем. Время! Вздрогнули антенны, Задрожали в доме стены, Что-то вспыхнуло во мраке, И залаяли собаки. Ванин папа спал прекрасно, — Вдруг вскочил, протер глаза: Что такое – в небе ясно, А как будто бы – гроза! Дом от грома содрогнулся, Стекла в окнах дребезжат, — Витькин дед – и тот проснулся, Хоть и был он глуховат. «Управдома – где б он ни был — Отыскать! Спросить его!..» Весь квартал глазел на небо, Но – не видел ничего. Ванин папа – он страха не чувствует, Мама Ванина – что-то предчувствует… Вдруг – о ужас! – Вани нет! Тут же видит Витькин дед, Что и Витька в постели отсутствует. Слышно только «ах!» и «ох!» — Поднялся переполох, — Витькин дед от этих «охов» Окончательно оглох. …А тем временем в ракете Их отчаянные дети, Продырявив атмосферу, Вышли курсом на Венеру. И мечтали – если выйдет, Привенериться на ней, — Сколько там они увидят Удивительных вещей!.. Например, хотелось Ване — Если точно прилетят, Чтобы Ване венеряне Подарили аппарат: Аппарат красивый, модный, Вроде солнечных очков, — Чтобы с ним читать свободно На любом из языков! Он за это расскажет про море им, И как лазили в сад в Евпатории, И как Витька там чихнул, И как сторож их спугнул, — И другие смешные истории. Ну а Витька, сжав штурвал, Тоже время не терял, — Но с закрытыми глазами Он другое представлял: …Путь окончен, всё в порядке. После мягкой их посадки — Вдруг со всех сторон несутся К ним летающие блюдца. И оттуда, словно белки, — Венеряне! А потом — На летающей тарелке Их катают с ветерком. А в тарелке кто-то ранен, — Витька сразу всё решил: Самый главный венерянин Витьке место уступил… Управлять ему не ново: Надо? – всё, какой вопрос! И мгновенно он больного К поликлинике подвез. И ему в конце полета С благодарностью вручен Вело-мото-кино-фото — Видеомагнитофон. Скоро будут смотреть телезрители, Как на Землю спешат победители. А когда прилетят, Их, конечно, простят — Витькин дед и Ивана родители. …Но – что это, как понять? — Кто-то начал к ним стучать, — И мечтатели в кабине Разом кончили мечтать. Быть не может! Неужели — До Венеры долетели? Ну, а может быть, забылись — И случайно прилунились?.. Хорошо, что всё закрыто. А снаружи так стучат!.. «Витька, вычисли орбиту По шкале координат! Что же это за планета? Мы ж летели полчаса… Слышишь, Витька, я ведь где-то Слышал эти голоса…» Надо было на что-то решиться им: Или ждать, или выйти открыться им!.. Вот друзья открыли люк — И увидели вокруг… Всех жильцов и сержанта милиции. Тот сказал: «Какой скандал! Я такого не видал — В пять пятнадцать два мальчишки Разбудили весь квартал!» И чужие папы-мамы — Все качали головами. Ванин папа извинялся, Витькин дед не появлялся… Витька думал: в чем же дело? Что с ракетой – где секрет? Почему же не взлетела?.. Тут примчался Витькин дед. Как же Витькин дед ругался! «Не умеешь – так не сметь! Коли уж лететь собрался — Надо было уж лететь! Как же так, – а голос зычный, — Почему ты оплошал?..» Только Ваня Дыховичный Знал причину и молчал. Ну а дня через два, после ужина, Та причина была обнаружена: Просто Ваня не сказал, Что с собой он книгу взял — И ракета была перегружена. Вот друзья давай решать — Можно ль Ваню осуждать: Он ведь взял «Трех мушкетеров» — Чтоб дорогой дочитать. Можно спорить, но решить – как? Благородный парень Витька После долгих ссор и споров Стал читать «Трех мушкетеров». Их девиз – «Назад ни шага!» — Сразу Витьку покорил. Д’Артаньян своею шпагой В пользу Вани спор решил! Призадумались мальчишки, Новый сделали расчет — Чтобы брать такие книжки Каждый будущий полет. Разногласия земные Удалось преодолеть — Им теперь в места любые Можно запросто лететь! Одолеют они – без сомнения — Лишний вес и Земли притяжение, — Остается только ждать… Мы желаем им удач И счастливого возвращения! <…> <1970—1971>