Звездный десант

— Да ну? А ты что скажешь, сопля?

Я засомневался было, но вдруг до меня дошло: если сейчас не решусь, придется всю жизнь гадать: кто я, если не сыночек большого босса?

— Я бы все же попробовал.

— Ага. Ладно, нельзя сказать, что я не пытался. Метрики с собой? И дайте-ка глянуть на удостоверения личности.

Через десять минут, все еще не приведенные к присяге, мы были на верхнем этаже, где нас принялись простукивать и просвечивать. Я решил, что если не болен на самом деле, то заболеешь после осмотра. А если все попытки врачей провалятся, ты годен.

Я спросил одного из медиков, много ли народа отсевают по состоянию здоровья. Он страшно изумился.

— Да никого мы не отсеваем. Закон запрещает.

— Да? То есть, прошу прощения… Но, доктор, а в чем тогда смысл этого парада? Я уже весь в пупырышках, точно ощипанный гусь.

— Цель осмотра в том, — он стукнул меня по колену молоточком (я лягнул врача в ответ, но не сильно), — чтобы выяснить, к каким обязанностям вы годитесь. Но если бы вы явились сюда в инвалидном кресле и слепой на оба глаза и такой тупой, все равно занятие найдется. Скажем, считать волосины на гусенице на ощупь. Непригодным считается только тот, кто сумеет убедить психиатра, что не способен понять слова присяги.

— А-а… э-э… доктор, а вы уже были врачом, когда поступили на службу? Или тут решили, что вы должны стать врачом и послали вас в медицинскую школу?

— Я? — у него был шок. — Юноша, я что, дурак с виду? Я гражданский.

— Ой. Простите, пожалуйста.

— Пустяки. Военная служба — для муравьев. Поверь мне. Я вижу, как люди уходят, как они приходят, если приходят, конечно. Я вижу, что с ними случается. И ради чего? Чисто номинальная привилегия, за которую не заплатят и центаво, и практически ни у кого не хватает мозгов ею правильно распорядиться. Если бы врачам дали власть… ладно, не будем об этом. А то ты еще возомнишь, будто мои речи попахивают изменой. Но вот что я вам скажу, юноша: если вы достаточно умны, чтобы сосчитать до десяти, то уже бежали бы домой, пока не поздно. Вот, эти бумаги передадите сержанту и запомните, что я вам сказал.

Я вернулся в ротонду. Карл уже там стоял. Флотский сержант сумрачно ознакомился с моими бумагами и столь же мрачно изрек:

— Здоровы оба до отвращения. Только ветер в голове. Минуту, сейчас только свидетелей позову.

Он нажал на кнопку, явились две женщины-клерка, одна — старая боевая кляча, вторая симпатичная.

Сержант указал на наши бумаги и официальным тоном произнес:

— Я предлагаю и требую, чтобы вы, каждая в отдельности, изучили эти документы, определили, чем они являются, и, каждая в отдельности, сообщили, какое отношение каждый из этих документов имеет к двум находящимся здесь мужчинам.

Женщины восприняли все как нудную рутину, чем оно, собственно, и являлось, по-моему. Тем не менее, бумаги они разве что не обнюхали, потом взяли у нас отпечатки пальцев — вторично! — и симпатичная вставила в глаз ювелирную лупу и сравнила отпечатки. То же самое она сделала с подписями. Я начал сомневаться, что я — это я.

Флотский сержант добавил:

— Нашли ли вы подтверждение, что эти люди не способны принять присягу? Если да, то какие?

— Мы находим, — сказала старшая, — что медицинское заключение составлено компетентной полномочной медкомиссией. Психиатр считает, что каждый из этих мужчин способен принять присягу, ни один не находится в состоянии алкогольного опьянения, под воздействием наркотических или других препаратов или гипноза.

— Отлично, — сержант повернулся к нам. — Повторяйте за мной. Я, будучи совершеннолетним, по собственной воле…

— Я, — подхватили мы, — будучи совершеннолетним, по собственной воле…

— …без принуждения физического, словесного либо любого другого характера, будучи в установленной форме извещен и предупрежден о сути и значении данной присяги… вступаю в ряды вооруженных сил Земной Федерации на срок не менее двух лет либо любой другой по требованию службы…

Тут я слегка запнулся. Я всегда считал, что срок больше двух лет не бывает. Нам так обычно говорили. А что, если мы подписались на всю оставшуюся жизнь?

— …клянусь соблюдать и защищать Конституцию Федерации от всех ее земных и неземных врагов; укреплять и защищать конституционные права и свободы всех граждан и других лиц, в законном порядке проживающих на территории Федерации и ассоциированных государств; выполнять возложенные на меня законом и определенные его законными представителями обязанности на Земле и вне ее… беспрекословно подчиняться всем законным приказам главнокомандующего вооруженных сил Земли, старших офицеров и приравненных к ним лиц… а также требовать такого подчинения от всех военнослужащих, других лиц, а также негуманоидов, определенных в законном порядке под мое командование… и, по окончании срока, будучи уволенным с почетом в отставку либо будучи по окончании означенного срока зачислен в запас, выполнять все предписания и обязанности и пользоваться всеми без исключения правами гражданина Федерации, включая права, обязанности и привилегии, связанные с пожизненным правом избирать и быть избранным на государственные должности, пока право это не будет отнято у меня смертью либо по окончательному, не подлежащему обжалованию решению суда равных мне.

Ф-фу! На занятиях по истории и философии морали мистер Дюбуа анализировал с нами текст присяги, фразу за фразой, но, пока она не прокатится по тебе одним махом, словно тяжелый и неотвратимый Джаггернаут, не понимаешь ее истинного веса.

По крайней мере, она заставила меня осознать, что я больше не штатский с пустотой в голове и выпущенной из-под ремня рубахой. Я еще не знал, кем я стал, но знал, кем больше не являюсь.

— И да поможет мне Бог! — закончили мы хором.

Карл при этом перекрестился, как и женщина-клерк, что была посимпатичнее.

После этого мы все пятеро еще расписались и оставили отпечатки пальцев, сделали цветные фото меня и Карла в профиль и анфас и подшили их в наши досье. Наконец флотский сержант поднял голову.

— Самое время перекусить, парни.

Я сглотнул комок в горле.

— Э-э… сержант.

— М-да? Говори.

— А можно отсюда с родителями связаться? Сказать, что я… Рассказать, как все получилось?

— Да мы с тобой лучше сделаем.

— Сэр?

— Вам предоставляется увольнительная на сорок восемь часов, — сержант холодно усмехнулся. — Знаете, что вам будет, если не вернетесь?

— Э-э… трибунал?

— Да ни черта. Ничего не будет. Сделают в бумагах отметку: «срок удовлетворительно не окончен», и никакого второго шанса его выслужить на веки вечные. Вам дают поостыть. Мы так отсеиваем сосунков-переростков, которым не больно-то и хотелось на самом деле и которым не следовало даже заикаться о присяге. Правительство экономит деньги, а детишкам с предками — никакого расстройства. Соседи даже не догадаются. Можно даже родителям не говорить, — он оттолкнул кресло от стола. — Ну, увидимся послезавтра. Если вообще увидимся. Забирайте свое хозяйство.

Увольнительная вышла отвратительная. Отец разбушевался, затем вовсе перестал со мной разговаривать. Мама слегла. Когда я часом раньше, чем надо было, ушел, никто даже не заметил, кроме повара, приготовившего завтрак, и прислуги.

Я встал перед деревянной конторкой, за которой уже сидел сержант, подумал, что, наверное, надо бы отдать честь, а потом подумал, что не знаю как. Сержант поднял голову.

— Надо же. Вот твои бумаги. Неси их в двести первую комнату, там тебя начнут обрабатывать. Постучи и входи.

Через два дня я уже знал, что пилотом мне не бывать. Заключения комиссии были такими: «пространственное воображение — посредственное, способности к математике — посредственные, математическая подготовка — слабая, время реакции — норма, зрение хорошее». Я обрадовался, когда они приписали два последних вывода, а то уже чувствовал, что сосчитать собственные пальцы — выше моих возможностей.

Кадровик выдал мне бланк для моих пожеланий, и еще четыре дня меня подвергали самым бессмысленным тестам, о которых мне приходилось слышать. Кто ж его знает, что хотели определить, когда стенографистка вдруг подскочила в кресле да как завизжит: «Змея!!!» Не было там никакой змеи, а был дурацкий и совершенно безвредный кусок резинового шланга.

Письменные и устные тесты были не лучше, но раз они им так радуются, ладно, пусть. Особое внимание я уделил списку пожеланий. В первые строчки, разумеется, я выписал все космические специальности (кроме пилота), не забыл даже кока и механика. Я жаждал путешествовать, поэтому охотнее пошел бы служить во флот, а не армию.

Далее я вписал разведку. Шпионы везде шныряют, у них наверняка не скучно. (Я ошибся, но ничего.) Потом был длинный перечень: военврач, военный биолог, экология сражения (понятия не имею, что это такое, но звучало красиво), корпус логистики (ошибочка вышла, в нашей дискуссионной группе мы изучали логику, а логистика, оказывается, имеет два разных значения, вообще это снабженцы) и еще десяток прочих. В самом низу я без колебаний приписал К-9 и пехоту.

Различные тыловые службы я включать не стал. Если не в боевые части, то плевать — подопытной крысой или чернорабочим на Венеру. Что то, что другое — один подарочек.

Кадровик мистер Вайсе вызвал меня через неделю после присяги. На самом деле он был военный психолог, майор в отставке, носил гражданское и настаивал, чтобы к нему обращались «мистер», чтобы новобранец мог расслабиться и говорить свободнее. Он уже ознакомился с моим списком и с результатами тестов, и еще я заметил, что у него лежит мой аттестат, и обрадовался, потому что школу окончил хорошо. Как раз настолько, чтобы не выглядеть зубрилой. Я прилично сдал все предметы, только с одним вышли затруднения, да и в школе был большим человеком: сборная по плаванию, дискуссионная группа, казначей класса, серебряная медаль на ежегодном литературном конкурсе, председатель оргкомитета по встрече выпускников, все такое. Куча достижений, и все записано в аттестате.

Мистер Вайсе поднял голову, когда я вошел, и сказал:

— Садись, Джонни.

И снова уткнулся в аттестат, потом отложил его.

— Любишь собак?

— Что? Да, сэр.

— А насколько ты их любишь? Твоя собака спит на твоей кровати? И кстати, где сейчас твоя собака?

— Н-нет, у меня сейчас нет собаки. Был когда-то, но… нет, сэр, мой пес на кровати не спал. Понимаете, мама не позволяет держать собаку в доме.

— Но ты разговаривал со своим псом?

— Э-э-э…

Я попытался объяснить мамину манеру: «Я не сержусь, но очень-очень обижена». Она себя так ведет, когда ей перечишь в том, что она решила раз и навсегда. Но сдался и просто сказал:

— Нет, сэр.

— М-мм… а видел ли ты когда-нибудь неопса?

— Э-э… один раз, сэр. Его выставляли два года назад в театре Макартура. Только какое-то христианское общество подняло шум.

— Позволь мне рассказать, что такое подразделение К-9. Неопес — это не просто говорящая собака.

— Того нео, что показывали у Макартура, я не понимал. Они, правда, разговаривают?

— Они разговаривают. Просто требуется привыкнуть к их произношению. Они не могут произнести звуки «б», «м», «п» и «в», приходится приспосабливаться к эквивалентам. Совсем как при расщепленном нёбе, только буквы другие. Тем не менее, их речь столь же ясна, как у человека. Но неопес — это не говорящая собака. Он вообще не собака, он искусственно выведенный симбионт на основе собаки. Нео, тренированный калеб, раз в шесть разумнее обычной собаки, то есть находится на уровне слабоумного человека. Только такое сравнение не совсем честное. Идиотизм — это болезнь, тогда как нео для своей среды гений.

Мистер Вайсе нахмурился.

— Суть в том, что он симбионт. Вот тут-то главная трудность. М-мм… ты слишком молод, чтобы побывать в браке, но ты видел женатые пары, по крайней мере, своих родителей. Можешь ли ты представить, что ты женат на калебе?

— Как?! Нет. Не могу.

— Эмоциональная связь человек-собака и собака-человек в К-9 гораздо теснее и намного важнее, чем эмоциональная связь семейной пары. Если хозяин погибает, мы убиваем неопса — на месте! Большего для бедолаги мы сделать не можем. Убийство из милосердия. Если убивают собаку… ну, человека мы, разумеется, убить не можем, хотя это было бы самым простым решением. Мы изолируем человека в госпитале и медленно лечим, собираем в единое целое.

Он взял ручку, сделал пометку.

— Не думаю, что можно записать в К-9 мальчика, который не может убедить свою мать, что собака должна спать в его комнате. Давай рассмотрим другие возможности.

До сих пор я не понимал, что считаюсь непригодным для всех специальностей, которые поставил в своем списке выше К-9. Я так разволновался, что чуть не пропустил следующее высказывание психиатра. Майор Вайсе говорил задумчиво, без лишних эмоций, как будто говорил о ком-то другом, давно мертвом и позабытом.

— Когда-то я служил в К-9. Когда моего калеба списали в расход, меня пичкали успокаивающим шесть недель, а после реабилитации перевели на другую работу. Джонни, все эти твои курсы… почему ты не обучился чему-нибудь полезному?

— Сэр?

— Теперь поздновато. Забудь. Та-ак… твой инструктор по истории и философии морали, похоже, хорошего мнения о тебе.

— Он? — я удивился. — А что он сказал?

Вайсе улыбнулся.

— Он говорит, что ты не глуп, разве что невежа, и что на тебя сильно влияет окружение. Это высокая похвала у него. Я его знаю.

Мне похвалой слова мистера Дюбуа не показались. Этот высокомерный, старый, чванливый…

— И, — продолжал Вайсе, — парень, заработавший тройку с минусом по восприятию телевидения, не может быть плох. Думаю, что мы воспользуемся рекомендациями мистера Дюбуа. Как тебе нравится пехота?

Из федерального центра я вышел в растрепанных чувствах, но не был таким уж несчастным. По крайней мере, я был солдатом. В кармане у меня лежали бумаги, доказывающие этот факт.

Меня не забраковали и не отправили на работы типа «бери больше — кидай дальше».

Несколько минут назад закончился рабочий день, и здание опустело, остались ночные дежурные да задержавшиеся на работе. В ротонде я наткнулся на человека, который тоже собирался уходить. Лицо его показалось мне знакомым, но я его не вспомнил.

Зато он вспомнил меня.

— Добрый вечер! — отрывисто бросил он. — Еще не смылся?

Теперь и я понял, кто это. Флотский сержант, который приводил нас к присяге. Кажется, я разинул рот. Сержант был в штатском, ходил нормально на двух ногах, и руки у него было две.

— Э-э… добрый вечер, сержант, — промямлил я.

Он превосходно понял мое состояние, глянул вниз, на свои ботинки, легко улыбнулся.

— Расслабься, парень. После работы мне не обязательно нагонять страху на людей, вот я и не нагоняю. Тебя еще не распределили?

— Только что получил приказ.

— И куда?

— В мобильную пехоту.

Физиономия его расплылась в широчайшей довольной ухмылке. Сержант протянул мне руку.

— К нашим! Давай пять, сынок! Мы сделаем из тебя человека — или пристукнем. Может, одновременно.

— Это, по-вашему, хороший выбор? — с сомнением сказал я.

— «Хороший»? Сынок, это единственный выбор. Мобильная пехота и есть армия. Все остальные только кнопки жмут — или такие высоколобые профессора, куда там! А всю работу делаем мы, — он опять пожал мне руку и добавил: — Ты оттуда кинь мне открытку. Сержанту Хо, федеральный центр, — дойдет. Ну, удачи!

И он зашагал прочь — грудь колесом, шаг чеканный, плечи расправлены.