Помоги проекту - поделись книгой:
В.Ф.Шварцман, из дневника.
Известному советскому астрофизику, кандидату физико-математических наук, сотруднику Специальной астрофизической обсерватории АН СССР Викторию Фавловичу Шварцману в нынешнем году исполнилось 60 лет.
Нет, не так. Исполнилось бы…
И если бы действительно исполнилось, то, скорее всего, я бы написал: "Всемирно известному российскому ученому, профессору, доктору наук, руководителю нескольких важнейших проектов в различных областях астрофизики исполнилось в этом году…"
Не исполнилось.
Викторий Фавлович Шварцман трагически ушел из жизни в августе 1987 года. Это эвфемизм такой – трагически ушел… Викторий покончил с собой, и трагедия эта не дает спокойно жить не только его друзьям, не только коллегам, знавшим его много лет, но и тем, кто встречался с ним хотя бы один раз, хотя бы один раз говорил, слушал, спорил… И узнав о трагедии, вот уже 18 лет беспрестанно спрашивает: почему?..
* * *
Викторий был моложе меня на год, но школу мы окончили одновременно: в 1962. Он – в украинском городке Черновцы, а я – в Баку, столице солнечного Азербайджана. Тогда же и в университет поступили: Викторий – в МГУ, а я – в Азербайджанский Государственный, но на один и тот же факультет, физический. В Москву меня не пустили родители, у которых попросту не было денег оплатить эту поездку. Викторий собирался изучать астрофизику, я тоже. После университета Шварцман поступил в аспирантуру к академику Якову Борисовичу Зельдовичу, а я – в аспирантуру Шемахинской обсерватории, и руководителем моим стал молодой кандидат наук Октай Хангусейнович Гусейнов, который диссертацию свою о нейтронизации вещества при коллапсе звезд писал под руководством Я.Б.Зельдовича.
Это я все к тому, что у нас с Викторием было множество шансов познакомиться, теоретически в каком-нибудь ответвлении мироздания, где-то в параллельной вселенной мы вполне могли встретиться во время приемных экзаменов в МГУ и даже (если бы мне удалось поступить) жить в одной комнате в общежитии Дома студента на Ленинских горах.
На самом же деле встретились мы впервые в коридоре Астрономического института имени П.К.Штернберга, было это в конце шестидесятых, В.Ф.Шварцман еще в аспирантуре стал известен своими работами по захвату (аккреции) межзвездного вещества нейтронными звездами, наша лаборатория в ШАО тоже занималась этой проблемой, и статью, которую мы с шефом написали для "Астрономического журнала", редакция отправила на рецензию Викторию. Можно сказать – конкуренту. В Москву я тогда ездил довольно часто – рассказывал о наших работах на семинарах, в том числе и в группе Я.Б.Зельдовича, но вот совершенно не помню, сталкивался ли там с Викторием, хотя наверняка это происходило. Память – штука странная, от желания не зависящая. Какая-нибудь не относящаяся к делу мелочь запоминается на всю жизнь, а важная встреча, интересный разговор почему-то проваливаются в бездну бессознательного, будто ничего и никогда не происходило.
Впрочем, с проблемой памяти пусть разбираются психологи, а я до сих пор уверен, что познакомились мы с Викторием в коридоре ГАИШа. В редакции журнала мне сказали, что рецензирует статью Шварцман (имели ли они право сообщать фамилию рецензента – тоже большой вопрос), отзыв получен отрицательный, и я отправился искать Виктория, работы которого, естественно, были мне хорошо известны – вспахивали мы, как говорится, одно и то же поле. Почему наша встреча произошла в ГАИШе, тоже не помню. Да и важно ли?
Поговорили мы тогда хорошо и долго. Викторий умел убеждать – тем более, что он был уверен в правоте своей научной позиции. А я был убежден в своей правоте, тем более что расчеты показывали, что мы таки правы.
Чтобы была понятна суть спора, расскажу – о чем шла речь.
***
В.Ф.Шварцман, из дневника.
Шестидесятые-семидесятые годы прошлого века были для астрофизики временем совершенно уникальным. Открытия новых типов небесных тел и явлений следовали одно за другим: квазары, пульсары, реликтовое излучение, рентгеновские источники, в том числе – постоянные, переменные, временные… Открытия эти стали результатом развития новых методов наблюдений: радиоастрономы научились измерять очень слабые переменные потоки излучения, в космос были запущены приборы, которые впервые показали, как выглядит небо в рентгеновских и ультрафиолетовых лучах – такого вообще еще никто никогда не видел.
И все это нужно было объяснить. Что такое квазар? Звезда, мини-галактика, коллапсирующее тело (термина "черная дыра" в начале шестидесятых еще не существовало)? Что такое пульсар – белый карлик, нейтронная звезда? Почему пульсирует радиоизлучение? Почему светят рентгеновские источники?
Никаких теорий не существовало – наблюдения нужно было сначала объяснить хотя бы качественно, "на пальцах", как говорил Я.Б.Зельдович. О каких сложных теориях могла идти речь, если не было даже доказано, существуют ли вообще в природе нейтронные и коллапсирующие звезды?
Десятки гипотез, объясняющих свечение пульсаров, появились в первые же месяцы после их открытия. Достаточно быстро стало понятно: это нейтронные звезды. Никакие другие небесные тела не могли иметь такой короткой и столь строго выдерживаемой периодичности излучения.
То, что в природе могут в принципе существовать звезды, состоящие, в основном из сверхплотного нейтронного газа, показали еще в тридцатые годы Л.Д.Ландау, Р.Оппенгеймер, Ф.Волков, А.Снайдер. Показали чисто теоретически, и в течение тридцати лет никто не мог обнаружить эти объекты на небе, никто не мог определить, много ли нейтронных звезд в Галактике и есть ли они вообще. Пока не открыли пульсары, астрофизики были уверены, что единственный способ обнаружения нейтронных звезд – наблюдение того самого процесса аккреции, о котором получился наш спор с Викторием Шварцманом.
Аккреция – это захват звездой окружающего газа и пыли. Обычная звезда ярко излучает, и свет вместе с потоком частиц (звездным ветром) отталкивают от звезды падающее на нее вещество. А нейтронная звезда, как полагали в те годы теоретики, излучать не может, межзвездный газ должен падать на нее свободно. И между прочим, ускоряться при падении до скоростей, сравнимых со скоростью света! Когда частички межзвездного газа ударяются о твердую поверхность нейтронной звезды, вся их колоссальная кинетическая энергия немедленно обратится в тепло, газ нагреется до сотен тысяч градусов и, конечно, возникнет мощное излучение, наблюдая которое можно будет сказать – вот нейтронная звезда.
Теоретически. На самом деле все, конечно, сложнее. Нейтронная звезда способна захватить весь газ из окружающего межзвездного пространства, если газ этот неподвижен. А если звезда движется, причем с большой скоростью? Тогда скорость аккреции (и величина излучения) резко уменьшится. А если у нейтронной звезды есть магнитное поле? Межзвездный газ тоже намагничен, возникнет дополнительное притяжение, и тогда скорость аккреции увеличится. А если…
Вариантов много, какой ближе к истине? Шварцман считал (и вполне справедливо), что нейтронные звезды обычно движутся с высокими скоростями, и потому, быстро пролетая сквозь облака межзвездного газа, не успевают захватить вещества достаточно для сильного излучения. А если излучение слабое, то и обнаружить нейтронную звезду не удастся.
А мы считали (и тоже справедливо), что если магнитная нейтронная звезда движется – пусть даже быстро – в межзвездном намагниченном облаке, то величина аккреции будет достаточна для того, чтобы звезду обнаружить.
Прав был Шварцман, но и мы с Гусейновым тоже были правы – просто начальные допущения у нас были разными, а какое более справедливо, можно было решить только в процессе наблюдений.
Почему же Шварцман дал на нашу работу отрицательный отзыв? Об этом мы и проговорили с Викторием два часа, которые я и сейчас помню – столько было высказано идей, столько было интересных мыслей, соображений, выводов…
И кстати, Шварцман был единственным из советских астрофизиков, кто признавал (и писал об этом в своих статьях), что именно Амнуэль и Гусейнов в своей работе 1968 года предсказали открытие рентгеновских пульсаров. Остальные коллеги хранили по этому поводу молчание…
***
В.Ф.Шварцман, из дневника.
Два часа общения с Викторием не просто запомнились – они стали своеобразной вехой. После того разговора я стал более критично относиться к собственным публикациям – укоризненное лицо Шварцмана все время стояло перед глазами. Он будто говорил: "А вот эту идею вы достаточно обдумали?"
Еще несколько раз я встречался с Викторием на семинарах, мы обменивались репликами и относились друг к другу с явной симпатией.
А потом Шварцман защитил диссертацию и уехал работать из Москвы на Северный Кавказ в Специальную астрономическую обсерваторию АН СССР. Почему? Он же был одним из любимых и перспективных учеников Я.Б.Зельдовича. У него выходили замечательные работы. Все были уверены, что Шварцман через относительно небольшое время обязательно станет доктором наук, затем академиком…
Говорили, что Шварцман поехал в САО для того, чтобы на самом большом в мире шестиметровом телескопе поставить наблюдательную программу, которую сам же и придумал: оптический поиск одиночных черных дыр. "Ореолы вокруг черных дыр" – так называлась одна из глав его кандидатской диссертации. Это действительно была пионерская работа – никто в мире, даже в лучших обсерваториях, не искал в то время (да и сейчас тоже!) переменность в оптическом излучении небесных тел с быстротой до сотни миллионов колебаний в секунду. Для сравнения: блеск самых быстрых радиопульсаров меняется с частотой до тысячи колебаний в секунду. В оптическом диапазоне даже таких колебаний никто не мерил. А тут – сотни миллионов!
И еще: как вспоминал потом другой известный советский астрофизик, Юрий Парийский, знавший Шварцмана намного лучше меня, "первое, что меня поразило — поиск им аналога мечты Альберта Эйнштейна о работе на маяке. Уже в первый день он напомнил мне о ней и сказал, что он мечтает о таком варианте, что спокойная жизнь вдали от Москвы, на Башне, позволит реализовать себя... "
Да, так, наверно, проще и романтичнее было объяснить поступок Шварцмана, променявшего активную научную жизнь столицы на тихую лишь по видимости (какие страсти кипят на самом деле в небольших коллективах, оторванных от "Большой земли"!) жизнь на вершине горы, рядом с шестиметровым телескопом…
Но вот что писал в своих воспоминаниях о Шварцмане Борис Валентинович Комберг, работавший в отделе Зельдовича в те годы:
"После успешной защиты диссертации перед ним остро встал вопрос о трудоустройстве. Дело осложнялось отсутствием московской прописки. Чтобы остаться в Москве, надо было потратить очень много усилий, прося о ходатайстве Якова Борисовича и проявляя в этом деле не просто настойчивость, а упорство, граничащее с нахальством (это было ясно на примере других сотрудников отдела). Викторий пойти на это не мог — не любил одалживаться. Кончилось тем, что заместитель директора САО в то время Ю. Парийский, который собирался наблюдать на строящемся РАТАНе флуктуации реликта (реликтового микроволнового излучения Вселенной – П.А.), попросил Якова Борисовича "выделить" теоретика для анализа этой проблемы. Это место было предложено Шварцману. А окончательно уговорил Виктория уехать в САО Витя Дубрович, который к этому времени там уже работал".
Мы-то, сидя на горе в Азербайджане, полагали, что для академика Зельдовича не составит проблемы устроить на работу в Москве выдающегося астрофизика, одного из лучших теоретиков того времени. То, что главная причина отъезда Шварцмана в САО крылась всего лишь в том, что у Виктория не было московской прописки, нам и в голову не приходило. Оказалось, что никто из маститых академических деятелей, прекрасно знавших Шварцмана-ученого, не смог или не захотел ему помочь в решении чисто бытовой проблемы. Никто не помог, а сам Викторий был победителем в науке, но не в бытовых войнах.
Изменилась бы его судьба, останься Шварцман в столице? Возможно. Или даже наверняка. Но история, как говорят, не знает сослагательного наклонения. Не только история народов, но и биографии отдельных людей. Что было, то было.
* * *
религия предлагает законченную картину мира,
наука никогда не дает конечного решения (путь познания — дорога без финиша).
Выбор эквивалентен выбору способов существования (устойчивости): встать на бесконечный путь науки (т.е. превратить это в деятельность), или же, приняв некую законченную картину физической Вселенной, посвятить себя другим проблемами мира.
В.Ф.Шварцман, из дневника.
Говорят, что имя определяет суть человека и его судьбу. Викторий по природе своей должен был быть победителем, он не мог не быть первым, и всякий раз, когда ему не удавалось быть первым – в науке или даже в быту, – это обстоятельство сказывалось на его настроении, на его характере и, в результате, на его судьбе.
Викторий Шварцман был, безусловно, первым из тех, кто в шестидесятых годах занялся теоретическим исследованием проблемой поиска нейтронных звезд в Галактике. До него астрофизики могли только предполагать, что такие звезды существуют, но были уверены, что обнаружить их, увидеть в телескоп никогда не удастся – ведь нейтронные звезды, особенно старые, остывшие и холодные излучают слишком мало, чтобы разглядеть их даже с близкого расстояния. Викторий был первым, кто сказал: нейтронную звезду можно увидеть, если наблюдать, как она захватывает газ из межзвездного пространства.
Правда, он же показал и другое: увидеть, в принципе, можно, но это излучение все же настолько незначительно, что наблюдать аккрецирующую нейтронную звезду удастся лишь в том случае, если уж очень повезет – звезда будет двигаться не очень быстро, а еще лучше, если окажется в плотном межзвездном облаке, где много газа.
Представьте теперь настроение ученого, потратившего лучшие годы жизни на доказательство того, что предложенная им идея (в принципе, как показало время, очень перспективная!) никак не поможет обнаружить нейтронные звезды. Конечно, отрицательный результат в науке – тоже результат, но этими словами обычно утешают неудачников, а Шварцман неудачником не был, не мог быть по определению, по своему мироощущению.
И тогда он занялся поиском черных дыр. От сложной задачи перешел к решению еще более сложной. Ведь если нейтронные звезды хоть что-то излучают, то черные дыры ничего не излучают в принципе. Есть только два способа обнаружить, что в каком-то районе пространства находится черная дыра. Первый – по влиянию ее поля тяжести на движение соседних объектов: звезд, звездных скоплений, а может, даже целых галактик, все зависит от того, какова масса черной дыры. Второй способ – тот, какой был предложен Шварцманом для обнаружения нейтронных звезд: аккреция.
Естественно, черная дыра тоже захватывает вещество из межзвездного пространства. Масса черной дыры больше, чем масса нейтронной звезды. Значит, и вещества она должна захватить больше. Такой объект окажется чуть более ярким, но все же – если наблюдать в обычные оптические телескопы – очень слабым. Попробуйте отличить слабую звездочку от другой такой же. Одна – обычная, но далекая, другая – на самом деле близкая черная дыра звездной массы. Можно попробовать отличить по спектру, но ведь объекты эти такие слабые, что получить хороший спектр – чрезвычайно трудная задача. Есть еще способ. Расчеты Шварцмана показали, что, если на черную дыру падает намагниченный межзвездный газ, то процесс этот очень нестабилен, возникающее излучение переменно. Блеск меняется не просто быстро, а очень быстро – миллионы раз в секунду, – причем в огромном диапазоне от радио до рентгена.
Если удастся обнаружить, что какой-то объект на небе меняет свою яркость несколько миллионов раз в секунду, можно быть точно уверенным – это черная дыра. Никакой другой объект не создаст такие быстрые изменения яркости излучения.
Отличная идея. Но… Во-первых, необычайно трудно измерять столь быстрые изменения блеска очень слабых звезд. Это трудность наблюдательная. Вторая трудность – теоретическая, и оппоненты не раз указывали Шварцману на эту особенность. Да, яркость излучения вблизи от черной дыры может меняться чрезвычайно быстро. Но ведь, прежде чем дойти до наблюдателя, это быстро переменное излучение проходит через окружающий черную дыру межзвездный газ. Газ поглощает часть проходящего излучения или рассеивает его – в обоих случаях переменность «размывается», наблюдатель перестает видеть очень быстрые изменения блеска, именно те, по которым и можно отличить черную дыру от обычной звезды.
– Да, – соглашался Шварцман, – все это может быть. Но может и не быть. Только наблюдение докажет, кто прав. Нужно правильно выбрать объект, и тогда все получится.
Он был победителем, он и допустить не мог, чтобы что-то могло не получиться. Конечно, он хотел оказаться первым, кто обнаружит оптическое излучение одиночных черных дыр в Галактике.
Поделиться книгой: