Помоги проекту - поделись книгой:
В это время советская разведка сообщала действительные данные о развертывании немецкого наступления на южном фланге советско-германского фронта. Но им верили мало. Почему? Да потому что этот вывод в основном опирался на сообщение обер-лейтенанта Харро Шульце-Бойзена, служившего в главном штабе германских ВВС и работавшего на советскую разведку. Как мы знаем, последующее развитие событий подтвердило эти вполне достоверные данные, кроме соображений о повороте немцев вдоль Волги на север и наступления на Москву.
Генеральный штаб Красной Армии, оценивая вероятный характер летних действий противника, сделал вывод о том, что все-таки наибольшего эффекта немцы [118] могут добиться при нанесении удара на участке Брянск, Курск, в направлении на Ряжск и с последующими действиями на Владимир, при одновременном продвижении в сторону Пензы. Большая оперативная емкость этого направления, отсутствие крупных лесных массивов и водных преград вплоть до линии Коломна, Рязань, Моршанск, наличие развитой дорожной сети допускали массированное применение здесь крупных танковых и моторизованных соединений. В случае успеха на этом направлении немцы могли рассечь фронт на две части и охватить Москву с юга и юго-востока, отрезав от нее основные железнодорожные коммуникации. Не исключалась возможность нанесения противником удара и на северокавказском направлении с целью охвата нашего левого фланга, отсечения центра от бакинской нефти, нарушения коммуникаций, проходящих через Иран и обеспечивающих доставку вооружения от союзников. Однако, по мнению Генштаба, он мог носить только второстепенный характер, так как в этом случае большая часть советских войск оставалась бы вне воздействия противника.
Исходя из такой оценки обстановки важнейшими направлениями вероятного действия противника были определены ленинградское, московское, воронежское и донбасско-ростовское. Но предполагалось, что основные события развернутся на московском направлении. Поэтому Генеральный штаб полагал, что важнейшей стратегической задачей на первом этапе летней кампании является удержание районов Ленинграда, Москвы, треугольника Елец, Лиски, Мичуринск и Ростовского района. На этих направлениях и предполагалось сосредоточить основные резервы ВГК. Планом летней кампании предусматривалось на фронте от Мурманска до Ладожского озера вести прочную и одновременно активную оборону. В первой половине мая намечалось [119] ликвидировать демянскую группировку противника, а затем одновременно с Орловской и Харьковской операциями силами Калининского и Западного фронтов с привлечением части войск Северо-Западного фронта осуществить разгром ржевско-вяземско-гжатской группировки немцев.
После овладения районами Вязьмы, Орла и Харькова намечалось провести одновременно две операции: одну с целью разгрома любанско-чудовской группировки врага и деблокады Ленинграда, а другую — по освобождению Донбасса.
Но недооценка противника и переоценка собственных сил обернулись для советских войск новыми подлинными трагедиями. На севере все попытки советского командования прорвать блокаду Ленинграда и ликвидировать демянский котел оказались безрезультатными. Противник удерживал оборону в полуокружении вплоть до весны 1943 г., сковав тем самым значительные силы советских войск — пять армий, из них три — ударные, которые были поставлены в весьма трудное положение. Это также существенно ухудшало возможности советского командования для маневра силами и средствами и использования резервов.
Проведя перегруппировку к лету 1942 г., немцы развернули наступление на двух направлениях — на Воронеж и на юго-восток, в сторону Кавказа. Им не удалось овладеть Воронежем, не удалось окружить основные силы Юго-Западного и Южного фронтов. Но уже к исходу июля враг занял Донбасс, вышел в большую излучину Дона, тем самым создав условия для дальнейшего развития наступления на Кавказ и Сталинград.
Эти неудачи обычно обходят стороной, когда ведут речь о прорыве немецких войск летом 1942-го на южном стратегическом направлении. Поэтому автор позволит себе подробнее остановиться на том, что ему известно. [120]
У Ставки ВГК вызывало тревогу, что морально-боевой потенциал, приобретенный в победе под Москвой Красной Армией да и всем народом, стал таять под влиянием неудач под Воронежем и Харьковом, в Крыму и Донбассе. Это было крайне опасно. Вот почему Сталин издает приказ № 227, вошедший в историю под названием «Ни шагу назад!». По сути, он направлен против тех, кто считал, что, дескать, территория страны большая — чего же опасаться, если мы отступаем? В приказе перечисляются меры по укреплению боевого духа, дисциплины, подчеркивается необходимость бороться с трусостью, паникерством. Командирам и политработникам ставится задача — обеспечить резкий перелом в ходе войны. Вот этот приказ: в нем суровая правда и непреклонная воля (даются только тезисы).
Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, рвется в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами… Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамена позором. Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряя веру в Красную Армию, а многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей… [121]
Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории…
Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства небезграничны. Территория Советского государства — это не пустыня, а люди — рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети. Территория СССР, которую захватил и стремится захватить враг, — это хлеб и другие продукты для армии и тыла, металл и топливо для промышленности, фабрики, заводы, снабжающие армию вооружением и боеприпасами, железные дороги… Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину.
Поэтому надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда будет в избытке. Такие разговоры являются вредными, они ослабляют нас и усиливают врага, ибо, если не прекратим отступления, останемся без хлеба, без топлива, без металла, без сырья, без фабрик и заводов, без железных дорог. Из этого следует, что пора кончать отступление.
Ни шагу назад! Таким теперь должен быть главный призыв.
Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности.
Наша Родина переживает тяжелые дни. Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило. Немцы не так сильны, как это кажется паникерам. Они напрягают последние силы. [122]
Выдержать их удар сейчас, в ближайшие несколько месяцев, — это значит обеспечить нам победу.
Можем ли мы выдержать удар, а потом и отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно и наш фронт получает все больше самолетов, танков, артиллерии, минометов. Чего же у нас не хватает? Не хватает порядка и дисциплины в ротах, батальонах, полках, дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях. В этом теперь наш главный недостаток. Мы должны установить в армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять Родину. Паникеры и трусы должны истребляться на месте.
Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование — ни шагу назад без приказа высшего командования…»
Далее в приказной части излагаются конкретные меры, которые предполагают «безусловно ликвидировать отступательное настроение в войсках», а также снятие с постов любых начальников и привлечение их к ответственности за неисполнение этого приказа. Предусматривается создание штрафных подразделений и заградительных отрядов.
Приказ заканчивается словами:
«Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, штабах.
Морально-психологическое воздействие приказа было огромно. Командиры разъясняли его суть, на конкретных примерах показывали: от выполнения этого документа зависит дальнейший ход и даже исход войны.
Приказ Сталина появился в разгар первого этапа великой битвы, который начался 17 июля боями передовых частей 62-й и 64-й армий Сталинградского фронта на дальних подступах к городу. Войска Юго-Западного [123] и обессиленного Южного фронтов не могли задержать немцев, устремившихся в большую излучину Дона. Прорыв линии нашего фронта был особенно опасным. К середине июля он составлял на разных направлениях от 150–200 до 400 километров. Советские войска отошли к Воронежу, оставили Ростов-на-Дону, в нижнем течении противник форсировал Дон; это позволяло ему развить наступление на Кавказ и Сталинград.
Гитлеровский генштаб откровенно отмечал: для них стало неожиданностью, что операция на юге разовьется так быстро и благоприятно. Это навело на мысль о том, что можно центральные районы Советского Союза и его Красной Армии отрезать от главного источника нефти (Баку, да и от других источников материальных ресурсов) в короткие сроки. Донецкая и днепропетровская промышленные базы захвачены, рассуждали гитлеровцы, хлебных районов Советы лишены, волго-уральская и сибирская базы не способны полностью обеспечить воюющую страну; «отключение» кавказской нефти еще больше осложнит положение страны и армии и полностью лишит способности сопротивляться.
Да и нашему командованию было ясно: перекрыв поступление нефти с Кавказа, немцы создадут огромные трудности. Тут сомнений не было.
Для действий на юге враг создал две крупные группировки войск — группа армий «А» и группа армий «Б». В первую входила 4-я танковая армия, многие другие части, а главное — подавляющее большинство авиационных соединений. Задача этой группы армий — захват Кавказа, бакинского нефтеносного района, что отвечало общей стратегической цели. Группа армий «Б» состояла в основном из 6-й полевой армии и ряда других соединений, в т. ч. нескольких итальянских и румынских армий. Здесь было значительно [124] меньше танков и авиации. Эта группа армий имела, по мнению гитлеровского командования, второстепенную задачу — захватить Сталинград и перекрыть сообщение по Волге.
Забегая вперед, хочу сказать об одном важном моменте — увы, его замалчивают историки войны. Немцы в то время еще владели стратегической инициативой. Нам требовалось навязать им свой план действий. Вот советское командование и втянуло Гитлера и его генералитет в Сталинградскую эпопею, отвлекая его тем самым от стратегической цели — бакинской нефти.
Когда группа армий «Б», т. е. группировка войск Паулюса, встретила мощное сопротивление на первом рубеже обороны, то немцы были озадачены. Еще совсем недавно ее дивизии «перекачивались» на усиление группы армий «А», наступающей на Кавказ. И вот все изменилось с точностью до наоборот. Теперь дивизии передавались из группы армий «А» в группу армий «Б», имевшей своей задачей с ходу овладеть Сталинградом. Но не тут-то было! Паулюс, даже получив такого соседа, как 4-я танковая армия, которую тоже перебросили из группы армий «А», не добился решающего успеха. На протяжении четырех месяцев добивался и не добился. Сталинград оказался настоящей цитаделью.
Конечно, сейчас, сидя в кресле и не чувствуя биения пульса миллионных армий, легко рассуждать, говорить о каких-то просчетах: мол, тот не предвидел, а этот не учел… А ведь тогда на каждом, кто принимал решения, лежала величайшая историческая ответственность за предпринимаемые действия. Принимать решения приходилось в исключительно напряженной, доведенной до крайности обстановке. А от него, этого решения, зависела судьба не только одного сражения, а, может, и победный май сорок пятого… [125]
И Ставка Верховного Главнокомандования (ВГК) добилась своего — немцы основные усилия сосредоточили не на Кавказском, а на Сталинградском направлении.
Доведись принимать решение гитлеровскому командованию, наверное, оно придерживалось бы первоначальной цели — захват нефтяных источников. Но вот сложилась реальная ситуация, связанная с ожесточенным сопротивлением Красной Армии в районе Сталинграда. Конечно, тут бы немцам ограничиться выходом к городскому рубежу обороны, не предпринимать штурмовых действий, активной блокады… Затем нагнать сюда побольше итальянских, румынских и прочих «союзных» соединений, чтобы прикрыть фланг группы армий «А». И тем самым создать благоприятные условия для разрешения основной задачи.
Естественно, что для прикрытия фланга и тыла группировки требовались соответствующие меры. Но все повернулось иначе: немцы побоялись втягивать свою группировку на Кавказ, не развязав узел у Сталинграда.
В Ставке ВГК приняли решение: в тылу советских войск создать Сталинградский фронт, построить несколько оборонительных рубежей — обводов вокруг города: внешний, внутренний и городской, проходящий по самой окраине…
Мы вынудили противника развернуть часть сил группировки и вести затяжные бои с передовыми отрядами и соединениями 62-й и 64-й армий. А те, нанося гитлеровцам ощутимый ущерб, медленно отходили в полосу обороны фронта, передний край которой был в 120–130 километрах от Сталинграда.
23 июля… Немцы обрушились на правый — северный фланг 62-й армии Сталинградского фронта. На следующий день 4-я танковая армия гитлеровцев наносит мощный удар по левому флангу нашей 64-й армии — она оборонялась левее 62-й. Именно с этого [126] момента и до конца Сталинградской эпопеи бои принимают предельно ожесточенный характер. Создастся угроза окружения наших армий.
Начальник Генерального штаба A. M. Василевский, находившийся тогда в Сталинграде, организует и проводит мощный контрудар двумя танковыми армиями. Противник отброшен не был, но понес немалые потери и остановился, не выполнив своей задачи по окружению советских войск. В первой половине августа немцы вышли к внешнему оборонительному обводу города. 6-я армия Паулюса своим 14-м танковым корпусом прорывается к Волге севернее Сталинграда. Она отрезает 62-ю армию от других соединений фронта. И тогда армию передают Юго-Восточному фронту. Натиск гитлеровцев продолжается. 4-я танковая армия Манштейна, прорвав внешний обвод, добивается существенного успеха. 29 августа наши 62-я и 64-я армии отходят на средний обвод. Увы, удержать его не удалось — 2 сентября армии закрепляются на внутреннем оборонительном обводе.
Чтобы оказать помощь генералу Василевскому и командующим фронтами, в конце августа Сталин направляет сюда ряд резервных соединений и Г. К. Жукова — уже в ранге заместителя Верховного Главнокомандующего. Тогда, в очень тяжелое и ответственное время, Сталин лично занимался всеми деталями обстановки на этом направлении, не отходил от карт и телефонов. Одновременно дважды в сутки анализировал ситуацию на всем протяжении советско-германского фронта.
Вот выдержка из его телеграммы от 3 сентября 1942-го генералу Жукову: «…Противник находится в трех верстах от Сталинграда. Могут взять Сталинград сегодня или завтра, если северная группа войск не окажет немедленной помощи. Потребуйте от командующих войсками… прийти на помощь к сталинградцам. [127]
Недопустимо никакое промедление, промедление теперь равносильно преступлению. Всю авиацию бросьте на помощь Сталинграду…» («История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг.», М., 1984, т.2, с. 438).
И требования Сталина были выполнены. Вот почему 62-й армии удалось удерживать противника на внутреннем обводе до 13 сентября. Затем наши войска вынуждены были занять оборону по городскому обводу. На этом заканчивается первый этап обороны Сталинграда.
Хотя врага здесь остановили, но положение оставалось крайне тяжелым. Чтобы удержать город, требовались дополнительные силы. И 13 сентября начинается второй этап обороны города, который продлится до 18 ноября 1942 года. Бои шли вначале на окраине Сталинграда, а затем в самом городе. К 15 сентября поступает пополнение — около 20 тысяч личного состава. Плюс два танковых корпуса.
Немцы тоже увеличивают группировку своих войск: вначале с 38 до 69 дивизий (в августе), затем — до 80 дивизий (в сентябре). Соответственно группа армий «А», наступающая на Кавказ, уменьшается с 60 до 29 дивизий. Словом, неожиданно для самих немцев Сталинград, да и все это стратегическое направление стали центром борьбы. А для нас — битвой, от результата которой зависели дальнейший ход войны, судьба Советского государства.
Каким же был замысел дальнейших действий немецкого командования? Он заключался в следующем. Силами 6-й армии Паулюса немцы наносили два рассекающих удара по центру города: один — с запада на восток к Волге, второй — с запада на северо-восток. Плюс Манштейн своей танковой армией наносил удар по Сталинграду — с юго-запада. Считалось, так можно расчленить нашу группировку, уничтожить ее по частям [128] и овладеть городом. Короче, выполнить поставленную задачу.
Наши войска — силами Сталинградского (справа) и Юго-Восточного (слева, куда входил и Сталинград) фронтов — обязаны были прочной обороной и контрударами измотать противника, не допустить захвата города и продолжать удерживать плацдарм на правом берегу Дона, нависая над группировкой противника с севера. Дальше — подготовить и провести контрнаступление, что особенно важно: не контрудар, а контрнаступление!
Такие вот указания дал Верховный Главнокомандующий на совещании в Ставке 13 сентября, в разгар самых тяжелых боев. Тут налицо его гениальное предвидение — что должно быть и будет дальше. И сделал он это тогда, когда судьба Сталинграда, а с ним и страны, висела на волоске.
Такой шаг можно сопоставить с решением Сталина провести 7 ноября 1941 года парад на Красной площади. Когда враг был уже у стен Москвы, Сталин не только не выехал из столицы, наоборот, демонстрировал свое присутствие в ней и максимально активизировал деятельность. Провел, например, этот исторический парад; воины и москвичи-ополченцы под его руководством отстояли Москву, разгромив в контрнаступлении захватчиков. Это был мощный военно-политический шаг.
Вот и сейчас под Сталинградом… Казалось бы, безнадежное положение, но Сталин думает не только о том, как удержать, защитить город, как остановить мощнейшего врага (судя по действиям Сталина, эта проблема уже решена), но и о том, как и что надо сделать, чтобы полностью разгромить захватчиков, перейдя в контрнаступление. Такое мог предвидеть и сделать только Сталин.
В соответствии с принятым решением 62-я армия генерала В. И. Чуйкова обороняла северную и центральную [129] части Сталинграда. Проще говоря, противостояла 6-й армии немцев. А 64-я армия генерала М. С. Шумилова обороняла южную часть города, отбивала атаки 4-й танковой армии гитлеровцев. Передний край обороны — в 10–15 километрах от Волги. И вся эта полоса была насыщена войсками, каждая улица — рубеж обороны, каждый дом — крепость.
Подготовили рубежи обороны, опорные пункты и на островах Волги, на ее левом берегу. Здесь в основном — резервные части. 13 сентября 1942-го — памятный день… С рассветом по 62-й армии, после длительной авиаобработки, свыше 350 танков наносят два мощных удара. Противник к исходу дня вышел к заводу «Баррикады», овладел западной окраиной пригорода. Командный пункт В. И. Чуйкова в это время располагался вместе со штабом армии на Мамаевом кургане — это 2,5–3 километра от переднего края. Огневое воздействие на него было куда сильнее, нежели в любом другом месте, включая передний край. Артиллерия крупного калибра и авиация наносили удары именно по этому объекту. Тут все стало зоной их действия. И у командира взвода, и у командующего армией «комфорт» в Сталинграде был одинаковый. Генерал знал: если танки прорвутся, то почти тотчас будут на КП армии; тогда управление войсками рухнет, а это — катастрофа.
В ночь на 14 сентября КП 62-й армии переводится на северный берег речушки Царица, в штольню (раньше тут был командный пункт фронта). На Мамаевом кургане оставлен лишь наблюдательный пункт армии. Но уже 15 сентября враг захватывает Мамаев курган.
Чтобы укрепить 62-ю, командующий фронтом генерал А. И. Еременко передает из резерва в ее распоряжение знаменитую 13-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Но как обеспечить переброску? Армия должна создать минимальные условия. И главное из них — продержаться [130] еще немного на занимаемых рубежах. Вот что вспоминает Василий Иванович Чуйков в книге «Начало пути» (с. 99): «Сумеют ли бойцы и командиры выполнить задачи, которые казались выше сил человеческих? Если не выполнят, то свежая 13-я гвардейская стрелковая дивизия может оказаться на левом берегу Волги в роли свидетеля печальной трагедии».
И войска армии выполнили сверхчеловеческую задачу — продержались, обеспечили выход резервной дивизии на правый берег! 13-я гвардейская генерала А. И. Родимцева переправлялась под смертельным огнем — по частям. Уже 16 сентября 1942 года она отбила Мамаев курган. Но одна даже героическая дивизия не могла коренным образом изменить обстановку. Командование фронта перебрасывает в 62-ю армию еще три дивизии и танковую бригаду. А в это время противник прорывается к Волге — в стыке 62-й и 64-й армий, в районе Купоросного.
Общими усилиями — обороняющихся в городе и тех, кто был на флангах, особенно севернее Сталинграда — удалось удержать волжскую твердыню. А уже 19 сентября врагу нанесены контрудары силами 62-й и 64-й армий. Но немцы вводили все новые резервы. Сражение не имело пауз. В конце сентября лишь вокзал переходил из рук в руки тринадцать раз!
Учитывая упорное сопротивление в центре города, немцы переносят усилия на захват заводских поселков. Передний край проходил в двух километрах от командного пункта 62-й армии. С большим трудом проводилась переправа через Волгу. Если раньше эти районы бомбились авиацией и обстреливались артиллерией, то теперь они простреливались танками, орудиями прямой наводки, пулеметным огнем.
Конец сентября — начало октября… Тяжелейшая ситуация. Группировка наших войск, находящаяся севернее Сталинграда, уже не может активно действовать [131] и помогать 62-й и 64-й армиям, поскольку начали готовиться к предстоящему контрнаступлению (о чем войска, ведущие боевые действия, конечно, не знали). Части, находящиеся в городе, могли рассчитывать только на собственные силы. Плюс поддержка авиации, впрочем, весьма ограниченная.
Соотношение сил здесь — в пользу противника: личного состава почти в два раза, артиллерии — в 1,7, танков — почти в четыре, авиации — в пять раз. Немцам удалось захватить поселки заводов «Баррикады» и «Красный Октябрь». Разгорелась борьба за сами эти заводы.
15 октября — после массированного налета авиации — враг овладел Сталинградским тракторным заводом. Наши части стояли до последнего, немцы прорвались к Волге на участке в два с половиной километра, оставив горы трупов. Соединения, действовавшие севернее завода, были отрезаны от 62-й армии, их объединили в одну группу — под командой полковника С. Ф. Горохова. Она заняла круговую оборону в районе рынка, ведя тяжелые бои.
У 62-й иссякли все резервы, армия задыхалась. Командующий фронтом передает в ее состав 138-ю стрелковую дивизию полковника И. И. Людникова. Именно в нее были определены и мы с Борисом Щитовым.
…Конечно, обо всех событиях, о которых я только что рассказал и которые предшествовали вводу в бой нашей дивизии, мы с Борисом или я, по крайней мере, узнали много лет спустя. Но мной описана вся эта обстановка с одной целью — показать читателю картину, которая сложилась к нашему приезду в часть.
Вопрос о направлении нас на фронт, как я уже говорил в предыдущей главе, решился в Горьком одновременно с отправкой нескольких маршевых рот. Мы погрузились на два речных парохода, предварительно сделав запас сухих пайков. Расположились на верхней [132] палубе. Плыли без остановок. В следующую ночь прибыли в Камышин, выгрузились. Наши места заняли раненые, и судно ушло вверх по течению.
В городе сразу бросились в глаза «шрамы» войны: видно, бомбили его частенько. Вокруг много зенитных батарей. Никогда не забыть миг встречи с величавой Волгой. Нет, не зря о ней сложено столько песен и сказаний! Стоя на берегу этой красавицы, невольно сравнивал ее с родной Кубанью. Та — бурлящая, нервная, а Волга — спокойная, с достоинством, поражающая своими просторами и масштабами. Не река, а океан. Суденышки на ней кажутся игрушечными, а сама — как исполин, важная, могучая. Казалось, что у этой реки-великана нет дна. Когда говорят о России, первое, что приходит на ум, — Волга. Она — символ Отчизны. Она всегда была и остается святой. Как Родина. И к ней прикоснулся враг… Не прикоснулся — надругался: с кровью и смертью пришел на ее берега…
Так думал я, и в сердце закипала лютая ненависть.
…На двух баржах с буксирами нас переправили из Камышина на левый берег, где уже стояли грузовики. Видно, такое случалось не первый раз — все было отлажено и действовало четко, как часы. До наступления рассвета прибыли в пункт назначения. Там, как я заметил сразу, все вслушивались в далекий гул орудийных раскатов: он то усиливался, то стихал. А мы с Борисом Щитовым всматривались в солдатские лица — очень разные люди по возрасту, облику, национальности. Но были в этих лицах общая озабоченность и тревога — тех, кто постарше, выдавали желваки. Бросалось в глаза, что все были молчаливыми, а если говорили, то вполголоса. Немолодой солдат, растягивая слова, сказал: «Эта бомбежка-утюжка знакома». И затянулся цигаркой. Курили махорку и самосад, с наступлением темноты курили «в рукав». Если кто-то нечаянно нарушит светомаскировку, немедленно окликнут, да еще бока намнут. [133]
На протяжении всей поездки на машинах никто ни разу не закурил — нас строго предупредили на сей счет. Ехали мы километров 150, около пяти часов в сплошной темноте. Как могли водители справиться с такой задачей — до сих пор не понимаю! Правда, у машин сзади был постоянно включен стоп-сигнал; стекло максимально «пригашено» темной краской. На расстоянии 50–100 метров видно хорошо, а сверху вообще не видно. Разве что если только залететь в хвост колонне и пройти на бреющем полете…
Пока мы ехали, грохот боя не прекращался — это была ночь на 15 октября. По мере приближения к Сталинграду артиллерийская канонада становилась все громче. Как известно, именно тогда немцы старались развить удар от захваченного ими Тракторного завода. Делалось это в двух направлениях — на север, вдоль Волги, в сторону Спартановки и рынка, а также вдоль Волги — на юг, в сторону завода «Баррикады». Противник поставил цель — выйти 62-й армии в тыл, отрезать ее от Волги, окружить и уничтожить.
По истечении нескольких дней мы с Борисом уже ориентировались на слух, где разгорается бой. Исходя из этого могли предполагать, и почти безошибочно, когда «волна» докатится до нас.
Расположение частей 62-й армии, куда мы направлялись во второй половине октября 1942 года, было следующим.
На самом правом фланге — в районе рынка и Спартановки — оборонялась группа полковника С. Горохова. Дальше на север, до основных сил Сталинградского фронта, стояли немцы — 14-й танковый корпус 6-й армии. Они прорвались к Волге еще в августе и капитально закрепились. Ниже по реке, то есть южнее, находились Тракторный завод, поселок и завод «Баррикады», поселок и завод «Красный Октябрь» — это северная часть города. Затем — от Мамаева кургана, «дома Павлова» [134] и мельницы — на юг шла центральная часть города. Здесь оборонялись главные силы 62-й армии. И хотя 14 октября Гитлер приказал на всех фронтах перейти к обороне, но сталинградского направления это не касалось. Это направление, наоборот, постоянно усиливали. 14 октября был один из тяжелейших дней. За сутки враг совершил более трех тысяч самолетовылетов. Зарево пожарищ, обрамлявшее город, было видно за десятки километров.
На рассвете 15 октября мы прибыли в пункт назначения — чуть севернее поселка Бурковский. Прибывших разводили группами. Нас с Борисом Щитовым направили в разные полки 138-й стрелковой дивизии, расположенные по существу рядом, но все же нам пришлось расстаться. Тут мы распрощались, надеясь на скорую встречу, но свидеться нам так и не пришлось. Мой друг и сокурсник Боря Щитов погиб еще на переправе. Об этом я узнал значительно позже, уже после Сталинграда. А тогда я все время думал о встрече, и Борис долго еще оставался для меня живым…
По прибытии в полк со мной на ходу поговорил начальник артиллерии, привел в батарею 120-миллиметровых минометов, представил командиру батареи и ушел. Тот долго меня рассматривал, потом спросил:
— Воевал?
— Нет.
— Я тоже — нет.
Вид у него был болезненный, бросалась в глаза желтизна на щеках. Командир приказал ординарцу вызвать сержанта Агапова. Тот оказался полной противоположностью комбату — плотный, краснощекий, лет сорока — сорока пяти, сибиряк. Говорил Филимон Агапов медленно, весомо, ходил — не торопясь. Комбат сказал: «Это твой командир взвода… Сейчас он познакомится с личным составом, материальной частью, посмотрит коней, запасы, особенно мины. Нас [135] предупредили — получен боевой приказ». Потом, обращаясь уже ко мне, добавил:
«Ты, это самое (у него „это самое“ повторялось почти в каждой фразе), приведи себя в полевой вид, а то как на параде».
Мы с Агаповым пришли во взвод, познакомились с бойцами. Был там еще один сержант — Серов Сергей, парень лет двадцати пяти из Арзамаса. Отслужив три года, уволился в запас, а потом был снова призван. Полтора года служил в запасной бригаде, в школе по подготовке сержантов. Сказал, что помнит меня. Он был здесь всего несколько дней, но уже обосновался и чувствовал себя старожилом. Да! Оказалось, на батарее из комсостава всего двое — комбат и я. Правда, сержанты — сильные, самостоятельные. Старшина батареи — тоже. Все прошли кадровую службу. Это радовало: нормальный психологический климат!
Осмотрев позиции, я увидел добротные блиндажи, аккуратные ходы сообщения. Неподалеку, в овраге — ниши для лошадей, минометов, там же сложены боеприпасы. И везде следы бомбежек. Поинтересовался, не было ли жертв. Сказали, что пока обошлось, но в полку погибшие есть. Светало, когда мы со старшиной и Агаповым пришли на вещевой склад полка. К тому времени там уже был список пополнения: мне без разговоров выдали все полевое — с головы до ног. И тут начался массированный налет на город…
Казалось, немецким налетам не будет конца. Зенитки захлебывались, обстреливая их. С полевых аэродромов — на малых высотах — врывались в воздушную схватку наши истребители. Кто-то кого-то сбивал. Мы видели горящие самолеты, но нельзя было понять, чьи они. Услышал голос: «Вот как все обернулось… Разве думали, что дойдут до Волги?» Я обернулся — Агапов. Оставалось лишь успокоить подчиненного: «Это временно. Мы их непременно разобьем». Больше не знал, [136] что говорить. А он мне снисходительно: «Ясно, разобьем, сомнений нет. Но зачем же пускать так далеко? Ведь, гад, до Волги дошел!» Я молчал, потому как был с ним согласен, но требовалось что-то сказать. Тогда Агапов сам пришел мне на помощь: «Сталин издал приказ „Ни шагу назад!“, нам его читали несколько раз. И каждый раз я думал: этот приказ был нужен еще в прошлом году. Тогда бы не боролись с ними на Волге, а выясняли отношения на Эльбе…» Я согласился, спросив, кто он по специальности. «Учитель я, учитель. Педтехникум окончил, учил детей. Жизнь заставила — стал агрономом, затем — сел на трактор. А по натуре я учитель. Так и звали в деревне — „учитель“. Мы все родом из Сибири, наши корни вокруг Абакана. Красивые места, сколько зверя, рыбы! Детишек у всех — пруд пруди. У меня четверо, у двух братьев по пять. У меня, правда, три девки и один Василек… Такой же, как и ты. Тебе сколько?» Кажется, я покраснел: «Скоро девятнадцать». — «Ну вот, считай, тебе отец. Не обижаешься? Ведь я по-доброму». — «А я и не обижаюсь».
Со временем у нас с Агаповым все образовалось: в присутствии других он обращался ко мне по уставу — «товарищ лейтенант» и на «вы», а когда оставались вдвоем, говорил: «Сынок, как ты себя чувствуешь? Есть хочешь?» Я был благодарен ему за благородство и внимание.
Над Сталинградом постоянно стояло, упираясь в небо, громадное черное облако. А с людьми, кажется, ничего особенного не происходило. Все получили личное оружие, а комсостав, кроме нагана, еще и ППШ (пистолет-пулемет Шпагина) с двумя дисками. Поэтому все были заняты прежде всего оружием.
Агапов показал мне набитый до отказа вещевой мешок.
— Что это? Шинель и обмундирование комсостава, в котором вы прибыли. Жалко ведь бросать… [137]
— Но как втиснули в один мешок все это?
— Дело мастера боится… Пусть в обозе лежит на всякий случай.
Что мне оставалось? Я поблагодарил заботливого сержанта.
Утром 16-го стало известно: дивизию передали из 64-й в 62-ю армию, и ночью мы должны переправиться на правый берег. Вскоре командиры — до ротного и батарейного включительно — отправились мелкими группами на рекогносцировку. Наш командир вернулся только к вечеру. Объявил: первым к переправе будет двигаться соседний полк, он уже ночью вступит в бой на той стороне; два других полка, в том числе и наш, к рассвету должны быть неподалеку от переправы и окопаться — в полный профиль.
С наступлением темноты двинулись в путь. Что в походе делает солдат? Или думу думает, или спит. Да, спит. Если, заснув, вышел из строя или свалился, ребята тебя сразу «поправят», подхватят. Возможно, кто-то решит, что автор здесь изрядно фантазирует. Нет, это сущая правда.
Другое дело, что прибегают ко сну на марше не всегда и не везде; к тому же не все одновременно спят. Ну а в непосредственной близости от противника такое невозможно, исключено. К тому же наблюдателей за воздушным противником назначают специально; те же функции выполняют головные, боковые походные дозоры, да и наблюдатели непосредственно в подразделениях. А боевая жизнь показала: без такого сна обойтись нельзя, хотя распоряжений на этот счет никто никогда не отдавал. Во время похода можно быть в глубокой дреме, но организм все равно работает, зато сохраняются силы и бодрость. Автор, шагая от Сталинграда до Берлина, не раз спал в походе, но свое боевое дело не забывал, а выполнял старательно. [138]
Что касается дум, здесь — у каждого свое: родной дом, семья, дорогие сердцу люди, а еще — что ждет солдата? В думах и мечтах человек может расслабиться даже на войне. Ведь это снимает напряжение.
…Так вот, наш полк двинулся. На протяжении всего марша — ни обстрела, ни бомбежек. Неужто пронесло? Правда, ночное небо бороздили самолеты неизвестной принадлежности. И все время где-то в районе Сталинграда ухало. Часа за три до рассвета услышали интенсивный артиллерийский обстрел, потом — ружейно-пулеметный огонь. Где? Оказалось, в районе завода «Баррикады».
— Наверное, наших засекли на переправе, — вздохнул Филимон Агапов.
— Может, засекли, а может, здесь всегда режим такой. Да нет, огонь прицельный — на поражение. Немец не жалеет снарядов и патронов, если засек, — пояснил сержант.
Я согласился, страстно желая, чтобы полку, который уже вел бой, повезло… Однако по мере продвижения стрельба усиливалась. Налетел а авиация. Все грохотало. Казалось, какие-то гигантские жернова перемалывают всех и вся. А вот и берег. Огонь пожарищ отражался в воде так, что казалось, будто горит река.
Тут наши подразделения начали разводить по участкам, артиллерия тоже заняла свою позицию. Сразу приступили к рытью окопов: сначала — для личного состава, потом — для материальной части и лошадей. Командир батареи сказал, что здесь низинка и потому местность почти не просматривается с правого берега. Действительно, тут и земля была помягче и сыростью тянуло.
Часа через полтора на нас обрушился шквал артиллерийского огня. Все попадали в окопы. Я оказался рядом с Филимоном. Огонь продолжался минут пять, потом все стихло. Говорю Филимону, что надо проверить, как наш личный состав, а он мне: [139]
— Не торопись, погоди немножко…
— Чего годить? Может, кто-то ранен? Где санинструктор?
— Он у старшины.
Я вылез из окопа, окликнул сержанта Серова. Не успел тот выслушать приказ, как нас накрыл новый шквал огня. Била дальнобойная крупнокалиберная артиллерия, била точно по нашим подразделениям. Снаряды разрывались с грохотом и треском; некоторые перелетали через головы — очевидно, предназначались штабу полка. Я упал в окоп. Филимон, немножко помолчав, спросил: «Не зацепило?» И, не дожидаясь ответа, добавил: «Это ловушка. Немец специально делает небольшие паузы, чтобы мы вылезли зализывать раны. И в этот момент — новый удар… Понимаешь?»
Один из снарядов угодил в бруствер — и мы на некоторое время оглохли. Очухавшись, начали стряхивать с себя землю, не высовываясь. Через две-три минуты — новый, более мощный артиллерийский налет. Что тут скажешь? Я пришел к выводу: Филимон ясновидец. Снаряды ложились недалеко от батареи, но нас не накрывали. Мы полулежали, полусидели, смотрели в небо. Огонь опять прекратился. Филимон обронил: «Вот и приняли боевое крещение. Поздравляю, что живы. Смотри, лейтенант, что-то горит в тылах. Теперь надо ждать авиацию…»
Верно, в нашем тылу виднелось небольшое зарево. Горела машина или цистерна с горючим. Вскоре подошел комбат. Я уже проверил «свое хозяйство» — жертв и потерь не было, но пропал один солдат. Кто-то сказал, что он между первым и вторым налетами побежал в тыл, мол, у него там свояк на складе. Я спросил у сержанта, отпускал ли он его. Тот отрицал, добавив, что солдат недисциплинированный, мог уйти без разрешения.
Комбат приказал отыскать солдата. Одновременно проинформировал: головной полк полностью перебрался [140] на ту сторону, уже ведет бой, кажется, комдив тоже на правом берегу. И еще: в полку есть потери, в том числе в батарее 76-миллиметровых орудий — снаряд попал в зарядный ящик. Погибли двое, ранены пятеро, убиты две лошади, вышло из строя орудие. И опять комбат повторил: надо форсированно копать окопы — в полный профиль.
Проинструктировав людей, комбат отвел меня в сторону:
— Ты как стреляешь?
— Из нагана или ППШ?
— С закрытой огневой позиции из минометов…
— Нормально! А чем вызван вопрос?
— Меня призвали из запаса, многие навыки утрачены… Может, будешь со мной на наблюдательном пункте? А на огневой позиции оставим сержанта Серова, он отлично справится. Наблюдательный пункт уже готов. Нам дали проводную связь — сейчас заканчивают ее оборудование. Есть радиостанции, сильные аккумуляторные батареи. Да все в порядке! Соглашайся.
Не очень-то представляя, как будет осуществляться управление в бою, я согласился в надежде, что потом во всем разберусь. Уже собирались отправиться, как вдруг послышались возгласы: «Воздух, воздух!» Со стороны города приближались самолеты. Шквал зенитного огня заставил немецкие самолеты подняться выше, один начал дымить. Все от радости закричали, запрыгали. Мне тоже хотелось кричать, но я, стараясь выглядеть солидным, бывалым, сдерживал себя. Комбат тоскливо-грустным взглядом провожал подбитый бомбардировщик…
Поделиться книгой: