Кремль 2222. Юго-Восток

— Кто за факельщика? Кто за кио? Кто хочет серебра?

Сто шестой меня обхватил, толкнул, дурень. Мне еще и лучше. Я к сто девятому еще быстрее полетел. Тот растопырился, с левой мне в ухо метит. А правую вроде как вниз опустил. Знаем мы ваши прибаутки!

— Славка, у него штык!

— Не одолеть их, парень! Они ж не устают!

Я развернулся. Сто шестой не ждал. Думал, далеко и сильно меня разогнал, ага. Ох, как я ему в нос врезал! Ох, сладко, едва пальцы не переломал!

Сто шестой ухнул, за харю схватился, кровь текет, а может, и не кровь вовсе. Но не упал ни фига! Сто девятый меня взади за горло схватить хотел. Да не вышло, руки по маслу соскользнули. Я сквозь руки его вывернулся и промеж ног ему, гаду!

Вверх его подкинуло. Заорали наши радостно, ага.

Дык рано зарадовались. Сто шестой кровь по харе размазал — и опять ко мне. Я удивился даже. Нос у него маленько набок стал, но простой мужик от такого щелбана уже бы спать улегся. Я взад попятился, пусть, думаю, ешкин медь, первый врежет. Только я ошибся.

Он не врезал. Он напарничка ждал. Сто девятый поднялся и в обход полез. Я маленько растерялся, думал — яишницу ему заделал, ага, хрен там!

— Славка, окружить хочут! — заорал Голова. Дык чо орать, и так понятно, ихняя манера хитрая — с двух сторон бить. Ежели стенки за спиной нет — хрен от них отмахаешься! Но я тоже не пальцем крученный, ешкин медь! Я пошел взад правильно, потянул их за собой, как Федор Большой учил. Главное — первым успеть, пока с двух сторон не сомкнулись.

И чо вышло-то? Бегу я взад, по кругу, еле успеваю, все думаю — как бы не грохнуться. Вояки злые, что хитрость их разгадал, бегут следом, толкаются, другу дружке мешают. Сто девятый лупит по мне так быстро, что кулаков почти и не видать. Половину ударов я локтями да кулаками принял, кости уже гудят, больно. А сам ну никак, ешкин медь, ему врезать не могу! А Сто шестой, собака такая, с ухмылочкой, бочком наступает и ногой в харю норовит заехать. Он еще когда первый раз мне каблучищем в плечо угодил, я сталь приметил. Непростые у них сапожки-то, антиресные очень даже! Разглядывать мне особо некогда было, но, кажись, сбоку в каблуке фреза заточенная спрятана.

А чо я сделаю? Отшельнику жаловаться поздно. Народ кружком столпился, еще сзади подбегают, сами вопят так, будто жук-медведь их дерет.

— Сдаешься, хомо?

Мне уж дышать тяжко, а эта сволочь лыбится.

Левым плечом я в очередной раз ногу евонную отбил. Сто девятый мне в харю сунул, зубы лязгнули, но ничо вроде не выбил. Я заместо того, чтоб дальше назад бежать, сильно так ногами толкнулся, башку вниз, и — на ему, макушкой снизу в челюсть!

Чо-то у Сто девятого в шее хрустнуло. Не удержался он на сей раз, опрокинулся. Зато Сто шестой, пес поганый, штыком меня кольнул. Больно кольнул, чуть бок не продырявил. Я ему по глазам врезал, но добавить не успел. Отскочил, гад. И штык назад в ладонь втянул, словно он тут ни при чем.

— Ты чо, — говорю ему, — больно же! Так вить и насквость пробить можно!

Сто шестой как прыгнет и с двух рук, гаденыш, штыки выпустил. Один штык я в кулак поймал, другой мне шею едва не порезал, больно, ага! Я вбок склонился, да масло выручило, все ж соскользнул штык с горла-то.

Но в поддых он мне сильно звезданул, кулаком уже. И копытом — по коленке, ох, больно!

Я понял — не успеть мне за ним по скорости, не люди они все ж, ешкин медь. Навалился на руку его левую, всем весом упал, как ротный учил, к земле потянул. Ага, его утянешь, будто рельса в землю вкопана. А под кожей — ну точно кольчуга… нет, ешкин медь, кольчуга помягче будет. Там словно пружины стальные, ты их жмешь, они еще туже взад распирают!

— Твердый, он встает!

— Славка, берегись!

— Эй, холеры, расступись, мешаете смотреть!

— Восемь к одному против твердого хомо!

Пока я ему левую руку ломал, Сто шестой ногу свою так хитро вывернул, будто без кости совсем, и ка-ак звезданет мне по уху! Хорошо хоть, фрезой ухо не отрезал. Ну чо, у меня точно колокол в башке заревел. Но руку не отпускаю, давлю, и вот он на коленки-то упал. Рожу перекосило, ага, ухмыляться чо-то перестал, задумался, видать, о чем-то важном, может, вспомнил что.

Еще раз меня штырем в бок достать хотел, да не вышло. Я ему локоть на излом взял, спину ему выгнуло, бить-то не сподручно.

— Славка, сзади!

Ударил меня Сто девятый. Он как упал неловко, бочком, да так и подпрыгнул, с песка прям, и обеими сапогами мне прямо в грудь! Я маленько только вывернуться успел, но чую — ноги от земли оторвались. Лечу, ага.

Ухнулся спиной, аж бетон загудел. После тихо так стало, птички наверху летают, гнездышки у них в обрубке старого моста, ага. Ну ясное дело, думаю, щас добивать меня придут.

Но вместо Сто девятого надо мной склонился отшельник Чич:

— Встать можешь, красавчик?

— Пока не знаю, — говорю, — а чо, ты уже до десяти посчитал?

— Не будет счета. Кио остановили бой.

Тут я от удивления даже сел. И не больно почти. Народ руками машет, все орут, вокруг вояк в кружок собралися, Голова ко мне бежит, ага, рот до ушей.

— Голова, глянь сзади, башка у меня не разбита?

— От, зараза, здорово ты его! Здорово ты их. Не… только в спине колючки да камни застряли. Стой, куда пополз? Дай колючки вытащу!

Я влез в круг. Мужики расступились. Сто девятый вращал шеей, что-то у него там заклинило. Сто шестой сидел в пыли, серый весь, и внимательно так смотрел на свою перегнутую в локте руку.

— Славка, ты глянь! Ты ж ему лапу сломал. Командир ихний откупился, чтоб ты второго бойца не скалечил!

Сто второй, старший из кио, поглядел на меня криво:

— Ты хорошо дрался, хомо.

Я намерился встать. Мужики меня едва не насильно взад уложили. Лекаря ждали, чтобы общупал.

— Нет, вояка, — сказал я. — Так не пойдет. Вы сдаетесь или чо?

Зря я это сказал. Кио все трое уже стояли на ногах. А я сидеть толком не мог.

— Так пойдет, — между нами влез Чич. Однорукий, низкий, щуплый, но глянул так, что все затихли.

— Так пойдет, — повторил Чич. — Кио победили. Но бой не закончен. Хомо покупает отсрочку. Я тебя верно понял, факельщик?

— Верно, все верно, — зачирикал рядом Голова. Эх, умный у меня друг — не дал мне до конца опозориться.

Ученик Чича держал мешок с деньгами. Половина причиталась мне. Чо-то мне вдруг нехорошо стало, ага. Махнул я Голове, чтобы откупные сгреб, за все что надо заплатил, а сам — отвернулся. Вывернуло, ешкин медь, словно сушеной рыбы с молоком нажрался. Дык сапогами-то в поддых когда бьют, кому понравится? И в ухе сильно гудело. Мне даже обидно стало. В одно ухо мут дубиной залепил. Только звенеть перестало, так на тебе, по другому уху кованым сапогом угодили. И за что моим ушам такая напасть?

— Твердислав, ты цел? Ранили куда? — Дядька Прохор смешно пыхтел, и другие мужики тоже.

— Ой, дурень же ты, Славка, с кем связался? Молись теперь, чтоб дьякон Назар на месяц к свиньям не приставил.

А чо, тут они были правы. Я аж заскулил от обиды. Отец точно не пожалеет. Скажет — отпросился за медом, сам драку затеял, да еще на базаре, мало, что ли, у нас врагов?

Ушли чужие мужики. Я рыжему шепнул, что лекаря не надо. Уже легче стало, ага. Крови нет, стало быть — вернемся на базар. Я продышался, себя общупал. В груди справа шибко болело, и шея сбоку, где штыком зацепили. А так ничо.

— Сможешь сам идти?

Я аж вздрогнул. Все же он не нашей породы, отшельник Чич. Не к ночи помянуть, он из таких, что бесшумно ходят.

— Смогу… все нормально.

— Не все, — пробулькал отшельник. — Не все нормально, красавчик. Торгуйся с Хасаном, дешево себя не продавай.

9

ХАСАН

— Откуда отшельник знает, что мы к маркитанту шли?

— Славка, да чтоб мне треснуть, ни с кем я не лялякал.

Мы сидели у двухэтажной лавки Хасана. На ногах мне пока не шибко стоялось, тряслись маленько ноги, ага. Со второго этажа на нас хмуро глядел приказчик. Новенький, не видал его раньше. Внутри контейнера кто-то струны дергал, музыка, ешкин медь. Стонут будто, поют не по-русски. Лавки у маркитантов — самые красивые. Дыры коврами завесили, порожки приладили, на дверях сажей закорючки нарисовали. Батя мой говорит — язык такой, заморский, на нем у маркитантов книга священная писана.

— Э, захади, — высунул черные кудри Хасан. — Очен жду тебя.

Внутри было пусто и тихо. Как и положено в лавке серьезного торговца. Серьезный торговец не станет, ешкин медь, как нео глупые, товары раскидывать, чтобы их кто попало хватал. Поднялись на второй этаж, сели на шкуры. Поверх шкур лежала красная мягкая тряпка, обтертая, с золотыми буквами. Я буквы прочел — почетное знамя трудового ордена ленина…

Странные буквы, ничо не понял.

В углу лежал толстый дядька, курил глиняную трубку, дергал струну на долбленой деревяхе. Рядом стояли два диковинных ружья, двуствольные, приклады красного дерева. Толстый не табак курил, пахло горькой травой, в носу маленько щекоталось. Пришел с крыши молодой парень с «калашом», что-то зло сказал. Хасан ему ответил.

— Извини Ахмеда, — улыбнулся Хасан. — Он слышит, от вас сывининой пахнет, это нехарашо. Ви ко мне в гости шли, могли грязь всякую нэ кушать, э?

Тетка с закрытым лицом принесла чайник, кружки, полную миску ягод, орехи разные. Потом принесла другую миску с горячим мясом. Пахло очень вкусно, кости мелкие, но не собака.

— Тимур, закрой дверь, — сказал толстому Хасан. — Твердислав, кушай, пажалюйста, нэ бойся, пасэчники все понюхали. Это не сывинина грязная, это барашек.

Мясо я попробовал. Дышалось после драки плохо, а жевать я мог свободно. А чо, жуть как вкусно. Ох, только тянуться за мясом больно, неужто ребро мне вояка сломал?

— Где водятся такие барашки?

— Может, тэбе покажу. Мине сказали, ти побил Дырку? — опять улыбнулся Хасан.

— А чо, нельзя?

— Нэ мое дело. Ти знаешь, он у меня в приказчиках бил. Нэдолго, когда Ваха погиб. Патом я Дырку выгнал. Патаму шта пьяный был.

— Ага, Дырка всегда пьяный! — Я зажевал мясо мочеными яблоками. В пузе забулькало, как на болоте. — Те чо надо, маркитант? Говори прямо.

— Прямо и гаварю. Иди ко мне в приказчики. Оба ви.

Ешкин медь! У меня изо рта чуть взад яблоки моченые не повыпадали. А Голова хрящом подавился. Ясное дело, я стал его спасать, а чо, друг же! Хотел его маленько по спине постучать, ну чтобы взад хрящ полез. А Голова от меня ускользнул, сам кашляет, глазья красные пучит, а мне не дается. Хасан тоже испугался, с другой стороны рыжего ловит.

— Стой, — кричу, — ща я тебе маленько стукну и вылечу!

— Не-е, не-ее, — хрипит рыжий. — Ха-хассан, не давай ему… кха-кха… меня бить, не давай…

Тут мы его словили, и я его вылечил. За ногу одной рукой поднял, по спине настучали. Сплюнул Голова, улегся, глазьями шевелит.

— Дурилка ты, хоть и умный, — говорю, — Хасан, дай ему воды, что ли.

— Хасан, если подавишься, Славке не давайся, — рыжий сам еле жив, а еще шутки шутит, — Славка так двоих с Асфальта по спине вылечил. Лыбятся теперь тока, к работам боле непригодные…

Очухались кое-как, доели, миски облизали. Я на Хасана смотрю — врет или смеется.

— Платить буду золотом. Или товаром с таможни. Слышал, сыколько я приказчикам плачу?

У меня внутрях все маленько задрыгалось. Товары с таможни… самому выбрать на ихних складах то, что так нужно Факелу!

— Слыхали мы, — небрежно сказал я. — Дык… какой из меня приказчик? Ты же знаешь, я дьяку сын.

— А я чито, Назару разве враг? — Маркитант щелкнул пальцами. Тимур побежал, с ним еще один, принесли один ящик длинный, другой — короткий. Внутрях длинного ящика — сталь, я сразу почуял. И Голова почуял, оживился.

— Ми ямы для Факела рыть нэ будем, но я Назару нэ враг, — повторил торговец. — У Факела свои дела, у нас свои. Если ми ямы рыть пайдем, кто товар павезет, а? У меня адин приказчик сейчас, Ахмед, наверху сидит. Жениться хочет… и силы в нем мало.

— А во мне чо, много?

— В тебе много. Ти сегодня харашо дрался. Если би плохо дрался, зачем мине такой приказчик?

Хасан заулыбался, и тут меня точно пчела в зад клюнула:

— Маркитант, так это ты их подослал?!

— Э, зачем так гаваришь? Разве можно кио подослать, а? Разве они мине солдаты?

Я стал прикидывать, как выбраться. Тут и до Головы дошло:

— Хасан, я на базаре не первый год хожу. И с кио лялякал. Не полезли бы они на нас. Это ты их со Славкой стравил!

— Слюшай, зачэм так? — закудахтал торговец. — Твердислав, кушай, кушай. Будем тихо гаварить. Зачем мине тебя обманывать? Кио пришел, сказал — хочу адин весч в Поле Смерти прожечь. Кио сказал так — Хасан, пагавари, пожалуйста, с пасечником, он с нами гаварить не хочет. Пасечник гаварит, что очен опасно стало в Пепел ходить. Даже за балшой деньги не идет. Ти знаешь, Твердислав, ко мне все приходят, я вопрос могу решать. Я сказал — харашо. Я поговорю. Мине денег за разговор не надо. Мине очен приказчик нужен. Кио сказал — харашо, ми проверим, как этот хомо дерется. Твердислав, тебя никто силно бить нэ хотел…

— Ну ты и гад, — только и сказал я. — И чо теперь, проверил?

— Вот тебе подарок, — Хасан положил возле меня кожаный подсумок, набитый монетами. — Это Рустем маладец. Все против тебя ставили, он адин поставил за то, что бой не закончится. Все твое, мине на тебе заработать нэ надо.

— Славка, давай дослушаем, — рыжий меня чуть не насильно взад усадил. Остыл я маленько. Ладно, думаю, чо, все равно монетки в казну сдам. Все в казну Факела идет, себе нельзя оставлять, это вроде как родной дом обокрасть.

— А он тогда чо? — Я указал на Голову.

Тот жадно так на ящик оружейный облизывался, а сам снова кость грыз. Тощий, а ненасытный, ага.

Ящик был новый. Редко маркитанты старые привозят, до войны сбитые. Из них труха сыплется, дерево все в дырках. А этот — кривой, в сколах от топора, зато новый.

— Чито, хочешь посмотреть? — Хасан ласково погладил ящик. — Пакажу.