Женщины-легенды. Сильный слабый пол

Таков в самых общих чертах марксистский подход к вопросу женского равноправия. Он соответствовал своему времени и его очевидностям. Проблема была в одном. Этот подход марксисты считали единственно верным, а потому решительно размежевывались со всеми остальными поборниками женского равноправия. Особенно досталось от них суфражисткам, добивавшимся признания политических прав женщин. Марксисты считали, что требования суфражисток по-своему легитимизируют буржуазную политическую систему. А потому приклеили и к этим требованиям, и к самому «классическому», либеральному, феминизму ярлык «буржуазный». И повели с суфражистками как с представительницами буржуазной системы ожесточенную борьбу. Вплоть до 60-х годов XX века эта борьба раскалывала женское движение, ослабляя его и нанося ему непоправимый урон.

100 лет назад, в 1911 году, в частную авиашколу в Гатчине приняли первую женщину-курсанта Лидию Звереву, ставшую первой летчицей Российской империи. Это событие стало важной вехой на пути освоения русскими женщинами мужских профессий, где каждый шаг давался с огромным трудом. Так, первой женщине-живописцу Софье Сухово-Кобылиной для окончания курса Академии художеств пришлось потратить много не только сил, но и средств на поддержку безденежных коллег-мужчин. Первая женщина-ученый Софья Ковалевская так и не получила профессорской кафедры в России. А успеху первой женщины-издателя Анны Достоевской способствовала не столько известность мужа, сколько твердость в отношениях с деловыми партнерами.

Со времен княгини Ольги, которая первой на Руси занялась чисто мужским делом – начала править своими землями, русским женщинам приходилось доказывать свое право управлять тем, что оставили им ушедшие в мир иной мужья, – пусть и временно, до взросления сыновей. Вдова легендарного князя Игоря показала всем, что не только чтит закон, требовавший отомстить древлянам за смерть мужа, но и сделала это с изобретательностью, жестокостью и решительностью, которыми в те суровые века обладал далеко не каждый мужчина.

Обычно историю ее мести принято рассказывать в кратком виде. Но событие это заслуживает того, чтобы вспомнить его подробности. Вероятно, к скорым и крайне жестким мерам княгиню подтолкнули сами древляне, приславшие к вдове своих послов со словами: «Послала нас Древлянская земля сказать тебе: мужа твоего мы убили, потому что он грабил нас, как волк, а наши князья добры, распасли Древлянскую землю, чтобы тебе пойти замуж за нашего князя Мала». Княгиня оказала послам большую честь – приказала на следующий день принести их к своему терему на руках в той ладье, на которой они прибыли в Киев. Вслед за чем послов на теремном дворе закопали вместе с ладьей. Затем Ольга потребовала от древлян новых послов, только самых знатных, и сожгла их в бане. А затем пошла с малой дружиной в древлянские земли, объявив недругам, что их посланцы едут следом, и устроила тризну на могиле мужа, после которой ее воины перебили около пяти тысяч пьяных древлян.

В следующем году княгиня Ольга отправилась на древлян настоящим набегом и захватила все их земли и города, кроме Искоростеня, где убили князя Игоря. Его жители обоснованно опасались особо тяжкой кары от княгини. «Повесть временных лет» так описывает последующие события:

«И стояла Ольга все лето и не могла взять города… Сказала же им Ольга, что-де «я уже мстила за обиду своего мужа, когда приходили вы к Киеву, и во второй раз, а в третий – когда устроила тризну по своем муже. Больше уже не хочу мстить – хочу только взять с вас небольшую дань и, заключив с вами мир, уйду прочь». Древляне же спросили: «Что хочешь от нас? Мы рады дать тебе мед и меха». Она же сказала: «Нет у вас теперь ни меду, ни мехов, поэтому прошу у вас немного: дайте мне от каждого двора по три голубя да по три воробья. Я ведь не хочу возложить на вас тяжкой дани, как муж мой, поэтому-то и прошу у вас мало. Вы же изнемогли в осаде, оттого и прошу у вас этой малости». Древляне же, обрадовавшись, собрали от двора по три голубя и по три воробья и послали к Ольге с поклоном. Ольга же сказала им: «Вот вы и покорились уже мне и моему дитяти – идите в город, а я завтра отступлю от него и пойду в свой город». Древляне же с радостью вошли в город и поведали обо всем людям, и обрадовались люди в городе. Ольга же, раздав воинам – кому по голубю, кому по воробью, приказала привязывать каждому голубю и воробью трут, завертывая его в небольшие платочки и прикрепляя ниткой к каждому. И, когда стало смеркаться, приказала Ольга своим воинам пустить голубей и воробьев. Голуби же и воробьи полетели в свои гнезда: голуби в голубятни, а воробьи под стрехи, и так загорелись – где голубятни, где клети, где сараи и сеновалы, и не было двора, где бы не горело, и нельзя было гасить, так как сразу загорелись все дворы. И побежали люди из города, и приказала Ольга воинам своим хватать их. А как взяла город и сожгла его, городских же старейшин забрала в плен, а прочих людей убила, а иных отдала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить дань».

Слава о твердости и решительности княгини распространилась по всей Руси, что помогло ей спокойно править подвластными землями и провести налоговую реформу. «Отправилась Ольга к Новгороду, – свидетельствовал летописец, – и установила по Мсте погосты и дани и по Луге – оброки и дани, и ловища ее сохранились по всей земле, и есть свидетельства о ней, и места ее и погосты, а сани ее стоят в Пскове и поныне, и по Днепру есть места ее для ловли птиц, и по Десне, и сохранилось село ее Ольжичи до сих пор. И так, установив все, возвратилась к сыну своему в Киев, и там пребывала с ним в любви».

Однако, конечно, на Руси после этого не установился матриархат, и ни о какой свободе в выборе занятий для женщин речи не шло еще более чем тысячелетие. И даже другие русские княгини, а затем царицы правили своими подданными и землями вместо малолетних сыновей не вполне легально и вполне временно. Дочь царя Алексея Михайловича Романова царевна Софья попыталась было сделать властные прерогативы легальными, объявив себя правительницей при посаженных одновременно на престол братьях – больном и слабоумном Иоанне и малолетнем Петре. Однако ее правление окончилось, как только Петр Алексеевич окреп и сумел оказать ей достойное сопротивление.

Все последующие русские царицы и императрицы, начиная с вдовы Петра Великого Екатерины I, получали власть только по наследству или свергнув предыдущего правителя. То же правило распространялось и на право управления собственностью: женщина превращалась во владельца торгового дела или мануфактуры исключительно по наследству.

Не всегда, правда, женщинам удавалось справиться с унаследованным производством. Так, вдова М.В. Ломоносова, получив в 1765 году в наследство основанный им стекольный завод под Ораниенбаумом, промучившись три года, предпочла просто закрыть его. И примеры подобного рода лишь укрепляли сановников в мысли, что женщинам не следует доверять управление не только крупными капиталами или мануфактурами, но даже малыми ремесленными мастерскими. Возможно, поэтому вдове, унаследовавшей мастерскую, было законодательно запрещено нанимать новых работников, ведь необоснованное расширение производства могло привести к разорению и мастерской, и семьи ее покойного владельца. Законы империи подталкивали вдов, владеющих промышленной собственностью, к новому замужеству, чтобы формально управление вновь перешло к мужчине.

...

Вдове, унаследовавшей мастерскую , было законодательно запрещено нанимать новых работников, ведь необоснованное расширение производства могло привести к разорению и мастерской, и семьи ее покойного владельца.

В результате женщин, владевших фабриками и мануфактурами в самых промышленно развитых частях империи, можно было перечесть по пальцам.

«Ведомость о мануфактурах в России за 1813 и 1814 годы, – писала историк Г.Н. Ульянова, – содержит сведения об 11 фабриках, в том числе 7 текстильных. Этими предприятиями владели 9 женщин, из которых 7 продолжали дело после смерти мужа-купца, 1 – дочь после смерти отца-купца и 1 владелица числилась мещанкой. Две купчихи унаследовали от мужей по два предприятия. Анна Куманина получила суконную фабрику, где работало 26 вольнонаемных рабочих (фабрика занимала 3-е место по объему производства в Москве, изготавливая 74 тыс. аршин тонкого сукна), и красильную фабрику (количество рабочих неизвестно). Анна Фомина получила фабрику по производству шелковых платков (18 вольнонаемных рабочих) и фабрику по производству хлопчатобумажной ткани-нанки (количество рабочих неизвестно)».

С годами их количество увеличивалось. Но в 1835 году в Москве лишь 35 особ женского пола владели тем же числом предприятий. А к концу XIX века, в 1890 году, 54 предпринимательницы имели 56 фабрик, заводов и мануфактур. В таких условиях никакой речи о равных правах и возможностях для мужчин и женщин-владельцев даже не заходило.

Не лучше обстояло дело и с другими профессиями. Женщинам простого звания охотно предоставляли любую тяжелую и неквалифицированную работу. Нередко обедневших и обездоленных представительниц неподатных сословий, включая дворянок, у которых не было достойного защитника и покровителя, отправляли на работы на фабрики, где они находились до самой смерти. Из «чистых» профессий женщинам оставались лишь места гувернанток, домашних учительниц да работа в модных мастерских, которая, кстати, в XVIII–XIX веках отнюдь не считалась в обществе почетной или даже приличной.

А уж о занятиях чисто мужских и вовсе говорить не приходилось. К примеру, императрицы Елизавета Петровна и Екатерина II любили щеголять в офицерских мундирах. Временами в военной форме появлялись и другие представительницы царской семьи, но это вовсе не означало, что женщины служили в армии. Единственная женщина-офицер Надежда Андреевна Дурова стала исключением, служившим лишь подтверждением этого правила. В 1806 году она, переодевшись казаком, бежала из дома, прибилась к казачьему полку, а затем поступила в Конно-польский уланский полк, с которым храбро воевала во время заграничной кампании. Выдало ее письмо отцу, написанное перед сражением, в котором она просила родителя простить причиненную семье боль, которая, может быть, усилится после ее смерти в бою. Это письмо живший в столице дядя показал знакомому генералу, и вскоре слух о кавалерист-девице дошел до императора Александра I. Ее лишили оружия и свободы передвижения и отправили с сопровождающими в Санкт-Петербург.

В своих мемуарах Дурова подробно описала трогательную встречу с Александром I: «Расспросив подробно обо всем, что было причиною вступления моего в службу, государь много хвалил мою неустрашимость, говорил, что это первый пример в России; что все мои начальники отозвались обо мне с великими похвалами, называя храбрость мою беспримерною; что ему очень приятно этому верить и что он желает сообразно этому наградить меня и возвратить с честию в дом отцовский, дав… Государь не имел времени кончить; при слове: возвратить в дом! я вскрикнула от ужаса и в ту же минуту упала к ногам государя: «Не отсылайте меня домой, ваше величество! – говорила я голосом отчаяния, – не отсылайте! я умру там! непременно умру! Не заставьте меня сожалеть, что не нашлось ни одной пули для меня в эту кампанию! Не отнимайте у меня жизни, государь! я добровольно хотела ею пожертвовать для вас!..» Говоря это, я обнимала колени государевы и плакала. Государь был тронут; он поднял меня и спросил изменившимся голосом: «Чего же вы хотите?» – «Быть воином! носить мундир, оружие! Это единственная награда, которую вы можете дать мне, государь! другой нет для меня! Я родилась в лагере! трубный звук был колыбельной песнею для меня! Со дня рождения люблю я военное звание; с десяти лет обдумывала средства вступить в него; в шестнадцать достигла цели своей – одна, без всякой помощи! На славном посте своем поддерживалась одним только своим мужеством, не имея ни от кого ни протекции, ни пособия. Все согласно признали, что я достойно носила оружие! а теперь, ваше величество, хотите отослать меня домой! Если б я предвидела такой конец, то ничто не помешало б мне найти славную смерть в рядах воинов ваших!» Я говорила это, сложа руки, как пред образом, и смотря на государя глазами, полными слез. Государь слушал меня и тщетно старался скрыть, сколько был он растроган. Когда я перестала говорить, государь минуты две оставался как будто в нерешимости; наконец лицо его осветилось. «Если вы полагаете, – сказал император, – что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашею наградою, то вы будете иметь ее!»

Кавалерист-девица вряд ли не предполагала, что Александром, благословившим ее на службу в армии и давшим ей мужское имя и фамилию и чин корнета, движут вполне прозаические чувства. Перед неотвратимо наступающей новой войной с Наполеоном, для которой он собирал все возможные силы и средства, женщина, рвущаяся в бой, служила укоризной для всех дворян, предпочитавших отсиживаться дома. Но как только война 1812–1814 годов завершилась и надобность в кавалерист-девице отпала, к ней потерял интерес и император, и вслед за ним все светское общество. Так что ей осталось жить исключительно воспоминаниями о боевом прошлом, ходить в мужском платье и доживать свой век в одиночестве и бедности.

Немногим более счастливой оказалась судьба первой русской официально признанной художницы Софьи Васильевны Сухово-Кобылиной, сестры известного драматурга. Успех достался ей большой тратой сил и средств. Ее способности разглядел и оценил художник-пейзажист академик Императорской Академии художеств Е.Е. Мейер. Но остальные академики видели в ней главным образом наследницу знатного и богатого рода, способную своими средствами поддерживать талантливых, но бедных коллег-художников. И не исключено, что именно за этот дар приняли Сухово-Кобылину в 1847 году в Академию художеств. А Мейер на протяжении нескольких лет ее учебы не уставал подчеркивать, что она исполняет взятые на себя спонсорские обязательства. В 1851 году он писал конференц-секретарю академии В.И. Григоровичу, что отправил в Петербург картину Сухово-Кобылиной, и просил поверить, что «она писана совершенно ею одною». А также добавлял: «Я от души жалею, что она не имеет чести быть лично с Вами знакома; тогда и Вы бы сами убедились, что подобную девицу следует поощрить. Она богата, знатна и бросила все для живописи… Любовь ее к искусству неимоверна, и ей я единственно обязан, что как художник имею еще будущность, которая раскрылась передо мною со всеми надеждами на успехи и удачу… Нельзя не помочь моему благому намерению и не поощрить девушку, которая трудится не ради славы, а из любви к прекрасному, и деньги которой уходят все на помощь художникам и на собственные успехи».

В число выдающихся русских художников Сухово-Кобылина так и не вошла, но вполне заслуженно считалась серьезным профессионалом, пользовавшимся успехом у публики. Во всяком случае, на посмертной выставке, состоявшейся в 1868 году, все 174 экспонированные картины были приобретены ценителями живописи.

Непросто складывалась и судьба первой русской женщины-ученого Софьи Васильевны Ковалевской. На своем пути к считавшейся совершенно мужской профессии она встретила то же препятствие, что и все остальные женщины Российской империи. Поступление женщин в высшие учебные заведения категорически воспрещалось, так что оставался единственный выход – учеба в университете за границей. Однако законы запрещали выдавать заграничные паспорта девицам без разрешения родителей, а женщинам – без согласия мужа. Отец же Софьи генерал Корвин-Круковский подвергать дочь такой опасности, как высшее образование, не собирался.

...

Поступление женщин в высшие учебные заведения категорически воспрещалось, так что оставался единственный выход – учеба в университете за границей. Однако отец Софьи подвергать дочь такой опасности, как высшее образование , не собирался.

Так что девушке пришлось использовать тот же метод, что помог выехать за рубеж многим представительницам русской интеллигенции второй половины XIX века, – фиктивный брак. Ничего не подозревавший отец легко отдал руку дочери молодому ученому Владимиру Ковалевскому. А тот, в свою очередь, не подозревал, что влюбится в свою фиктивную жену. Они вместе уехали за границу, и пока Ковалевская готовилась к поступлению в университет, а затем училась, муж трогательно заботился о ней. А ее эмансипированные подруги требовали, чтобы отношения Ковалевских из фиктивных не перерастали в нечто большее. В результате Ковалевскому даже пришлось переехать на другую квартиру, а затем и вовсе в другой город. Историк русского женского движения Э.А. Павлюченко писала: «Начались поездки из города в город, мучительные встречи, выяснение отношений. С осени 1871 г. все чаще слышались жалобы Владимира Онуфриевича на ложность положения, созданного фиктивным браком. Это же тяготило и жену. Наконец в 1874 г., после их возвращения на родину, фиктивный брак стал фактическим. В 1878 г. у Ковалевских родилась дочь… В столице Ковалевские вращаются в избранном кругу: Менделеев, Сеченов, Бутлеров, Чебышев – цвет российской науки, выдающиеся писатели Тургенев и Достоевский… Но это неофициальная, общественная сторона. С официальной стороны все выглядело иначе – первая ученая женщина, доктор математики, не могла получить на родине достойного места. Весной 1881 г. она уехала с трехлетней дочерью в Берлин, чтобы продолжить занятия математикой, а в 1883 г. Стокгольмский университет (не Петербургский и не Московский!) предложил ей профессорскую кафедру. Однако С.В. Ковалевская хотела вернуться в Россию. За нее хлопотали, и в 1889 г. был получен чрезвычайно вежливый, но твердый отказ: «Так как доступ на кафедры в наших университетах совсем закрыт для женщин, каковы бы ни были их способности и познания, то для госпожи Ковалевской в нашем отечестве нет места, столь же почетного и хорошо оплачиваемого, как то, которое она занимает в Стокгольме. Место преподавателя математики на Высших женских курсах гораздо ниже университетской кафедры; в других же наших учебных заведениях, где женщины могут быть учителями, преподавание математики ограничивается одними элементарными частями». Правда, научная общественность взяла реванш, избрав Ковалевскую членом-корреспондентом Академии наук – случай беспрецедентный в те времена не только для России, но и для мировой практики. «Я очень счастлив видеть исполненным одно из моих самых пламенных и обоснованных желаний», – писал Софье Васильевне академик П.Л. Чебышев.

На этом фоне научная общественность не обратила большого внимания на то, что муж Ковалевской, к тому времени по большей части занимавшийся коммерческими делами, запутался и в отношениях с женой, и в отношениях с партнерами и кредиторами и покончил с собой. Да и конец ее собственной жизни тоже трудно назвать счастливым. В чужом ей Стокгольме она пыталась найти счастье и занятие помимо науки и даже начала писать пьесы. А в 1891 году на пути из Берлина в Стокгольм узнала, что в Дании началась эпидемия оспы, и решила изменить маршрут. Никакого подходящего транспорта, кроме открытого экипажа, не оказалось, Ковалевская простудилась, началось воспаление легких, и она, как писали ее биографы, умерла в шведской столице в полном одиночестве, не имея рядом ни одного близкого человека.

Счастливым исключением в длинной череде историй о тяжелой борьбе женщин за освоение мужских профессий стала жена Ф.М. Достоевского Анна Григорьевна. Она первой в России стала женщиной – издателем и распространителем книг. Естественно, книг мужа.

«Одною из наших надежд на поправление денежных обстоятельств (пожалуй, главною), – вспоминала она, – была возможность продать право издания отдельной книгой романа «Идиот», а затем романа «Бесы». Живя за границей, трудно было устроить такую продажу; не легче стало и тогда, когда мы вернулись в Россию и получили возможность лично сговариваться с издателями. К кому из них мы ни обращались, нам предлагали очень невыгодную цену, так, за право издания отдельной книгой романа «Вечный муж» (в 2000 экземпляров) книгопродавец А.Ф. Базунов уплатил нам сто пятьдесят рублей, за право издать роман «Бесы» предлагали всего пятьсот рублей, да еще с уплатою по частям в течение двух лет».

На такие рабские условия известный писатель и не менее известный должник согласиться не мог. А его жена нашла выход из ситуации: «Федор Михайлович еще в юности мечтал о том, чтобы самому издавать свои произведения, и писал об этом брату, говорил мне об этом и живя за границей. Меня тоже очень заинтересовала эта идея, и я мало-помалу старалась узнать все условия издательства и распространения книг. Заказывая визитные карточки для мужа, я разговорилась с владельцем типографии и спросила, на каких условиях издаются книги. Он объяснил, что большая часть книг издается на наличные, но что если у автора имеется значительное литературное имя и книги его раскупаются, то каждая типография с охотою даст полугодовой кредит с тем, что если через полгода деньги не будут уплачены, то на неуплаченную сумму будет взиматься известный процент. На таких же условиях кредита можно получить и бумагу для издания. Он же мне сообщил и приблизительную стоимость предполагаемого мною издания, то есть стоимость бумаги, типографской и брошюровочной работ. Согласно его расчету, издание романа «Бесы» в количестве 3500 экз. могло обойтись около четырех тысяч рублей. Назначить за три тома, напечатанных крупным, изящным шрифтом на белой атласистой бумаге, типографщик советовал не менее трех рублей пятидесяти копеек. Из общей суммы 12 250 руб., вырученной за все экземпляры, следовало уступить в пользу книгопродавцов около 30 %, но и в этом случае, считая прочие расходы, при успешной продаже романа, в нашу пользу очищалась значительная сумма».

А.Г. Достоевская провела самое настоящее исследование рынка: «Желая издать роман «Бесы», я пыталась спрашивать в книжных магазинах, какую они имеют уступку, но получала неопределенные ответы: что уступка зависит от книги, уступают 40–50 % и даже больше. Как-то раз, покупая для мужа книгу ценою в три рубля, я, для проверки, попросила уступить ее за два под предлогом, что они сами получают 50 %, и, следовательно, книга им стоит полтора. Приказчик был возмущен моим предложением и объявил, что сами они получают 20, 25 и на немногие книги 30 %, да еще при условии, если купят большое количество. Из подобных расспросов для меня выяснилось, какой процент и при каком количестве экземпляров следует уступать книгопродавцам».

Жена писателя привезла изданные экземпляры романа домой и упорно торговалась с каждым покупателем, являвшимся к ним после публикации объявления. Дело оказалось не слишком приятным, но, натолкнувшись на ее твердость, даже самые пройдошливые книготорговцы начали платить Достоевским наличными. А общий итог оказался более чем благоприятным: «Наша издательская деятельность началась блистательно, и три тысячи экземпляров были распроданы до окончания года. Продажа остальных пятисот экземпляров затянулась на дальнейшие два-три года. В результате, за вычетом книгопродавческой уступки и за уплатою всех расходов, очистилось в нашу пользу более четырех тысяч, что и дало нам возможность уплатить некоторые тревожившие нас долги».

Судьба первой русской летчицы Лидии Виссарионовны Зверевой на первых порах складывалась вполне обычно. Она родилась в семье генерала В. Лебедева, который с детства привил дочери любовь к небу, когда брал ее в полеты на воздушном шаре. Однако вряд ли тогда кто-либо мог предположить, что Лидочка сможет стать профессиональным воздухоплавателем. Семнадцати лет она вышла замуж и была вполне счастлива в браке. Вот только два года спустя муж умер от тривиального аппендицита, и юной вдове пришлось начинать жизнь заново.

Вскоре, весной 1910 года, в Петербурге состоялись первые показательные полеты аэропланов, одним из пилотов которых была французская авиатрисса, как их тогда называли, баронесса Раймонда де Ларош. Звереву захватило это новое дело, и она в числе первых записалась на курс обучения авиаторов в открытую в том же году школу «Гамаюн» в Гатчине. Сколько раз она могла погибнуть во время обучения и вскоре после него, не поддается описанию. На примитивных аэропланах глох мотор, малейший порыв ветра переворачивал их или разбивал вдребезги о землю или препятствия. Дело дошло до того, что во время турне по стране, когда авиаторы выполняли для провинциальной публики коммерческие полеты с ипподромов, коллеги-мужчины не давали Зверевой летать, и она, обидевшись, уехала в Петербург. Однако в целом ее жизнь протекала удачно. Летчица вышла замуж за своего инструктора В.В. Слюсаренко, и молодая пара перебралась в Ригу, где они открыли авиашколу и маленькие мастерские, превратившиеся позже в авиазавод.

Дела шли блестяще до тех пор, пока не началась Первая мировая война и немцы не подошли к Риге. Завод пришлось эвакуировать в Петроград, но на новом месте производство долго не удавалось наладить. Вслед за финансовыми проблемами появились продовольственные. В 1916 году Лидия умерла от тифа.

Удивительно, но подобная судьба ожидала и многих других русских женщин, боровшихся за профессиональное и всеобщее равенство в правах с мужчинами. Они всеми правдами и неправдами добивались открытия высших женских учебных заведений, становились первыми врачами, первыми фармацевтами или преподавателями женских курсов. Но после успехов начинались финансовые проблемы, наступала нищета и следовавшие за ней болезни и смерть. Наверное, все силы уходили на прорыв, и их уже не хватало на долгую счастливую жизнь…

Как и повсюду, тема прав женщин, женское движение возникали в России в ходе медленного, противоречивого процесса модернизации, ставшего более или менее значимым примерно с середины XIX века и определившего содержание отечественной истории в XX веке.

Движение за права женщин зародилось в России почти одновременно с женским движением большинства западных стран – во второй половине XIX века. Но развивалось оно несколько иначе, чем на Западе.

Это связано с особенностями общей российской социально-политической ситуации. Дело прежде всего в том, что довольно долго российское государство, сохранившее вплоть до 1917 года форму абсолютной монархии, отказывалось воспринимать импульсы к обновлению, шедшие из недр общества. Оно насильственно сдерживало утверждение буржуазно-демократических порядков, подавляло гражданские инициативы, препятствовало становлению самостоятельных, независимых индивидов, в том числе – и женщин. Тем не менее власти приступили к такому реформированию и начали с самого больного – с отмены крепостного права.

Одним из последствий реформы 1861 года стало втягивание женщин в общественное производство. На первых порах речь шла в основном о так называемом «дворянском» и «разночинном» женском пролетариате, то есть о девушках из стремительно разорявшихся дворянских семей и представительницах разраставшегося разночинного слоя, вынужденных зарабатывать себе на жизнь самостоятельным трудом. Именно эти «благородные девицы» и стали основательницами женского движения в стране.

Их занимало все – и проблемы изменявшегося положения женщин, женской солидарности в преодолении трудностей, и проблемы общества в целом. Вот что вспоминал об этой начальной поре русского женского движения известный литературный критик В.В. Стасов, брат одной из родоначальниц этого движения, Надежды Стасовой: «В начале второй половины 60-х годов нынешнего столетия для лучших и интеллигентнейших русских женщин, а вместе с ними для моей сестры, пришла пора самой крупной, самой плодотворной для нашего отечества деятельности, пора самой могучей инициативы их по части освобождения женщины от тысячелетних цепей и принижения. По всему мужскому нашему миру шли тогда перемены и перевороты, которым ничего подобного не было во всей прежней нашей истории, в эти же самые минуты выросшие вдруг и расцветшие духом и волей существа женского нашего мира, вся вторая половина русского народа, тоже почувствовали свою прежнюю болезнь… встали и пошли».

Становление отечественного женского движения осложнялось тем обстоятельством, что оно развивалось не в горниле буржуазной революции, а только на подступах к ней, растянувшихся на добрые полвека. Его по-своему сдерживали и настроения революционного радикализма, царившие в освободительном движении страны. Женское движение входило в него составной частью, но отнюдь не самой важной. И вопросы решало, как тогда полагали, не самые важные. Самым важным считалось как можно более быстрое, полное, радикальное переустройство России. Женщины шли потоком в освободительное движение и потому, что оно обещало им личное, женское освобождение, и потому, что оно обещало освобождение России.

Уже в 70-е годы XIX века женщины, по самым приблизительным подсчетам, составляли пятую часть активистов революционного крыла освободительного движения. Эта доля оставалась почти неизменной на протяжении всего XIX века. Историки советского времени, внимательно изучавшие этот вопрос, доказывали, что женщины-революционерки были наиболее последовательными сторонницами равноправия полов – ведь они добивались «равного с мужчинами права на каторгу и смертную казнь». История женщин в революционном движении была освещена ими достаточно полно.

В тени оставался умеренный, либеральный поток женского движения, который, собственно, и решал его задачи. Медленно, постепенно, но успешно. В начале XX века в передовом слое русского общества женщины чувствовали себя не менее полноценными людьми, чем мужчины. Во многом благодаря усилиям первых русских феминисток – Надежды Стасовой, Анны Философовой, Марии Трубниковой и многих-многих других их сподвижниц. Любопытное свидетельство того времени оставила в своих воспоминаниях «На путях к свободе» феминистка уже второго призыва Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс. Она писала: «Мы были равны не перед законом, а перед общественным мнением, особенно в тех кругах, где я жила… Мне уступали дорогу, придвигали стул, оказывали те мелкие знаки внимания, которые благовоспитанные люди привыкли оказывать женщинам. Но это нисколько не нарушало полного равенства, прелесть которого я оценила, только попав в Англию. Там я наблюдала, как при внешнем почтении, несравненно большем, чем отдавали женщинам в России, англичанок держали за чертой, в своего рода женском гетто, которого не поколебали ни избирательные права, ни появление женщин в парламенте».

Перемены в нравах, в нормах поведения – процесс долгий и сложный. Русские феминистки сумели воздействовать на него уже в первый период развития женского движения – от реформы 1861 года до революции 1905 года. Это было время, когда женское движение вставало на ноги, приспосабливало общие установки и задачи феминизма к конкретной ситуации в России: когда решались самые практические и самые насущные вопросы женского труда, его оплаты, образования; когда женщины учились поддерживать друг друга в коллективных действиях – в ассоциациях, артелях, группах, коммунах. Главной проблемой, которую попытались решить активистки этого движения, а в его ядро входил знаменитый триумвират – Надежда Стасова, Мария Трубникова, Анна Философова, – была проблема женского труда и женского образования.

Подводя итоги этого периода, Анна Шабанова, возглавлявшая самое известное в то время «Русское женское взаимно-благотворительное общество», в числе его несомненных завоеваний называла открытие Высших женских курсов в 1872 году, в котором участвовали все «звезды» Петербургского университета и куда сразу же записались 800 слушательниц, и открытие «женских врачебных курсов» при медико-хирургической академии в Петербурге в 1871 году. Как отмечала Шабанова, деятельность первых женщин-врачей была настолько самоотверженной и эффективной, что привлекла «сочувствие русского общества к делу врачебного образования». Женщины-врачи получили крещение в войне с Турцией, работали в земствах, в глухих деревнях, преподавали, участвовали в научных исследованиях.

К началу XX века почти во всех больших городах России существовали женские курсы, как высшие, так и медицинские, а также политехнические, сельскохозяйственные, архитектурные и другие. Они были рассадниками образования для женщин. Своим возникновением практически все эти курсы были обязаны частной и общественной инициативе и влиянию женщин. А. Шабанова справедливо отмечала, что «борьба русских женщин за образование, за знания, стремление к самосовершенствованию… принесла результаты. Некоторые пути открыты, женщина может учиться и в некоторых областях прилагать к жизни свои знания». Благодаря усилиям этих сподвижниц к началу XX века Россия стояла на втором месте в мире, сразу после Англии, по числу женщин, получивших высшее образование.

Подчеркнем, вопрос о гражданских и политических правах женщин в этот период не вставал – не вставал уже потому, что этих прав в России не имел никто. Революция 1905 года совершенно изменила ситуацию в стране. Мужская половина населения после публикации Манифеста от 17 октября получила определенные гражданские и политические права и свободы. Женщины гражданского признания не получили. И сразу же начали требовать, добиваться его. К этим требованиям они были подготовлены всем предыдущим опытом. С этого момента наступил второй период в развитии отечественного женского движения.

...

Вопрос о гражданских и политических правах женщин в этот период не вставал – не вставал уже потому, что этих прав в России не имел никто.

Это пора его зрелости, правда, недолгая – с 1905 по 1917 год. Женское движение крепло за счет расширения и обновления социальной базы. В России набирала силу промышленная революция, появился настоящий женский пролетариат, который так же, как прежде «дворянский» и «разночинный», осваивал идеи феминизма. Женское движение стало гораздо более разнообразным, многосоставным, усложнились его идейные формы. Однако цель у всех его потоков одна – уравнивание женщин в гражданских и политических правах с мужчинами перед лицом закона. Этим были озабочены и самое крупное, самое влиятельное «Русское женское взаимно-благотворительное общество», и «Союз равноправности женщин», и «Женская прогрессивная партия», и «Российская Лига равноправия женщин», и др.

Рассказывая о конкретных формах борьбы за женское гражданское признание, Анна Шабанова перечисляла следующие требования «Русского женского взаимно-благотворительного общества»: освобождение женщин от паспортных стеснений, уравнение прав наследства, участие женщин в городском и земском самоуправлении, допущение в университеты и расширение области труда.

Кульминационным моментом развития женского движения в эти годы стал I Всероссийский женский съезд – событие уникальное в общей истории женского движения России. Съезд проходил в Санкт-Петербурге с 10 по 16 декабря 1908 года. Инициатива его проведения принадлежала «Русскому женскому взаимно-благотворительному обществу». Он собрал более 1000 участников – делегаток от различных женских организаций, объединений, групп, от женских фракций в политических партиях, а также исследователей, журналистов, представителей общественности, политических и государственных деятелей. Русский феминизм был представлен на съезде во всем многообразии его подходов, оценок, определений. На съезде высказались все: и те, кто был занят благотворительностью или просвещением, и те, кто отстаивал право женщин на труд и социальную защиту, и те, кто формулировал самые крайние лозунги гражданского и политического равноправия женщин. Высказались представительницы умеренного или, как стали в ту пору называть, «буржуазного» феминизма и их ярые противницы – пролетарки, старательно увязывавшие женский вопрос с вопросом социальным. Обсуждали вопросы социально-политического статуса женщин, их экономического и правового положения в семье и обществе, говорили об итогах и задачах женского движения, о перспективах социального освобождения женщин. Это отвечало задачам съезда: представить картину деятельности женщин в сфере общественной, просветительско-научной и экономической, содействовать объединению женщин в одном стремлении – завоевания прав.

Частью общей дискуссии были дебаты между сторонницами эгалитарного феминизма и поборницами феминизма «различия». Эгалитарные феминистки упрекали своих оппоненток за то, что они все заключения выводят на уровень сексуальности и ее проявлений, что для них «признак пола – главный и повсеместный». Феминистки же «различия» отстаивали идею об особой женской субъективности, специфике женского начала. Поэтому они утверждали право женщины не копировать мужской стандарт социального поведения, а жить сообразно женской натуре – отстаивали право на различие с мужчиной. Они доказывали, что вся предшествующая история и культура выстроены в соответствии с мужским видением мира, с мужскими вкусами, предпочтениями – мир «маскулинизирован». Поэтому, входя в историю, женщина должна противопоставить мужским стандартам и стереотипам свои, женские. Без утверждения своего особого взгляда на мир, на историю и культуру женщины рискуют потерять самобытность и исчезнуть в «мужском» обществе.

Два этих подхода к осмыслению темы прав женщин уже в ту пору явственно обнаружились в русском феминизме. Отметим, что в тот момент, когда русские женщины только добивались гражданского признания, сама ситуация делала более убедительной позицию сторонниц феминизма различия. Они говорили о всеобщих ценностях демократии на общепринятом языке и настаивали на признании женщины в качестве такого же полноправного субъекта, каким к тому моменту считался мужчина. Общие интересы демократического движения России они отождествляли с интересами женского движения, больше того – считали задачи становления общедемократического движения более значимыми для жизни России, чем задачи женского движения. Им казалось, что специфика российской жизни – потребности борьбы с самодержавием и монархией – основой российского традиционализма, оправдывает их позиции. В этом сходились и «буржуазные» феминистки, и пролетарки.

Так идея борьбы за «общее» дело стала довлеть над внешне «частными» вопросами признания проблематики прав женщин. И в конечном счете очень скоро, в ходе революции 1917 года, поглотила эту проблематику – поглотила, несмотря ни на успехи женского движения начала века, ни на его идейно-теоретическую продвинутость.

Тем не менее можно с полной уверенностью утверждать, что в канун революции 1917 года женское движение было признанной общественно-политической силой в России. Его достижения обеспечили такой запас прочности идеям гендерного равенства, что заставили новую власть, возникшую в ходе революции, считаться с этими идеями и даже включить их в программу построения нового общества.

Крылатый Эрос. Александра Коллонтай

Большевики стали, пожалуй, первыми в истории руководителями государства, которые создавали свой строй, реконструируя базисные человеческие отношения – социальные отношения между полами. Декретами, принятыми в декабре 1917 года, они предоставили женщинам всю полноту гражданских прав и свобод, уравняв их с мужчинами перед лицом закона. Правда, одновременно с выходом в свет этих декретов все независимые женские объединения были запрещены. Дело отстаивания женских интересов советская власть взяла на себя. Так возникло совершенно новое явление – «государственный феминизм», или специальная политика государства в отношении женщин, в рамках которой отныне осуществлялась «эмансипация» советских гражданок.

Государство и правящая партия в рамках этой политики опекали сформированные ими сначала «женотделы», затем «женсоветы». «Приводным ремнем» партии считался и Комитет советских женщин, созданный в 1941 году как антифашистская женская организация. Он занимался в основном контактами с антифашистскими организациями за рубежом, а позднее стал объединением «женсоветов». Советские женские организации не ставили вопросов о гендерном равенстве. Они пропагандировали партийные решения, в которых говорилось о необходимости «улучшения положения женщин».

Основная заслуга в самой постановке вопроса о необходимости специальной государственной политики в отношении женщин принадлежала признанному теоретику большевиков Александре Коллонтай. С этой точки зрения особый интерес представляют две ее работы 1920-х годов: цикл лекций «Труд женщин в эволюции народного хозяйства» и роман «Любовь пчел трудовых». В них Коллонтай предлагала революционному государству сделать ставку на женщину как на привилегированного партнера при создании нового коммунистического уклада. Почему? Потому что неблагонадежность мужчины как агента новых социальных отношений для Коллонтай была очевидна. В своих работах она упорно подчеркивает мысль об общности интересов женщины и нового государства: «Советская власть, первая в мире власть, которая взяла мать и ребенка под свою защиту», и здесь же: «История движения работниц сливается с движением нашей партии».

Коллонтай рассчитывала искоренить саму систему патриархатных отношений с помощью «революции быта» – его организации на новых коллективистских началах. Питание в общественных столовых, стирка в прачечных, воспитание детей в детских садах и государственных школах – все это должно было, по ее замыслу, подорвать «инстинкты» и «навыки» частной жизни, разрушить основы традиционной семьи. Ведь брак в таких условиях будет браком «без быта», а то и совсем исчезнет. Жизнь в трудовом коллективе вытеснит традиционную семейную жизнь. Так будет преодолено традиционное разделение труда между полами. Женскую роль в этом случае будет отличать от мужской только одно – материнская функция. Но и она изменится – станет функцией социальной. Очень почетной и поощряемой государством.

Надо сказать, что идеолог государственного феминизма в советской России – Александра Коллонтай – была не только первой в мировой истории женщиной-министром и первой женщиной-послом, но и предвестницей пресловутой «сексуальной революции», произошедшей во второй половине XX века. На протяжении всей своей жизни она неоднократно бросала вызовы обществу.

Александра Коллонтай, урожденная Домонтович, была генеральской дочкой, получившей домашнее образование. К 16 годам благодаря своей красоте и живости темперамента она уже сводила с ума не только сверстников-подростков, но и зрелых мужчин. Летом 1889 года во время каникул в Ялте прекрасная Шурочка Домонтович отвергла ухаживания 40-летнего генерала Тутомлина, личного адъютанта императора Александра III. Родители, мечтавшие о такой блестящей партии для своей дочери, были в шоке. Однако та упорно не хотела «жить как все» и напрочь отвергала ту модель социального успеха, о которой мечтали все молодые барышни ее круга. Разбив несколько сердец, генеральская дочь вопреки воле родителей вышла замуж за своего троюродного брата, выпускника Военно-инженерной академии Владимира Коллонтая.

Но быстро выяснилось, что роль хранительницы домашнего очага и заботливой супруги очень раздражает Александру, а свои интимные отношения с мужем она называла «воинской повинностью». Чтобы как-то разнообразить свою жизнь, она закрутила бурный роман с другом семьи Александром Саткевичем, который в то время жил у них на квартире. В 1898 году она ушла от мужа и разорвала отношения со своим любовником, после чего уехала за границу. Однако фамилию первого супруга Александра Коллонтай будет носить всю оставшуюся жизнь, хотя на его похороны, совпавшие по времени с революционными событиями 1917 года, она не поедет.

В Европе Шурочка познакомилась со всеми знаковыми фигурами международного революционного движения – Полем Лафаргом, Карлом Каутским, Розой Люксембург, Георгием Плехановым и Владимиром Ульяновым. В 1908 году, после серии публикаций Коллонтай в радикальной европейской прессе, в царской России новоиспеченную революционерку объявили персоной нон грата. Но Коллонтай, кажется, не расстроилась. Она и не собиралась возвращаться. Крутить романы с известными революционерами, например, Петром Масловым и Александром Шляпниковым, можно и в Европе.

...

Александра Коллонтай не собиралась возвращаться в Россию: крутить романы с известными революционерами , например, Петром Масловым и Александром Шляпниковым, можно и в Европе.

Александра Коллонтай вернулась в Россию только после Февральской – пришлось ехать в Петроград, ведь туда перебрались все знакомые. Общее воодушевление революционной феерии подействовало на нее опьяняюще. Выступления Коллонтай на митингах вызывали у слушателей массовую эйфорию, и одержимая революционным экстазом толпа устраивала ей овации. Именно в этот период «валькирия революции», как называли ее корреспонденты западных изданий, познакомилась с вожаком революционно настроенных матросов Балтийского флота Павлом Дыбенко. Начавшийся между ними роман мгновенно стал достоянием общественности. На постоянные напоминания «доброжелателей» о том, что она старше Дыбенко на 17 лет (в 1917 году ей было 45, ему – 28), Коллонтай неизменно отвечала: «Мы молоды, пока нас любят».

Александра Михайловна стала единственной женщиной, вошедшей в состав революционного правительства. Ее назначили наркомом государственного призрения (министром социального обеспечения). На этом посту она подготовила несколько поистине революционных декретов, касавшихся сферы семейных отношений: «О расторжении брака», «О гражданском браке» и «Об уравнении в правах внебрачных детей с законнорожденными».

Когда в феврале 1918 года командир Дыбенко должен был предстать перед революционным трибуналом, Коллонтай использовала всю свою безудержную энергию для того, чтобы спасти Павла от расстрела. Она даже официально вышла за него замуж. Принято считать, что это был первый в советской России гражданский, то есть зарегистрированный органами государственной власти, а не скрепленный церковью, брачный союз.

В воспоминаниях поэтессы Зинаиды Гиппиус Дыбенко остался эдаким «новым русским» революционной эпохи: «Рослый, с цепью на груди, похожий на содержателя бань жгучий брюнет». Сама Коллонтай отмечала: «Люблю в нем сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляющее видеть в нем жестокого, страшного Дыбенко. Это человек, у которого преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия. Я верю в Павлушу и его Звезду. Он – Орел».

Дыбенко чрезвычайно любил роскошь. Так, в мае 1921 года, став начальником Черноморского сектора обороны Украины, он поселился в Одессе в одном из лучших поместий на Французском бульваре, недалеко от знаменитого винного завода, откуда ему ежедневно доставляли ведрами изысканные коллекционные вина.

После нового ареста Дыбенко – на этот раз немцами – Коллонтай снова спасла мужа, обменяв своего «орла» на 12 пленных немецких генералов и полковников. С весны 1919 года «валькирия революции» стала начальником политотдела в штабе мужа. Политическая работа в воинском формировании, которым командовал Дыбенко, была более чем важна. Значительная часть его бойцов перешла на сторону Красной армии из повстанческих отрядов батьки Махно и других атаманов и легко могла не только вернуться обратно, но и прихватить с собой других бойцов.

В мае 1919-го провозгласили создание на территории полуострова Крымской Советской Социалистической Республики (КССР), правительство которой возглавил старший брат Ленина – Дмитрий Ульянов. Коллонтай стала главным комиссаром пропаганды Крыма и редактором газеты «Борец за коммунизм». В это время Александру занимал больше всего «женский вопрос». Она писала: «Лучший залог безопасности тыла – привлечение работниц в наши ряды. Просветить отсталые массы пролетарок… сплотить их под коммунистическим знаменем – вот наша очередная задача». Александра Михайловна добилась регулярного выделения продовольственных пайков для жен, детей и матерей красноармейцев. Однако в конце июня 1919 года деникинские войска заняли весь полуостров, и правительство КССР в спешном порядке эвакуировалось.

Заниматься делами революции на родине Александре Михайловне, возможно, и не надоело бы, но молодой муж так некстати решил не останавливаться на достигнутом… Помимо кратковременных интрижек он завел роман с одесской дивой. Коллонтай не стала устраивать скандалы. Она сразу же потребовала развод. Не смягчило валькирию и то, что ее герой попытался застрелиться. По легенде, от верной смерти Дыбенко спасло только то, что направленная им в сердце пуля попала в орден Красного Знамени. Александра Михайловна обратилась к руководству страны с двумя просьбами: как можно быстрее отправить ее на любую работу за границу и «больше не смешивать имен Коллонтай и Дыбенко».

В первое послереволюционное десятилетие советская Россия переживала пик политического и духовного высвобождения. Общественное сознание готово было восторженно принять яркий и раскрепощенный женский образ, однако «первая леди» советской России – Надежда Константиновна Крупская – мало подходила на роль секс-символа новой эпохи. А вот яркая фигура Александры Коллонтай оказалась весьма кстати.

...

Общественное сознание готово было восторженно принять яркий и раскрепощенный женский образ, однако «первая леди» советской России – Надежда Константиновна Крупская – мало подходила на роль секс-символа новой эпохи .

Эффект разорвавшейся бомбы произвело заявление Коллонтай, что «для классовых задач пролетариата совершенно безразлично, принимает ли любовь форму длительного и оформленного союза или выражается в виде проходящей связи», которое было опубликовано на страницах сверхпопулярного тогда журнала «Молодая гвардия». Позже семейно-половая доктрина Александры Коллонтай была вульгаризирована и сведена к пресловутой теории «стакана воды». Мол, комсомольцу и комсомолке вступить в интимную связь должно быть так же просто, как утолить жажду. Хотя для тех, кто действительно читал такие произведения Коллонтай, как «Новая мораль и рабочий класс», «Дорогу крылатому Эросу!», «Любовь пчел трудовых», было очевидно, что она лишь призывала к равноправию в отношениях между мужчиной и женщиной, а также к отказу от показной ханжеской морали буржуазного общества, не имеющей глубокого духовного содержания.

В 1922 году партия направила Александру Коллонтай на дипломатический фронт. На протяжении 23 лет она была полномочным представителем, а затем послом СССР в Норвегии и Швеции. Первая в мире женщина-посол, обожавшая меха, жемчуг и бриллианты, блистала на дипломатических приемах и была популярной героиней светской хроники в западной прессе. Но в конце концов время берет свое – в 1942 году Александра Михайловна пережила инсульт, после которого передвигаться могла только в инвалидной коляске.

...

Первая в мире женщина-посол, обожавшая меха, жемчуг и бриллианты, блистала на дипломатических приемах и была популярной героиней светской хроники в западной прессе.

В 1945 году, как только закончилась война, больная Коллонтай вернулась в Москву. Формально она до конца своих дней оставалась советником Министерства иностранных дел СССР, но фактически она заперлась в своей московской квартире и до минимума сократила личные контакты. Своему последнему возлюбленному, французскому коммунисту Марселю Боди, она написала: «Мы проиграли, идеи рухнули, друзья превратились во врагов, жизнь стала не лучше, а хуже. Мировой революции нет и не будет. А если бы и была, то принесла бы неисчислимые беды всему человечеству». Александра Михайловна Коллонтай умерла от сердечного приступа в марте 1952 года за несколько дней до 80-летия.

Конечно, консервативная часть большевистской верхушки не поняла и не приняла эти по-настоящему революционные идеи. Взгляды Коллонтай были названы вульгарно-анархистскими. Они, как считало большинство партийных вождей, лишь отвлекали комсомольскую молодежь от борьбы за социалистическое переустройство общества. Строители нового общества не должны были растрачивать свою энергию на сексуальные забавы.

Определяя характер гендерных отношений в советский период, социологи единодушно квалифицируют его как «контракт работающей матери». Это значит, что в такой системе женщине отводились две роли – «труженицы» и «матери». На протяжении всех лет существования социализма эти роли оставались для нее обязательными. Они обеспечивали ей статус гражданки. Однако интерпретация этих ролей менялась от этапа к этапу социалистического строительства, получая соответствующее закрепление в нормах права, в конституционных уложениях, декретах и указах.

На заре советской власти, вслед за рекомендациями Коллонтай, был взят курс на революцию быта. Но уже во второй половине 20-х годов от него стали отказываться, правда, очень медленно. Наступало время индустриализации, коллективизации, «великих строек» социализма. Государству нужны были дешевые рабочие руки женщин. И оно их получило. Женский труд стал символом этой эпохи. Но государство не сумело выполнить взятых на себя обязательств ни по развитию социальной инфраструктуры, а вместе с ней – службы быта, ни по воспитанию детей. Не сумело по сугубо экономическим причинам, и потому власти постепенно стали приходить к выводу о необходимости пересмотра прежних подходов к семье, а следовательно, к роли и назначению женщины в обществе. К этому подталкивало еще одно обстоятельство: ослабление семейных устоев привело к резкому снижению рождаемости, что угрожало нормальному воспроизводству населения. А единственное в мире социалистическое государство с момента своего возникновения жило ожиданием войны и потому не могло себе этого позволить. К середине 30-х годов ситуация в этом плане стала критической, что сразу же нашло отражение в законодательстве.

В 1936 году знаменитая сталинская Конституция торжественно провозгласила: «В СССР решена задача огромной исторической важности – впервые в истории на деле обеспечено подлинное равноправие женщин». Она гарантировала: «Женщине в СССР предоставляются равные права с мужчиной во всех областях хозяйственной, государственной и общественно-политической жизни. Возможность осуществления этих прав обеспечивается предоставлением женщине равного с мужчиной права на труд, оплату труда, отдых, социальное страхование и образование, государственной охраной интересов матери и ребенка, государственной помощью многодетным и одиноким матерям, предоставлением женщине при беременности отпусков с сохранением содержания, широкой сетью родильных домов, детских яслей и садов». Конституция особо подчеркивала: «Женщины пользуются правом избирать и быть избранными наравне с мужчинами».

27 июня 1936 года вслед за Конституцией СССР был принят документ иного характера и иной направленности. Речь идет о Постановлении ЦИК и СНК СССР «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и некоторых изменениях в законодательстве об абортах». Это постановление фактически подвело черту под прежней практикой и теорией «свободной любви» и «свободной семьи». Государство взяло под свою опеку семью «как ячейку общества». Это был знак стабилизации социалистического строя. Овладевшее обществом государство нуждалось в прочной опоре, в устойчивых социальных связях и отношениях, которые всегда и везде обеспечивает семья. А с началом Второй мировой войны эта необходимость стала первоочередной потребностью, и, чтобы удовлетворить ее, 8 июля 1944 года Президиум Верховного Совета СССР принимает указ, согласно которому «только зарегистрированный брак порождает права и обязанности супругов».

Этот указ значим во многих отношениях. Прежде всего он фиксировал уже происходивший в государственной политике решительный поворот в подходе к социальным отношениям между полами, к семье и браку. Указ предельно жестко обозначил неравенство женщины в том случае, если она решилась на внебрачную связь и свободную любовь, которую до того времени почти четверть века культивировала социалистическая идеология. Запрещалось даже добровольное установление отцовства в таких союзах, и вся ответственность за внебрачную близость, вся тяжесть ее последствий целиком и полностью ложилась на женщину и рикошетом – на рожденных ею детей. Кроме того, все свободные фактические браки приравнивались к внебрачным связям. Государство, отказывая им в признании, снимало с себя обязательства по социальной защите таких семей.

Ряд дополнительных мер, принятых после этого указа – в развитие его духа, – резко усложнил процедуру развода и изменил отношение к нему. Развод стал считаться признаком «моральной неустойчивости» гражданина. Он влек за собой неприятные последствия, такие, например, как административные или партийные взыскания, а иногда и исключение из партии, что означало конец любой карьеры. Эти обстоятельства, с одной стороны, резко ускорили процесс институциализации советской семьи, а с другой – скорректировали гражданский статус женщины. В обмен на признание ее свободы и равенства государство отныне ожидало от женщины исполнения не только ролей труженицы и матери, но и основной воспитательницы своих детей, хранительницы советской семьи, верной жены, берущей на себя все бремя забот о доме.

...

Развод влек за собой неприятные последствия, например, административные или партийные взыскания, а иногда и исключение из партии, что означало конец любой карьеры.

Таким образом, провалившее курс на «революцию быта» государство перекладывало на плечи женщин заботу об этом «быте» и легализовало «двойную нагрузку», которую и без того уже несла «свободная и равноправная» гражданка. Правда, государство обещало всемерно способствовать развитию социальной инфраструктуры. Но не «здесь и сейчас», а «со временем», постепенно, после осуществления других – первоочередных задач. А пока в качестве компенсации за двойную нагрузку женщинам предоставлялись дополнительные, «охранные» права и «льготы», такие, в частности, как оплачиваемые отпуска по беременности и родам, пособия на детей.

Анализируя особенности социалистического законодательства, важно отметить, что в советской семье сохранялась гендерная асимметрия. Но асимметрия не совсем традиционная. В советской семье рельефнее обозначилась фигура матери, функция которой многократно усложнилась. Мать отвечала за рождение и воспитание детей, за быт семьи, выполняла весь домашний труд и, помимо этого, материально поддерживала семью своей зарплатой. В большинстве советских семей зарплаты мужа было недостаточно, чтобы обеспечить даже минимальный прожиточный уровень.

Реформа школьного образования, осуществленная в военном 1943 году, предусматривавшая раздельное обучение мальчиков и девочек, еще откровеннее обнаружила радикальные перемены в подходе государства к социальным отношениям между полами. Отныне государство считало нужным уже со школьной скамьи растить и воспитывать детей в соответствии с «естественным» назначением каждого пола: мальчик в этой новой парадигме должен был быть готовым исполнять функции «бойца» – на фронте и в тылу, а девочка – «матери» и «сознательной воспитательницы» детей. «Отец народов» Иосиф Сталин лично руководил этой реформой. Впрочем, реформа никак не повлияла на изменение пропагандистского курса государства ни в отношении гражданских свобод и равноправия женщин, ни в отношении семьи как части большого трудового коллектива, открытой для любого вмешательства государственных институтов. Государство не считало нужным устранять очевидные противоречия в своих пропагандистских установках, которые к этому времени уже обрели форму веры и, как всякий символ веры, могли быть противоречивыми и даже плохо совместимыми.

Только после смерти Сталина этот откровенно патриархатный крен в государственной политике начал выравниваться, а противоречия в законодательстве о социальном статусе женщин стали постепенно сниматься и отчасти загоняться внутрь. Как подчеркивала официальная наука, «концепция решения женского вопроса в СССР… базируется на том, что определяющим фактором равноправия женщин в обществе и семье является их участие в общественном производстве»; это участие обеспечивает их экономическую самостоятельность и «служит основой формирования у женщин социально значимых качеств: ответственности за свои действия и за дела коллектива, понимания гражданского долга, ощущения своего единения с обществом, социальной активности. Все это формирует женщину как личность, укрепляет ее престиж в семье».

Так формировалось советское законодательство, призванное решить женский вопрос и обеспечить подлинное равноправие и свободу женщин в социалистическом обществе. Это было «охранное», льготное законодательство, то есть, по сути, законодательство дискриминационное. Но когда в 1979 году ООН принимала Конвенцию о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин, советские пропагандисты с гордостью заявляли: «В нашей стране все меры этой Конвенции уже давно полностью осуществлены… Советское законодательство… даже значительно превосходит установленные нормы».

Как применялось это законодательство в повседневной жизни? Прежде всего втягивание женщин в общественное производство диктовалось не столько потребностями их «эмансипации», сколько нуждами модернизации советской экономики, ее перехода из фазы аграрной в индустриальную. Начиная с 1920-х годов удельный вес женщин в составе наемной рабочей силы все время повышался, правда, с определенными колебаниями. В 1970-е годы доля женщин в общей численности рабочих и служащих достигла 51 %, и этот показатель удерживается вплоть до конца 1980-х годов. Все двадцатилетие 1970–1980-х годов 92 % советских женщин трудоспособного возраста работали и учились.

Спецификой профессиональной занятости женщин в СССР долгое время оставался неквалифицированный или малоквалифицированный труд, преимущественно ручной, крайне тяжелый, не требовавший какой-либо профессиональной подготовки. А также разрыв почти на одну треть в средней по стране оплате мужского и женского труда. Эти показатели выглядят достаточно парадоксально рядом со статистическими данными об уровне образования и профессиональной подготовки женщин. Например, в общем составе специалистов-инженеров, агрономов, врачей, педагогов женщин было больше, чем мужчин. Их было больше и среди учащихся высших и средних учебных заведений. Так, в 1981 году женщины составляли 52 % студентов в высших учебных заведениях, 56 % учащихся в средних специальных учебных заведениях. Парадокс объясняется очень просто. Государство не сумело обеспечить женщинам условия для совмещения им же предписанных ролей – «труженицы» и «матери». Дом и быт были высоким барьером, не позволявшим основной массе женщин реализовать себя в профессиональной сфере. Но существовали и другие барьеры, вполне традиционного характера.

Определенные сферы общественного труда оставались практически недоступными для женщины. В первую очередь – это сфера управления государством. Полное отсутствие женщин там, где принимались реальные политические решения, камуфлировалось широкими декларациями о политическом равенстве женщин и их активном участии в строительстве социализма, а также набором женских лиц в президиумах съездов, официальных собраний, показателями их численности в местных и верховных органах законодательной власти.

Показатели были впечатляющими, если забыть о том, каким структурам в действительности принадлежала власть в стране. Так, численность женщин-депутатов местных органов власти уже в 1939 году составляла 33,1 % от общего числа депутатов, в 1971 году – 45,8 %; численность женщин-депутатов Верховного Совета СССР в 1952 году составляла 26 %, в 1970 году – 31 %.

Как же обстояло дело с реальной властью, сосредоточенной в руках коммунистической партии? В общем составе населения в 1966–1967 годах было 45,8 % мужчин и 54,2 % женщин; в составе партии – 79,1 % мужчин и 20,9 % женщин; в составе Центрального Комитета партии – 97,2 % мужчин и 2,8 % женщин; в Политбюро и секретариате 100 % мужчин. Ничтожно малое количество женщин находилось на руководящих постах в районных, городских, областных комитетах партии, направлявших текущую жизнь страны, – 42. Это значит, что те структуры власти, которые реально разрабатывали внутреннюю и внешнюю политику, были закрыты для женщин. Мир политики оставался «мужским» миром.

...

Те структуры власти, которые реально разрабатывали внутреннюю и внешнюю политику, были закрыты для женщин. Мир политики оставался «мужским» миром.

Таким образом, «государственный феминизм» советского образца не решил основной задачи, связанной с утверждением гражданских прав женщин. Пойдя на формально-юридические изменения в статусе женщин, он не разрушил на практике традиционного разделения труда между полами, предполагающего, что мужчине принадлежит «большой» мир – мир политики, управления обществом; женщине – дом, семья.

Первые студентки в юбках: виноторговцы против

Что же происходило в это время на Западе?

В середине XIX века американские суфражистки, подхватив эстафету боевых подруг из Старого Света, начали планомерно расшатывать основы существующего социального порядка. На первых порах главными целями стали равные избирательные права и доступ к образованию.

В 1833 году колледж Оберлин первым из американских высших учебных заведений раскрыл двери перед абитуриентами в юбках, и спустя восемь лет там же получили ученые степени первые три американки, две из которых активно участвовали в движении суфражисток. Спустя шесть лет штат Миссисипи первым принял закон о праве замужней женщины на собственность. А в 1866 году две знаменитые «бабушки американской революции» Элизабет Кэйди Стэнтон и Сьюзен Энтони создали Американскую ассоциацию за равные права. Любопытно, что одно из самых влиятельных лобби, противостоявших суфражисткам в эшелонах власти, составили виноторговцы, опасавшиеся, что «новый электорат» начнет с того, что поддержит кандидатов, выступающих за сухой закон.

Начало прошлого века принесло первые ощутимые победы. В 1915 году Нью-Йорк потрясла 40-тысячная демонстрация женщин в защиту равных избирательных прав. А спустя год первая дама заняла место в палате представителей конгресса – ею стала видная суфражистка и пацифистка Джанетт Ранкин, которая воспользовалась более прогрессивным, чем федеральный, избирательным законом штата Монтана (в 1941 году она единственная голосовала против объявления войны Японии). Правда, еще через год полиция арестовала полторы сотни суфражисток, пикетировавших Белый дом, но остановить прогресс уже было невозможно.

В 1919 году при поддержке президента Вильсона конгресс принял 19-ю поправку, давшую 26 миллионам американок право голоса. При ратификации в штатах судьбу ее решили голоса всего двух членов сената штата Теннесси (в конституции записано, что поправки должны быть ратифицированы тремя четвертями штатов, и Теннесси оказался искомым 36-м из тогдашних 48). Как подсчитала одна из видных суфражисток, победа далась дорогой ценой: 57 лет борьбы, 56 референдумов и сборов подписей, 480 обращений в сенаты штатов (и 277 – к руководству обеих ведущих партий), а также проталкивание поправки в повестку конгресса всех 19 созывов.

Однако, добившись главной политической победы, наследницы сошедших со сцены суфражисток – феминистки – столкнулись с иной проблемой: соотношения гендерных ролей с конституционным равноправием. В переводе на человеческий язык это означает дилемму: либо социальные привилегии и льготы (связанные с биологическим отличием женщин от мужчин), либо равноправие. А последнее в рамках сохраняющегося мужского типа общества (которое, кажется, и не собирается трансформироваться в более женственное – толерантное, кооперативное, а не конкурентное, менее агрессивное и т. д.) означает не что иное, как фактическое приравнивание женщин к мужчинам. Со всеми вытекающими правами, но и с мужскими же социальными нагрузками и ограничениями.

После окончания Первой мировой войны феминизм раскололся на два течения. Умеренное «социальное» крыло предпочло бороться за дополнительные гарантии и привилегии женщин в общественной жизни и на производстве, в то время как радикальное «эгалитарное» выступало за полное равенство с мужчинами во всех сферах жизни, отказываясь признавать какие-либо различия между полами: биологические, физиологические или психологические. Поначалу радикальные феминистки оставались в меньшинстве: во время войны объективно возросла доля женщин в сфере массового производства, и встал вопрос о социальной защите женского труда, а кроме того, многие активистки женского движения вполне удовлетворились завоеванным правом голоса и отошли от борьбы. За счет отколовшихся (которых, следуя логике всех революций, оставшиеся в меньшинстве «большевички» немедленно обозвали ренегатками) революционные ряды заметно поредели.

Сходившую на нет революционную ситуацию нужно было как-то обострить. И радикальные феминистки нацелились на конституцию, из текста которой, по их мнению, следовало убрать всякие упоминания о половых различиях и таким образом довести революцию до победного конца.

В 1923 году лидер Национальной женской партии Элис Пол, прошедшая боевое крещение в английском суфражистском движении, сформулировала поправку о равных правах – Equal Rights Amendment (ERA), ставшую предметом дискуссий на многие десятилетия. В первом варианте она состояла всего из одного предложения: «Мужчины и женщины должны иметь равные права в Соединенных Штатах и на всех территориях, находящихся под их юрисдикцией». В таком виде поправка была представлена участницам юбилейной конференции в Сенека-Фоллз, собравшимся 21 июля 1923 года – спустя 75 лет после принятой там же первой декларации.

Социальное крыло не поддержало ERA, поскольку стояло за недавно введенные в ряде штатов (и поддержанные Верховным судом) законодательные протекционистские меры в отношении работающих женщин. По мнению «социалок», интересам большинства американских женщин отвечало как раз сочетание гражданского равенства в области избирательных прав с государственной защитой женщины – работницы и матери. Однако радикальные дамы настаивали на том, что введение ERA принципиально изменит статус женщин в обществе, и необходимость в льготах отпадет сама собой. Продолжая воевать с отступницами в собственных рядах, «эгалитарки» открыли второй фронт: начали планомерную бомбардировку общественного мнения и политической элиты, напоминая последней, что и голоса женщин на выборах теперь чего-то стоят.

Во время избирательной кампании 1940 года республиканцы первыми включили «взрывоопасный» пункт об ERA в предвыборную платформу; демократы, тесно связанные с главными противниками поправки – профсоюзами, спохватились только к следующим выборам. А после Второй мировой войны, во время которой впервые в жизни пошли работать 6 миллионов американок (занятость женщин на производстве за четыре военных года выросла с 25 % до 36 %), более 80 % новоиспеченных работниц пожелали остаться на своих рабочих местах. Тем самым они опровергли доминировавшее общественное мнение («война закончится, и женщины вернутся к семейным очагам») и проигнорировали нападки консервативного большинства («стремиться на работу могут только невротички, теряющие свою половую идентичность») и давление массовой культуры с ее стереотипами «стопроцентной американки».

После войны возобновились дебаты в конгрессе вокруг ERA (в 1945 году, кстати, в Капитолии впервые появился и проект упомянутого закона о равной оплате, принятия которого пришлось ждать почти два десятилетия). Юридический комитет палаты представителей с согласия автора поправки Элис Пол (к тому времени ставшей обладательницей двух докторских степеней, в том числе юридической) изменил текст, который теперь звучал так: «Равенство прав на основе законов не должно оспариваться или ограничиваться Соединенными Штатами или каким-либо штатом по признаку пола».

В 1971 году пал наконец один из главных бастионов «мужского шовинизма» – Верховный суд. Признав не соответствующим конституции закон штата Айдахо, дававший мужчинам определенные преимущества в конкретных делах о наследстве, Верховный суд заявил о недопустимости в судебных делах о наследстве аргументации типа «мужчины более заинтересованы и более способны к финансовой деятельности». Заявление Верховного суда прозвучало для радикальных феминисток залпом «Авроры», и тогдашний его председатель Эрл Уоррен (тот самый, что ранее благополучно замял дело об убийстве Кеннеди) с тех пор стал одной из икон их революции. Все предрекало ее быструю победу и в законодательной сфере: уже в следующем году ERA была принята обеими палатами конгресса (в верхней палате – 84 голосами против 8, а в нижней – 354 против 24), и оставалось только ждать ее ратификации в законодательных органах штатов. Срок был установлен в восемь лет.

С учетом разительного изменения общественного климата в стране никого не удивило, что в первый же год поправку ратифицировали 22 штата. Но уже в следующие годы процесс забуксовал. В итоге к июлю 1982 года «за» проголосовали лишь 35 штатов вместо требовавшихся 38. Поправка принята не была.

Вроде бы успешно развивавшаяся «правополовая» революция споткнулась на несущественной частности: семейном праве. Феминистки предлагали реформировать его согласно концепции «равно ответственного партнерства», однако это оказалось палкой о двух концах. С одной стороны, замужние женщины получили равные возможности для участия в общественной жизни, с другой – разведенные и матери-одиночки, наоборот, лишились многих завоеваний «социалки». Теперь мужчины, поровну разделившие с женами материальную ответственность за детей, при разводе несли минимальные материальные потери. Более того, в отдельных случаях закон давал им право требовать алименты от бывшей жены – даже когда ребенок решением суда оставался с матерью.

Неудача с ERA продемонстрировала, что многие революционерки, страстно желавшие равенства, не отдавали себе отчета в том, что оно предполагает и равную ответственность. Однако революция – стихия инерционная, сродни лавине: сдвинувшись с места в начале прошлого века, она к его концу все смела на своем пути, включая соображения здравого смысла.

Большую роль в изменении общественного сознания в Америке сыграла книга, как ни странно, французская – «Второй пол» Симоны де Бовуар, вышедшая на родине писательницы в 1949 году и переведенная на английский в начале 1950-х. Именно этот бестселлер донес до сознания интеллектуальной элиты Америки (как женской, так и мужской) правду о половом неравноправии во всех аспектах – историческом, биологическом, социальном и культурном. (Аналогичная массовая «библия феминизма» американского автора – «Загадка женственности» Бетти Фридан – вышла только в 1963 году.) В то же время массовый «исход в феминизм» определили причины куда более приземленные. Послевоенный рост рождаемости (baby-boom) запер миллионы обеспеченных американок, имевших по трое-четверо детей, в семейную клетку, в которой их ждали скука и одиночество: мужья большую часть времени пропадали на работе, дети – в школах и кампусах.

...

Baby-boom запер миллионы обеспеченных американок, имевших по трое-четверо детей, в семейную клетку, в которой их ждали скука и одиночество…

К началу 1970-х в стране стихийно сформировались женские партии и движения. В дискуссионных «группах по развитию сознания» обсуждались все формы дискриминации по признаку пола: неравная оплата (о том, как нарушался соответствующий закон, – чуть ниже), неравномерное разделение семейных обязанностей, насилие над женщиной в семье и на улице, унижающие женщину порнография, индустрия «сексуальных услуг» и конкурсы красоты, отсутствие инструментов влияния на внутреннюю и внешнюю политику государства и т. д. Вскоре феминистки перешли от слов к делу, начав масштабное наступление на оставшиеся государственные и общественные бастионы «мужского шовинизма» (в оригинале к male chauvinist обычно прибавляется еще и pig – свинья). Недовольные тем свинарником, в который превратили мир «эти козлы», феминистки бойкотировали конкурсы красоты и «сексуально ориентированную» моду, создавали убежища для женщин, подвергшихся насилию в семье, и добивались права служить в армии, заниматься бизнесом и политикой на всех уровнях, включая высшие. То есть стремились окончательно потеснить мужчин в тех сферах, которые, собственно, и способствовали превращению мира в свинарник. По остроумному замечанию одного антифеминиста, «юбку приравняли к брюкам, снабдив ее ширинкой».

...

Феминистки бойкотировали конкурсы красоты и «сексуально ориентированную» моду , создавали убежища для женщин, подвергшихся насилию в семье, и добивались права служить в армии.

Слоган масштабной PR-кампании, сопровождавшей эту победоносную революцию, в переводе с феминистского на «здравомыслящий» звучал так: «Женщина – тоже мужик!» Подразумевалось, что даже и лучший. Кроме того, следуя славным революционным традициям другой страны, воинственные феминистки не забыли и этот лозунг: «Кто не с нами – тот против нас». И стали досаждать судебными исками всем нарушителям принятой под их давлением (основа электората в США – не поспоришь!) политкорректности, начиная с «оппозиционных» журналистов и писателей и заканчивая университетскими профессорами, которым достаточно было поднять глаза на сдававшую им экзамен студентку, чтобы загреметь под статью о сексуальном домогательстве.

Для характеристики нынешнего состояния умов в Америке достаточно напомнить о трагикомической истории, десять лет назад обошедшей все СМИ. В одну из июньских ночей 1993 года супруга американского военнослужащего Лорена Боббит, измученная «сексуальными домогательствами» супруга, отрезала ножницами его «орудие пытки» и выбросила окровавленный орган на улицу. Далее трагедия приобрела оттенок сказки со счастливым концом: случайный прохожий нашел отрезанное, вызвал полицию, и спустя полтора часа Джона Боббита и символ его мужского достоинства по отдельности доставили в больницу, где врачи за девять часов виртуозно поставили все на свои места. Но самое интересное ждало жадную до сенсаций публику впереди: состоялось два судебных процесса, на первом из которых оправдали Боббита, а на втором – его жену, которую суд признал временно невменяемой. Однако если первый вердикт вызвал бурю возмущения со стороны феминистских организаций, то второй американские СМИ встретили без особого возбуждения, как нечто само собой разумеющееся.

Пока в США кипели страсти, феминистки Старого Света добивались успехов, сохраняя национальную и культурную специфику. Так, француженки оккупировали сферы культуры, науки и образования, англичанки с головой ушли в политику – причем в левую часть политического спектра (борьба за равноправие в трудовой сфере через партии и профсоюзы, за государственное обеспечение ухода за детьми). А западногерманские и скандинавские феминистки успешно штурмовали все ветви власти, занимая высшие государственные посты и набирая до половины голосов на парламентских выборах.