Ольга Соломатина
Женщины-легенды: сильный слабый пол
От автора
Написание этой книги стало для меня настоящим испытанием. Перелопачивая горы чужих книг, консультируясь с психологами, социологами и искусствоведами, я думала о месте женщины в современном мире. Ролях, которые мы с ловкостью жонглеров или напротив – с трудом и жалобами – сменяем каждый день, превращаясь из хорошей матери в ответственного работника, пылкую возлюбленную, верную подругу, отчаянную добытчицу, послушную дочь, а затем – по тому же кругу или в непроизвольном порядке меняемся опять.
Я рассматривала место женщины на фоне разных эпох и событий. Часто роль, которая отводится нашему полу, печальна, порой просто чудовищна! Я начала лучше понимать борцов за права женщин. А еще я поняла то, что победа феминисток оказалась победой пирровой. Мы не приобрели почти ничего. За исключением новых обязанностей. Теперь женщины вынуждены выполнять и исконно мужские функции. Кому-то они дались борьбой? Возможно, но многие взвалили на себя мужские обязанности только лишь потому, что мужчины стали отказываться их выполнять. Я говорю не о возможности выбирать некогда мужские профессии. Речь о более прозаичных вещах. Таких как содержание семьи и детей, например. Какая женщина могла захотеть стать кормильцем? Да никакая! Но часто приходится…
Смешение ролей, запутанность отношений между мужчиной и женщиной, недопонимание – кто и за что отвечает – стали причиной кризиса семьи. Пожалуй, единственный бастион, который еще устоял, это безусловное счастье материнства. Все еще принято считать, что любая женщина непременно испытывает счастье, являясь матерью. Должна сказать, это только миф. Материнство стало для многих тяжелым грузом. Настолько неподъемным и обременительным, что все больше женщин оттягивают рождение детей до последнего, не решаются родить больше одного ребенка или же отказываются от этой затеи вовсе. Оглянитесь, и вы увидите мам всех возрастов, которые испытывают к собственным, да и чужим детям весь спектр отрицательных эмоций. Положительные – редко. Как правило, когда дети спят. Стоит ли винить женщину, которая несчастлива быть матерью? Лучше пожалеть. И присмотреться к обществу, правила жизни в котором исключают счастливое материнство.
Этого ли добивались первые феминистки?
Мы принадлежим к исчезающей цивилизации. Исчезаем физически и исчезнем вместе со всеми нашими достижениями – от философии до балета. Потому что цивилизации и новым поколениям, приходящим нам на смену, наши ценности не близки.
Возможно, это естественный ход вещей, и мы должны исчезнуть. Или же – осознать несовершенство сложившейся системы ценностей и… нет, не вернуться к истокам, они такой же миф, как равноправие полов, а поискать парадоксальный путь. Персональный для каждой женщины. Но для начала ответить себе на простые, казалось бы, вопросы: кто я такая? Каковы мое место и роль? Что я передам следующим поколениям? И в чем мое преимущество быть женщиной?
Это книга поиска. Она поможет, я надеюсь, и вам найти свои ответы.
Подлинно сильный пол. Папесса Иоанна, папская фаворитка Джулия Фарнезе
Женщина во все времена отнюдь не всегда только мать или эротический объект. Она бывает не по-женски сильна, если нет выбора, ей по плечу и меч, и кисть, и резец; она может взойти и на мученический крест, и на царский трон; она способна вести за собой полки и, нашептывая, править страной, где царствует ее супруг. Сюжеты – от античности до наших дней.
Впрочем, великие женщины сильны не только телом, умом и невиданной смелостью – они сильны духом. Вспомним гимн одиночеству: классические и современные Пенелопы и Ифигении строго и смиренно ждут, едва ли уже помня чего и кого именно. В противоположность их смиренности: суровые амазонки, пьяные вакханки, разъяренные менады, охотницы и атлетки, земные крестьянские богини, Афина и Артемида, Валькирия, Цирцея и Медея, Сафо, Мария Магдалина, Жанна д\'Арк и все остальные в том же духе.
Не менее захватывающий – средневековый – сюжет о посягательстве женщины на истинно мужское – папский престол. Потому что может ли что-то принадлежать мужчинам больше, чем главенство в римской католической церкви? Знаю, есть мнение, что женщина имеет право не только входить в алтарь, но и стать священником. Некоторые заходят так далеко, что готовы утверждать, что Бог красит губы – он на самом деле женщина, и только мужской шовинизм скрывает от нас это тысячи лет. Не берусь спорить. Тем более что привести неоспоримые доказательства не сможет ни одна из сторон.
Некоторые заходят так далеко, что готовы утверждать, что бог красит губы – он на самом деле женщина, и только мужской шовинизм скрывает от нас это тысячи лет.
В истории про папессу Иоанну меня интересует даже не то, существовала ли эта женщина на самом деле и действительно ли ей удалось не один год водить за нос весь Ватикан. Мне любопытен сам факт появления в Средние века подобной легенды. Еще тогда в умах некоторых женщин и, возможно, мужчин бродили мысли о том, что женщина может позволить себе нечто, что и сегодня представить трудно. Замахнуться на подобное, даже подумать – безумная ересь и великая смелость. И пусть папесса Иоанна плохо кончила (иначе и быть не могло). Главное, что она рискнула. Или кто-то придумал ту, которая и в темные века рискнула.
Легенда о женщине, занимавшей в IX веке папский престол, была широко известна в средневековой Европе. Упоминание о ней – краткое изложение биографии папессы – можно найти даже в ватиканских документах. Она была известна как Ioannes Anglicus, то есть Иоанн Англичанин, и родилась в Майнце. В некоторых версиях легенды упоминается, что будущая папесса состояла в братии Фульдского монастыря, где училась врачеванию. В качестве лекаря она получила затем известность и в Риме: средневековые источники докладывают, что в апостольской столице она преподавала не столько врачевание, сколько свободные искусства.
После смерти папы Сергия II клир и народ Рима избрали его преемником Иоанну, которая правила два года и семь месяцев. Во время своего понтификата ей случилось забеременеть; надеясь непонятно на что, она скрывала свое положение, пока во время пасхальной процессии не пришло ее время – по легенде, она прямо на улице и родила, после чего была забита насмерть возмущенной толпой.
У хронистов довольно большой разброс мнений относительно того, когда же правила папесса Иоанна. Большинство располагает ее между Львом IV (реальным преемником Сергия) и Бенедиктом III. Причем ни эта, ни какие-либо другие хронологические версии на самом деле не стоят выеденного яйца: два года и семь месяцев никак не вписываются между реальными понтификатами, даты которых хорошо и многосторонне документированы, – чтобы поверить, будто в этом корпусе данных что-то можно планомерно сфальсифицировать, надо быть академиком Фоменко.
И еще одно: первые свидетельства о папессе появляются в хрониках XIII века; в более ранних рукописях упоминания о ней встречаются только в виде неуклюжих приписок, сделанных другой рукой и в более позднее время. Предположить, что в начале XVII века летучий отряд ватиканских фальсификаторов истории истребил все упоминания о папессе, оказавшейся на папском троне в IX веке, предшествовавшие XIII веку, а более поздние почему-то во множестве оставил, невозможно – хотя охотники есть.
Имеется лишь одно сомнительное свидетельство, относящееся к середине XI столетия. Только речь там совсем не о святом престоле: это послание папы Льва IX к константинопольскому патриарху Михаилу Кируларию, датированное 1054 годом, годом раскола восточной и западной церквей. В нем папа обвиняет константинопольскую церковь в том, что на ее престол восходили евнухи «и даже женщина». Что характерно, с византийской стороны никаких упреков по поводу мнимой папессы не поступало, хотя в тогдашнем пылу противники готовы были браться за любой аргумент, только бы обидеть супостата.
В южноитальянской «Салернской хронике» под 980 годом нашелся даже пассаж, рассказывающий историю «патриархини константинопольской» с подробностями, которые сильно напоминают легенду о папессе. Исследователи полагают, что это смутный отклик на правление патриарха Никиты I, который был евнухом родом из славян, – действительно лишенное растительности лицо такого первосвятителя посреди бородатых и смуглых архиереев-греков могло спровоцировать подобные байки хотя бы в порядке насмешки. Я бы, впрочем, предположила, что здесь замешана еще и западная реакция на личность императрицы Ирины – той самой Ирины, восстановившей иконопочитание и умертвившей своего сына Константина VI, которая, невольно уподобляясь древнеегипетской Хатшепсут, потребовала, чтобы ее, словно мужчину-правителя, именовали «василевс кэ автократор» – «царь и самодержец». С главной силой латинского Запада, новорожденной империей франков, у нее были неважные отношения (особенно после того, как провалился феерический проект ее брака с Карлом Великим). Если припомнить в связи с Ириной еще и (перво)священнические полномочия, которые византийскому императору полагались ex officio, то двусмысленная картина становится подозрительно знакомой.
В любом случае это был готовый материал, из которого можно было сфабриковать легенду о папессе. Другое дело, что причины этой инициативы не совсем ясны. Историки сходятся во мнении, что единственное более или менее правдоподобное объяснение состоит в том, что легенда о папессе Иоанне – антипапская сатира, задуманная поначалу обиженными на папство молодыми нищенствующими орденами – францисканцами и доминиканцами. Как бы то ни было, своей цели эта затея достигла: Иоанной папство попрекали и Уильям Оккам (придумавший пресловутую «бритву Оккама»), и проповедник, философ, реформатор и борец за права чешского народа Ян Гус, а для протестантов эта легенда и вовсе была настоящим подарком.
Но в наше время легенда о папессе вызывает интерес по совсем другому поводу: она привлекает феминисток всех мастей и сторонников женского священства. За бортом, правда, и сейчас остается один вопрос: «Зачем?» Зачем женщине сан священника, а уж тем более папы?
Тем, кто считает папессу Иоанну, реальную или вымышленную, явлением для набожных Средних веков исключительным, будет полезно узнать историю другой женщины Средневековья. Возможно, именно ее портрет привозили не так давно в Пушкинский музей из римской галереи Боргезе… Картина «Дама с единорогом» (1505–1506) Рафаэля прекрасна. Имя модели доподлинно не известно, сюжет с единорогом до конца в связи с этим не прояснен. До 1935 года даму на полотне из-за некоторых атрибутов (колесо, пальмовая ветвь, плечи, покрытые плащом) вообще считали святой Екатериной, а авторство Рафаэля подвергалось сомнению.
Однако реставрация 1935 года подтвердила принадлежность картины перу Рафаэля, но лишила даму имени. Святая Екатерина, оказалось, относится к более позднему пласту, в оригинале незнакомка держит на коленях единорога (сначала же на рентгеновском снимке эксперты увидели собачку). С символикой в этом смысле произошла некая путаница – собака символизирует супружескую верность, единорог – девственность и чистоту. В первом случае на роль дамы больше подходит Маддалена Строцци, в 1504 году вышедшая замуж за флорентийского вельможу Аньоло Дони, портреты этой четы Рафаэль писал в одно время с картиной «Дама с единорогом».
Появление на руках модели единорога зародило версию о том, что это портрет Джулии Фарнезе, любовницы папы римского Александра VI (Родриго Борджиа); единорог был изображен на эмблеме семейства Фарнезе. Обывателю в эту версию поверить легче: супруга Дони не была столь хороша собой, а вот то, что перед нами Giulia la Bella, перед чарами которой пал престарелый папа, прозванная «папской шлюхой», «невестой Христовой» (concubina papae; sponsa Christi) и обеспечившая в будущем своему брату папский престол, создает отменный фон для безмятежной вроде бы картины.
Любопытно, что в истории Джулии Фарнезе нет ничего трагического, напротив – много прагматики. Она вышла замуж в 15 лет за косоглазого и робкого Адриане де Мила, пасынка дальней родственницы кардинала Родриго Борджиа, вице-канцлера церкви на тот момент, а позже папы Александра.
В то время церковь уже приняла для своих служителей обет безбрачия, но Джулия оказалась не первой подругой пожилого Родриго Борджиа. Она пришла на смену постаревшей фаворитке, поселилась во дворце по соседству с Ватиканом, и ее брат Алессандро быстро надел кардинальскую шапку.
У Джулии и понтифика родилась дочь, которая позже унаследовала богатства своего формального отца – законного супруга Джулии. После ее рождения Джулия еще десять лет оставалась «любимой женой» папы. А потом ей на смену пришла более юная дева. Примерно в это же время умер ее официальный муж. И молодая вдова (Джулии было всего 28 лет) переехала в Карбоньяно, небольшой городок неподалеку от Рима, который был подарен ее мужу ее любовником. Через пару лет понтифик скончался, а Джулия снова вышла замуж за неаполитанского аристократа. Спустя два десятка лет семейной жизни, во время которых Джулия увлеклась правлением Карбоньяно, она поехала в Рим в гости к своему брату, где скоропостижно умерла. Пройдет еще 10 лет, и ее протеже – брат Алессандро – сменит шапку кардинала на папский трон.
Удивительно, насколько добра была судьба к этой женщине: гораздо чаще современники называли ее благодаря красоте Giulia la Bella – «Прекрасная Джулия», нежели неприятными прозвищами. А основоположник искусствоведения Джорджо Вазари в своем сочинении о живописцах (1568 г.), упоминая картину Пинтуриккио, писал: «В этом же дворце он изобразил над дверью одного из помещений Богоматерь с лицом синьоры Джулии Фарнезе и на той же картине голову поклоняющегося ей названного папы Александра». Считалось, что это изображение Джулии утрачено, но затем нашелся его фрагмент с младенцем Иисусом, опознанный по копии, снятой с уничтоженной фрески художником Пиетро Факеттио.
Также предполагается, что Джулия изображена скульптором Джульелмо Дела Порта в образе Правосудия (La Giustizia) на мраморном надгробии папы Павла III. Искусствоведы до сих пор не могут прийти к единому мнению: она или другая женщина – прообраз полуразвернутой женской фигуры в полотне Рафаэля «Преображение».
Две женщины у папского престола. Две разные судьбы. Одна посягнула на мужское и поплатилась. Другая оставалась в рамках женской роли и избежала многих несчастий. Хотя желания властвовать и возможностей для этого у Джулии Фарнезе наверняка было не меньше, чем у папессы Иоанны. Прямых доказательств вмешательства прекрасной Джулии в дела курии не сохранилось, но вряд ли могла не влезать в них женщина, которая в семнадцать лет ловко оказала протекцию родному брату, а в неполные тридцать успешно руководила жизнью пусть небольшого, но все же города.
Такие непохожие истории Иоанны и Джулии Фарнезе, одной из IX века, другой – из XVI, настолько далеки от канонических жизнеописаний судеб женщин тех времен, что поначалу трудно вообще поверить в их существование. Счастливо избежать знакомства с дыбой удалось не всем их современницам. Святая инквизиция жестоко обошлась с бесчисленным количеством женщин и на столетия вперед определила слабому полу незавидное место в обществе. По сути, первые голоса движения, которое позже назовут феминизмом, стали реакцией на суды инквизиции и на уготованное ей место для женщины в обществе. Но прежде чем спуститься в камеры пыток, хочется понять, каким образом в европейской мифологии возник образ ведьмы, а добропорядочная крестьянка взобралась на метлу.Великая Богиня, Венера, Тиамат, Ева, Лилит, Иштар, Афина, Цирцея, Медея, Диана, Голда, Фрейя, ведьма – и другие имена женщины
В основании традиционной системы воспитания, социализации пола лежит разделение труда между мужчиной и женщиной. Оно определило совершенно разные условия существования для сильного и слабого пола. Это распределение закрепило за мужчинами право на «внешнюю» деятельность, на освоение мира и господство над ним, а значит – на роль субъекта истории. А за женщинами – право на рождение и воспитание детей, на обустройство дома, быта. И здесь, в доме, женщины тоже оказались подчиненными мужскому авторитету, стали объектом мужской власти.
Почему первичное разделение труда поставило женщин в неравное, зависимое от мужчин положение? Это – один из самых спорных, загадочных вопросов истории. Ведь именно женщины всегда обладали самым ценным качеством – способностью воспроизводить жизнь. Ответ, по-видимому, следует искать в том времени, когда происходил этот процесс.
У специалистов нет ни единого мнения, ни сколько-нибудь точных данных о характере гендерного взаимодействия в самом далеком прошлом. Одни из них считают, что времена палеолита и неолита были гендерно нейтральными, то есть взаимоотношения между мужчинами и женщинами не имели в ту пору общественной значимости. Другие говорят, что на заре истории царил матриархат. Причем кто-то определяет этот уклад как господство женщин. А кто-то, включая известнейшую американскую феминистку-антрополога Риан Айслер, утверждает, что матриархат предполагал в действительности партнерские отношения между мужчинами и женщинами. Это партнерство якобы было разрушено с появлением и развитием «технологий войны», утвердивших превосходство грубой силы.
Знаковое подтверждение изначально равных, партнерских отношений женщин с мужчинами исследователи находят при анализе материалов, полученных археологами в ходе раскопок самых ранних захоронений человека. Раскопки говорят о равном статусе погребенных – вне зависимости от их пола. Но самое главное свидетельство высокой женской роли в архаичном обществе – распространенный в ту пору в древней Европе культ Великой Богини-Матери. По словам Риан Айслер, практически во всех доисторических мифах и сочинениях «живет идея Вселенной как прещедрой Матери… из чьего лона является любая жизнь и куда… все возвращается после смерти, чтобы снова родиться». На этот культ по-своему указывают и наскальные изображения в пещерах, и многочисленные находки женских фигурок в древних святилищах.
Если обнаруженные на стенах пещер рисунки изображают главным образом животных с немногочисленными фигурами мужчин, скрывающихся за масками, что свидетельствует о своего рода магических действиях, то почти все сохранившиеся скульптуры изображают женщин. Около 130 работ – резьба по камню, кости и даже с использованием бивней мамонта – были обнаружены на обширной географической территории, простирающейся от Франции на западе до Сибири на востоке и от Виллендорфа до Балкан в юго-западной части Европы. Названные фигурками Венеры, они, казалось, рассказывали о женском божестве и магических силах женщины.
Обычно это фигурки обнаженных женщин, как правило, тучных и почти безликих из-за практически полного отсутствия мелких деталей. Чрезмерно подчеркнутые бедра, грудь и лобковые возвышения скорее превращают их в символ способности к порождению новой жизни, чем являют собой отображение реально существующей женщины. На некоторых фигурках выделяется слишком увеличенный живот, характерный для женщин во время беременности.
Мифолог Джозеф Кэмпбелл рассматривает эти фигурки как доказательство того, что – даже в каменном веке – женское тело было предметом поклонения как средоточие божественной силы, способной даровать жизнь. Отмечая, что несколько фигурок найдены при раскопках, по всей вероятности, гробниц, и все они вырезаны без ступней, что позволяло воткнуть их в землю, придав устойчивое вертикальное положение, Кэмпбелл характеризовал их как наиболее ранние произведения религиозного искусства. Он усматривал две возможные разгадки тайны мистических резных фигурок, причем и та, и другая способны пролить свет на формирование более поздних представлений о колдовстве.
Первая состоит в том, что культ Богини-Матери, который обычно связывают со сравнительно поздними земледельческими цивилизациями, каким-то образом укоренился в наиболее ранних обществах охотников и собирателей плодов и кореньев. Вторая – в том, что фигурки Венеры можно рассматривать, как первое художественное выражение вечной темы женщины – дарительницы жизни.
Джозеф Кэмпбелл пояснил это следующим образом: «Без сомнения, в самые ранние периоды истории человечества магическая сила и непостижимость женщины слыли не меньшим чудом, чем сама вселенная; это давало женщине огромную власть, ставшую одной из главных причин беспокойства мужской части населения, стремившейся подчинить, управлять и использовать ее в своих целях». Вполне естественно, что люди, которые ничего не знали о микробах или анатомии человека, одновременно испытывали страх и восхищение перед женской природой, способной по непонятным обстоятельствам зачать, дать жизнь или убить во чреве, а часто и умертвить саму женщину при родах. А то, что пугает, хочется подчинить себе. Ведь эта способность женского тела много значила для выживания целого рода и судьбы каждой семьи.
Отметим, что архаический культ Великой Богини-Матери долгие годы беспокоил великого психоаналитика Карла Юнга. Юнг был убежден в том, что архаические мифы содержат в себе истину, ускользающую от современной культуры. И одновременно в том, что мифы являются образцами проявления «коллективного бессознательного» – определенных архетипов восприятия действительности, на основе которых возникают привычные человеческие реакции и формируется поведение.
Полный расцвет культа Богини-Матери наступил в период неолита с появлением более цивилизованных земледельческих обществ. В V тысячелетии до нашей эры народы Ближнего Востока начали расселяться общинами. Развивались земледелие и животноводство. Происходило совершенствование ремесел, в частности, ткачества, гончарного и плотницкого дел. Одним из последствий подобных перемен стало резкое усиление роли женщины в обществе. В предшествующие века (в периоды развития культур, связанных с охотой) женщин чтили за их способность к деторождению, причем их функции в общинах сводились к выполнению главным образом тяжелой и нудной работы, в то время как мужчины обеспечивали основную часть средств к существованию. Теперь же женщины рожали детей и добывали пропитание, взяв на себя обязанности сажать и собирать плоды созревающего урожая. В умах обоих полов женщины символически связывались с землей по ассоциации с ее плодородием.
Существует множество женских фигурок, дошедших до нас со времен раннего неолита. Их собирали и устанавливали в семейных усыпальницах, чтобы вдохновить присутствующих к молитве или сконцентрировать внимание во время медитации. Их ценили за красоту и способность, как считалось, покровительствовать домашнему очагу. Для женщин во время родов они становились магическим средством оказания помощи. Земледельцам, выносившим их на поля, они приносили удачу при сборе урожая и обеспечивали сохранность домашнего скота.
Богиня неолита чрезвычайно многогранна и изменчива. Ее, прежде всего как образ матери, изображали сидящей на корточках в момент родов, поднимающей руками грудь или указывающей на детородные органы. Если же она символизировала землю, то изображалась вместе с растениями и животными. С самого начала в ней ощущался парадокс. Она даровала жизнь и в то же время лишала всего. В ней как бы заключался весь цикл человеческого существования. Она была местом рождения и местом погребения. Лоном и могилой. Ее могли изобразить протягивающей в приветствии руки и держащей в вытянутых руках змей – символ разрушения.
Следующий виток мифологии о Великой Богине – шумерские ступенчатые пирамидальные зиккураты, возносившиеся ввысь, чтобы богиня земли могла символически подняться и соединиться с божествами небес. В каждом шумерском городе – Ур, Эриду, Сиппар и Нишур – местная царица или принцесса непременно отождествлялась с богиней.
За последующие 1500 лет народы, населявшие Ближний Восток, повторили и даже превзошли достижения шумеров. И везде – от Анатолии на севере до Египта на юге и от побережья Средиземного моря до Ирана – главным действующим лицом всех мифов была богиня. Она олицетворяла время, пространство и материю. С ней отождествлялись начало и завершение жизни. Она являла собой субстанцию, из которой сотворены растения и тела, и вместилище смерти в нескончаемом цикле реинкарнаций.
И если мифология, оказавшая значительное влияние на формирование европейских культур, в своем развитии как бы затормозилась на этой точке, то образ «ведьмы» во времена великих гонений ожидала иная участь. В представлениях о богине уже начали происходить глубокие изменения, вызванные затянувшимся периодом вторжений в сферу Великой Матери.
Из пустыни на юг перекочевали воинственные племена семитов. Из Европы и южной России накатились волны эллинских и арийских завоевателей – потомки цивилизации охотников. Пришельцы покорили города земледельческой культуры и внесли свой вклад в уничтожение гармоничного культа природы, где царствовала Богиня-Мать. Воспевать теперь надо было воинов-богатырей, которые по-своему интерпретировали ее образ, занявшись устройством собственных твердей небесных, населенных олицетворяющими мужское начало воинственными божествами – такими как Яхве и Зевс.
Вавилонская легенда о Мардуке и Тиамате может послужить примером того, как изменилось отношение к богине в период новой для мифологии эры. Тиамат, которой вавилоняне поклонялись как матери всех богов, вдруг стали изображать, как нечто свирепое, несущее угрозу всему миру. Из мифа в миф она путешествует в образе гигантской рыбы или дракона, сопровождаемая демонами. По решению совета мужских божеств, населявших небеса над Вавилоном, бог солнца Мардук призван был противостоять злобной старой фурии Тиамат. Он согласился принять сражение и, превзойдя богиню в могуществе, загнал в ее раскрытую пасть восемь ветров, разорвавших ее на части. Из частей разорванной плоти богини Мардук заново стал творить вселенную.
Историями, подобными этой, изобиловали мифы семитов Ближнего Востока. Эти несколько измененные истории о богине – где ее либо уничтожали, либо в крайнем случае выдавали замуж и отводили ей менее значимую роль – перекочевали в библейские предания Ветхого и Нового Заветов и мифы Греции и Рима.
Со времен установления царства богини в мифологии появляется новая, время от времени повторяющаяся тема. Герой побеждает чудовищное олицетворение некогда Великой Богини и как победитель принимает в награду сокровище, призванное служить во благо человеку.
О «социальном партнерстве» между мужчинами и женщинами в доисторические времена гласят легенды, пересказанные некоторыми античными авторами. «Золотой век» гендерной гармонии описан, например, в знаменитой поэме Гесиода «Труды и дни». Тот же мотив преобладает в пересказанной великим мыслителем Платоном легенде о гибели Атлантиды.
Платону же принадлежит пересказ и другой загадочной легенды – о «тайне пола», о первичной андрогинности – целостности древнего человека: в нем будто бы в равной мере уживались оба начала – и «мужское», и «женское». И о грехопадении этого человека, повлекшем за собой его распад на две половины. С тех пор обе половины единой прежде души бродят в мировом пространстве, силясь отыскать друг друга и обрести утраченную полноту. В этом обретении заключен залог бессмертия и блаженства.
Очевидно, что в древних мифах не сказано ни слова ни о «природном» назначении мужского и женского пола, ни об иерархической соподчиненности «мужского» и «женского», они говорят только об их взаимосвязи-взаимозависимости. Но это – доисторические мифы.
Строгие исследователи, привыкшие опираться при построении теоретических конструкций на проверенные данные, не склонны им доверять. А потому доказывают, что не было ни матриархата, ни архаического гендерного партнерства – история человечества изначально складывалась как история мужского господства и женского подчинения. Или, иными словами, как история мужского доминирования, иерархически выстроенных мужского и женского статусов. Такое господство мужчин над женщинами и обозначается понятием «патриархат».Исследователи доказывают, что не было ни матриархата, ни архаического гендерного партнерства – история человечества изначально складывалась как история мужского господства и женского подчинения.
Данную точку зрения разделяет, например, Энтони Гидденс. Он утверждает: «Хотя роли, которые играют в различных культурах мужчины и женщины, могут существенным образом различаться, до сих пор не обнаружено такое общество, в котором женщины обладали бы большей властью, чем мужчины». По мнению Гидденса, всеобщая распространенность патриархата обусловлена не господством мужской физической силы, а в первую очередь материнскими функциями женщин. Он отмечает, в частности, что «мужчины господствуют над женщинами не по причине превосходящей физической силы или более мощного интеллекта, но лишь потому, что до распространения надежных средств предупреждения беременности женщины находились всецело во власти биологических особенностей своего пола. Частые роды и почти не прекращавшиеся хлопоты по уходу за детьми делали их зависимыми от мужчин, в том числе и в материальном отношении».
Схожую точку зрения развивает канадская исследовательница Деклан О’Брайен. Она доказывает, что «идеология мужского превосходства находит свое оправдание и обоснование не в конкретных сексуальных отношениях, а в глобальном процессе человеческого воспроизводства». Это воспроизводство – в интересах рода. И первичное разделение труда, утверждающее патриархатный уклад, тоже совершается в интересах рода. Мужчины и женщины, в ту пору существа родовые, не имевшие представления о своей личной, индивидуальной судьбе, подчинялись его предписаниям.
Подчеркнем, что ни одна из вышеприведенных точек зрения на характер гендерных отношений в доисторическую эпоху не получила окончательного признания. Очевидно другое. С началом так называемого исторического времени – примерно 5–7 тыс. лет тому назад, – в момент, когда возник тот тип общественной организации, который социологи определяют как «традиционное» общество, патриархат стал узаконенной системой отношений между мужчинами и женщинами. Отметим еще раз: разделение труда между ними выстроено по принципу взаимодополняемости, но взаимодополняемости совсем не равноценных ролей. Мужчине отдан на откуп внешний мир, культура, творчество, притязания на господство. Женщине – дом, но и в доме она – существо подчиненное. Иерар хия мужской и женской ролей фиксируется совершенно четко: он – субъект властных отношений, она – объект его власти. Такие отношения определяются социологами как субъект-объектные, статусно неравные.
Как справедливо отмечает Риан Айслер, выстроенные таким образом гендерные отношения – самые фундаментальные из всех человеческих отношений, их матрица, «глубочайшим образом воздействуют на все наши институты… на направление культурной эволюции». Авторитет мужской силы, право силы, утвердившиеся в гендерных отношениях, превращаются в основание всех известных человечеству авторитарных режимов – власти вождей рода, «отцов» народов, монархов, диктаторов. И пока гендерное неравенство сохраняется, существует и потенциальная возможность существования власти авторитарного типа.
Такая авторитарная власть опирается не только на аппарат физического принуждения и грубого насилия. Она использует и более тонкие методы воздействия на сознание людей, заведомо предотвращая их недовольство и заставляя их бессознательно следовать определенным предписаниям, принимать конкретные роли в существующем порядке вещей. Это методы культурного воздействия, формирования стереотипов должного социального поведения, методы социализации, воспитания, идеологической обработки сознания с помощью языка, культурных образцов. Такие методы надежно оберегают власть имущих – в данном случае мужчин – от бунта подчиненных – то есть женщин.
Самый типичный, на поверхности лежащий пример – нормы языка. Скажем, практически во всех европейских языках понятие «мужчина» равнозначно понятиям «муж» и «человек». Понятие «женщина» тянет лишь на значение «жена» и не является синонимом слова «человек». Это значит, что он – муж, полноценный представитель человеческого рода. Она же – его жена, и больше ничего, никаких дополнительных характеристик. То есть женщина – лицо социально не значимое, не включенное в человеческое общество. Она – простое дополнение, приложение к мужу, мужчине. Таким образом нормы языка фиксируют патриархатную установку на мужскую власть – вплоть до физического владения, обладания женщиной.
Историки пишут, что на начальных этапах традиционного общества, особенно в условиях рабовладения, жена была «рабой мужчины – главы семьи, который владел женщиной на правах частной собственности и мог поступать с нею так же, как он поступал с любой принадлежащей ему вещью». В некоторые периоды истории Древнего Рима муж имел право на жизнь и смерть своей жены. Жену, презревшую супружескую верность, могли до смерти забить палками и камнями, бросить в цирке на растерзание зверям. Такое отношение к женской неверности и сейчас нередко встречается в мусульманском мире.
Культурные стереотипы традиционного общества со своей стороны закрепляют строгую иерархию в отношениях между полами. Идеальной формулой гендерного неравенства можно считать знаменитую сентенцию того времени: «Жена да убоится мужа своего». Убоится – значит подчинится, согласится с его властью.
В мифах исторического времени мужское и женское – два противоположных начала: первое – основное, положительное, активное; второе – производное, пассивное. Женщина в них – олицетворение хаоса, ночи: слышит и понимает голоса ветра, деревьев, трав. Сивилла, Пифия – прорицательница, медиум, гадалка.
Именитые философы подлили своего «масла» в этот огонь гендерной розни. Пифагор, например, уверенно заявлял: «Существует положительный принцип, который создал порядок, свет, мужчину, и отрицательный принцип, который создал хаос, сумерки и женщину». Аристотель, в свою очередь, говорил: «Женщина – это самка в силу определенного недостатка качеств… женский характер страдает от природной ущербности… женщина есть только материал, принцип движения обеспечен другим, мужским началом, лучшим, божественным».
Ветхий Завет предлагал мужчине возносить такую молитву: «Благословен Господь Бог, не сотворивший меня женщиной». Его жене предназначались другие слова: «Благословен Господь, сотворивший меня по своей воле». Мудрец Платон, воскресивший древнейшую легенду об андрогине и разъяснявший смысл мифа о тайне пола, благодарил богов за то, что они даровали ему свободу, а не рабство, создали мужчиной, а не женщиной.
Вариация на эту тему содержится в мифе о Лилит, которая связана с историей о сотворении мира. Лилит – это одна из наиболее злобных и коварных мифологических персонажей, в своем происхождении восходящая к Богине-Матери. Сотворенная, как и Адам, из праха земного, она считалась праматерью рода человеческого. Но вместо этого она стала покровительницей суккубов – существ, нападающих во время сна на мужчин и соблазняющих их, высасывающих из их плоти все жизненные соки. Верили также, что Лилит охотится за новорожденными младенцами. Предпочтения она отдавала мальчикам, не достигшим восьмилетнего возраста, хотя часто в число жертв попадали и девочки в первые недели жизни.
В древних иудейских легендах сообщалось, что Лилит была сотворена раньше Евы, чтобы стать супругой Адама и его помощницей в райском саду. Однако ее своеволие и упрямство сделали невозможным их мирное сосуществование. Она ожесточенно сопротивлялась любой попытке Адама подчинить ее своей власти, да к тому же отказывалась ложиться перед ним, чтобы исполнить супружеские обязанности. В конце концов Лилит сбежала из эдема, преследуемая тремя ангелами. Ангелам удалось проследить ее путь до самого Красного моря, где они обнаружили Лилит в тот момент, когда она метала икру, производя на свет демонов. Лилит никогда уже не возвращалась в эдем. Вместо этого она решила отправиться в странствия по земле в окружении демонов.
Чтобы защититься от ночных визитов Лилит, в семьях с маленькими детьми принято было очерчивать вокруг кроваток младенцев магический круг – обычай, и поныне сохранившийся в некоторых частях земного шара. А чтобы совсем обезопасить себя от столь страшной угрозы нашествия, хозяева на входной двери своего дома писали имена трех ангелов – преследователей Лилит.
Далеко не всегда созданный семитами образ богини имел столь неприглядные черты характера, как у Лилит. Подчас миф трансформировался, приобретая некоторую мягкость, и становился более утонченным: появлялся герой, олицетворяющий мужское начало. В разных легендах можно встретить образ брата, сына, мужа и возлюбленного Великой Матери. Примером типичной мифологической фигуры может послужить вавилонский бог плодородия Таммуз, сын и супруг богини Иштар. Он был непосредственно связан с возделыванием хлебных злаков и, согласно естественному круговороту, постепенно терял силы, каждый год умирая после сбора урожая и вновь возрождаясь с помощью богини. Ежегодные празднества в честь Таммуза знаменовали собой начало и завершение земледельческого цикла, символически воспроизводя смерть и возрождение бога. Его взаимодействия с богиней подтверждают связь Великой Матери с природой и возрождением даже тогда, когда она – что случалось более часто – изображалась роковой личностью.
Темным сторонам ее натуры придавалось особое значение в Греции, куда культ Богини-Матери пришел от культур Кипра и Крита. Какое-то время женское божество занимало главенствующее положение в догомеровской мифологии. Однако эта богиня не являла собой образ матери, дарующей жизнь, которой поклонялись в древней Месопотамии. Напротив, она олицетворяла нечто мрачное и зловещее. Ее супруга изображали в виде змея, а в дни торжеств в жертву ей приносили поросят, которых закалывали в чаще лесов. Таким, как она, духам поклонялись в надежде, что они уйдут прочь, не причинив никому вреда. За немногими известными исключениями, такими как Афродита и Афина, женоподобные божества гомеровской мифологии воплощали самые дурные, страшные черты натуры и порочные деяния. Такие представления отразились в умах европейцев более позднего периода в мифе о ведьме. Однако переход от поклонения богине, олицетворявшей в равной мере жизнь и смерть, к почитанию той, в ком все светлое затмевают порок и ненависть, происходил постепенно и никогда не был полностью завершен.
Римляне, заимствовав немало греческих божеств, создавая весьма сложную и запутанную мифологию, придумали светловолосую волшебницу Цирцею, дочь Гелиоса – бога солнца. Цирцея является одним из достаточно полно описанных в классической мифологии прототипов чародейки. Обладающая магической властью богиня заняла центральное место в «Одиссее» Гомера – хронике злосчастного путешествия Одиссея, возвращавшегося домой с Троянской войны. Сосланная на остров Эею в наказание за отравление своего мужа, правителя сарматов, Цирцея проводила дни за пением и ткачеством в прекрасном мраморном дворце, окруженном густыми лесами.
Одиссей, высадившись на остров, выслал на разведку отряд под предводительством своего друга Эврилоха. Собравшиеся в отряд спутники Одиссея отправились в глубь острова, и вскоре до их уха донеслись чарующие звуки пения Цирцеи, увлекшие их к мраморному дворцу, где обитала волшебница. По дороге спутников обступили безмолвно выскользнувшие из лесной части тигры, львы и волки. Люди Эврилоха, хотя и достаточно вооруженные, с облегчением вздохнули, обнаружив, что дикие звери необычайно ласковы и вовсе не собираются нападать. Эврилох и не подозревал, что все эти животные прежде были матросами, которых Цирцея заманила и, используя колдовские чары, обратила в зверей, сохранивших лишь некоторые человеческие черты. Эврилох и его спутники, по пятам сопровождаемые человеко-зверьми, приблизились ко дворцу и сразу же были очарованы льющимися звуками пленительной музыки. Вскоре перед ними появилась Цирцея и пригласила пройти внутрь дворца, чтобы принять участие в праздничном пиршестве. С удовольствием последовали за ней друзья Эврилоха, отказался лишь он один, видимо, почувствовав ловушку.
Во дворце Цирцея усадила гостей за стол и стала потчевать их блюдами из сыра и ячменя с вином и медом. Все с большим аппетитом поглощали поданные яства, даже не подозревая, что волшебница добавила в вино «щепотку предательства» – приготовленное ею сильнодействующее снадобье. Как только они пригубили зелье, так сразу же стали беспомощнее младенцев, не способных сопротивляться магической власти хозяйки. Цирцея, проходя вокруг стола, принялась касаться каждого своим волшебным жезлом, и матросы один за другим немедленно превращались в свиней. Затем Цирцея заперла новых пленников в хлеву, бросив им в пищу желудей и немного грубого корма.
Узнав о несчастье, постигшем его товарищей, Эврилох поспешил вернуться на корабль, чтобы сообщить Одиссею о приключившемся на острове странном событии. И только благодаря силе магической травы – ему посчастливилось добыть побег легендарного растения моли – отважному воину удалось избежать опасности, таившейся в предательском поступке, жертвой которого стала его команда.
Когда Цирцея поняла, что ее чары не имеют над Одиссеем власти, она согласилась отпустить его товарищей и вернуть им прежний облик. Прошло время, и богиня, полюбившая Одиссея, в конце концов помогла ему, предоставив все необходимое для завершения его путешествия и возвращения домой.
В легенде о Медее, племяннице Цирцеи, развивается похожий сюжет с гораздо менее счастливой развязкой. В конце ее Медея является истинным воплощением зла в образе волшебницы, сея разрушения и мстя всем, кто осмелился встать на ее пути.
Медея – дочь правителя Колхиды – поссорилась с отцом из-за любви к Ясону, путешественнику и искателю приключений. Капитан корабля «Арго», возглавлявший своих спутников – аргонавтов, Ясон уже приближался к концу длительных и трудных поисков золотого руна – мифического сокровища, похищенного с крылатого овна бога Гермеса. Бесценным даром оказалась для Ясона преданность Медеи, отец которой ставил на пути каждого, кто надеялся завладеть золотым руном, ряд практически невыполнимых задач.
Чтобы завоевать трофей, Ясону нужно было сначала силой впрячь в ярмо огнедышащих быков и вспахать огромное поле. Затем вручную засеять поле зубами волшебного дракона и ждать, когда из них вырастут воины, чтобы убить их как врагов. Лишь при условии, что Ясон выдержит все испытания, ему позволили бы взять золотое руно, опять же, если он сумеет увести его из-под бдительного ока ужасного дракона.
Ясон, узнав, что Медея наделена магическими силами, обратился к ней за помощью, пообещав в награду сделать ее своей невестой. Медея с радостью согласилась. Рассказав Ясону о подстерегающих его опасностях, она дала ему волшебную мазь из растений, выросших из крови Прометея – носителя огня, – чтобы натер он мазью тело и на один день стал непобедимым.
Наутро, когда царь и горожане расположились на склоне холма, чтобы наблюдать за сражением, Ясон вышел в открытое поле и встал перед своими первыми противниками – свирепыми быками. Струи пламени вырывались из ноздрей разъяренных животных, выжигая траву под их ногами. Лишь только Ясон приблизился к быкам, как те с ревом бросились на него, и земля содрогнулась под их копытами. Защищенный магической силой снадобья Медеи, со спокойной уверенностью встретил Ясон яростное нападение быков и повалил животных на землю. Криками радости приветствовали друзья Ясона своего предводителя, когда ему удалось надеть ярмо на головы быков. Под изумленным взглядом наблюдавшего за ним царя Ясон принялся, как было велено, вспахивать поле битвы.
Выполнив первое задание, Ясон засеял зубами дракона вспаханное поле. Вскоре из каждого зуба вырос ужасный воин, который, размахивая оружием, бросился в решительную схватку. Некоторое время Ясон, умело пользуясь мечом и щитом, сдерживал натиск фантомной армии. И все же герой оказался на грани поражения – слишком уж велико было число вражеских отрядов. И вновь от неминуемой гибели Ясона спасло волшебство Медеи. Как велела волшебница, герой швырнул огромный камень прямо в середину неприятельского войска. Неожиданно воины обратили оружие друг против друга и принялись с бешеной яростью рубиться. Через мгновение Ясон одиноко стоял среди усеявших поле битвы повергнутых врагов.
Однако, чтобы добыть золотое руно, Ясону предстояло еще победить дракона, охранявшего руно, висевшее на ветвях священного дуба. Осторожно подкравшись к дереву, воин снял с пояса сосуд с другим снадобьем, которым снабдила его Медея. Всего несколько капель волшебного зелья брызнул он на чудовище, и страшный дракон повалился на бок и заснул. Ясон схватил сияющий трофей и был таков, к удивлению и возмущению царя. Ясон и Медея поспешили на корабль, и как только они вступили на его борт, «Арго» отплыл от берега.
Хотя Ясон и добыл золотое руно, его несчастьям закончиться было не суждено. Случилось так, что уже далеко от берега Медея в полной мере проявила весь ужас своей колдовской натуры. Рассерженный царь послал в погоню за «Арго» свою армаду, и, когда царские корабли оказались достаточно близко, Медея завлекла своего брата на борт судна и околдовала его. Медея, без труда убив брата, расчленила тело жертвы. Затем всякий раз, когда корабли армады слишком близко подплывали к «Арго», Медея кидала в море часть тела своего брата, вынуждая убитого горем отца останавливать корабли, вылавливать из воды останки для последующего захоронения. Воспользовавшись этим отвлекающим маневром, Ясон сумел выйти из окружения и бегством спастись от врагов.
Персонажи классической мифологии Медея и Цирцея не имеют прямого сходства с Богиней-Матерью ранних культур. Их культ сохраняет определенную двойственность, сочетая добро и зло, что всегда являлось отличительной чертой женского божества. Римляне и греки поклонялись богиням, полнее отражавшим первоначальный мифологический замысел, а некоторые обряды, совершаемые в честь таких божеств, имели признаки относящегося к более позднему периоду шабаша ведьм. В 204 году до нашей эры в Риме на Дворцовом холме был построен храм в честь богини-матери Кибелы. Уроженцев древнего царства Фригии привозили в Рим, чтобы они выступали в роли жрецов. В ритуальном действе принимали участие только мужчины, одетые как женщины и носившие длинные волосы. Они выражали преклонение перед богиней, предаваясь разнузданным пляскам, продолжавшимся до тех пор, пока участники не падали в изнеможении на землю.
В ритуальном действе принимали участие только мужчины, одетые как женщины и носившие длинные волосы.
Аналогичные формы приняло поклонение богам в Греции – самым ярким примером тому служат обряды в честь бога Диониса. Однако более типичными для того времени были величественные Элевсинские мистерии, совершаемые в честь богини плодородия Деметры, сестры Зевса, царя богов. Посвященные Деметре обряды следовали традиционной схеме, естественному циклу смерти и возрождения, связанному с периодом вегетации растений.
Из всех божеств античной мифологии богиня Луны, которую римляне называли Дианой, а греки – Артемидой, наиболее ярко ассоциировалась с колдовством. Эта богиня слыла покровительницей плодородия и целомудрия, а также охоты. Она путешествовала в одиночестве, ее любимым занятием была погоня, она редко занималась массовым убоем. Но все же и этот образ имел темную сторону. Прекрасная, но холодная, она прославилась тем, что обращала потенциальных поклонников в дичь. Однажды охотник по имени Актеон случайно увидел ее, купающуюся обнаженной в лесном источнике. Желая наказать его, богиня превратила охотника в оленя и натравила на него его же охотничьих собак. Собаки уже почти разорвали Актеона на части, когда сотоварищи по охоте завершили дело, сразив его стрелами.
Диана (Артемида) обладала способностью изменять свою сущность и облик. Например, иногда она отождествлялась с грозной трехглавой Гекатой, и в этом обличье ее супругами бывали злобные, совоподобные создания, известные как стриги – кровопийцы с огромными головами и клювами, цепкими когтями и омерзительными желаниями. Стриги летали по ночному небу в поисках оставленных без присмотра младенцев, а когда обнаруживали их, то вспарывали своим жертвам животы и жадно набрасывались на внутренности. Как гласило предание, с приходом утра стриги принимали облик кажущихся безобидными старых женщин.
Похоже, поверье о стригах возникло у раннегерманских народов Северной Европы и прочно укоренилось в Римской империи времен Иисуса. Древнеримский поэт Овидий описывал, как не подпустить этих пожирающих детей демонов, коснувшись перемычек дверей и порога детской веточкой земляничного дерева и положив у окна побег колючего боярышника. Но самое важное, советовал Овидий, – это предложить ненасытным ведьмам-птицам что-нибудь взамен младенца, например, внутренности молочного поросенка, приговаривая: «Птицы ночи, пощадите жизнь ребенка. Юное животное, принесенное в жертву, умирает вместо дитя».
Через несколько лет римский лексикограф Фестус в труде, посвященном значениям слов, дал формальное определение: «Стрига – это женщина, занимающаяся колдовством и именуемая летающей женщиной». Но римское право не обращало внимания на подобные создания, и никто никогда не был осужден за то, что являлся птицей-колдуньей.
Что действительно волновало власти – по этому имелось установление в римском праве, – так это различие между белой и черной магией. Римляне знатного происхождения считали первую приемлемой, последнюю они карали так же, как и любое гражданское правонарушение, причинившее вред человеку или имуществу. Существовало важное исключение: любой акт очевидного колдовства, который создавал угрозу Римскому государству или благополучию императора, встречал быстрые и решительные ответные меры. Например, когда в общественной купальне был замечен неистово жестикулирующий и повторяющий греческие гласные молодой человек, который пытался избавиться от желудочного спазма, власти испугались, что он, возможно, творит заклинания против императора. Задержанного пытали и казнили. Вероятно, жестокое обхождение с вредоносной магией, предписанное в римском праве, заложило основы преследования мнимых ведьм в средневековой Европе. Однако массовые облавы и сожжение ведьм на кострах последовали только через тысячелетие.
Вплоть до падения Римской империи именоваться колдуньей в Европе означало лишь использовать колдовские приемы – достаточно распространенное занятие. Колдуны жили в большинстве общин; они обладали магическими силами, которые, согласно поверьям, позволяли достичь практических целей, например, обеспечить плодородие полей или превосходство над врагами.
Несмотря на то что колдуны, возможно, временами пытались использовать и злых духов для достижения подобных целей, существует мало свидетельств того, что они почитали демонов, как впоследствии утверждала католическая церковь. Раскопки мест погребения в Северной Европе показали, что колдовство на континенте возникло в давние времена – и, как представляется, повсеместно.
В дальнейшем (об этом свидетельствует история) колдуньи варили приворотные любовные снадобья, предлагали заговоры и амулеты для защиты от телесных ран и использовали магические средства для исцеления болезней. Например, согласно староанглийскому рецепту, для выведения бородавок требовалось смешать «слюну собаки с кровью мыши» и смазать смесью пораженное место. Колдуны стряпали «приятный напиток от душевных болезней» из кошачьего котовника, полыни, лупина, редьки, фенхеля обыкновенного, кошачьей мяты, колдовской травы и иных трав, которые настаивались в крепком эле. Этот состав, известный от начала христианской эры, включал частицу самой религии. «Прочитай нараспев над напитком двенадцать месс и дай пациенту выпить его. И скоро ему станет лучше», – советовал колдун.
С древнейших времен хорошо известно, что незримая «сила» колдуна включает две стороны – свет и тьму, милосердие и зло, – как и у великого множества мифических колдуний. Северные народы обращались к колдовству, желая улучшить свое положение за счет соседей или просто дать выход гневу. Стремясь отомстить за реальное или воображаемое зло, жрецы древних германских племен лепили фигурки своих врагов из теста или воска, погружали их в воду, втыкали в них иглы или бросали их в огонь в надежде, что отождествленные таким образом жертвы утонут, получат увечья или изжарятся. А англосаксы расправлялись со своими противниками, повторяя вслух заклинание, которое должно было вызвать постепенное усыхание обидчика, до тех пор, пока тот не станет не более «безымянной кости чесоточного клеща».
Из-за двойственной природы колдовства, которое могло творить добро или зло, ко всякому применявшему на практике магию относились с серьезным опасением. Сказания кельтов и германских племен, еще не приписывая колдунам связь с сатаной, рассказывали о том, что колдуны повелевают грозовыми тучами, вызывают падеж скота, гибель урожая, голод и навлекают чуму.
Согласно поверью, скрытные по своей природе странные существа – духи – пребывали большей частью дома, лишь ночью совершая прогулки верхом на волках или кабанах или оседлав кол из изгороди, чтобы встретиться с божествами земли и неба. В древней скандинавской саге рассказывается об удивлении, испытанном главным героем, когда он проснулся от сильнейшего шума в лесу и стремительно выскочил на поиски «колдуньи с развевающимися волосами», направлявшейся на магическую встречу со Скелкингом, скандинавским небесным владыкой.
Подобные полночные кутежи духов ярко отражены в фольклоре народов Европы. Они довольно точно предвосхитили более поздние христианские описания встреч ведьм с сатаной. В северных землях сходками колдуний повелевала богиня Голда, жена Водана, покровительница земледелия, рождения детей, супружеских уз и домашнего очага. Имя и сущность Голды отличались в различных местностях. Одни народы называли ее Метелицей или госпожой Хофф или отождествляли с великой богиней Фрейей. Для других она была Бертой или Перхтой, богиней охоты. Голда была германским аналогом богини Луны Дианы, которой поклонялись в южных странах.
В свите Голды были валькирии, небесные девы-воительницы нордических преданий, души умерших детей и различные демонические персонажи, осторожно именуемые «ночными феями». Наиболее активна она была в зимние месяцы, особенно во время зимнего солнцестояния, когда ее ночные увеселительные прогулки, по поверьям, пробуждали солнце и обеспечивали хороший урожай в наступающем году. Когда Голда застилала себе ложе, перья падали на землю снежными хлопьями, даруя плодородие почве.
Чаще она выступала в роли Богини-Матери, богини-покровительницы, но в ярости могла превращаться в безобразную старую ведьму с торчащими зубами и длинным заостренным носом, которым пугали непослушных детей.
Равной Голде в землях, которые сейчас называются Скандинавией, была великая богиня Фрейя, принадлежавшая к группе божеств, известных как ванны. Связанные изначально с плодородием, ванны несли человечеству способность порождать новую жизнь – будь то в полях, среди животных или дома. К тому же они служили связующим звеном с невидимым миром благодаря дивному дару предвидения, предсказания погоды и судеб мужчин. Однако подобно Голде и великому множеству греческих богинь они также обладали ужасной способностью приходить в неистовство. Их деяния вдохновляли поклонников культа на дикие, оргиастические обряды и церемонии жертвоприношений, которые позднее приписывались ковенам – группам колдунов.
Ритуальное колдовство – сейор, – представленное в фольклоре как ключ к пророческим способностям Фрейи, приобретало все более порочный оттенок по мере распространения среди его поклонников. Народные колдуны в эпоху древних скандинавов пытались причинить зло врагу, устанавливая конскую голову с разинутой пастью перед его жилищем. Один сейокон – колдун, занимавшийся сейором, – якобы принял облик лошади, а затем, напав на короля, задавил его насмерть. В Исландии женщина, обвинявшаяся в занятиях сейором, была предана суду за то, что «заездила человека до смерти».
В ритуале прорицания, известном как сейдр, пророчица, называемая вельмой, поднималась на высокий помост и произносила нараспев заклинания, погружаясь в транс. В этом состоянии вещунья получала сведения из загробного мира, позволявшие ей отвечать на вопросы, задаваемые ее собратьями по вере. Совершать этот обряд в уединении не имело смысла, поэтому вельма бродила среди людей, посещая хутора, присутствуя на празднествах, и служила советчицей относительно будущих сезонов.
В одном сообщении о сейдре описывается случай, произошедший в небольшом городке в Гренландии, на который обрушился сильнейший голод. Жители ожидали предсказаний местной вещуньи с огромной заинтересованностью и большой тревогой. Желая обеспечить успех прорицаний, они приготовили блюда с сердцами животных, которых им удалось добыть. После пиршества вельма, одетая в башмаки из телячьей кожи и перчатки из шкуры кошки, поднялась на традиционно высокий помост и уселась на подушку, набитую куриными перьями. Она попросила кого-то из жителей поселка выйти вперед и прочитать нараспев заклинание. На призыв отозвалась женщина-христианка, сказавшая, что научилась этой песне, еще будучи девочкой.
Как только женщина начала петь, вельма сразу же впала в глубокий транс, в котором оставалась довольно долго. Наконец она вернулась в нормальное состояние и известила собравшихся о том, что пение оказалось удачным и привлекло множество духов, явившихся послушать его. От них, сказала прорицательница, она узнала о скором окончании голода. Из ее уст прозвучали и многие другие предсказания – среди прочего о судьбе женщины, пение которой вызвало транс. «Лишь немногое из предсказанного ею, – писал очевидец, – не сбылось».
Маловероятно, что кельты, магическое мировоззрение которых пронизывало все общество, усматривали в колдовстве угрозу для общества. Совсем наоборот. Однако не допускали они и безнаказанности в случае причинения вреда – малефиции.
Зло, причиненное человеку оккультными средствами, рассматривалось как преступление против этого человека и его рода. В Англии убийц, подозревавшихся в применении колдовства, передавали для наказания семье жертвы.
Юридическая оценка колдовства была аналогична общественной в большей части Европы, особенно в германских землях, где существовал обычай, позволяющий жертвам малефиции добиваться личного возмездия. В исландской саге X века «Eyrbyggia» вдова, чьи заклинания, как полагали, вызвали тяжелую болезнь у молодого человека, была выслежена и насмерть забита его кровными родственниками. Другая сага этого же периода – «Laxdaela» – описывает, как супруги, занимавшиеся колдовством, вызвали смерть двенадцатилетнего мальчика. И тогда семья жертвы изловила преступников и забила их камнями насмерть. Тем не менее еще в 500 году нашей эры салические франки, проживавшие на территории современной Франции, довольствовались более мягкими наказаниями. Так, «Lex Salica» («Салическая правда») предсказывала, что, «если ведьма изведет человека, и будет доказано, что содеяла это именно она», она должна уплатить его семье солидную компенсацию в размере 200 золотых шиллингов. Причем меньшие суммы назначались в случае, если она просто доводила жертву до болезни. Смертной казни, обычно через сожжение заживо, можно было добиться, если ведьма признавала себя виновной или была крепостной и не могла раздобыть золото для уплаты штрафа.Смертной казни, обычно через сожжение заживо, можно было добиться, если ведьма признавала себя виновной или была крепостной и не могла раздобыть золото для уплаты штрафа.
В то же время «Салическая правда» отбивала у людей охоту выдвигать необоснованные обвинения против невиновных соседей. В равной степени высокий штраф взыскивался с любого, кто, опрометчиво назвав человека ведьмой или колдуном, не мог этого доказать. В подобных случаях от обвинителя требовали оплатить и судебные издержки.
Печально, но такому сдержанному отношению к ведьмам и ведуньям не суждено было сохраниться надолго. Магическое мировоззрение получило слишком широкое распространение в Европе как среди язычников, так и среди христиан. Мифологические и фольклорные представления не были глубоко погребены в человеческой психике, исполненные реального и непосредственного смысла. К тому же они поддерживали хрупкое равновесие любви и ненависти к колдунье – личности, по-видимому, беспредельного могущества. И это равновесие, казалось бы, всегда было склонно нарушиться, превращаясь в трепет и благоговейный страх. Люди полагали, что знают о колдунах все: фактически же их знания были поверхностны. Требовалось лишь оправдать нападки на то неведомое, что инстинктивно вызывало беспокойство. К сожалению, оправдание они обрели в христианстве.
Житие святой. Жанна д’Арк
«Вставай, Жанна! – Тяжелая дверь со скрипом распахнулась. Тяжелая нога пнула девушку, спящую прямо на каменном полу. Голос повторил приказ. На этот раз не на английском, а по-французски: – Вставай».
Светало. Девушка потерла заплывший после побоев правый глаз и невольно вскрикнула: больно! Болело не только лицо, но и все тело. Жанна не хотела вставать. Это невыносимо больно, когда после примерки испанского сапожка у тебя обожжены обе ступни.
Новый день не обещал ей ничего хорошего. Последние три долгих месяца жизни Жанны состояли из пыток и допросов и снова пыток и издевательств ее стражей – английских солдат.
Девушка подумала, что прошедшая ночь была первой за эти долгие месяцы, когда ей удалось немного поспать. Вечером Жанне вернули ее походную мужскую одежду. Женское платье у нее забрали, как только привезли в тюрьму. Спать голой холодно. Особенно в каменном мешке.
В коридоре солдаты наскоро связали Жанне руки веревкой. Подтолкнули к выходу. Она невольно зажмурилась, споткнулась на пороге. Девушку затолкнули в низкую деревянную клетку на телеге, в которую уже запряжена и нетерпеливо фыркает лошадь. Поехали.
Улочки просыпающегося Руана. Еще так рано, что даже хозяйки не спешат на рынок продавать первую весеннюю зелень. Конец мая, и уже выросли редька, лук, салат, а на юге уже и спаржа. Редкие прохожие испуганно оглядываются на процессию: телегу с клеткой в сопровождении конных английских солдат.
Поворот. Колесо телеги скрипнуло и въехало на площадь Старого рынка.