Помоги проекту - поделись книгой:
Теодор Старджон
Живая скульптура
Незнакомец разжег ее любопытство. Она никак не могла понять, кто он. Впрочем, это было известно немногим. Они встретились в саду на холме, где земля так сладко пахнет поздним летом и свежестью ветра: мужчина ходил вокруг груши, полностью погруженный в свое странное занятие.
Он поднял голову. На него внимательно смотрела стройная девушка лет двадцати пяти. Бесшабашно-отчаянное выражение на свежем личике. Но больше всего в ней привлекали глаза и волосы, сверкавшие пленительным золотисто-рыжим цветом.
Она разглядывала неизвестного, — высокого загорелого сорокалетнего мужчину, сжимавшего лепестковый электроскоп, — все больше чувствуя себя незваной гостьей, помешавшей какому-то важному делу, и наконец решилась прервать затянувшуюся паузу.
— А вы… — начала она приличествующим случаю тоном, но мужчина решительно оборвал фразу: «Подождите, пожалуйста».
Он вложил прибор в ее руку, и она присела, старательно держа его так, чтобы не изменить направление. Незнакомец немного отступил и постучал камертоном по колену.
— Ну как? Что он показывает?
Приятный тембр: людей с таким голосом обычно охотно слушают…
Она вглядывалась в хрупкие золотые лепестки на стеклянном диске.
— Расходятся!
Он постучал вновь, и лепестки раскрылись еще шире.
— Сколько там?
— Когда стучите, примерно сорок пять градусов.
— Отлично! Почти максимум. — Он вытащил из кармана мешочек, высыпал оттуда на землю немного белого порошка. — Теперь я отойду, а вы будете говорить, что показывает электроскоп.
Он принялся ходить вокруг дерева, вновь и вновь постукивая вилкой камертона, а она объявляла результаты: десять, тридцать, двадцать, ноль! Когда золотистые лепестки раскрывались на максимальную ширину, — больше сорока градусов, — незнакомец высыпал еще порцию похожего на мел порошка. В результате постепенно образовался неровный белый круг. Тогда он вытащил блокнот, изобразил дерево, вычертил контуры возникшей вокруг него полосы. Потом взял у девушки электроскоп.
— Вы случайно сюда забрели?
— Да. То есть… Нет. — На долю секунды его губы растянулись. Он не привык улыбаться, решила девушка.
— Будь я юристом, сказал бы, что вы злонамеренно уклоняетесь от ответа.
Она окинула взглядом холм, переливающийся в лучах заходящего солнца, словно слиток золота. Валуны, пучки уже начинающей редеть, поникшей травы, одинокие деревья, сад. За плечами остался тяжелый путь.
— А вы не задавайте таких трудных вопросов. — Она тщетно пыталась улыбнуться: вместо этого из глаз вдруг хлынули слезы.
«Господи, как глупо получилось!» — мелькнула отчаянная мысль. Немного успокоившись, она пробормотала то же самое вслух извиняющимся тоном.
— Почему?
Ошеломленная непрерывной чередой вопросов, — характерная его черта, — она смешалась. Ничего удивительного, такая манера всегда выводит из себя, а иногда становится невыносимой.
— Нельзя так откровенно, на глазах у посторонних, проявлять свои чувства. Нормальные люди так не поступают!
— А по-моему, можно. И я еще не встречал ни одного такого «нормального».
— Да, я, наверное, тоже… Правда, сообразила это только сейчас, после ваших слов.
— Тогда не кривите душой. И не надо все время повторять про себя: «Что он может подумать!» и тому подобное. Поверьте, мое мнение никак не зависит от ваших слов. А если не получается, лучше не говорите ничего и молча уйдите. — Она замерла. — Найдите в себе силы быть откровенной. Все важное становится ясным и простым, а в простых вещах признаваться легко.
— Я умру! — отчаянно выкрикнула она.
— Я тоже.
— У меня… рак груди.
— Давайте зайдем ко мне, что-нибудь придумаем. — С этими словами он повернулся и зашагал прочь.
Выдавив из себя нелепый смешок она, полумертвая от страха, глядела ему вслед. Ее жгла обида, переполняли абсурдные надежды на чудо… А потом она вдруг обнаружила («Господи, когда это я решилась?»), что покорно идет следом.
Ей удалось догнать мужчину почти на вершине холма, где сад начинал редеть.
— Вы врач?
Казалось, незнакомец не заметил ни ее колебаний, ни внезапного взрыва решимости.
— Нет, — отозвался он, шагая вперед, по-прежнему притворяясь, что не видит, как она, остановившись, кусает губы, а потом снова спешит за ним.
— Я, наверное, совсем спятила, — произнесла она вполголоса, поравнявшись с мужчиной, когда под ногами зазмеилась тропинка. Он, очевидно, понял, что девушка просто размышляет вслух, и промолчал.
Здесь пейзаж оживляли мохнатые шарики хризантем и пруд, в котором, словно блестки, посверкивали чешуей золотые рыбки. Таких больших она еще никогда не встречала!
Наконец, показался дом. Эту часть сада окружала колоннада, смыкавшаяся с холмом. Дом стоял на склоне, словно сросся с ним, стал частью здешних мест. Плоская крыша частично опиралась на камни; дверь из грубо обтесанных бревен, утыканных гвоздями, в которой виднелись две щели, похожие на амбразуры, открыта. Когда она захлопнулась за ними, лязг запора вызвал неприятную мысль о тюрьме, но охватившее ее ощущение полной изоляции от внешнего мира было слишком пронзительным и глубоким, чтобы винить лишь зловещие звуки.
Девушка прислонилась к двери, следя глазами за хозяином. Они стояли в небольшом внутреннем дворике, в центре которого расположился пятиугольный застекленный павильон. В нем росло сучковатое изогнутое карликовое дерево, можжевельник либо кипарис, нечто вроде японского бонсаи.
— Идем? — он стоял у открытой двери по другую сторону павильона.
— Бонсаи не может быть высотой в пятнадцать футов, — заметила она, рассматривая деревце.
— Мой может.
Она медленно дошла до двери, не отрывая взгляда от диковины.
— Давно вы его растите?
— Полжизни. — В его голосе звучали гордость и удовлетворение достигнутым.
Расспрашивать хозяина бонсаи, сколько лет его деревцу, нетактично, потому что такие разговоры можно расценить как завуалированное желание узнать, сам он сотворил это маленькое чудо, или принял его из чьих-то рук, продолжив дело, начатое другим. Тут невольно возникает соблазн приписать себе чужую работу. А вот вопрос, давно ли он растит бонсаи, чрезвычайно тактичен и уважителен в отношении владельца.
Она вновь взглянула на бонсаи. Порой встречаются забытые, полузаброшенные бедолаги, стоящие в ржавых банках в какой-нибудь не очень процветающей школе. Их не продают лишь из-за неприемлемой формы, мертвых ветвей или потому, что деревце либо его ветки растут слишком медленно. Как правило, они отличаются необычно изогнутым стволом и уникальной способностью упрямо выдерживать любые превратности злой судьбы, используя малейшую возможность победить смерть. Чтобы вырастить экземпляр, которым она сейчас любовалась, недостаточно не то что половины — всей жизни хозяина дома. Внезапно ее поразила мысль, что такая красота может быть невосполнимо уничтожена огнем, личинками, термитами, белками, другими слепыми силами, для которых не существует принципов справедливости, преклонения перед чужой жизнью и прекрасным. Она перевела взгляд на незнакомца.
— Ну что, идем? — повторил он.
— Да.
Они вошли в его рабочий кабинет.
— Присаживайтесь вон туда, чувствуйте себя как дома. Наша проблема может занять немного времени.
«Туда» означало просторное кожаное кресло у стеллажа. Отсюда удобно было разглядывать книги. Эклектичная подборка. Исследования в области медицины, ядерной физики, техники, химии, биологии, психиатрии. Монографии по теннису, гимнастике, шахматам, игре «го», гольфу. Потом драматургия, исследования феномена творчества, словари, энциклопедии. «Современный английский язык», «Американский английский», дополненное издание, «Словарь рифм» Вула и Уолкера… Целая полка заполнена томиками биографий.
— Неплохая у вас библиотека.
Его целиком поглотила работа, завязывать светскую беседу он явно не желал, поэтому ответил довольно лаконично:
— Да, знаю. Может, когда-нибудь решите познакомиться с ней поближе.
Девушка некоторое время раздумывала над смыслом реплики. Очевидно, наконец решила она, ей дали понять, что здесь собрано лишь самое необходимое для работы, а настоящая библиотека расположена в другом месте. Она наблюдала за мужчиной с каким-то почти набожным восхищением, любуясь каждым жестом. Ей нравились его движения: быстрые, решительные. Он не тратил ни секунды на сомнения и колебания. Кое-что из приборов было ей знакомо — стеклянный дистиллятор, центрифуга, мерное устройство и два холодильника. Впрочем, второму явно не подходило такое название, потому что термометр на двери показывал семьдесят градусов по Фаренгейту.
Однако все это — просто неодушевленные предметы. Человек, заставляющий их работать — вот кто достоин внимания. Человек, околдовавший ее настолько, что она уже забыла про книги.
Он наконец завершил сложные манипуляции на лабораторном столе, повернул какие-то рукоятки. Подхватил высокий табурет, подошел, присел рядом — точь в точь птичка на длинной ветке! Уперся пятками в поперечину, опустил загорелые сильные руки на колени.
— Испугались. — Он не спрашивал, просто констатировал факт.
— Наверное, да.
— Еще не поздно встать и уйти.
— Ну, если подумать, какой выбор… — смело начала она. И сразу сникла. — Все равно, какая разница?
— Разумно, — сказал он почти радостно. — Помню, когда я был маленьким, дом, где мы жили, загорелся, началась паника. Все отчаянно рвались к выходу, и мой десятилетний брат выбежал на улицу с будильником в руке. Старенькие часы, давно уже не ходили, но из всех вещей брат выбрал именно их. Он так и не смог объяснить, почему.
— А вы можете?
— Сказать, почему он выбрал будильник? Нет. Но наверное сумею понять, почему он действовал так нерационально. Паника — весьма специфическое состояние. Подобно ужасу или его следствию, слепому бегству, либо провоцирующей нападение ярости, она представляет из себя довольно примитивную реакцию на грозящую опасность. Это одно из проявлений инстинкта самосохранения, причем своеобразное, потому что вытекает из иррациональных оценок. Почему же именно отказ от логического восприятия служит человеку механизмом, обеспечивающим выживание?
Девушка задумалась: в ее собеседнике чувствовалась скрытая сила, заставляющая серьезно отнестись к тому, что он говорил.
— Понятия не имею, — наконец произнесла она. — Может быть, в определенных ситуациях одного разума недостаточно?
— Верно. Именно понятия не имеете! — В его голосе сквозило одобрение, и она невольно покраснела. — И уже доказали это. Если в минуту опасности вы пытаетесь думать логически, но ничего не помогает, вы отбрасываете логику. Отказ от того, что не действует, трудно назвать глупостью, правда? Стало быть, паника заставляет вас действовать вслепую. Практически любые действия бесполезны, а некоторые даже опасны, но это не важно — над вами и так уже нависла смертельная угроза! Как только включается стремление выжить, человек сознает, что лучше один шанс из тысячи, чем отсутствие шансов вообще. Вот почему вы сидите здесь, хотя перепуганы насмерть. Что-то подталкивает вас к бегству, и все-таки вы остаетесь.
Девушка кивнула, и он продолжил.
— Вы обнаружили у себя опухоль, отправились к врачу, тот, поколдовав немного, сообщил роковой результат. Возможно, диагноз подтвердил другой доктор. Вы принялись рыться в книгах, пытаясь угадать, что ждет вас в будущем — судьба подопытного кролика, полное или «частичное» излечение, долгое мучительное существование — в общем то, что в медицине называется безнадежным случаем. Тогда вы отравились куда глаза глядят, и в конце концов, помимо воли, оказались в моем саду. — Он развел руками, и снова плавно опустил их на колени. — Паника, вот причина, заставляющая маленького мальчика выбежать в полночь из квартиры с поломанным будильником в руке; она же объясняет, почему существуют шарлатаны. — На столе что-то зазвенело. Мужчина улыбнулся ей и вернулся к работе. Не оборачиваясь, он завершил свой монолог. — Но я не шарлатан. Прежде чем тебя им объявят, надо добиться права называть себя врачом, а у меня таких претензий нет.
Она молча следила за тем, как, не прерывая свою речь, он что-то включает, выключает, измеряет, отвешивает, мешает… Он был дирижером, и хор приборов, послушный взмахам его волшебных рук, откликался гудением, шипением, свистом и щелканьем, исполнял соло, сливался в едином стройном гуле. Ей захотелось хоть как-то выплеснуть напряжение: засмеяться, закричать, заплакать. Но она сдерживалась из страха, что потом не сможет остановиться.
Когда он снова подошел к ней, внутренняя борьба сменилась полным оцепенением. Увидев, что он держит в руке, она лишь широко раскрыла глаза и задержала дыхание. На большее сил не хватило.
— Да, да, это действительно игла, — с иронией произнес он. — Длинная, блестящая и острая. Только не говорите, что вы из тех, кто смертельно боится уколов. — Он тронул провод, идущий от черного футлярчика, в котором лежал шприц, присел на табурет.
— Хотите, дам что-нибудь успокаивающее?
Она боялась заговорить, боялась перешагнуть зыбкую грань, отделяющую от безумия.
— Лично я не советую, потому что у этой химической дряни довольно сложный состав. Но если без него никак нельзя…
Она собрала последние силы и отрицательно качнула головой. Мужчина промолчал, но она и так чувствовала, что он ее одобряет. В мозгу мелькали тысячи вопросов. Что он хочет ей ввести? Сколько инъекций нужно сделать? Много ли процедур придется пройти? Что это за процедуры? Где придется лечиться? Как долго? И главное, главное… Доктор, я буду жить? Она должна все знать, непременно, немедленно!
Он снизошел до ответа лишь на один из ее невысказанных вопросов.
— Я использовал изотоп калия. Чтобы рассказать, как я выяснил, что делать, и почему надо делать именно это, потребуется слишком много времени. Так что объясню самую суть. Теоретически, каждый атом уравновешен в отношении электрических зарядов. Точно такое же равновесие должно проявляться и на уровне молекул, — поровну плюсов и минусов, — а сумма равняться нулю. Случайно мне удалось установить, что соотношение зарядов в переродившейся клетке
— Так вот, неважно, чем вызвана такая буря — вирусами, какими-то химикатами, излучением, физической травмой или нервным напряжением (да, да, нервное напряжение тоже может стать причиной!). Главное — добиться состояния, исключающего саму возможность бури. Если это удается, клетки, обладающие способностью к регенерации, сами исправят дефекты. Биологическая система — не гипотетический теннисный шарик, наделенный неким зарядом, который нужно снять или разрядить с помощью заземленного кабеля. Она обладает определенной гибкостью: я бы назвал данное свойство толерантностью, позволяющей получать больший или меньший заряд и в целом нормально функционировать.
Допустим, та или иная группа клеток переродилась, положительный заряд стал больше единиц на сто. Такая группа воздействует на расположенные рядом клетки, но другие процессы не затрагивает. Если бы нормальные ткани сумели «принять» дополнительный заряд и помочь довести его до переродившихся клеток, последние избавились бы от губительного избытка, то есть «вылечились». Понимаете? Сами смогли бы «сбросить» его, либо передать другим группам, а те — дальше, словно по цепочке. Иными словами, если я введу вам препарат, который «рассредоточит» опасный избыток, даст возможность свободно протекать нормальным физиологическим процессам, то они сами исправят повреждения, причиненные организму больными клетками. Такое средство я сейчас приготовил. — Он зажал шприц между колен, достал из кармана халата пластиковую коробочку, вытащил из нее ватку. Резкий запах спирта. Сильные пальцы сомкнулись вокруг напрягшегося от страха запястья. Мужчина заставил ее распрямить руку, продезинфицировал внутренний сгиб и при этом не переставая говорил:
— Я, конечно, не сравниваю заряды в атомном ядре с постоянным током. Это разные вещи. Но определенная аналогия существует. Кстати, можно использовать и другое сравнение — уподобить такой заряд отложениям жиров. Мое средство с детергентом растворяет их без остатка! И опять напрашивается аналогия с электрическим током. Организм, обогащенный моим препаратом, накапливает невероятный заряд. Это побочный эффект, который в силу непонятных мне пока причин напрямую связан с акустикой. Помните, чем я занимался, когда вы подошли: камертон, электроскоп? Я насытил дерево моим средством. В нем имелось множество переродившихся клеток. Теперь их не осталось.
Неожиданно он улыбнулся девушке, поднял шприц, выпустил немного жидкости. Другой рукой сильно, но осторожно сдавил плечо и вонзил иглу в вену. Он так умело ввел ее, что девушка лишь тихонько вздохнула. Не от боли, наоборот, потому что ожидала, но не ощутила ее.
Мужчина внимательно следил за стеклянным цилиндром, выглядывавшим из футлярчика, и медленно отводил поршень шприца, пока в бесцветной жидкости не показалось неровное пятно крови. Он вновь нажал на поршень.
— Не двигайтесь, пожалуйста. К сожалению, процедура займет некоторое время. Необходимо ввести в вас много моего препарата. — Снова бесстрастный голос диктора. Таким тоном несколько минут назад он рассуждал об акустике, камертоне и дереве. — Здоровые биологические системы излучают сильное поле, а больные — очень слабое, или оно вообще отсутствует. С помощью довольно примитивного устройства, электроскопа, можно установить, существует или нет в организме группа переродившихся клеток, и если да, насколько далеко зашел процесс, каковы размеры поврежденного участка. — Он продолжал нажимать на поршень, передвинув другую руку таким неуловимо-мягким движением, что погруженная в ее плоть игла даже не шевельнулась. Это начинало раздражать не меньше, чем знакомая тянущая боль от обычной внутренней инъекции, после которой остается синяк.
— Вам интересно, почему на нашего металлического кровососика надет футляр с проводом? Уверен на сто процентов, совершенно не интересно. Вы не хуже меня понимаете, что я просто стараюсь вас отвлечь. Но все-таки, давайте объясню? Это просто катушка, создающая переменный ток высокой частоты, обеспечивающий магнитную и электростатическую нейтральность раствора. — Быстрым движением он извлек иглу; приложил ватку, согнул ей руку.
— Впервые после процедуры мне не объявили… — произнесла она.
— Не объявили? Что?
— Сколько будет стоить курс лечения.
Ее реплика опять вызвала одобрение. На сей раз он высказал его вслух:
— Мне нравится, как вы держитесь. Ну, как мы себя чувствуем?
— Как девушка с ужасным нервным срывом. Это чудище пока дремлет где-то внутри, но если вдруг проснется… Не будите спящую истерику!
Мужчина коротко рассмеялся.
— Скоро почувствуете себя так странно, что времени и сил на истерики не останется!
Он встал, отнес шприц на стол, свернул провод, выключил источник переменного поля, а когда вновь подошел к ней, держал большую стеклянную миску и кусок фанеры. Поставил ее на пол дном вниз и накрыл фанерой.
— Ох, я вспомнила, на что эти штуки похожи! — воскликнула она. — В школе… там на уроке показывали, как создать искусственную молнию с помощью… Сейчас, сейчас… Да, такая длинная лента, которую вращают валики, потом тоненькие провода, — они вызывают трение, — а наверху большущий медный шар.
— Генератор Ван де Граафа.
— Верно! Помню, меня поставили на миску, прикрытую досочкой вроде вашей и заряжали с помощью этого самого генератора. Ничего особенного я не чувствовала, только волосы встали дыбом. Весь класс умирал со смеху, я выглядела как пугало! Потом мне сказали, что пропустили сорок тысяч вольт.
— Отлично. Очень рад, что вы все так хорошо помните. Сейчас будет примерно то же, только немного увеличим напряжение. Вдвое.
Поделиться книгой: