Фантазм

Айсен забился в угол и отвернулся, слизывая с губ капли. Если у него и могли возникнуть какие-либо иллюзии, то в отношении к нему «низших» - они развеялись сразу. О заступничестве господина - и вовсе не приходилось мечтать!! Он никогда не жаждал роскоши сераля, но сейчас уже не надеялся, что ему удастся привлечь к себе господина и занять в доме место сколько-нибудь более значимое, хотя бы для того, чтобы обезопасить себя от глумлений прислуги.

Толстуха Като с нескрываемым удовольствием сама закрепила цепь, которую соединили с его ошейником, на вбитом в стену крюке. Оставшись один, юноша бездумно перебирал звенья: нет, мысли о побеге у него не возникало, но в груди словно застыл кусок льда.

Глупо! Раб это вещь, и хозяин может делать с ней все, что угодно. На его беду, франк как видно, не слишком дорожил вещами такого рода… И то верно, всегда можно купить другого!

Айсен не родился рабом, но стал им так рано, что уже не помнил ничего иного. Трудно судить, должен ли он благодарить судьбу за то, что всегда был миловидным и ярким ребенком. Что из-за редкого, а значит дорогого цвета глаз ему не позволили умереть на улицах захваченного города. Все то время, что обычно называют сознательной жизнью, его мир состоял из хозяев и их прихотей, причем обычно прихотей весьма определенного свойства. Он не помнил, что стало с его семьей, и была ли у него она, и по большому счету не мог сказать даже того, что это имя было дано ему при рождении отцом с матерью. Он переходил от перекупщика к перекупщику, пока последний из них не определил, что мальчик достаточно хорош собой и уже достаточно взрослый, чтобы выдержать обучение.

Обучение… Айсен привык, что его телом, - а души у раба не может быть по определению, - распоряжаются чужие люди, и в этом теле нет ни одного уголка, который он мог бы утаить. Привык к той боли, к которой их считали необходимым приучить, чтобы раб мог удовлетворять любые фантазии господина… Хотя было время, когда он всерьез намеревался изуродовать себя - когда его начали выставлять и выводить к гостям. Если бы смерть после такого проступка была хотя бы менее мучительной, он это сделал бы, но еще долго его грела наивная надежда, что когда-нибудь наступит время, когда его тело перестанут желать, и вот тогда-то все будет хорошо. Надежда продержалась ровно до того часа, когда он увидел что бывает с неудачниками: даже странно, что он смог узнать в грязном, изможденном, костлявом существе, то и дело харкающем кровью, которого походя шлепнул по заду старшина десятка уборщиков, раба из школы Бабудай-аги. Юноша был старше лет на шесть, и за то время, что Айсен успел дозреть до помоста, Юса спустился до самого низа.

А еще Айсен понял, что даже в «морилке» всегда найдется тот, кто не побрезгует объедками с господского стола.

Если конечно, эти объедки останутся! Юноша уже достаточно мог судить о своем новом господине, чтобы надеяться, что ему дадут передышку и удастся отлежаться.

Он оказался прав сполна, хозяин вспомнил о нем в тот же вечер. Юноша едва мог передвигаться, и гнев господина снова вылился в удары.

Дела не ладились, и Магнус пребывал в отвратительнейшем настроении. И трахаться собственно, не хотелось, просто было нужно на чем-то сорвать зло! На этот раз под рукой кстати оказался хлыст. Однако, и слезы, и испуг огромных распахнутых глазах, и сдавленные стоны мальчика, когда массивный кулак накручивал на себя его внутренности, - сегодня тоже больше раздражали, чем возбуждали.

…Хотя конечно, забавное было зрелище - у рыцаря плечо толще, чем бедро юноши, зато в задницу пацану можно впихнуть целую ладонь да едва не по локоть!!

Еще одно неудобство разозлило окончательно: Магнус гордился размером своего мужского достоинства и теми шуточками, которые отпускались на счет него, каламбуря с именем - бог и правда его не обидел. Но развороченная дырка уже не сокращалась, обхватывая его так плотно, как хотелось бы… Скулеж вцепившегося в кофейный столик раба, сверлил затуманенный вином мозг, и Магнус понял, что если не заткнет ему рот, то кончить ему так и не удастся. К месту пришелся пояс халата, но нетвердые от выпитого руки промахнулись, и ткань захлестнулась на горле раба, чуть ниже съехавшего свободного ошейника…

Айсен забился, скребя пальцами по удавке и обламывая когда-то ухоженные ногти с грязными полосками под ними. Судороги, беспорядочные сокращения стенок кишечника, наконец-таки распалили мужчину, но он внезапно поднялся. Юноша еще недоумевал неужели все окончилось, а Магнус сообразил связать ему заломленные руки тем же поясом, и вошел снова, затянув на горле удавку уже из шнура, оборванного с пышной кровати.

Юноша хрипел под господином, силясь вдохнуть хоть каплю воздуха. Мужчина то приспускал петлю, то затягивал ее снова, и Айсен был уверен, что ему не пережить этого вечера. Но вместо смерти, темная пелена перед глазами вдруг взорвалась черно-белыми острыми осколками. Позже, когда господин лично отволок его в комнату и снова замкнул цепь на крюке, захлебываясь рыданиями и остервенело стирая с себя собственную сперму растопыренными ладонями, Айсен все еще отказывался принимать ЭТО - за то самое обещанное удовольствие… лучше смерть!!

Однако кроме проклятой цепи и ошейника у него ничего не было. Морить себя голодом? Тут и усилий не требуется, Като справится без лишней помощи! Ему оставили и еду, и воду, но плошка стояла так, что он не мог дотянуться до нее никаким образом из-за короткой цепи.

Айсен лег, не отводя взгляда от еды. Пол слегка покачивался, как будто он был на корабле… Разбить голову о стену? Перегрызть вены зубами? Юноша не замечал текущих по разбитому лицу слез, пока они тоже не стали душить его.

Он рыдал исступленно, отчаянно, не понимая, за что с ним делают все это… Он ведь готов удовлетворить господина так, как только возможно!

Но тому это не нужно. Приходилось признать, что его хозяину просто нравится причинять муки, а ему ничего не остается, как терпеть их, ведь он и предназначен для того, что бы господин мог удовлетворить свои желания.

***

Горло отекло и болело, юноше едва удалось проглотить пару кусочков лепешек, которые он все-таки подтянул к себе. Он мечтал о глотке теплого молока, как иные мечтают о райском блаженстве.

А между тем, новая игра пришлась по душе господину, которому понравилась собственная изобретательность. Он не душил до конца, растягивая пытку, и даже если вначале подобного развлечения Айсен пытался сдерживать себя, то очень скоро начинал дергаться, рвано биться с хриплыми криками - он не заметил когда начал кричать от прикосновений своего хозяина, но теперь кричал всегда, - и умолять господина взять его как-нибудь иначе.

Разумеется зря. Перекрывая доступ воздуха в легкие, мужчина дожидался, пока по тонкому телу под ним начинали идти судороги, и полузадохнувшийся раб коротким спазмом выплескивал семя. Тогда он отпускал удавку, не давая потерять сознание совсем, и с наслаждением наказывал за то, что считал доказательством того, что тваренку все-таки нравилось подставлять свой зад под большие горячие члены…

И за мнимое притворство, за молчание, за крики и стоны, за кровь из прокушенных губ и скребущие по простыням пальцы, когда в его воспаленный проход вламывался огромный орган, и только кровь от вновь разбереженных разрывов служила смазкой… За то, что живучий и терпеливый. За все. При желании, всегда можно найти, за что наказать.

Айсен уже даже не плакал, сворачиваясь на своей подстилке клубочком и обреченно замирая до следующего раза. Даже самая мучительная смерть больше не пугала, - подумаешь, еще немного боли, зато потом его никто уже не тронет. Совсем никто… никогда. Мысль, вначале показавшаяся странной, в конце концов, осталась единственной осмысленной и живой. Ему было на что надеяться: рано или поздно, хозяин убьет его и тогда-то кошмар закончится!

И судя по всему, закончится он скоро. У него болело все, даже волосы, за которые его постоянно таскали. Горло, содранное и внутри и снаружи, не позволяло ничего съесть. Болели ребра, и Айсен не был уверен, что некоторые из них не сломаны. Он ходил кровью, - толи от того, что внутри у него было все отбито, толи потому что после ежедневных забав хозяина анус превратился в горящую огнем рану.

Истощенный издевательствами рассудок почти не воспринимал окружающую действительность, мальчик даже не мог сказать день или ночь на дворе. Хуже всего приходилось, когда хозяин требовал у полумертвого от побоев и насилия раба показать утонченные ласки, которым его обучали в школе. Это значило, что Магнус в хорошем настроении и жестокая игра затянется надолго.

В таких случаях Айсен не отделывался несколькими затрещинами. Спина, бедра и ягодицы теперь представляли собой причудливое переплетение следов кнута, хлыста и плети, не успевавшее заживать после очередного приступа гнева господина. Теряя сознание, он мечтал не очнуться, но высшие силы, как и раньше, не торопились исполнять просьбы какого-то раба.

Магнус вошел в комнату, служившую темницей его рабу бесшумно, неслышно ступая по шуршащим жестким циновкам. И остановился, с удовольствием разглядывая свое имущество.

Мальчик спал, свернувшись на травяных циновках хрупким комочком, и сжимая ладошкой цепь от ошейника. Тонкая подстилка местами была в пятнах крови. Худощавое и истончившееся еще больше от недоедания тельце сплошь покрывали кровоподтеки самого разного цвета и глубокие ссадины различной давности. Шея и запястья тоже были сплошной ссадиной, они опухли и местами кровоточили: в последнее время мужчине нравилось прикручивать мальчика за руки или за ошейник к балке, так что ноги едва доставали пола, и уже в таком положении пороть и насиловать.

Придирчиво осмотрев раба, Магнус с неудовольствием признал, что игрушка порядком поистрепалась. Стоило бы дать ему отдохнуть, может подлечить немного, но прерывать даже ненадолго любимое развлечение, в последнее время заменившее собой все иные, - было выше его сил! Поэтому он только пожал плечами и медленно потянул за цепь, наматывая ее на руку.

Почти прозрачные пальчики метнулись к ошейнику, еще сонные помутневшие глаза обреченно уперлись в хозяина… Спустя почти три месяца, после всего того, что было, притворяться дальше не имело смысла! Ему нравится боль. Его возбуждают до крайности беспомощность и подчинение… но мужчина нахмурился - чего-то не хватало в этом взгляде.

Он вбивал себя глубоко и сильно мощными отрывистыми толчками, то погружаясь по самое основание, то почти выходя их измученного податливого тела, но мальчик лежал под ним молча, без движения, как мертвый. Это было не то, чего хотелось.

- Какого черта! - Магнус отошел, зло пнув даже не дрогнувшего раба, - с тем же успехом я мог бы трахать бревно!

Мужчина рывком за волосы развернул юношу навзничь, сдавив беззащитное горло. Синие, когда-то яркие и блестящие глаза, казались больше и глубже на бледном исхудавшем личике из-за черных кругов вокруг, но напоминали запорошенное пустынной пылью стекло. В них определенно чего-то не хватало!

Осушая кубок за кубком, Магнус лениво охаживал его хлыстом, но мальчик лишь тяжело, с усилием сглатывал, устало опустив веки. Ярость разгоралась сильнее, подпитываемая опьянением. Дернув на себя уже не стройные, а худенькие, испятнанные потеками крови бедра, мужчина снова вошел во влажную глубину с такой силой, что на впалом животе юного раба обозначился бугорок, когда член хозяина раздвигал и разрывал его внутренности. С губ сорвался один едва слышный всхлип…

Быстрый оргазм не остудил бешенства.

- Ах, тебе уже мало!!

Юношу пинком скинули на пол, и он бездумно свернулся, обхватив колени, как будто эта поза могла его от чего-то защитить, или хотя бы принести немного облегчения. Сознание тихонько уплывало куда-то, и Айсен с вялым нетерпением ждал, когда же оно уйдет совсем. Господин продолжал извергать ругательства, изредка отвешивая очередной пинок куда подвернется, но все это сливалось в сплошной неразличимый оглушающий гул. Он ощутил, как его опять потянули за ошейник, вздергивая верх, рукоять хлыста уперлась в подбородок, заставляя запрокинуть тяжелую голову. Лицо господина было совсем рядом, но черты сливались в сплошное пятно…

Магнус взбесился совсем, уже не контролируя себя: страха, вот чего больше не было в глазах его забавы.

- Мало, да?! Или нравится?! - Бросая бессвязные и бессмысленные фразы, он бил наотмашь, пока лицо раба не превратилось в кровавую маску.

Выпустив волосы снова бил ногами, изломав хлыст. В какой-то момент в руках оказалась та самая цепь от ошейника. Сложенная вдвое, она представляла собой страшное оружие, местами сдирая с выступающих ребер и пальцев, рефлекторно прикрывавших голову, кожу до кости.

Однако Айсен ничего этого не чувствовал, все-таки канув в милосердную и спасительную тьму. Он даже не вздрагивал, когда цепь опускалась снова и снова.

Тяжело дыша и оглядев застывшее в луже крови тело, мужчина пнул его последний раз:

- Скотина, теперь придется покупать другого, - с досадой сплюнул он, и крикнул слугам, чтобы они убрали падаль и навели порядок.

***

В этот вечер в городе шумел пышный восточный праздник, захватывая в свой хоровод всех, независимо от веры и народности. Господа рыцари тоже, хоть и кривили хмурые лица, костеря язычников, но не отказывались от лишней возможности погулять и поразвлечься, а что уж говорить о слугах!

Поручение господина было, мягко скажем, некстати и не вовремя. Под злобным взглядом разрумянившейся Като, пока пышная красотка лично перестилала господскую постель, слуги наскоро затерли кровь, накрыв разводы подходящим ковром. На предыдущем, безнадежно испорченном, давно унесли изломанное тело раба, тоже уже ни на что не годное.

Правда, ковер все же отвоевал себе негодующий старый банщик Малик, еще пол часа причитая по поводу расточительности неверных (за счет несчастных слуг пророка), ведь кровь можно и счистить, а пятна не помешают добротной вещи не пускать сквозняки по полу. В его каморке и без того всегда тянет сыростью от подтекающих труб из купальни… да и на дохлятине можно еще заработать пару монет на кружку вина! Фариз из Канатчикова переулка заплатит пяток медяков - его клан потом сбывает не только забытые на трупах побрякушки и браслеты с ошейниками на перековку, но и черепа, кости, костную муку, трупный пепел, имея дело и с колдунами и с еще более сумасшедшими дервишами. А уважаемый Фейран аб эль Рахман, третий дом на Разбойничей улице, если повернуть от медресе, заплатил был и золотой, если бы парень еще дышал…

Последнее соображение вполне понятно заинтересовало Жако, которые не преминул пройтись и по обожаемому господину, и по мешающему честным людям вкушать заслуженный отдых зловредному рабу, который даже окочурившись, ухитрился напакостить. С колдунами иметь дело не хотелось, да еще за такую маленькую цену, но от трупа избавляться как-то надо было. Кривляясь и перебирая всю возможную родню сера Магнуса, ушлый парень уже было решился на встречу с черным Фаризом, но был вынужден остановиться, чтобы поправить выскользнувшую из-под мешковины руку.

Брезгливо схватившись за браслет наручника, Жако вдруг показалось, что обмякшая безвольная кисть слегка дрогнула. Парень подскочил от неожиданности, и откинул мешковину, разглядывая кое-как брошенное на тачку тело мальчишки: паршивец каким-то чудом и правда еще дышал, хотя едва-едва!

Жако подскочил уже от радости, и, обтерев пальцы о мешковину, помчался на Разбойничью улицу, пока его шанс на золотой не стал совсем призрачным.

Что ж, иногда судьба дабы явить свою милость и благоволение выбирает не самых достойных проводников.

Хотя если бы Айсен мог спорить, он бы усомнился, что в данном конкретном случае, эта капризная и своенравная госпожа проявила к нему расположение.

Сын потомственного аквитанского купца Раймонда ле Кера Тристан, которого вот уже 7 лет знали в Фессе как ученика и преемника почтенного Омана абу Рашида под именем Фейрана аб эль Рахмана, молодого, но уважаемого лекаря и ученого, - не стал выражать недовольства тем, что его побеспокоили в поздний час. Во-первых, по роду избранной профессии не было ничего странного в стуке в его дверь посреди ночи. Во-вторых, хотя до праздника ему не было дела, мужчина не спал, бодрствуя у перегонного куба.

Опыт прерывать не хотелось, к тому же излишне верткий парень не внушал ни доверия, ни симпатии, но окровавленное тельце, завернутое в грязную тряпку принадлежало ребенку, и Фейран молча кинул визитеру требуемую монету, не мешкая приступив к делу.

Иначе в его распоряжении оказался бы лишь очередной труп для вскрытия. На первый же взгляд, выражаясь языком медицинским - множественные сочетанные травмы представляли собой случай интересный своей сложностью. Выражаясь языком обычным, человеческим - на мальчишке живого места не было. Убедившись, что кости свода и основания черепа целы, хотя лицо и представляло собой сплошной ушиб, и приступив к более детальному осмотру, врач убедился, что все повреждения получены одним не подлежащим сомнению способом, хотя и разными предметами и в разное время.

Кому ж он так не угодил, морщился Фейран, промывая раны одну за одной. Он с уверенностью мог сказать, что в последний раз маленького раба нещадно выпороли не далее, чем полчаса назад.

Расторопность слуги могла вызвать и уважение! При иных побуждениях.

Из костей пострадали только ребра, и пальцы на правой руке оказались раздроблены. Решение этого вопроса Фейран отложил до того момента, когда станет ясно, что парнишка все-таки выживет. Да и жалко было его калечить: судя по подушечкам пальцев на менее пострадавшей руке, мальчик играл на каком-то струнном инструменте.

Не порадовало и другое: помимо внешних ран, судя по симптомам, в наличии имелось внутреннее кровотечение. Насколько оно серьезно и в какой степени пострадали от побоев внутренние органы, врач пока сказать не мог. Зато он обнаружил нечто, что его удивило, но от части прояснило некоторые вопросы: торопившийся, а может просто брезговавший, слуга не стал снимать с раба украшения, расположившиеся в самых неожиданных местах.

То и дело передергиваясь от отвращения, - а только такую реакцию вызывали у мужчины некоторые местные традиции как бы долго он не жил на востоке, - Фейран не тронул вызывающе торчавший в головке пениса стерженек, но миниатюрные колечки из сосочков, превратившихся в сочившиеся сукровицей нарывы, пришлось вынуть.

Опять- таки встал вопрос резать или не резать, но и его врач отложил, как не самый срочный на этот момент, и перешел к той части тела, которая обычно остается одной из самых интимных.

Не приходилось сомневаться, каким образом использовался этот мальчик: чистая ткань под его бедрами успела пропитаться кровью. Это было скверно, парень и так потерял ее достаточно, но представляло собой лишь часть проблемы. Мужчина вообще сначала растерялся с чего ему начинать и с какой стороны браться за то, что зияло между тощими ягодицами.

Расценив подобное как вызов всем его знаниям, умениям и вообще его воле, когда он избирал свое непростое призвание, Фейран взялся за инструменты, хотя в глубине души не был уверен, что будет достойным растягивать мучения парнишки, кем бы он ни был. Шок от кровопотери и боли тоже не стоило сбрасывать со счетов.

Однако, раз уж разговор зашел о достоинстве, с некоторым раздражением решил порядком утомившийся врачеватель, возможно мальчишка впервые послужит чему-то более полезному и благородному, нежели разврат и похоть.

Разумеется, он имел в виду медицину как науку. Уже прикидывая список средств и снадобий, которые сможет опробовать без проблем на таком удачном объекте.

***

С тех пор, как Фейран стал владельцем жалкой кучки костей и ошметков мяса, которая не так давно была человеческим существом, прошел не один день, а его приобретение не торопилось приходить в себя. Обрадовать это могло только дилетанта, - мол, не мучается от боли. Боль есть, не зависимо от того воспринимает ее рассудок или нет, и причина ее никуда тоже не девается. На лицо были все признаки тяжелого шокового состояния, не говоря уж о том, что в свете возможного ушиба (сотрясения уж точно) мозга, долгое беспамятство становилось врагом, а не помощником. Фейран сделал еще одну графу в своих наблюдениях, прекрасно зная, что бесполезно бороться со следствием, не поборов причину.

Спустя сутки стало ясно, что внутренние разрывы не настолько опасны, чтобы стать смертельной угрозой: по всей видимости, тот, кто бил, был специалистом в своем деле, как и он в своем, и делал это так, чтобы забава не окончилась слишком быстро. Хотя почки мальчишке все-таки опустил, по всем симптомам…

Внешние повреждения имели тоже вполне благополучную картину, точнее - отсутствие отрицательной.

Не нужно думать, что молодой лекарь с живодерским азартом бросился испытывать на пострадавшем рабе все возможные изобретения и идеи. Нет, все его действия были обоснованны, и если он замечал, что какой-либо компонент оказывает более сильное заживляющее либо противовоспалительное действие, то немедленно пускал его в дело, в противном случае возвращаясь к более удачному варианту. Все же его целью было, чтобы лечение оказалось успешным.

И не только ради будущих пациентов, - ведь мальчик перед ним тоже был человеком, несмотря на род своих занятий.

Фейран, - а точнее Тристан, но свое настоящее имя он уже почти забыл, все больше врастая в местную жизнь, закрутившуюся вокруг завитками арабески - иногда красивой настолько, что захватывало дух, иногда грубой, как у нерадивого ремесленника, иногда мертвой, без души, как потрескавшаяся и облупившаяся мозаика в занесенных песком развалинах, - рабство терпел с трудом. В нем самом гордость играла слишком сильно, пусть даже для сына очень богатого купца. Старший брат подшучивал над ним, - беззлобно, - говоря, что ему следовало родиться дворянином. Уж не подгуляла ли дражайшая мачеха с каким-нибудь графом?! От мудрых сентенций отца, что купить можно все, было бы предложено, - у семнадцатилетнего юноши сводило скулы. Апогеем стало увлечение прекрасной Луизой де Бретей: золотоволосый ангел, подаривший ему свою невинность всеми мыслимыми способами, обвенчалась с не менее родовитым дворянчиком, годившимся ей в дедушки, на следующий же день, как Тристан уехал по отцовскому поручению, от которого невозможно было отказаться.

Медицина заменила и семью, и страсть, а Фесс давно уже стал единственным домом. Его и на улицах уже не приняли бы за европейца, даже если бы он оделся в их платье. Не только одежда, походка, жесты - стали иными. Тридцать лет - уже не юность, новые привычки заменили прежние… И лишь одну он не мог разделить.

Фейрану даже приходилось напоминать себе о том, чтобы воспринимать рабов этакого рода за людей. Раскрашенные куклы, жадные до блестящих побрякушек, сладостей и члена хозяина… Чего еще они могут заслуживать!

Допустим, как и многие грехи, грех мужеложства и прелюбодеяния, мог быть смягчен различными обстоятельствами, - восточная вкрадчивость подкреплялась европейской изворотливостью, но - в спор вступала впитанная с молоком матери христианская двуличная мораль, - распущенности оправданий быть не может!

Иногда те, к кому судьба была излишне милостива, полагают, что остальные просто плохо старались.

И уж разумеется, в любом случае могли бы быть столь же нравственны!

Все подобные благие соображения пока не имели прямого отношения к Айсену: Фейран был лекарем до мозга костей. По-прежнему находившийся между жизнью и смертью мальчик, оставался для него только пациентом, страдающим замученным существом, которое без его помощи не задержалось бы на этом свете.

Врач от души порадовался достигнутому успеху. Пока говорить можно было только о простейших реакциях, но мальчик определенно шел на поправку. Взгляд еще не был осмысленным в полной мере, но глаза реагировали на свет и движение естественно. Опухоль спала, и необходимости в компрессах, из-за которых больной напоминал свежую мумию, больше не было.

Фейран хмуро отметил, что даже с сине-зелеными пятнами кровоподтеков по всему лицу, мальчик действительно довольно миловиден. Наверняка пользовался популярностью, пока не доигрался, нарвавшись на какого-то ублюдка.

То, что довелось перенести парнишке, не попадало даже под самое размытое определение наказания, хотя бы потому, что продолжалось изо дня в день. Отрешиться от острой жалости, обрабатывая последствия учиненных истязаний, было трудно, но лекарь и так делал все, что возможно. Любуясь своим мастерством, он тщательно составлял косточки и сшивал ткани, убив на это полдня, зато мог честно сказать, что превзошел самого себя. Скорее всего, пальцы все-таки не будут работать, как было задумано создателем, но кисть не останется безнадежно искалеченной. Язвы на груди снова приняли вид нормальной здоровой плоти, только слева у ареолы соска остался тоненький рубчик после операции, когда врач вскрывал абсцесс.

Но на фоне этих положительных изменений, была одна рана, которая могла с легкостью перечеркнуть все остальное. Мальчик продолжал исходить кровью после каждого оправления надобностей. Старый немой раб Хамид, которого Фейран держал у себя из жалости и заменявший ему помощника, лишь головой качал обмывая его. А потом началась лихорадка, мальчик метался в жару и кричал.

Приказав привязать его к постели, чтобы он не бередил другие раны, мужчина мрачно размышлял, что могло повлечь подобное ухудшение. Разрывы и ссадины после порок местами были воспалены, но не могли вызвать настолько сильного осложнения. То, что от любого прикосновения в паху, к ягодицам или внизу живота мальчишка заходился истошными воплями, говорило в пользу того, что воспалились разрывы и осаднения глубоко внутри его тела. Те, к которым он не мог применить нужных мер, когда занимался поврежденным анусом.

Предвидеть это следовало, но как предотвратить теперь печальный исход всей эпопеи? Фейран изрядно поломал голову, но допустить после всех затраченных усилий столь плачевный конец, не мог принципиально. Измененные им инструменты для операции сделали бы честь любой изобретательности, а от картины вводимого в проход толстого тампона, пропитанного составом из самых эффективных компонентов, - покраснела бы и вавилонская блудница. Тем более, что повторять эти действия приходилось не раз и не два на дню, учитывая особенности поврежденного места.

Наверное, только самый извращенный ум смог бы усмотреть в спасении жизни нечто непристойное, но настроение у лекаря портилось необыкновенно, даже не смотря на то, что он приобретал бесценный опыт, и такого случая у него еще не было. Энтузиазм прилично поутих.

В волю намучившись с маленьким рабом, он зарекся больше подбирать кого бы то ни было, даже ради самых уникальных и редких наблюдений. Однако, наконец настал день, когда Фейран смог вздохнуть спокойно, не ожидая больше неприятных сюрпризов и взяться за систематизирование своих записей и заметок.

И не учел еще одного момента, о котором признаться, и не думал, почти полностью утратив интерес к пациенту-подопытному, как только положительная динамика стала устойчивой.

А между тем, оторвавшись от свитков в изобилии разбросанных повсеместно, и в том числе на подоконнике небольшой комнатки рядом с его лабораторией, отведенной больному, мужчина увидел, что синие глаза, хотя слегка сонные от опиума, смотрят на него абсолютно осмыслено и ясно.

***

После такого избиения, человек обычно даже придя в себя, еще долго ничего не помнит и не осознает, у мозга просто нет сил, что бы осмысливать события. Для Айсена это было к счастью: вряд ли он воспринял бы факт своего пробуждения с радостью - кроме новых издевательств ожидать ему было нечего.

В полузабытьи он чувствовал, что к нему прикасаются, поворачивают, что-то делают с ним, чувствовал вкус теплого бульона или вязкую горечь настоев, чувствовал боль… иногда она была интенсивной, иногда затухала и пряталась до поры. Так что, когда сознание немного прояснилось, тот факт, что он еще жив, удивления не вызвал. Айсен принял его с обреченной покорностью: ничего еще не кончено…

Он лежал на удобной постели, и его мягко покачивало в ее уютных объятьях. Тонкий аромат трав и эссенций ласкал ноздри. Цепей и хлыстов в пределах видимости не было, и юноша не стал сопротивляться дреме укрывавшей его шелковым одеялом, животно, всем существом, наслаждаясь драгоценным мгновением покоя.