Помоги проекту - поделись книгой:
На острове Сарычева мы вновь столкнулись с игрой миража. Я увидел пред собой водную поверхность, в которой отражался низкий холм, тянувшийся вдоль противоположного берега, и пошел по направлению к воде, и вдруг она исчезла, и я посуху достиг подошвы холма, а когда прошел примерно половину пути, Эшшольцу, стоявшему там, откуда я начал свой путь, показалось, будто я по самую макушку погрузился в дающий зеркальное отражение слой воздуха. И в таком укороченном виде я был похож скорее на собаку, чем на человека. Продвигаясь к холму, я все больше выходил из этого слоя, и, поскольку зеркальное отражение удлиняло рост, теперь я казался Эшшольцу очень высоким, прямо-таки гигантским и тощим.
С феноменом миража можно, впрочем, встретиться и на обширных пространствах наших торфяных болот, например близ Линума{129}, где мне довелось его наблюдать. Он виден в вертикальном направлении. Наиболее удобно изучать условия, при которых он возникает, на поверхности длинных, освещенных солнцем стен (например, кольцевых стен Берлина к югу и западу за чертой города), постепенно вплотную приближая к ним взгляд. Когда суша поднимается над горизонтом, как говорят моряки, линией горизонта считается ближе расположенный к глазу край образуемой самым низким слоем воздуха зеркальной поверхности; но в действительности эта линия лежит дальше, чем видимый горизонт. Я полагаю, что это заблуждение во многих случаях может оказывать влияние на астрономические наблюдения, вызывая ошибку порядка пяти, а может быть, и более минут. Таким образом, миражи наряду с девиацией, или отклонением магнитной стрелки, наблюдаемые на борту корабля, надо отнести к числу тех причин, которые в полярных районах влияют на точность астрономических наблюдений и гидрографических съемок побережий. О девиации было известно еще до начала нашего путешествия (см. труды Флиндерса, Росса, Скорсби{130} и др.). Не думаю, кстати, что О. Коцебу принимал во внимание миражи или девиацию.
Мы высадились на берег у яранг, покинутых людьми. Там осталось лишь несколько собак. Мы воспользовались случаем, чтобы ознакомиться с постоянными зимними жилищами этих людей. Капитан Коцебу описал одну из таких яранг (т. 1, с. 152){131}. Более наглядными были бы план и эскиз.
Помещение — квадрат со стороной 10 футов, стены— 6 футов высотой, потолок сводчатый, наверху четырехугольное, затянутое пузырем окно. Постройка сделана из балок, изнутри гладко обтесанных. Спальным местом служат нары высотой 1,5 фута, расположенные напротив двери. Они занимают треть помещения. Вдоль стен тянутся, напоминая лестницу, полки, на которых размещаются утварь и орудия труда. Дверь — круглое отверстие посередине стены, 1,5 фута в поперечнике. Похожая на ходы в кротовых норах штольня выложена деревом; стоять во весь рост там можно не везде. Она соединяет внутреннюю дверь помещения с четырехугольным выходом высотой 3 фута, огражденным двумя земляными валами и открывающимся на юго-восток. От главного хода ответвление ведет к яме, где хранится зимний запас — куски сала размером с фут, здесь же решета с длинными рукоятками, чтобы их доставать. Главное помещение и переходы снаружи присыпаны землей.
Пока мы рассматривали все это, парусная байдара с островитянами подошла со стороны моря к юго-западному входу в бухту, направилась вдоль побережья на восток и затем скрылась из виду. Двое мужчин, каждый в одноместной байдаре [каяке], появились со стороны материка и принялись наблюдать за нами, но мы так и не смогли уговорить их приблизиться.
Одноместная байдара для этих людей — то же, что конь для казака. Она представляет собой узкий, длинный, заостренный в передней части пузырь из моржовых шкур, который натянут на легкий деревянный каркас. Посередине имеется круглое отверстие. Туда садится человек и вытягивает ноги. Он соединен с лодкой кожухом из камлейки, имеющим такую же ширину, что и отверстие. Сидящий в лодке завязывает кожух под мышками. Держа в руках легкое весло, балансируя, как всадник на коне, он стрелой несется по зыбкой поверхности. Перед ним в полной боевой готовности лежит оружие. Это транспортное средство у различных народов почти одинаково по своему устройству и хорошо известно из описаний путешествий и по изображениям. Его демонстрировали и сами эскимосы в европейских столицах. Наоборот, большую байдару, женскую лодку [умнак], можно сравнить с тяжелой повозкой в караване кочевников.
Когда вечером мы возвращались на свой корабль, за нами следовали три байдары — в каждой по десять человек. Они подошли к одной из наших лодок, отставшей от других, в которой находились капитан, лейтенант Шишмарев и только четыре матроса. Эскимосы, по-видимому незнакомые с огнестрельным оружием, заняли угрожающую позицию, но воздержались от враждебных действий и сопровождали лодку до самого корабля; однако мы так и не смогли уговорить их подняться на борт «Рюрика».
Мы двигались прежним курсом вдоль такого же низменного побережья до тех пор, пока днем 1 августа не оказались у входа в обширный морской залив. Берег к востоку терялся из виду, а вдали на севере виднелись высокие предгорья. Ветер улегся; мы бросили якорь; течение с силой устремилось в залив. Складывалась весьма многообещающая ситуация. Возможно, мы находились у входа в пролив, отделявшего сушу на севере от континента подобно острову. Этот пролив мог стать искомым проходом. Капитан Коцебу приказал высадиться на берег, чтобы взобраться на холм и с его вершины обозреть окрестности. На этом месте, обозначенном на карте капитана как мыс Эспенберг, к нам пришли местные жители. Как и подобает храбрым мужчинам, они показали нам, что вооружены для войны, но готовы и к миру. Именно здесь, еще до того как мы их увидели, я один, безоружный, занимаясь на свой страх и риск сбором растений для коллекций, неожиданно столкнулся с группой, состоявшей примерно из двух десятков мужчин. Поскольку у них не было причин меня опасаться, они приблизились ко мне, как друзья. Я захватил с собой трехгранные иголки, которые можно купить в Копенгагене; они служат здесь ходовой монетой. Изготовляются они на потребу жителей, подобных встреченным нами, ими торгуют в Гренландии. Ушко — ненужная деталь. Нить из звериных жил крепится непосредственно к стальному стержню. Я вынул коробочку с иголками и, начиная с правого фланга, по очереди одарил каждого из людей, стоявших передо мной полукругом, двумя иголками. Это был ценный подарок. Я заметил, что один из стоявших впереди, получив причитающиеся ему иглы, перешел на другой фланг, где ему освободили место. Когда я вновь подошел к нему и он опять протянул руку, вместо ожидаемых иголок я неожиданно сильно хлопнул его по ладони. Я не просчитался: все — и я в том числе — засмеялись, а когда люди смеются вместе, у них устанавливается взаимопонимание.
К кораблю нас сопровождало большое число байдар. Шла оживленная торговля, много шутили. Оказалось, что коренные жители хорошо разбираются в торговле. Они получали от нас табак и не столь ценные мелочи: ножи, зеркала и т. п.; но длинные ножи, которые они так хотели приобрести в обмен на ценные меха, никто из нас им предложить не мог. Мы покупали у них изделия из мамонтовой кости, фигурки зверей и людей, орудия, украшения и т. п.
Вечером поднялся ветер с юга, и «Рюрик» поплыл по проливу на восток. Утром 2 августа на севере мы еще видели высокий берег, на юге — низменное побережье, а прямо перед собой на востоке — открытое море. Лишь к вечеру на горизонте показались отдельные контуры суши; они соединились и протянулись цепью между обоими берегами. Мы могли надеяться пройти только в одном месте. Погода не благоприятствовала нам. 3 августа удалось пройти через пролив между узким предгорьем материка на севере и островом и бросить якорь в защищенном месте. Окружавшие нас берега были гористы; лишь на севере открывался свободный обзор. Чтобы обследовать эти места, 4-го мы предприняли экскурсию на байдаре и баркасе. Вскоре вокруг нас сомкнулась бухта, которая на севере и на востоке вдавалась в сушу; берег круто поднимался почти на восьмидесятифутовую высоту и далее волнистыми складками плавно переходил в необозримую голую равнину, на которой кое-где виднелись пятна торфяников. Мы провели ночь под байдарой и 5-го при неблагоприятной погоде вернулись на корабль. Оставалась надежда открыть устье реки. 7-го мы совершили еще одну экскурсию в бухту на север. 8-го буря заставила нас снова вернуться на стоянку. В этот день Эшшольц, который тогда, как и все мы, пытался продвинуться дальше, направился вдоль побережья к горам в направлении нашей якорной стоянки и открыл так называемые ледяные горы{132}, которым те, кто незнаком с Севером и полярными путешествиями, уделяют, по-видимому, слишком много внимания. Я внимательно прочел и изучил все, что написал Бичи{133} об этом ледяном береге, и все же остаюсь при своем мнении, которое я высказал в «Наблюдениях и замечаниях». Либо в период с 1816 по 1826 год разрушение ледяного обрыва быстро прогрессировало и обнажился контакт льда с подстилающими песками, либо пески замаскировали те условия, которые нам были отчетливо видны. Ненарушенное залегание горизонтальных слоев, четко различимых на ледяной стене, на мой взгляд, не подтверждает мнение Бичи. Все свидетельства, как мне кажется, сходятся на том[12], что в Азии и Америке в высоких широтах промерзшая земля не оттаивает; что повсюду, где проводились исследования, она остается промерзшей на большую глубину и что местами лед, в котором часто встречаются остатки древних животных, выступает в качестве горной породы. Он покрыт слоем почвы, на которой, подобно другим видам почв, развивается растительность (дельты Лены и реки Макензи, залив Коцебу). Но там, где на поверхность выходит древнее ядро земли, могут быть иные температурные условия, хотя на тех же широтах встречаются ледяные формации{135}.
Не сомневаюсь, что зубы мамонта, которые мы здесь собрали, сохранились во льду; но правда и то, что зубы, попавшие к нам в руки, еще раньше были найдены, осмотрены и повреждены аборигенами, на месте стоянок которых мы разбивали свои лагеря. Однако если остатки первобытных животных сохранялись именно во льду, то он должен был иметь более древнее происхождение, чем песок, где я находил только рога оленей и особенно часто плавник, ничем не отличающийся от того, какой море и сейчас выбрасывает на берег. Следует также иметь в виду, что этот ледяной берег простирается между древними горами и песком.
Я собрал и заботливо отложил в сторону много обломков бивней мамонтов, но, к сожалению, ночью их сожгли в лагерном костре. Пришлось радоваться хотя бы .тому, что впоследствии мне удалось найти бивень, коренной зуб и обломок бивня, которые я подарил Берлинскому минералогическому музею. Надо было бдительно стеречь находки и самому отнести их в лодку. Мне ничем не помогли и ни словом не поддержали. Бивень, который показался мне слишком толстым и вместе с тем слишком мало изогнутым, чтобы принадлежать мамонту, Кювье{136} в своем великом трактате отнес именно к этому виду животных, основываясь на моих рисунке и описании.
Бухта, где мы находились, была названа именем Эшшольца, а остров, под чьей защитой «Рюрик» стоял на якоре,— моим (в «Наблюдениях и замечаниях» у него еще нет имени). На песчаной косе, где мы расположились лагерем, так же как и на скалистом острове, отклонение магнитной стрелки компаса было весьма неравномерным.
Во время таких экскурсий, как описанная выше, моим часам с секундной стрелкой берлинской фирмы «Шуниг» выпала честь служить хронометром; поскольку мне они были не нужны, я передал их капитану. Два дня мы провели в лагере, где очень пригодилось английское консервированное мясо (свежее мясо с бульоном в запаянных жестяных банках). На третий день, утром 9 августа, мы вернулись на корабль. Вовремя нашего отсутствия островитяне на двух байдарах хотели посетить «Рюрик», но по приказу капитана их туда не пустили. Территория вокруг залива Коцебу необитаема, и на его берегах заметны лишь места стоянок аборигенов. Одно из таких мест находится, например, на острове Шамиссо, а другое — у ледяных гор бухты Эшшольца; аборигены появляются там, вероятно главным образом для сбора костей и бивней мамонтов.
10 августа шел дождь; после обеда погода прояснилась, и мы подняли паруса. Предстояло еще обследовать часть южного побережья. Когда стемнело, стали на якорь, и к нам опять заходили жители. 11-го мы при близились к высокому, гористому выступу побережья обозначенному на карте Коцебу как мыс Обманчивый! отсюда к нам направилось несколько байдар. Между этим гористым мысом и расположенным к северу от него мысом Эспенберга находилась обширная бухта с низменными берегами. Море было здесь не таким глубоким; мы стали на якорь и сразу же начали готовиться к высадке на берег. Предполагалось, что там находится устье реки. Было уже далеко за полдень; густой туман вынудил нас вернуться на корабль. 12 августа ранним утром мы осуществили намеченную высадку, но из-за весьма незначительных глубин удалось выйти на берег лишь в отдаленном пункте, примерно в 6 милях от нашего судна. Внимание капитана привлек поток на низменности; он имел выход в море, и, возможно, течение в нем было направлено в сторону суши. Вернувшись с ботанической экскурсии, я застал капитана беседующим с местным жителем, у которого он пытался получить сведения о направлении и особенностях этого пролива{137}. Этот человек поставил здесь палатку для своей семьи. Увидев капитана, сопровождаемого четырьмя людьми, он приготовился к бою, положил стрелу на тетиву лука и вместе с сыном двинулся навстречу капитану. Он вел себя решительно, мужественно и умно, как и подобает храброму человеку, встретившемуся с чужаками, чьи силы превосходящи, а намерения вызывают подозрения. Капитан успокоил его, отпустив охрану, и один без оружия подошел к нему. Мир был скреплен подарками. Эскимос гостеприимно пригласил капитана в палатку, где находились его жена и двое детей, но чувствовал все же себя не вполне спокойно в присутствии чужеземца. И тут я вновь выступил в своей старой роли переводчика. Изображая пантомиму, будто плыву по проливу в направлении от моря, я спрашивал нашего друга взглядами и жестами: «куда, когда?» Он тотчас же понял вопрос и ответил весьма ясно: «Девять солнц плыть, девять ночей спать. Земля справа, земля слева; потом свободный горизонт, никакой земли не видно». Мы бросили взгляд на карту, она подтвердила предположение, что этот пролив, с которым может соединяться другой пролив, идущий из бухты Шишмарева, вероятно, выходит к заливу Нортон.
Как только нашему другу удалось отделаться от нас, он свернул палатку и вместе с семьей перебрался на противоположный берег. А мы устроили на ночь лагерь У подножия холма с могильными памятниками аборигенов. Покойники лежат прямо на земле, покрыты плавником и таким образом защищены от хищников; вокруг торчит несколько шестов, на которых укреплены весла и другие предметы. Движимые жадным любопытством, мы разворошили могилы, забрали черепа. То, что собирал естествоиспытатель, понадобилось и художнику, а затем и всем остальным. Вся утварь и орудия, оставленные умершим их близкими, были расхищены. Наконец матросы, чтобы поддержать огонь в лагерном костре, отправились к могилам за плавником и разрушили памятники, чего вполне можно было избежать, но это пришло нам в голову слишком поздно. Я никого не виню; действительно, все мы были настроены самым дружелюбным образом, и не думаю, чтобы европейцы могли бы относиться лучше, чем мы, к чужим народам, «дикарям» (капитан Коцебу тоже называет эскимосов «дикарями»); наши матросы в полной мере заслужили похвалу, которую им адресует капитан. Однако, если бы местные жители взялись за оружие, чтобы отомстить за осквернение могил, на кого пала бы ответственность за кровопролитие?
Ночью нас потревожила большая группа жителей Америки, прибывшая на восьми байдарах из района мыса Обманчивого и устроившая свой лагерь напротив нашего. Их превосходство в силе требовало от нас осторожности; мы выставили сторожевые посты и зарядили ружья. Теперь мы заняли по отношению к ним ту же позицию, какую незадолго до этого один из них занимал по отношению к нам. Желая уклониться от тягостного визита, капитан еще ночью приказал свернуть лагерь и сесть на весла. Однако был отлив, и море изобиловало мелями, которые мы не заметили во время прилива. Похоже, что капитан считал положение весьма опасным. «Я не видел никакого выхода, чтобы избежать смерти» — вот его слова. Правда, я был на той байдаре, которая подвергалась меньшей опасности. Наступивший день вывел нас из затруднительного положения. Ценой большого напряжения сил матросов мы благополучно вернулись на корабль.
13 августа, после того как аборигены на двух байдарах посетили корабль, «Рюрик» снялся с якоря. Мы приблизились к высоким предгорьям, ограничивавшим вход в залив Коцебу с севера. Густонаселенная низменность расстилается перед горами и объединяет все горные массивы, которые со стороны моря можно принять за острова.
Главная задача летней кампании была решена удовлетворительно, и мы прекратили здесь исследования. Снова войдя в густой туман, мы пересекли участок моря, расположенный к северу от пролива, и направились в сторону азиатского побережья, намереваясь пройти вдоль него, чтобы потом войти в бухту Св. Лаврентия в стране чукчей. Возможно, что время, которое мы провели бы в этой бухте, мы смогли и должны были бы использовать для проведения рекогносцировки в северном направлении. Эта рекогносцировка при благоприятных обстоятельствах могла бы стать более успешной, чем при неблагоприятных — предусмотренная вторая кампания.
Южный ветер дул непрерывно, затрудняя плавание; глубина моря увеличилась, температура понизилась, и море вблизи азиатского побережья было холоднее. В ночь с 18 на 19 августа корабль лавировал против ветра и течения, проходя через пролив между мысом Восточным [Дежнева] и островом Ратманова. Утром, когда мы полагали, что достигли высот у бухты Св. Лаврентия, оказалось, что мы находимся у мыса Восточного (максимальная, отмеченная на карте глубина моря там 30 футов). Луч света, прорвавшийся сквозь туман, дал нам возможность увидеть передовые цепи гор, и мы направились туда, в полдень бросили близ них якорь и тотчас же на двух лодках поспешили к берегу. Чукчи встретили нас на берегу так, словно мы прибыли с государственным визитом,— дружественно и вместе с тем торжественно, что нас весьма сковывало. Они усадили всех на разостланные шкуры, но не пригласили в свои жилища, расположенные дальше на холме. После того как им были вручены подарки, несколько чукчей, в том числе две знатные особы, последовали за нами на «Рюрик». Прежде чем подняться на борт, каждый из них преподнес капитану лисью шкуру, а затем уже вместе со свитой бесстрашно ступил на палубу. Капитан Коцебу провел их в свою каюту, где висело большое зеркало. По этому случаю он заметил: «Северные народы боятся зеркала, а южные, наоборот, смотрятся в него с видимым удовольствием».
После обеда мы воспользовались попутным северо-восточным ветром, чтобы продолжить плавание. В предыдущие дни нам встречались по одному, по два моржа, теперь же в районе мыса Восточного их бесчисленные стада оглашали воздух ревом. Вокруг резвилось множество китов, пуская вверх высокие фонтаны воды. Мы плыли по направлению к бухте Си. Лаврентия в дождь и в туман. Днем 20 августа «Рюрик» был уже у входа в нее, погода прояснилась, и в 3 часа мы бросили якорь за маленьким песчаным островом, защищавшим гавань.
От ближайшего берега, где на противоположном склоне холма стояли палатки чукчей, отчалили две байдары по десять человек в каждой. Они с пением приблизились к нам, однако держались на некотором расстоянии от корабля и, лишь получив приглашение, бесстрашно поднялись на палубу. Мы готовились отправиться на берег, и гости, довольные нашей щедростью, сопровождали нас. На своих легких суденышках они плыли гораздо быстрее, чем мы на своих лодках, и потешались, видя, как матросы безуспешно пытались перегнать их.
Болотистая почва и снежные поля, разреженная растительность с заметным участием альпийских видов, холмы и склоны, покрытые обломками горных пород; выше поднимаются голые стены скал и зубцы гор, покрытые снегом всюду, где он только может держаться. Застывшая зимняя страна.
Здесь стояло двенадцать больших вместительных палаток из шкур животных, которых мы еще доселе не видели. Один старик, по-видимому, обладал властью над соплеменниками. Он с подобающими почестями принял гостя, появление которого все же не могло не показаться ему подозрительным. Чукчи у себя дома, в родных горах — независимый, непорабощенный народ. Они признают верховную власть России, но это проявляется лишь в том, что они уплачивают налог на базарах, где ведут взаимовыгодную торговлю с русскими.
Один из матросов, которых мы взяли на Камчатке, немного говорил по-корякски и мог здесь с трудом объясняться. Капитан раздал подарки, но уклонился от ответных даров, что показалось этим людям весьма странным. Он попросил лишь свежей воды и нескольких оленей, которые и были ему обещаны. Однако, чтобы доставить их из внутренних районов, потребовалось два дня. Обе стороны расстались довольные друг другом.
Не могу умолчать о характерной особенности этих жителей Севера, невыгодно отличающей их от привлекательных полинезийцев. Один из ораторов на упомянутых выше важных переговорах, стоя перед капитаном и не прерывая беседы, сохраняя вместе с тем почтительность, расставил ноги и помочился из-под парки.
Мы приготовились к тому, чтобы на следующий день отправиться на шлюпках в отдаленную часть бухты, однако 21 августа погода изменилась к худшему, и поездку пришлось отложить. Нас посетили чукчи, прибывшие на шести байдарах из Нунямо в Мечигменском заливе (где некогда высаживался Кук). Они с песнями обогнули корабль и доверчиво поднялись на борт. Чукчи быстро завязали дружбу с матросами, а стаканчик водки развеселил их. Они устроили стоянку на берегу, где мы их посетили и смотрели их пляски, показавшиеся нам, впрочем, малопривлекательными.
22 и 23 августа мы осуществили намеченную экспедицию на шлюпках и на байдаре; ее результаты отражены на карте Коцебу. Внутренняя часть бухты необитаема. На берегу, где в первый день был устроен дневной привал, охотники-чукчи преподнесли нам несколько морских птиц и двух только что убитых тюленей. Сперва охотники хотели бежать от нас, но, получив подарки, стали друзьями. Птиц мы съели сразу, а тюленей оставили, чтобы на другой день взять на корабль. Однако ночью кто-то, вероятно песцы, полакомились ими, и пришлось их выбросить. В отдаленной части бухты, где мы разбили лагерь, характер ландшафта и растительности не менялся. Ивы приподнимались лишь на несколько дюймов над землей. Скалы вокруг нас были сложены белым мрамором. Ночью все на поверхности покрывалось инеем.
Вернувшись днем на корабль, мы узнали, что прибыли наши олени, и отправились за ними на берег. Не которые были уже забиты, других зарезали на наших глазах. Оленина — это действительно превосходное блюдо, но она особенно вкусна после того, как в течение долгого времени вы питаетесь старым соленым мясом и пахнущим рыбьим жиром мясом морских птиц или еще чем-либо в этом роде! Я совсем забыл о тюленях, хотя то, что мы их бросили, не желая доедать после песцов, казалось мне неоправданным предосудительным расточительством. Тогда же чукчи на песчаном острове разделали кита; они предлагали нам куски жира, но мы довольствовались олениной.
Вечером к нам снова пришли с визитом. На одной из байдар был мальчик. Он строил уморительные рожицы, что было вознаграждено несколькими листьями табака. Ободренный успехом, он стал неистощим на обезьяньи ужимки, которые с природной веселостью воспроизводил вновь и вновь, требуя за них награду и получая ее. И под этими небесами смех, по меткому выражению Рабле, был неотъемлемым свойством людей, когда человек, сохраняя еще независимость, радуется свободе, которой он пользуется от рождения. Вскоре на Уналашке мы встретим ближайших родичей этих веселых жителей Севера, совершенно разучившихся смеяться. Я знаком с самыми различными формами общественного устройства, жил среди разных народов. Довелось мне видеть соседние народы, принадлежащие к одной и той же семье, одни из которых можно было назвать свободными, а другие — зависимыми. У меня никогда не было причин восхвалять деспотизм. Конечно, документ о свободе, лист бумаги, сам по себе еще не обусловливает свободу и ее цену, и самое трудное из всего, что мне известно,— это переход от длительной зависимости к самостоятельности и свободе.
Мы хотели отплыть 25 августа, однако встречные ветры, штили и бури задержали нас в гавани до 29-го. 28-го один из находившихся на стоянке чукчей применил но отношению к нашему матросу насилие и, угрожая ножом, отнял у него ножницы. К нарушителю порядка быстро бросился другой чукча и остановил его. Когда об этом зашла речь, местный вождь уже наказал провинившегося. Капитану показали этого нарушителя порядка; чтобы загладить свою вину, он должен был непрерывно бегать в одном направлении по небольшому кругу, словно лошадь в манеже. Происшествие не имело последствий, показав, что у этого народа есть своя хорошая полиция.
Ранним утром 29 августа 1816 года мы вышли из бухты Св. Лаврентия, а вечером на нас обрушился сильнейший шторм. «Рюрик» взял курс к восточному берегу острова Св. Лаврентия. Капитан хотел провести там съемку, но помешали туманы, и 31-го мы прошли мимо острова, так и не увидев земли. Из-за мелей плавание по американской зоне этого морского бассейна было небезопасно. Отсюда взяли курс на Уналашку. 2 сентября стали свидетелями редкого в этих местах зрелища восхода солнца. 3-го на корабль села небольшая наземная птица (зяблик), а морскую птицу (гагару) мы поймали руками. После обеда вахтенный, находившийся в укрепленной на мачте корзине, далеко на западе увидел Остров Св. Павла, а утром 4-го мы миновали остров Св. Георгия, также оставшийся на западе. В этот день нас обрадовала неожиданная встреча с судном; догнав его, мы начали переговоры. Это оказалась шхуна Российско-Американской компании; она забрала меха с островов Св. Павла и Св. Георгия и направлялась в Ситху. Мы вместе поплыли на Уналашку. Ночь была бурной, темной, а море светилось. Более прекрасной картины мне видеть не доводилось и в тропическом поясе. На парусах, куда долетали брызги волн, блестели светящиеся искорки. Утром 5 сентября нас окутал туман, и мы уже не могли разглядеть шхуну. Зная, что находимся вблизи земли, мы тем не менее не могли ее видеть и не могли полагаться на наше судовое счисление. После обеда полог тумана на мгновение поднялся; показался высокий берег, но тотчас снова скрылся. Всю ночь мы лавировали.
Утром 6-го нашим взорам предстало удивительное зрелище. Над морем нависло темное небо; высокие, освещенные солнцем заснеженные зубцы гор Уналашки пылали красным пламенем. Весь день в виду земли нам пришлось бороться со встречным ветром. Бесконечные вереницы морских птиц, паривших низко над гладью вод, издали напоминали плывущие острова. Вокруг «Рюрика» резвилось множество китов, пускавших во все стороны высокие фонтаны воды.
Эти киты напомнили слова одного гениального естествоиспытателя. Он сказал мне, что следующим шагом, который надлежит совершить человеку и который продвинет его гораздо дальше, чем паровая машина и паровое судно (эти теплокровные животные, созданные его руками), следующим шагом будет приручение кита. В чем задача? Отучить кита от ныряния! Видели ли вы когда-либо полет диких гусей? Видели ли старуху, которая, держа в трясущейся руке хворостину, гонит полтысячи подобных воздушных кораблей на пустырь и управляет ими? Все вы видели это чудо, и оно не поразило вас? Почему же вас страшит мысль о возможности приручения китов? Воспитайте малышей в фьорде, укрепите у них под грудными плавниками с помощью плавательного пузыря пояс с шипами и дерзайте! Воистину, ради соединения обоих морей и сокращения расстояния между Архангельском и городом Св. Петра и Павла [Петропавловск-Камчатский] до 8–14 дней пути стоит предпринять такую попытку. Будет ли кит тащить или нести, Надо ли его запрягать или нагружать и каким именно образом, как его взнуздать, как им управлять, кто будет погонщиком «морского слона» — все эти вопросы решатся сами собой.
7 сентября 1811 года попутный, но слабый ветер привел нас ко входу в бухту; между высокими горами острова ветер неожиданно полностью прекратился, и из-за того, что якорь не доставал дна, мы оказались в довольно беспомощном положении. Однако агент компании г-н Крюков вышел нам навстречу на пяти двадцативесельных байдарах и отбуксировал в гавань. В час мы стали на якорь у главного селения Иллюлюк. Для нас заботливо натопили баню.
Г-н Крюков в соответствии с приказом директоров компании в Санкт-Петербурге выполнял требования капитана Коцебу и был с ним во всем почтительно-предупредителен. Тотчас же для нас закололи одну из немногих имевшихся на острове коров. Команду обеспечили картофелем, свеклой и другими овощами, которые здесь растут, и свежим мясом.
Требования капитана Коцебу заключались в следующем: построить одну двадцатичетырехвесельную, а также две одноместные и две трехместные байдары; держать наготове для будущей весны пятнадцать здоровых, сильных алеутов и все необходимое снаряжение; к тому же сроку обеспечить команду «Рюрика» камлейками из тюленьих шкур; тотчас же направить специального посланца в Кодьяк, чтобы там с помощью агента Российско-Американской компании найти и доставить сюда переводчика, который понимал бы язык жителей северного побережья Америки и был бы полезен при общении с ними. Три весьма решительных алеута вызвались исполнить это опасное поручение.
Трехместная байдара строится по образцу одноместной, но она длиннее и не с одним, а с тремя отверстиями для сидения. В ней сидят в центре европеец в алеутской одежде, в камлейке и с козырьком, защищающим глаза от соленых морских брызг, и два гребца-алеута — спереди и сзади. Я и сам в одно погожее весеннее утро в гавани Портсмута плавал на такой байдаре и таким же способом, к вящему удовольствию англичан.
8 сентября утром в гавань вошел «Чирик», шхуна, встреченная нами в море. Капитаном на ней был Бинземан, родившийся в окрестностях Данцига [Гданьска]. Этот пруссак, ставший капитаном курсирующей между Уналашкой и Ситхой шхуны Российско-Американской компании, претерпел и пережил на белом свете столько, о чем и представления не имеют те, кто за всю свою жизнь ходил не дальше, чем от задних рядов школьного класса до кафедры. У Бинземана была одна нога, вторую раздробило, когда на его корабле взорвалась пушка. Совмещая должность капитана и судового врача, он приказал матросу отрезать ножом ногу, висевшую на лоскутке кожи, а затем перевязал культю пластырем из...
Нам пришлось надолго задержаться на этом печальном острове. Я наблюдал, как бедствовали порабощенные, нищие алеуты, но видел и их господ — здешних русских, которые и сами были угнетены. Однако все дни я проводил, бродя по горам, окаймлявшим селение. Отвлекли меня от людей притягательные дары флоры. Эшшольц также занимался сбором растений. Мы пришли к выводу, что на суше лучше действовать врозь, поскольку мы достаточно времени проводим вместе на корабле.
10 сентября был день именин императора, и я использую здесь описание, сделанное капитаном Коцебу (т. 1, с. 167){140}:
«11 сентября. По случаю вчерашнего торжества именин государя императора Крюков давал на берегу обед всему экипажу, после обеда мы пошли в просторную землянку, в которой было собрано много алеутов для плясок. Я твердо уверен в том, что в прежние времена, когда они еще были свободными, они были иными, чем теперь, когда рабство довело их почти до животного состояния и танцы уже не радовали их. Оркестр состоял из трех алеутов с бубнами, которыми они производили простую, печальную, состоявшую из трех тонов музыку. На сцену выходило только по одной танцовщице, которая, без всякого выражения сделав несколько прыжков, скрывалась между зрителями. Мучительно было смотреть на этих людей, принужденных прыгать передо мною; мои матросы, также чувствуя скуку и желая развеселиться, запели веселую песню, а двое из них, встав на середину кружка, сплясали. Этот быстрый переход от печали к радости развеселил всех нас, и даже на лицах алеутов, стоявших до этого с поникшими головами, блеснул луч радости. Один промышленник Американской компании, оставивший отечество в расцвете лет и здесь поседевший, вбежал внезапно в дверь и, воздев руки к небу, воскликнул: „Так это русские, русские! О дорогое, любезное отечество!“ На его бледном лице в эту минуту изображалось блаженное чувство; слезы радости оросили его, и он скрылся, чтобы предаться своей горести. Меня поразила эта сцена, я живо представил себе положение старца, со скорбью вспоминавшего о своей юности, счастливо проведенной в отечестве. Он прибыл сюда в надежде приобрести здесь достаточное состояние, чтобы наслаждаться потом беззаботной старостью в лоне своей семьи, но был обречен, подобно многим другим, окончить жизнь в этой стране».
Российско-Американская торговая компания использует систему денежных авансов, которые она выдает тем, кто, движимый духом предприимчивости, служит ей в подобных условиях, и тем самым удерживает этих людей в своем ярме. Принимаются различные меры, чтобы они никогда не смогли погасить свою задолженность. Как сказал своим воинам Фридрих: «Из ада нет спасения»{141}.
Мы взяли запас воды; закончили все работы и утром 13 сентября 1816 года были готовы поднять якорь. Опустилась ночь, а Эшшольц, ушедший в горы за растениями, все еще не вернулся на судно. Хоть и рискую прослыть хвастуном, но не премину рассказать о том единственном случае, когда я подвергся немалой опасности. Никто этого не заметил, никто меня не поблагодарил, и здесь об этом будет упомянуто впервые. Капитан приказал мне взять нескольких матросов и алеутов и отправиться на поиски доктора в горы, где он, должно быть, заблудился, увлекшись сбором растений. Я попросил пару пистолетов для сигнальных выстрелов, но мне не дали. Я повел людей к обрыву у котловины, которую хотел обследовать. Матросы считали, что туда забраться невозможно. Но когда я оказался наверху, ибо знал этот проход, все последовали за мной, и мы с обратной стороны подошли к более пологому склону зубца скалы, по гребню которой я намеревался идти. С «Рюрика» прозвучал пушечный выстрел, призывавший всех вернуться обратно. Я приказал алеутам вести нас с высоты самым коротким путем к берегу. Меня подвели к ущелью, образованному талыми водами; круто, почти отвесно оно падало к морю. Как и подобало, я начал спускаться первым, а за мной поодиночке, как по лестнице, последовали другие. При этом не удалось избежать камнепада. Позже, когда я посмотрел вверх на ущелье, то никак не мог понять, как нам всем удалось в ночной тьме спуститься невредимыми. Когда мы вернулись на корабль, доктор уже давно был там. Можно было спокойно ложиться спать. Я еще не проснулся, когда 14 сентября 1816 года «Рюрик» вновь поднял паруса.
От Уналашки к Калифорнии. Пребывание в Сан-Франциско
Ранним утром с попутным ветром мы вышли из гавани Уналашки. В бухте матросы выстрелили по киту, подплывшему слишком близко; я был еще в постели. Капитану расхвалили проход между островами Акун и Унимак как самый надежный, чтобы пересечь цепь Алеутских островов с севера на юг. Поэтому он и выбрал этот маршрут, а потом рекомендовал его всем мореходам. Погода была ясная, и высокий пик Унимака на острове, высоту которого О. Коцебу определил в 5525 английских футов, был свободен от облаков. Обстоятельство, задержавшее нас здесь,— сильное свечение моря между островами — благоприятствовало съемке местности для составления карты, на которую Коцебу ссылается, но которую не приводит. 16 сентября мы были уже в открытом море.
Теперь нашей главной задачей было избежать северной зимы. Мне в данном путешествии удалось обойти три зимы, а это, на мой взгляд, самое удачное из того, что мне довелось сделать в своей жизни. Три зимы! Если бы мне пришлось опять пережить зиму, думаю, что я нашел бы в себе достаточно мужества, но хвалить и прославлять ее не могу, да и не хочу. Мы, жители зимних стран, восхваляем божественную мудрость, которая дарит нам радость встречи весны. Не следует ли нам обратиться к властям предержащим с просьбой полдня подвергать нас пытке, чтобы мы радовались тому моменту, когда она прекратится? Смена времени года за полярным кругом на нашей планете — это такое явление, о котором большая часть публики не имеет представления. Наши поэты могут восхвалять многие из благословенных даров бога, обеспечивающего их материалом для весенних песен. Однако тому, кто однажды пересек полярный круг, непонятно и даже кажется неправдоподобным, что человек, это вилообразное голое животное, смог поселиться в северных странах на 52° и даже на 72° северной широты, где он влачит жалкое существование, опираясь лишь на силу своего духа. Подумайте об этом, божьи создания, и в зимний день выйдите наружу и оглядите вымершую на полгода местность, укутанную снежным саваном. Прерванная жизнь спит в семени и яйце, в зародыше и в личинке, глубоко под землей, глубоко в воде подо льдом. Птицы улетели; амфибии и млекопитающие погрузились в зимнюю спячку; лишь немногие виды теплокровных животных паразитически собираются у ваших жилищ; лишь немногие из более крупные независимых видов могут пережить это суровое время ценой огромных лишений[13].
Но такое разумное животное, как человек, владея похищенным им огнем{142}, не знает на земле никаких ограничений. Живущие на 60° сев. широты остякские рыбаки, сообщает нам Адольф Эрман
Мне уже пришлось упоминать об одном проповеднике в Лапландии. Семь лет этот человек провел в своем приходе, за пределами той зоны, где растут деревья. Когда наступали теплые летние месяцы, он оставался совсем одни; его паства вместе со стадами оленей перебиралась в более прохладные области у моря. В зимние лунные ночи он садился в сани и ездил по округе, ставил палатку, хотя в термометре замерзала ртуть, навещал своих лапландцев, которых очень любил, и совершал службу. Только дважды за эти семь лет он в своем уединении слышал обращенные к нему слова сородичей по крови и языку: первый раз его навестил брат, а другой — с ним заговорил заблудившийся в этой местности ботаник. Проповедник умел ценить радость, которую человек приносит человеку; но ни эту радость, ни что-либо другое, уверял он, нельзя сравнить с тем блаженством, которое испытываешь при виде того, как после долгой зимней ночи солнечный диск снова поднимается над горизонтом.
Весна для нас — это пробуждение от длительной, медленно текущей болезни, и последнее определение более правомочно, чем зимняя спячка, какая бывает у зверей. Человек живет полнее и интенсивнее под щедрым солнцем, вызывающим жизнь из недр земли, как, например, в Бразилии; под холодным небом, на скудной почве он больше занят счетом дней и лет.
Сказать по правде, мне хотелось бы жить в краю, где растут пальмы, и сознавать, что зиму, это старое чудовище, изгнали за зубцы гор. Я охотно нанес бы этому чудовищу государственный визит в его царстве вместе с Парри{144} или Россом{145}, но с трудом могу подумать о том, чтобы приютить его в своем доме на полгода. За эти годы, пока стояли два северных лета, мы лишь несколько раз испытывали ночные заморозки — такие и у нас в это время года не такая уж редкость.
«Рюрику» постоянно сопутствовали попутные северные и северо-западные ветры; равноденствия и полнолуния сопровождались весьма сильным ветром, почти штормом, помогавшим нам двигаться вперед на всех парусах.
Мы держали курс на Сан-Франциско в Новой Калифорнии{146}. Капитан Коцебу, получивший от капитанов судов Российско-Американской компании богатую информацию о Сандвичевых [Гавайских] островах, куда ему в соответствии с инструкциями надлежало направиться из Уналашки, выбрал именно эти острова, где из-за частых посещений судов цены на все товары и услуги повысились и где расплачивались только испанскими пиастрами, листами меди, оружием и тому подобными материалами. Он выбрал этот порт для отдыха команды «Рюрика» и пополнения запасов провианта.
Поскольку об этом плавании мне сообщить нечего, включу в свой рассказ кое-что другое, о чем еще не упоминал. К тому распорядку дня на корабле, о котором я уже сообщал раньше, хочу добавить, что уже в 10 вечера гасили свет. Учитывая монотонный, без всякой затраты энергии образ жизни, никто из нас после этого не мог крепко, без сновидений, уснуть; мы долго лежали без света в полусне, предаваясь грезам. О них я и хочу рассказать. Я никогда не грезил о действительности, о путешествии, о мире, к которому теперь принадлежал. Корабль, как колыбель, укачивал меня, я становился ребенком, время возвращалось вспять, я вновь был в родительском доме, дорогие исчезнувшие образы окружали меня, двигались в своей повседневной обыденности, как будто я совсем не вырос за эти годы, как будто их не унесла смерть. Я грезил о полку, в котором служил, вспоминал муштру и шагистику. Звучала барабанная дробь, я прибегал, а между мной и моей ротой уже стоял старый полковник и кричал: «Но, господин лейтенант, сто чертей бы вас побрали!» О, этот полковник! Он неотступно преследовал меня на морях пяти частей света, это ужасное чучело, потому что я не мог найти свою роту и являлся на парад без шпаги, потому что... не помню еще почему; и все время угрожающий возглас: «Но, господин лейтенант, но, господин лейтенант!» Этот мой полковник был, по существу, честным служакой и добрым малым, однако, как истинное порождение уходящей эпохи, он считал, что без грубости в его деле не обойтись. Вернувшись из путешествия, я решил навестить этого человека, так долго смущавшего мой ночной покой. Предо мной предстал восьмидесятилетний, совершенно слепой старик гигантского роста — гораздо выше, чем представлялся мне в грезах. Он жил в доме бывшего унтер-офицера своей роты, занимая маленький флигелек во дворе и из милости получая жалкое пособие, поскольку в несчастной войне{147} больше из скромности, чем по собственной вине утратил все права на пенсию. Немного удивленный тем, что его навестил офицер полка, где, надо сказать, старика не любили, не зная, как соблюсти такт, он держал себя подчеркнуто вежливо, что причиняло мне боль. Подавая руку, он двумя пальцами ощупал мое платье, и в этом движении было что-то такое, чего я никогда не забуду. Я послал ему дружеский подарок — несколько бутылок вина. Через год он умер, распорядившись перед смертью пригласить меня на похороны. Я следовал за гробом вместе со старым майором из полка и его унтер-офицером. Мир праху его!
Хочу сообщить еще кое-что о животных, пользовавшихся на борту правами членов нашей большой семьи и гостей. Валет, маленький пес из Консепсьона, был нам предан чрезвычайно, но на море показывал пример феноменальной лени. Пес просительно смотрел на нас, и стоило кому-нибудь одобрительно кивнуть, как он одним прыжком оказывался в койке и спал там до следующей еды. При каждой высадке он стремился первым попасть на берег, и если его не брали в шлюпку, то плыл вслед за ней. Валет, как и все мы, искал своих сородичей, но, найдя их, возвращался домой сильно потрепанный и растерзанный. В молодой собаке, породы, весьма распространенной у эскимосов, которую капитан привез из своего путешествия на Север, Валет нашел соперника. Этот новый пришелец получил на «Рюрике» кличку Большой Валет. Наконец, у нас была свинья по кличке Шафеха, которая мужественно шла навстречу своей уже вполне определившейся судьбе.
Когда мы плыли от Камчатки на север, у нас на борту был последний, выпущенный из клетки петух; он, как гордый холостяк, свободно разгуливал по палубе. С большим любопытством я ждал, как он будет вести себя и спать после того, как солнце перестанет заходить. Наблюдения прервались по двум причинам: во-первых, мы не продвинулись так далеко на север и, во-вторых, петух перелетел через борт, упал в море и утонул, прежде чем мы достигли острова Св. Лаврентия.
Однако возвращаюсь к нашему плаванию. 2 октября 1816 года в 4 часа дня мы вошли в гавань Сан-Франциско. В форте у южного входа в бухту царило большое оживление; там подняли свой флаг, мы показали свой, здесь как будто еще неизвестный, и салютовали испанскому флагу семью залпами, на что по испанскому обычаю было отвечено двумя залпами меньше. Мы бросили якорь перед стенами президио{148}, но ни одна шлюпка не отошла от берега нам навстречу, потому что у Испании в этом чудесном уголке моря не было ни одного судна.
Мне сразу приказали сопровождать лейтенанта Шишмарева в президио. Лейтенант дон Луис де Аргуэлло, ставший после смерти ротмистра комендантом, принял нас исключительно дружелюбно, немедленно осведомился о насущных нуждах «Рюрика» и послал на корабль фрукты и овощи. В тот же вечер он направил гонца в Монтерей к губернатору Новой Калифорнии с известием о нашем прибытии.
На другое утро (3 октября) я встретил артиллерийского офицера дона Мигуэля де ла Люс Гомеса и патера из здешней миссии, которые прибыли к нашему кораблю, когда я по поручению капитана собирался отправиться в президио. Я проводил их на борт; они передали самые дружественные обещания помощи со стороны коменданта и богатой миссии. Духовный пастырь, кроме того, приглашал нас на следующий день, в праздник св. Франциска, посетить миссию Сан-Франциско, для чего нам будут поданы лошади. По просьбе капитана нас весьма щедро снабдили мясом и растительной пищей. После обеда на берегу были поставлены палатки, обсерватория и устроена русская баня. Вечером мы нанесли визит коменданту. Президио салютовал в честь прибытия капитана восемью пушечными залпами.
Однако капитан не только хотел, чтобы был дан этот, салют особой вежливости, но и твердо настаивал еще на двух залпах, полагающихся русскому флагу. Переговоры велись долго, и лишь неохотно, по принуждению (возможно, это произошло по приказу губернатора) дон Луис де Аргуэлло распорядился произвести еще два залпа. Пришлось отправить в форт одного из наших матросов, чтобы привести в порядок веревку для подъема флага. Ее порвали, когда поднимали флаг последний раз, а среди местных жителей не нашлось ни одного, кто решился бы взобраться на мачту.
Праздник св. Франциска дал нам повод наблюдать как деятельность миссионеров, так и народ в «прирученном состоянии», которое они ему навязали. К тому, что написано об этом в «Наблюдениях и замечаниях», мне добавить нечего. О местных племенах можно прочитать у Хориса, давшего в своей книге «Живописное путешествие»{149} также серию хороших портретов; следует исключить лишь нарисованные позже в Париже листы X и XII: всем известно, что луком и стрелами так, как там изображено, не пользуются. В своих текстах Хорис записал даже калифорнийскую музыку. Не знаю, кто смог в этом и в других местах его книги дать нотную запись пения Хориса. Допускаю, что мой друг пел лучше меня, но он не сможет оспорить преимущества моего пения: его почти не было слышно.
Здесь, как и в Чили, капитан сумел приохотить коменданта и его офицеров к нашему столу. Мы ели в палатке на берегу, и друзья из президио не заставляли себя ждать. Отношения складывались почти сами собой. Бедность, которую они испытывали в течение 6-7 лет, забытые и покинутые своей родиной — Мексикой, не позволяла им быть настоящими хозяевами, а потребность излить душу побуждала их сближаться с нами, ибо в нашей компании они чувствовали себя легко и непринужденно. Они с раздражением говорили о миссионерах, которые, несмотря на плохое снабжение, имели в избытке съестные припасы. Кое-что из самых необходимых продуктов миссионеры давали тем, у кого кончились деньги, но только под расписку, причем ни хлеба, ни муки они не давали. На протяжении многих лет люди не видели хлеба, питаясь только кукурузой. Даже отряды, охраняющие миссии, обеспечиваются продовольствием очень скупо, и тоже под расписку. «Слишком уж благородны эти господа! — воскликнул дон Мигуэль, имея в виду коменданта.— Они должны дать нам возможность производить реквизиции, требовать поставок». Один солдат пошел еще дальше и пожаловался нам, что комендант не позволяет им ловить людей в глубинных районах и, как это делают миссионеры, заставлять их работать на себя. Недовольство вызвало и то, что новый губернатор Монтерея дон Паоло Висенте де Сола, вступив в должность, повел борьбу с черным рынком, который удовлетворял насущные потребности людей.
8 октября из Монтерея вернулся курьер и привез капитану письмо от губернатора, уведомлявшее его о скором прибытии в Сан-Франциско. Дону Луису де Аргуэлло по желанию капитана Коцебу поручалось направить нарочного в Бодегу к Кускову; капитан написал последнему, рассчитывая получить из его цветущего торгового поселения многое из того, в чем начинал нуждаться «Рюрик».
«Г-н Кусков,— пишет капитан Коцебу (т. II, с. 9, примечание),— обосновался в Бодеге по приказу г-на Баранова, агента Российско-Американской компании. Оттуда он снабжает съестными припасами все владения компании»{150}. Но Бодегу, расположенную примерно в 30 милях — половине дня пути — к северу от Сан-Франциско, испанцы не без основания рассматривали как свою собственность. На этой испанской территории г-н Кусков с двумя десятками русских и пятьюдесятью кадьякцами в условиях мира создал довольно большую крепость, располагающую дюжиной пушек. Здесь занимались сельским хозяйством, содержали лошадей, мясной скот, овец, имелась ветряная мельница и т. д. Тут же была база для торговли с испанскими портами, и сюда, на калифорнийское побережье, Кусков посылал своих кадьякцев ловить каланов{151}. Ежегодно их вылавливали до 2 тысяч. Как сообщает, по-видимому, хорошо информированный Хорис, на рынке в Кантоне шкурки худшего качества продавались по 35 пиастров за штуку, а лучшего — по 75 пиастров, в среднем по 55 пиастров. Оставалось только сожалеть, что гавань Бодега могла принимать лишь суда с осадкой не более У футов.
Мне кажется вполне понятным, почему губернатор Калифорнии, когда до него наконец дошли сведения об этом поселении, проявил крайнее недовольство. Были предприняты меры, чтобы побудить Кускова уйти из Бодеги; однако последний в ответ на все обращения неизменно адресовал испанские власти к г-ну Баранову, который направил его сюда и по чьему приказу, если таковой последует, он весьма охотно отсюда уйдет. Так обстояли дела, когда мы прибыли в Сан-Франциско, и губернатор возлагал теперь надежды на нас. Я тоже поведу речь о конференциях и переговорах и обнародую важные факты моей дипломатической карьеры. Но пока еще не время.
9 октября несколько испанцев переправились на северный берег, чтобы при помощи лассо поймать там лошадей для курьера, отправляемого к Кускову. Я воспользовался этой возможностью, чтобы познакомиться с местностью. Тамошние красно-коричневые скалы сложены, как сказано в «Наблюдениях и замечаниях» (в чем можно наглядно убедиться, посетив берлинский Минералогический музей), кремнистыми сланцами, а не конгломератами, как утверждает Мориц Энгельгардт («Kotzebues Reise». Bd. 3, с. 192){152}, основывая на этом свои дальнейшие построения.
Год близился к концу, и местность, казавшаяся Лангсдорфу{153}, когда он ее наблюдал, цветущим садом, теперь представала перед ботаником сухим, вымершим полем. На одном из болот около нашей палатки зеленело какое-то водное растение, о котором Эшшольц спросил меня уже после нашего отъезда. Я его не заметил, но Эшшольц полагал, что такое растение (а к ним я питал особую слабость) не ускользнуло от моего внимания, и поэтому не сорвал его, не желая зря мочить ноги. Вот чего можно ожидать даже от ближайшего друга!
На голой равнине, расстилающейся возле президио, далее на восток среди низких кустов стоит одинокий дуб. Это дерево еще недавно видел мой юный друг Адольф Эрман; если бы он рассмотрел его повнимательнее, то увидел бы мое имя, вырезанное на коре.
15-го возвратился от Кускова курьер, а на другой день вечером орудийные залпы президио и форта возвестили о прибытии губернатора из Монтерея. Потом из президио прибежал нарочный с просьбой, чтобы наш врач помог двум тяжело раненным людям, обслуживавшим одну из пушек. Эшшольц тотчас направился на место происшествия.
17-го Отто Коцебу на борту корабля ожидал первого визита губернатора провинции, а губернатор, пожилой человек и офицер высокого ранга, в свою очередь, полагал, что Коцебу первым нанесет ему визит в президио. Капитан случайно узнал, что его ждут в президио, и послал туда меня с деликатным поручением осторожно сообщить губернатору, что капитану-де стало известно, будто губернатор собирается посетить его утром на борту «Рюрика», и что капитан ждет его. Я увидел маленького человека в парадной форме, при всех регалиях и атрибутах, на нем был даже ночной колпак, который он в нужный момент готов был снять, но пока держал на голове. Я старался как можно лучше выполнить поручение: лицо этого человека вытянулось втрое по сравнению с его обычной длиной. Он прикусил губу и сказал, что сожалеет, но натощак не переносит езды по морю, печально, но должен отказаться от радости знакомства с капитаном. Я понял, что старик может сесть на лошадь и несолоно хлебавши поскакать по. пустыне назад в Монтерей, ибо нельзя было надеяться на то, что капитан Коцебу, раз дело дошло до столкновения, пойдет на уступки.
Размышляя об этом, я спустился к берегу, но именно тогда вмешался добрый гений и, прежде чем дело дошло до недоразумений, установил прочный мир, заключив прекрасный дружеский союз. Утро прошло, и наступил час, когда капитану Коцебу понадобилось съездить на берег, чтобы замерить высоту солнца и завести хронометр. Находившиеся на берегу наблюдатели сообщили в президио о приближении капитана, и, когда тот ступил на сушу, губернатор начал спускаться со склона к нему навстречу. Капитан, в свою очередь, стал подниматься наверх, чтобы встретить губернатора. И на полдороге Испания и Россия упали друг другу в объятья.
В нашей палатке был устроен обед, и, когда речь зашла о Бодеге, капитан имел возможность высказать сожаление, что, не имея инструкции, не может урегулировать несправедливость, причиняемую Испании. Из этой гавани сегодня прибыла большая байдара, доставившая от Кускова все, что требовал капитан. С этой же байдарой, которая на следующий день, 18 октября, возвращалась обратно, капитан Коцебу от имени губернатора направил Кускову приглашение прибыть на конференцию в Сан-Франциско.
18 октября мы не видели губернатора, возможно ожидавшего в президио государственного визита. 19-го там были накрыты столы, и тост за союз монархов и дружбу народов сопровождался артиллерийским салютом. 20-го обедали у нас, а вечером танцевали в президио. Когда колокол пробил восемь, музыка на время умолкла, и в тишине была совершена вечерняя молитва.
Капитан Коцебу был чрезвычайно любезен, и дон Паоло Висенте де Сола, весьма заботившийся о формальностях, на которые у нас не обращали особого внимания, успокоился и быстро сошелся с нами, пообещав показать любимое здесь зрелище — борьбу медведя с быком. 21-го десять-двенадцать солдат переправились в баркасе миссии на северный берег, чтобы поймать медведя с помощью лассо. Поздним вечером со стороны моря были слышны крики: значит, охотники за медведями находились на том берегу; но лагерного костра мы не видели. Индейцы могут поднять очень сильный шум. Только вечером 22-го охотники вернулись и привезли маленькую медведицу. Они могли бы поймать и более крупного зверя, но было слишком далеко нести его до берега.
Медведице, которая должна была на другой день участвовать в борьбе и провела ночь на баркасе, против обычая оставили голову и морду свободными, чтобы она была смелее. Губернатор весь день и вечер провел в наших палатках. Ночью на берегу в отдаленной части гавани горели большие костры; у местных жителей существует обычай выжигать траву, что способствует ее росту{154}.
23 октября на берегу состоялась борьба медведя с быком. Зверей связали, и они дрались неохотно, поэтому зрелище не воодушевляло. Жаль было лишь бедных созданий, с которыми так позорно обращались. Вечером нас с Глебом Семеновичем пригласили в президио. Губернатору только что сообщили, что корабль из Акапулько, который уже много лет не бывал в этих краях, наконец доставит необходимые грузы из Калифорнии в Монтерей. Вместе с этим известием он получил и свежие газеты из Мехико. Губернатор всякий раз проявлял ко мне симпатию и благорасположение, на сей раз он поделился со мной газетами. Издаваемые под королевским патронатом, они содержали лишь краткие сведения о
Дон Паоло Висенте, спустившись однажды из президио к нашим палаткам, торжественно преподнес в подарок
В Монтерее тогда было много пленных разных национальностей; в эти места их привели контрабандная торговля, охота на каланов и страсть к приключениям. Случалось, что одни страдали за других. Среди них была пара алеутов, или кадьяков, с которыми 7 лет назад один американский капитан занимался промыслом каланов в испанских водах этого побережья. Среди пленных в Монтерее находился и Джон Эллиот де Кастро, о котором речь пойдет ниже. После многих приключений он, будучи суперкарго одного из судов Российско-Американской компании, направленных г-ном Барановым из Ситхи [Ситка] для контрабандной торговли на этом побережье, попал вместе с частью экипажа в руки испанцев. Среди пленных там находилось трое русских, бывших служащих Российско-Американской компании. Они ушли из поселения Бодега и теперь, оторвавшись от языка и обычаев своей родины, видимо, сожалели о содеянном.
Дон Паоло Висенте де Сола предложил выдать капитану пленных русских, к которым относили и алеутов, и кадьяков, хотя он отказывался передать их г-ну Кускову. Нам показалось, что испанцы не требовали исполнения какой-либо службы и не имели выгоды от этих лишенных родины людей. Король Испании распорядился или должен был распорядиться отпустить на содержание каждого военнопленного по полтора реала в день. Капитан, стесненный обстоятельствами, соглашался принять на борт только трех русских, покинувших Бодегу, и доставить их на Сандвичевы острова, откуда они легко могли попасть в Ситху или в какое-нибудь другое место по своему усмотрению. Губернатор послал за русскими и, когда они прибыли, передал их капитану Коцебу, предварительно взяв с него честное слово, что эти люди, искавшие и нашедшие защиту у испанцев, не будут подвергнуты наказанию. Я счел все это весьма благородным.
Среди русских был старик Иван Строганов, радовавшийся, что очутился у земляков. Поскольку он уже не мог нести матросскую службу, капитан приказал ему прислуживать нам, пассажирам, в кают-компании. В один из последних дней нашей стоянки в гавани старика послали на охоту. Несчастный! Накануне отъезда его пороховница взорвалась; его принесли на корабль смертельно раненного. Старик хотел умереть только среди русских, и капитан из жалости оставил его на борту. Он скончался на третий день плавания. Тело его тихо опустили в море, а с ним и последнюю надежду на то, что наши сапоги будут вычищены хоть раз за время путешествия. Мир праху твоему, Иван Строганов!
Однако я забежал вперед.
25 октября на семи маленьких байдарах из Бодеги прибыл г-н Кусков, опытный и вполне соответствующий своей должности человек.
26 октября в предобеденные часы в президио состоялась дипломатическая конференция. Дон Паоло Висенте де Сола, губернатор Новой Калифорнии, подчеркнул, что Испания имеет неоспоримое право на территорию, занятую под русское поселение, управляемое г-ном Кусковым, и потребовал от него освободить эти земли. Г-н Кусков, представитель Российско-Американской торговой компании и глава поселения в Бодеге, заявил, что он может покинуть Бодегу, но лишь в том случае, если получит соответствующее указание от своего начальника г-н Баранова, который его туда направил. Губернатор потребовал от г-на Коцебу осуществить эвакуацию русских из Бодеги. Лейтенант императорского русского военного флота и капитан «Рюрика» Отто Коцебу отказался вмешиваться в эту историю. Таким образом, мы пришли к тому, с чего начали.
В конце концов договорились составить протокол переговоров в двух экземплярах. Все участники подписали его и скрепили печатями, а затем его следовало направить обоим монархам: его величеству русскому императору — через капитана «Рюрика», его величеству королю Испании — через губернатора Новой Калифорнии.
Я слышал, что упомянутый протокол{155} был доставлен в Петербург и, не получив дальнейшего хода, подшит к делу в соответствующем министерстве. Дона Паоло Висенте де Сола, губернатора Новой Калифорнии, наградили русским орденом, а я получил от г-на Кускова почетный дар — красивый мех выдры. Вы и сейчас еще можете его увидеть в берлинском Зоологическом музее, которому я его подарил.
Последствия конференции 26 октября были весьма неблагоприятны для «Рюрика». Переговоры затянулись далеко за полночь, и вместо капитана хронометр пришлось заводить кому-то другому. Капитан сообщил мне, что большой хронометр после этого фактически стал непригодным.
Территориальные притязания Испании на это побережье расценивались американцами и англичанами не выше, чем русскими. Устье реки Колумбии Испания тоже считала своим владением. Об истории тамошнего поселения испанцы и г-н Эллиот рассказывали почти одинаково. Американцы отправились туда из Нью-Йорка частью по суше, а частью морем и основали там поселение. В годы войны между Англией и Америкой для захвата этого поста был направлен фрегат «Енот» под командованием капитана Блека. Английские купцы из Канады прибыли в этот район, и, когда военный корабль, угрожавший колонии, находился уже в виду гавани, они за высокую плату — 50 тысяч фунтов стерлингов — купили это место и подняли английский флаг. Торговый путь по суше должен был связать Колумбию с Канадой.
Время нашего пребывания в Калифорнии подошло к концу. В воскресенье 26 октября после поездки в миссию мы дали торжественный прощальный обед. Артиллерия «Рюрика» сопровождала тост за союз монархов и народов и за здоровье губернатора. Один почтенный миссионер слишком старательно приложился к виноградному зелью, и его заметно пошатывало.
28 октября лагерь был свернут и погружен на корабль. В то время как в президио мы скрепляли печатями протокол, г-н Кусков с ведома капитана Коцебу отправил две байдары на ловлю выдр в отдаленную часть бухты.
29 октября ранним утром г-н Кусков со своей флотилией байдар отплыл в Бодегу, а позже добрый дон Паоло Висенте де Сола выехал в Монтерей. Он взял с собой для пересылки в Европу наши письма — последние, полученные нашими друзьями от нас за все время путешествия. Поскольку к концу 1817 года мы не вернулись на Камчатку, в Европе нас считали погибшими.
30 октября на борт погрузили много животных, запас зерна и овощей. Одновременно на корабль залетели бесчисленные полчища мух. Мы взяли и свежую воду, хотя запастись водой в здешних гаванях, особенно летом, чрезвычайно трудно. Губернатору мы были обязаны бочонком вина из Монтерея. Наши друзья из президио пообедали с нами на «Рюрике». Все было готово к отплытию.
31-го друзья собрались на корабле, чтобы проститься с нами; после обеда кое-кто из наших еще раз съездил в миссию. Поздно вечером прибыл г-н Джон Эллиот де Кастро, который все еще не знал, воспользоваться предложением капитана или нет. Наконец он решил этот вопрос положительно.
1 ноября 1816 года, в день праздника всех святых, утром, в 9 часов, когда наши друзья были в церкви, мы подняли якорь. Однако они пришли в форт — мы видели это, когда «Рюрик» проплывал мимо. С пушечным выстрелом они подняли испанский флаг, а мы тотчас подняли свой. Друзья первыми салютовали нам семью залпами, на которые мы ответили столькими же.
Вода в гавани Сан-Франциско сильно фосфоресцировала мельчайшими светящимися точками, и волны, бившиеся о берег за пределами бухты, мерцали. Я исследовал воду гавани под микроскопом и обнаружил в ней немногочисленные мельчайшие инфузории; они, как мне кажется, не играют никакой роли при свечении.
Ежедневно мы наблюдали здесь игру тумана: когда господствующий морской ветер относил его на восток, к освещенному солнцем берегу, он распадался на части, а затем рассеивался. Особенно красивым было зрелище, представшее перед нами при отплытии, когда облака то скрывали от нас различные вершины и части побережья, то вновь открывали их нашим взорам.
Из Калифорнии на Сандвичевы острова
1 ноября 1816 года только мы вышли из гавани в открытое море, как подул сильный ветер, который так раскачивал корабль, что у бывалых матросов и даже у капитана начался приступ морской болезни. Я никогда не мог избежать этой напасти и страдал всякий раз, возвращаясь на море, даже после самого короткого пребывания на суше; не буду говорить о том, что и на этот раз лежал пластом. Ветер сдул мух — на другой день на «Рюрике» не было ни одной. 2-го мы видели крупные морские водоросли, потом дельфина, а 4-го под 30° сев. широты — первую тропическую птицу.
Море было голубое, небо сплошь покрыто облаками, кругом пустынно, как ни в одном другом районе океана. Никаких птиц, кроме тропических. Они летали высоко и пронзительно кричали. Часто мы слышали, но не видели их; нередко эти птичьи голоса были слышны ночью.
В поясе между тропиками нас встречали затяжные южные и юго-западные ветры. По вечерам на юге полыхали зарницы. Временами южный ветер сменялся штилем, но потом неизменно возобновлялся, 8 ноября вокруг киля играли и резвились дельфины. 12-го утром и вечером нас сопровождала пара кашалотов (
Поделиться книгой: