Помоги проекту - поделись книгой:
— А у солдат попросить хотя бы махорочки?
Прием был стар как мир, и Аристархов его, безусловно, знал: сперва выторговать у хозяев папиросу. А уж если они для тебя сбегают — так это вовсе хорошо. Затем закинуть ногу на ногу, прикурить, повести разговор неспешно, словно пленный здесь на самом деле — господин.
— Не боись, до смерти еще покуришь! — Срезал Аристархов.
…И улыбнулся.
Но улыбочка у него получилась настолько кривой, что Геллер заметно вздрогнул.
— И на что ты надеялся?
— Да как-то особых планов не было… Думал, может удастся просидеть в камышах до вечера.
— До вечера еще далече… — заметил Аристархов.
Геллер отмахнулся от этого рукой как от несущественного:
— Был случай, меня прижали вот приблизительно так же к реке, только ближе к вечеру и бандиты настоящие. Уже думал: смерть ко мне крадется. Ну а затем сбросил кожух в воду, его понесло течением. Бандиты — давай по нему палить. Пока догнали кожух, пока вытащили его на берег, пока разобрались что их надули — от меня и след простыл. Да и стемнело. Тужурки, конечно, жаль, но оружие я тогда не оставил. А вот помню мы как-то с Гришкой Мышковским…
— Вы знаете товарища Мышковского? — ахнул комиссар.
— Ну да, а как же! Глыба, а не человек. А как он стреляет по-македонски!
— И чем вы с ним занимались? Вероятно, экспроприациями?
Геллер покачал головой:
— Да нет, меня пригласили, дабы найти и устранить одну личность, врага трудового крестьянства. Я был уполномочен Румчерод'ом, а товарищ Мышковский определялся мне в помощь, и, соответственно, как наблюдатель.
Чугункин открыл рот так широко, что чуть не вывихнул челюсть: надо же какой человечище: не просто знал Мышковского, а даже…
Еще через пять минут Геллер уже курил папироски злые солдатские, набитые не то табаком, не то чаем.
Допрос превратился в пересказ Геллером, событий старых, посвежей и совсем новых. Из разговора выходило, что Мышковского, знаменитого экспроприатора и убежденного большевика пленный действительно знает. Аристархов в этом практически не сомневался. Заодно был уверен: за этот год, пока они не виделись, Рихард наверняка обзавелся знакомствами среди анархистов, эсеров. С монархистами, пожалуй, он был знаком ранее.
Однако, Геллер это не уточнял, а Аристархов наводящие вопросы не задавал. Особой выгоды от смерти Геллера тоже не предвиделось.
Да и вообще, комбат в этом разговоре чувствовал себя совершенно лишним. Сказать, будто было нечего: Мышковского он не знал, идеям марксизма он сочувствовал лишь формально, в анкетах. На самом деле коммунистическое учение ему была до фонаря. Равно, как и миллион иных догм и заветов. В этом он был схож с Геллером.
Однако, последний мог беседовать на тему любую, оказывался в центре внимания хоть в великосветском салоне, хоть среди взбудораженных крестьян. Аристархов же терялся часто в кампании даже трех человек.
Краем глаза это заметил Чугункин, и постарался вовлечь в разговор уже зевающего комбата.
— Кстати, а как тут в мое отсутствие вел себя товарищ пленный? — справился комиссар у Аристархова.
— Просил отпустить, — не стал скрывать комбат.
— А в самом деле. — улыбнулся Чугункин. — отчего бы и не отпустить товарища Геллера?
Аристархов неопределенно мотнул головой, дескать, решайте сами.
— Впрочем, может, вы присоединитесь к нам? Рабоче-крестьянской армии нужны квалифицированные командиры.
Геллер улыбался широко, совсем не пытаясь скрыть свою радость: очевидно, что оставаться пленным ему остается немного.
— Нет, спасибо… — ответил Геллер. — У меня имеется совершенно иное задание. К сожалению, не имею права его разглашать…
Чугункин едва не всплеснул руками. Определенно, наш человек, бдительный, умеет хранить секреты. А вот если бы его расстреляли, кто бы выполнил задание Партии?
В том, что Геллер выполняет задание Партии, Чугункин практически не сомневался.
…Прощались довольно тепло.
Пленному не только вернули коня, но выдали сухой паек на три дня. Отсыпали бы и дефицитных патронов, но пулемет Рихарада использовал вовсе редкие, французские…
Когда за Геллером простыл след, Аристархов наконец заговорил:
— Ваш Мышковский — грабитель… Гангстер. И мы отпустили бандита…
— Да полно вам. И Мышковский, и ваш знакомый — наши, благородные революционные разбойники. Те, кто отбирает деньги у богатых… И отдает их партии.
— А как же бедные?
— Ну сами подумайте — что можно отобрать у бедных? Как говорил Маркс: только цепи…
Пролетарию нечего пропивать кроме золотых цепей буржуазии! — подумал Евгений.
Но промолчал…
Жизнь в селе
Если вдуматься, в обезлюдевшей деревне нет ничего странного.
Всякое случается: молодежь тянется в города. Сначала в ближайший, потом побольше. Самые удачливые умирают в столицах. Старики и неудачники доживают век самостоятельно в деревнях.
И наступает день, когда последний, похоронив предпоследнего, умирает в своей постели или падает лицом меж недополотых грядок капусты.
Или вот бывает, положим, живет народ, никто его не трогает. Или почти никто. И соответственно он никого не беспокоит.
Но приходит время, и что-то меняется, появляется на ровном месте. Не то шило в заднице, не то бес в ребро, не то луч из космоса лупит в голову. Или же напротив — в ту же голову бьет иное, довольно приземленное вещество.
И народ срывается с места, закладывает детей и жен, рубит лодки, из домов переселяется в повозки. Идет войной на ничего не подозревающих соседей. Или просто идет… Но оставляет за собой вытоптанную степь. И волей-неволей другим народам надо срываться с насиженного места, уступая проход спонтанным переселенцам.
Была то не первая, увиденная стариком пустая деревня. Попадались ему и более старые, такие, где деревья прорастали прямо в избах, выбрасывали ветки в окна. Там тоже никого не было — жители ушли давно неведомо куда, даже выкопав с местного жальника кости своих предков.
Были и другие, где жители помирали от болезней, эпидемий. Самым странным было село, где все обитатели скончались в один момент: умерли младенцы в люльках, рука, качающая колыбель повисла как плеть. Кто-то заснул вечным сном, запрягая лошадь. Та, так и не запряженная, лежала рядом. Вот, кто-то умер, перекапывая огород, не выпустив лопату из рук.
По улицам той деревни старик прошел почти безбоязненно: что бы их не убило, того уже не было. Но задерживаться в той деревне старик не стал: что случилось раз, может произойти и повторно.
Да и вообще деревня та ему не понравилась — место нехорошее…
Старик стал обживаться: прошелся по домам еще раз, теперь совсем спокойно, проверяя, что и где хозяева оставили.
Оно ведь как бывает: люди все разные, для каждого ценность той или другой вещи — понятие относительное. Кто-то заберет и камень, который вместо гнета при кваске капусты использовался. А кто-то рукой махнет: зачем ту или иную вещь за леса-моря тянуть? Неизвестно еще, чем там заниматься будем.
И заступ найти удалось, и топор… Ведра…
Прошелся старик по огородам, посмотрел, где чего не убрали. Там сельдерей с петрушкой зеленеет. Сям — морковку хозяева начинали дергать, да бросили: мелкая. Вот она в земле и дозревает.
Нашлось даже немного съестного. Но все больше такое, что либо попорчено: горшки с вареньем неизвестной давности, крупа, наполовину с жучками. Яблоки моченые, бочонок с огурцами солеными…
Прошелся старик и по дорожкам, что шли от поселка, туда, где бортники мед когда-то качали. Сходил на лесопилку, нашел орешник. Прогулялся к прудам. Зашел даже на местный жальник.
Земли здесь было много — хватало с лихвой даже на кладбище… В иных местах под кладбища отводили места поплоше, лепили бы могилы тесно друг к другу, покойных сносили будто ненужные вещи на свалку.
Но не здесь. Тут места не жалели. Кладбище разместилось в сосновой рощице, над рекой в месте тихом и красивом. Похоже, его размечали по той же схеме, что и поселок. Соседи в поселке со временем становились соседями по кладбищу.
Оставались незанятые поляны, вероятно оттого, что дом, семья получала свой участок вне зависимости, была ли нужда в нем.
Кресты ставили деревянные, но могилы старались привалить камнями. Хотя бы на время, чтоб у местных зверей не было возможности раскопать покойника.
Кладбище выглядело довольно ухоженным. Но пройдет время, одни деревья упадут, но рядом вырастут другие, корнями сломают могилы, растащат камни, кости, что лежат под ними.
Среди прочих могил, имелось еще одно, довольно странное захоронение, чуть не на самой опушке рощи. Но размещалось оно не сразу, не ближе к селу, а чуть в стороне. С одной стороны — покойников таскали не то чтоб далеко, с иной — не шибко в хорошее место…
Это была братская могила. Над ней стоял крест побольше остальных, имелась и табличка: имена и фамилии. Где-то полностью, где-то инициалами, где-то присутствовал только один знак — все что осталось от имени. Порой, имелся год рождения. Абсолютно точно было обозначено одно — дата смерти. Как водиться на братской могиле, она была единой для всех.
Здесь похоронили чужаков. Не стали возиться с персональной могилой — вырыли яму побольше, и… А фамилии и другие данные взяли с бумаг, найденных в карманах убитых. У кого-то это были письма, у других — документы.
Старик обошел все кладбище. Нашел и другие могилы с этой же датой финала — весна текущего года. Эти покойники лежали на своих фамильных участках. Лишь одна могила на кладбище была моложе этого смертного дня. И то всего лишь на сутки. Вероятно, в этот день кто-то из сельчан был ранен, но умер на день следующий.
Старик надолго задумался. В кладбищах вообще нет ничего хорошего, а это вовсе пугало.
Означали эти могилы одно: гражданская война добралась и этакую глушь, к прудам, к бортям…
В начале думал уйти сразу же, но решил — чего переться на ночь глядя, решил дождаться утра. Но утром задождило — по грязи уходить не хотелось. Старик подумал, что по размокшим дорогам сюда ехать не всякому захочется.
Ну а после убедил себя, что бояться решительно нечего: если за неделю, что он в деревне ничего не произошло, то и дальше худого не будет.
Да и не от гражданской войны он прячется, ну а если она сюда и явится, то он маленький, как-то выскользнет.
Больше всего в деревне нравилось собаке.
На цепь старик ее, вероятно, никогда не сажал, да и вообще считал это человеческое изобретение вредным.
Потому собака пользовалась полной свободой. Порой отсутствовала весь день, и возвращалась хоть и уставшая, но довольная.
С наступлением осени мыши-полевки потянулись к домам. Но в этом году все было иначе — из всего села лишь один дом сулил тепло, забытую корочку хлеба. С иной стороны не имелось ни мышеловок ни кошек. Наверное, оттого мыши были растеряны, метались из норы в нору, из дома в дом.
Собака гонялась за ними и многих догоняла. Поэтому хлопот с ее кормежкой не было никаких. Впрочем, и пользы от собаки не имелось также.
Старик продолжал обустраиваться. Сносил в выбранную хату всякую разность, что-то складывал в сарай. Целую комнату забил всем стеклянным, что удалось найти — все больше пустыми бутылками.
Затем стал эту посуду наполнять.
Особо обрадовал его найденный в одном в доме самогонный аппарат.
Ловил жаб, затем резал их острым ножичком, сделал самострел и найденной дробью бил птицу… Собирал травы в том числе и ночью, в том числе на кладбище.
Теперь работал он каждый ходил в лес рубил дрова. Отдельно складывал чурки березовые, осиновые. Различал даже сосновые и еловые.
Затем каждую траву кипятил на определенном сорте дров. Разливал по бутылочкам, смешивал, что-то пил сам, что-то давал своей собаке. Иной декокт выплескивал на траву. С той происходили вещи странные — иная сгорала в мгновение. После другой капли на лысой площадке земли прорастали побеги, спящие в ней до поры до времени. Начинали зеленеть, словно сейчас не излет осени, а самая что ни на есть весна. Да вот беда — жизнь свою цветочную, краткую проживали они еще быстрей. Утром прорастали, к обеду начинали цвести, а на закате уже лежала пожухлая солома.
И снова начинались опыты, проверка концентраций. Драхмы и унции, моменты и атомы…
А однажды, обходя свои владения, старик нашел железный лабаз, закрытый на замок. Раньше старик его не замечал — стоял он заваленный со всех сторон. Как видно о нем забыл прежний хозяин. Может, просто не было времени искать ключ, может содержимое того не стоило…
Старик дернул замок, надеясь, что его содержимое сгнило, что высыплется на землю ржавой трухой. Но нет: в замке лишь с довольным лязгом стукнулись какие-то части.
Попробовал открыть его Словом: выдохнул заклинание в замочную скважину. Но замок остался все таким же: холодным и закрытым. Вероятно, прежний хозяин не очень верил в чистую механику, и купил замок не то заговоренный, не то с серебром в механике. Серебро, как известно, к волшебству — нейтральный металл.
Старик посмотрел по сторонам — может рядом есть какой-то прутик, проволочка, чтоб поковыряться в замке — авось откроется. Толку с того все равно бы не было — старик особо в открытии замков без ключа не практиковался.
Нашел гвоздь, покрытый ржавчиной до такой степени, что ржавчина отваливалась хлопьями. Старик для порядка поковырялся в замке, но было ясно: чтоб узнать содержимое лабаза, надо сбивать замок. Колотить по нему молотом так, что на звук в иные времена сбежалась бы вся деревня. Вероятно, именно на это и рассчитывал хозяин…
Но тут послышалось:
— Ключ под камнем…
Старик обернулся. За его спиной, в шагах трех стоял мужчина лет тридцати. В руках у него был садок с раками.
Но еще тогда показалось — какой-то он странный. Вроде бы и стоит он здесь, рядом, а будто и нет его. Будто лет тридцать, а присмотришься: не то больше тридцати, не то вообще нет возраста.
И еще лицо было у него с синим отливом, и холодом тянуло даже за три шага. Что-то нехорошее в нем было. Но, с иной стороны, встречались люди, в которых нехорошего было гораздо больше. Ну и что с того? Не виноват же человек, что родился хромым, косоглазым да еще и рыжим?
С иной стороны, если с первого взгляда ничего плохого в человеке не замечено, то это еще не значит, что плохого нет вовсе. Что он в будущем не поступит еще хуже, чем косоглазый и рыжий.
Старик ногой откинул камень. Под ним действительно лежал ключ. Но прикасаться к нему никто не торопился.
— Это ты его сюда положил? — спросил старик.
Поделиться книгой: