Говорящий сверток (с цветными иллюстрациями)

— Вот и она, — сказал Попугай. — По-моему, с прошлого раза она немного прибавила в ржавчине. А может быть, дело в лунном освещении.

— Я уверена, что никакой ржавчины нет, — вступилась Пенелопа. — Когда я видела ее в последний раз, она была вычищенная и смазанная и в прекрасном состоянии. Она вообще чудесно сохранилась.

— Хороню, — проговорил Попугай, — пойду разбужу старушку.

С этими словами он полетел вперед и уселся на буфер.

— Alors,[2] Гортензия, птичка моя, проснись! — закричал он. — Открой свои большие глазки — и покатили!

Разбуженная от глубокого сна, мадам Гортензия издала короткий резкий вопль, от которого Попугай чуть не кувыркнулся с буфера.

— Помогайте! Помогайте! — заверещала мадам Гортензия. — Моя снова будут убивать!

— Перестань, — остановил ее Попугай. — Ты всю деревню разбудишь.

— Mon Dieu![3] Да это ты! — произнесла она хрипловатым голосом с сильным французским акцентом. — Mon Dieu, и напугал же ты меня до самой смерти, кто же так подкрадывается среди ночной поры?

— А ты думала, кто это? Космическая ракета?

— Ах, mon Perroquet, мой Попугайчик, — проговорила мадам Гортензия, — всегда шутишь. Сам понимаешь: паровоз с приятной наружностью, в таком хорошем состоянии, ну как не привлекайт внимание, n'est-ce pas?[4] Да вот прошлойють на помощь. Два каких-то незнакомца из Лондонского музея пытались меня похищать. Но я гудела, и жители деревни меня спасали. Такие паровозы, как я, скажу вам, не просто сдаются. Я не какой-нибудь дурной дизель.

— Ну, а я что говорю, — поддакнул Попугай. — Ты, можно смело сказать, самый прелестный паровозик на свете, а ты знаешь, у меня есть кое-какой жизненный опыт.

— Ах, mon Perroquet, — вздохнула мадам Гортензия, — ты знаешь, что надо сказать даме. Ты такой талант, такой симпатик, mon Perroquet.

— Итак, — сказал Попугай, — позволь представить тебе моих друзей: Питер, Саймон и Пенелопа.

Мадам Гортензия внимательно их осмотрела.

— Мальчики недурны, — произнесла она наконец, — особенно черненький. Он напоминает первого машиниста в мою жизнь. Что касается девочки… хм, невыразительное лицо и сколько ржавчины на голове, бедняжка.

— Это у меня волосы, — возмутилась Пенелопа, — просто они такого цвета.

— Будет, будет, — примирительным тоном проговорил Попугай, — мы сюда пришли не для того, чтобы устраивать конкурс красоты. Мы хотим просить тебя об одном одолжении, Гортензия, моя радость.

— Для тебя, мой храбрый Попугайчик, я делайт что угодно.

— Прекрасно, — сказал Попугай. — Тогда ты отвезешь нас в Мифландию.

— Что? — хрипло взвизгнула мадам Гортензия. — Покидать мою милую уютную платформу и пускать вверх по долине? Это мне, когда я на пенсии! Мне, в моем возрасте, разводить пары? Non, non, non! Жамэ! И не проси, слышать не хочу!

Уговоры продолжались долго. Попугай улещивал ее, осыпал комплиментами, дети расточали похвалы ее красоте, уверяли, что Мифландии без нее не обойтись (что было истинной правдой).

— Хорошо, — сдалась наконец мадам Гортензия, — я согласна. Но мне не спуститься с мой удобный помост, который построили нарочно для меня.

— Ну, это просто, — заверил ее Питер. — Две доски- и, с вашей подвижностью и сноровкой, вы у нас в одну минуту очутитесь внизу.

— Mon Dieu, он умеет польстить совсем как ты, Попугайчик, — заметила мадам Гортензия. — Пусть так, будь что будет. Несите ваши доски — и начинаем.

Мальчики быстро раздобыли несколько досок и соорудили наклонный помост. Потом все зашли сзади мадам Гортензии и принялись ее толкать.

— Sacres friens! Святые тормоза! — воскликнула мадам Гортензия. — Сильней, толкайте сильней. Alors, еще разок.

Наконец ее небольшие колеса закрутились, и она со скрипом и пыхтением соскользнула с деревянной платформы и очутилась на земле.

— Чудесно, — сказал Питер. — Еще несколько метров, мадам, и вы на прочных, удобных рельсах.

— Alors, — задыхаясь, пролепетала мадам Гортензия. — Чего я только не делать ради этого Попугайчика,

Пока Питер и Саймон мягко и осторожно помогали мадам Гортензии встать на рельсы, Пенелопа и Попугай шарили вокруг, ища топливо, чтобы привести паровозик в действие. Угля не оказалось, но в конце концов они нашли груду оливковых поленьев. Пенелопа набрала охапку и заложила в печь.

— Осторожно, осторожно, не повреждай краску, — пропыхтела мадам Гортензия. — Меня только-только выкрасили заново.

Наконец топку набили дровами, котел залили водой из станционного водопровода, и теперь все было готово к отправлению. Только забравшись на паровоз, дети поняли, до чего миниатюрна мадам Гортензия: когда в паровозную будку внесли клетку, остальные еле-еле втиснулись туда со своими пожитками.

— Все на местах? — спросила мадам Гортензия. — Тогда, Питер, я попрошу тебя разжигать огонь в топке,

— С удовольствием, мадам, — отозвался Питер.

Они с Саймоном страстно любили железную дорогу, поэтому одна мысль о путешествии на мадам Гортензии приводила их в восторг. А уж выполнять работу машиниста казалось им верхом наслаждения. Они бережно подожгли клочок бумаги, положили на него щепок и кусков коры и раздули огонь. Сверху они наложили поленьев, и вскоре в топке ревел огонь.

— Ах, nom de Wagon-lit! Клянусь спальным вагоном! — воскликнула мадам Гортензия, втягивая полные легкие дыма и выдувая его через трубу. — Лучше нет хорошей затяжки, когда нервы на пределе.

Котел скоро раскалился, и вот уже мадам Гортензия издала ликующее «с-с-с-ш-ш-ш!».

— Превосходно! — с восхищением проговорил Попугай. — Ты сегодня как нельзя более в голосе, дорогая Гортензия.

— Льстец! — отозвалась мадам Гортензия. — С-с-с-ш-ш-ш!

— Так, Питер, теперь немного отпусти тормоза, — скомандовал Попугай, — а ты, Саймон, слегка прибавь мадам пару.

Сначала медленно-медленно, а затем все быстрее и быстрее колеса начали крутиться.

— Больше… чуф-чуф-чуф… пару! — вскричала мадам Гортензия. — Сбросьте… чуф-чуф-чуф, чуф-чуф-чуф… тормоза. Больше… чуф-чуф-чуффа, чуф-чуф-чуффа… пару. Alors, mes braves! Итак, мой храбрецы, мы тронулись. Vive la France! Да здравствует Франция! Чуффа-чуффа-чуффа, чуффа-чуффа-чуффа!

— Великолепно! — закричал Саймон. — Vive мадам Гортензия!

— Ура! Ура! — подхватил Попугай.

— Вы приняли таблетку? — взвизгнула Дульчибелла. — Вы же знаете, вас всегда укачивает в поезде!

Паровозик набирал скорость, дребезжа, звякая, громыхая, окутанный облаками пара; топка светилась, как рубин; Питер и Саймон все подбрасывали в нее поленья, а впереди, лилово-черная в лунном свете, лежала горная цепь.

Путь в долину оказался захватывающим. Узенькая колея вилась между высокими утесами, пробегала над глубокими ущельями, где в лунном свете поблескивали водопады. Река внизу, тесно сдавленная зазубренными камнями, казалась гигантскими сверкающими когтями неведомой птицы. У подножий утесов мерцали зеленые огоньки светляков, а сквозь шум множества водопадов и пыхтение и лязганье мадам Гортензии дети иногда слышали заунывный крик филинов, перекликавшихся в лесу.

— Мы поды-ма-емся в гору, чуффа-чуффа-чуффа-чуффа, — пропыхтела мадам Гортензия. — Прибавьте пара.

Питер с Саймоном подбросили еще дров, пламя разгорелось еще жарче, искры летели вовсю, и пыхтящий паровозик оставлял за собой хвост, словно комета.

— Хо! Хо! — захохотал Попугай. — Клянусь Юпитером, моя радость, ты молодчина. Я всегда любил ездить поездом, но с тобой — это божественно!

— Льстец, — пропыхтела мадам Гортензия и пронзительно засвистела, показывая, как она довольна.

На середине склона она вдруг замедлила ход и, шипя, пыхтя и задыхаясь, выпустила облако пара.

— Sacres freins! Святые тормоза! — вздохнула она, и пар окутал ее серебряным облаком. — Отдохнем минутку. Вы можете принести мне попить.

Питер и Саймон по очереди принесли ей воды из ближайшего водопада, и, когда котел наполнился до отказа, мадам Гортензия изъявила желание продолжать путь.

— Теперь уже недалеко, правда, Гортензия? — спросил Попугай, когда они опять заняли свои места.

— Да, осталось совсем чуть-чуть. — Мадам Гортензия опять начала с пыхтением взбираться в гору.

Вскоре подъем кончился, дорога пошла ровнее. По обе стороны колеи лежали глубокие расселины, на дне которых зажатые камнями потоки пенились, кипели и мерцали при свете луны. Затем перед ними выросла каменная стена, в которой зияли два туннеля, точно два черных жерла. Колея здесь раздваивалась, и два пути исчезали в глубине туннелей.

Мадам Гортензия остановилась у стрелки.

— Сойдите, пожалуйста, и нажимайте рычаг, — пропыхтела она. — Нам нужен левый туннель.

Питер и Саймон слезли и вдвоем — так как рычаг поддавался туго — перевели стрелку. Потом снова вскарабкались на паровоз. Мадам Гортензия медленно тронулась с места, со скрежетом перевалила через стрелку и стала опять набирать скорость.

Туннель приближался, делаясь все больше и чернее, точно разинутый рот великана, и Пенелопа взяла за руки Питера и Саймона. Она не то чтобы испугалась, а просто ей показалось уместным взять их за руки в этих обстоятельствах. Они нырнули в туннель, и мадам Гортензия напугала всех, издав два оглушительных свистка.

— Эй! — крикнул Попугай. — Это зачем?

— Для летучих мышей, — пропыхтела мадам Гортензия. — Они висят под сводом, бедняжки, и задохнутся, если не предупреждать их.

В туннеле было очень мрачно и жутко, так как единственный свет исходил от паровозной топки. Лишь смутно виднелся свод туннеля. Оттуда, как наконечники копий, свисали сталактиты, и с них капала вода.

Вдруг мадам Гортензия испустила еще один пронзительный свисток.

— Включайте тормоза. Постепенно. Мы прибыли.

Питер и Саймон медленно включили тормоза, и, хрипло отдуваясь и переводя дух, маленький паровозик остановился.

— Конечная остановка — Мифландия. Все сходят в Мифландии! — провозгласил Попугай, и эхо, отдаваясь в туннеле, повторило его возглас.

— Какая мерзкая сырость, — послышался голос Дульчибеллы. — Надо было надеть плащ. Если простудитесь, пеняйте на себя.

Они сошли на полотно и выгрузили свои припасы, пожитки и клетку. Затем сгрудились вокруг мадам Гортензии и принялись прощаться с ней.

— Вы самый замечательный паровоз в мире, — сказала Пенелопа, — Путешествие было просто изумительным. Огромное вам спасибо!

— Пустое, милочка, — откликнулась мадам Гортензия. — Впрочем, оно показывает, на что мы, старики, способны.

— Мадам Гортензия, ехать с вами была для нас большая честь, — проговорил Питер.

— Честь и привилегия, мадам, — добавил Саймон.

— Вы водили меня очень хорошо, — сказала мадам Гортензия, — просто очень.

— Гортензия, — сказал Попугай, — я, мои друзья и вся Мифландия глубоко тебе благодарны. Мы никогда тебя не забудем.

— Дорогой Попугайчик, — прощебетала мадам Гортензия, — ты же знаешь: ради тебя я готова на все.

— А ты сумеешь одна вернуться домой?

— Да, mon brave, мой храбрец, сумею. Обратно я буду… Как это у вас говорят? Буду катиться под уклон. А вы знаете, как идти дальше? Боковой туннель налево, метров пятнадцать отсюда.

— Правильно, — подтвердил Попугай. — Итак, мы двинулись. Досвидания, милая Гортензия, спасибо еще раз.

— До свиданья, Попугайчик, bonne chance, желаю успеха. — И мадам Гортензия испустила чувствительный вздох, окутавшись при этом облаком пара.

Дети зажгли фонарики и прошли по туннелю еще метров пять.

— Вот он, — неожиданно остановил их Попугай. — Вход в Мифландию.

Светя фонариками, ребята увидели щель в каменной стене шириной в метр и высотой около двух метров, щель, похожую на узкую церковную дверку.

— Это пограничный пост, — объяснил Попугай. — Пять минут ходьбы — и мы в Мифландии.

Туннель был узкий, идти пришлось гуськом. Первым шел Питер с фонариком и клеткой в руках. За ним Пенелопа, которая несла продовольствие, медицинскую аптечку и оружие; на плече у нее восседал Попугай. Саймон, тащивший лодку, замыкал шествие.

— Ступайте потише, — хриплым шепотом скомандовал Попугай. — Не уверен, что они до этого додумались — они слишком легкомысленные существа, — но вдруг да они выставили караул на случай, если я вернусь.

Они свернули за угол, и тут Питер так внезапно остановился, что Пенелопа налетела на него, а Саймон налетел на Пенелопу.

— Что случилось? — спросила Пенелопа.

— Ш-ш-ш! — зашипел Питер. — Там впереди свет.

— Дайте-ка я погляжу. — И Попугай перескочил с плеча Пенелопы на плечо Питеру.

Все затаили дыхание, пока Попугай всматривался вперед.

— Все в порядке, — сказал он наконец, — это не свет, это вход. Вы видите зарю.

— Зарю? — повторил Питер. — Ты уверен, Попугай? Для зари чересчур поздно.

— Только не в Мифландии. Заря здесь длится круглый день, ее нет только ночью.

— Как это возможно? Что ты говоришь? — удивилась Пенелопа.

— Видишь ли, — сказал Попугай, — когда Ха-Ха учился на волшебника, он привык вставать с зарей и очень скоро понял, что это лучшее время дня: все вокруг такое свежее, безмятежное, краски такие яркие после ночного сна. Поэтому, изобретая Мифландию, он решил, что в ней всегда будет заря, за исключением восьми ночных часов. Сейчас увидите, что я имею в виду.

Они вышли из туннеля и, моргая, застыли перед открывшейся им картиной. Небо над ними (или то, что казалось небом) было нежно-зеленого, нефритового цвета, местами переходящего в голубоватый. По небу плыли армады маленьких пухленьких уютного вида облаков лимонного, бледно-розового и белого цвета. Солнце (или то, что казалось солнцем) прочно утвердилось над горизонтом, набрасывая на все вокруг восхитительно тонкую золотистую паутину своих лучей. Неподалеку маленький ручеек цвета жидкого чая разветвлялся на множество изящных водопадиков, падающих с красноватых скал. А у подножия каждого водопада в глубоких спокойных омутах лениво плескались голубые рыбины с алыми плавниками и хвостами. Трава под ногами у ребят была лиловая, как вереск, очень мягкая и упругая. Ее, казалось, недавно косили. Она пестрела яркими цветами, лепестки которых казались стеклянными, а между цветами сидели группками грибы с лимонно-желтыми шляпками в черный горошек. Дальше шел лес. Стволы у деревьев были шоколадного цвета и выглядели на таком расстоянии узловатыми и шишковатыми, листья были крупные и синие. Далеко на горизонте, пробиваясь сквозь утренний туман, что-то блестело и играло, словно шампанское, и ребята догадались, что это большое внутреннее море, о котором говорил им Попугай.

— Ой, какая красота! — ахнула Пенелопа. — Я и представить себе не могла ничего подобного.