Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Я не верю, не верю, не верю! Ты не хочешь, не можешь помочь, — Ты смеешься за огненной дверью Над ушедшими в снежную ночь. Ты изверился в собственной власти Управлять мировым кораблем, — Ветры рвут оголенные снасти, Правят бездны разбитым рулем. И зачем ты слепишь мои очи Ледяными мечами зарниц? Есть в пространствах дороги короче, Чем дороги твоих колесниц. Я не верю, не верю, не верю! Пусть я в бездне седой потону, Но пылающим сердцем измерю Ледяную ее глубину.

* * *

Ты летишь к неживому созвездью, Где клубится предельная мгла, — И взывает архангельской медью Каждый взмах ледяного крыла. И повсюду, где вздетые руки Призывают покой на миры, Ты роняешь холодные звуки Равнодушной последней игры… Труби, труби! Ответные звучанья Мой черный плащ взметнули и сожгли… Труби, труби! Я плачу от молчанья Моей глухонемой земли.

СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ

Вьюжной ночью, в вихре оргий, Сердце выкупав в вине, Взметом ввысь святой Георгий — Я — взвиваюсь на коне. Вольным летом конь крылатый Будит волны Бытия, А метель мне режет латы Блеском лунного копья. Словно искрой, кровью алой Опален мой путь во мгле, И от крови цветик малый Прорастает на земле. И из звезд, что вылетают Под ударом конских ног, Чьи-то руки мне сплетают, Как из терния, венок. Я спешу к вечерне звездной, Догоняю горний звон, — А за мною путь морозный Жаркой кровью окроплен.

II

ЛУННОЕ МОЛЕНИЕ

В небе заиграли лунные гусли, Засветилась, как новая колокольная вышка; Вышел послушать луну суслик, Выбежала посмотреть на свет мышка. Смотрят и молчат. Молятся, как умеют — Богу ль, луне или темной норке, Или тем уголькам, что тлеют Не то в небе, не то на пригорке. Стали пусты совсем закрома и клети, Только ночью, вверху, рассыпаются зерна, — Hе подашь ли ты их, Тихий Свете, Тем, кто смотрит и ждет так покорно? А если чем они и согрешили — Прости их, неразумных и малых, За то, что нашли тебя в звездной пыли, И в луне, и в угольках алых.

У ВРАТ

Гряди. Закончено. Прими Голгофу снова. Невеста скорбная восстала ото сна. Дорога в терниях, — но нет пути иного, В сосуде кровь твоя — испей ее до дна. Вино отпенилось. Пшеница перезрела. Последний гвоздь забит прилежною рукой. Багровы облака. В полях царит покой. Кресты позорные ждут мук твоих и тела. Готово. В утренних туманах до рассвета Перекликаются протяжно петухи. Цветут шиповники. Свершается. И где-то Уже предчувствием объяты пастухи.

СТРУГИ ЗАКАТНЫЕ

Вздыхают коровы, думают думу коровью, В светлой печали молят о Божьем чуде, — А в небе солнце истекает кровью, Как отрубленная голова на голубом блюде. Словно ласковые цветы, столпились овечки Под мягкой грудью придорожной кручи, А в вечернем небе тонкие свечки Подпалили края у белоснежной тучи. Ах ты, край мой родной, родина моя Россия, Юродивая странница на стародревнем погосте, Уж придет он к тебе, хоть во сне, твой Мессия, Приголубит твои наболевшие кости. Поклонится он живой твоей ране, И расцветут просинью и багрянцем степи, Изойдут колокольным звоном, а в тумане Задрожат звезд золотые цепи. Истомили тебя перелетные вьюги, Иссекли твое сердце до крови снегами, А теперь из закатов Господние струги Выплывают, плывут облаком над лугами. Всё ярче у небесных петухов позолота, Все шире разлегается звездная дорога, — То, раскрываясь настежь, солнечные ворота Выпускают к тебе на землю Бога. А когда б и погасли над лесом сполохи Недорезанной предзакатной птицы, — На тех стругах доплывут до Христа твои вздохи, И самому Христу Русь приснится. Тогда сойдет Иисус с престола заревого, Тихонько придет на стародавнее кладбище И, чтоб не лишить тебя последнего крова, Станет таким же, как и ты, нищим. Рядом с тобою, в темном притворе Кладбищенской церкви будет долго молиться, И простится тебе многое за твое горе, А за грехи твои — и всё простится.

КРИНИЦА СВЕТЛАЯ

Есть там, на перекрестке, светлая криница, Полная до сруба ключевой воды; Я пойду к ней ночью, когда не спится, Когда куются помыслы из лунной руды. Сяду там под ветлами, что склонились низко, Припадают головами до самой земли, А над ними широкая синяя миска, А в ней плавают звезды, как золотые корабли. Я не знаю, говорил мне когда-то кто-то, Что у такой же криницы ты явился вдове, — Буду ждать, пока в небе не взойдет позолота И роса не рассыплется бисером по траве. Буду ждать, пока белые предутренние гуси Не выбегут облаком на небесный луг; Ты придешь ли ко мне, кроткий мой Иисусе, На заре напиться из моих рук? Ты приди ко мне странником, пастухом убогим, С порванной котомкой на согнутой спине, — Я омою слезами твои изрезанные ноги, Буду охранять тебя в твоем светлом сне. Заготовлю лучшие, самые душистые соты, Выпрошу у соседей сладкого вина, Приму, как утешение, тяготы и заботы — Вся душа моя, Кроткий, тебе видна. Я сижу на перекрестке у светлой криницы, Меж ключей купается луна на дне, По краям плещутся звездные плетеницы, А там Иисус плывет в голубом челне. На голове у него белые ромашки, Ласковый привет цветет на розах губ, — Да не дотянусь до его лунной рубашки Через осклизлый криничный сруб.

МОЛЕНИЕ О ЧУДЕ

Знаю, мой Кроткий, в глубинах сосуда Кровь твоя зреет в венок алый, Но земля истомленная просит чуда И в твою тайну верить устала. Устала падать в черные пустоты, Внимать одиноко звездному безмолвью И бросать свои зовы извечные: «Кто ты, Напоивший меня вместо вина кровью?» Ты прости меня, Светлый, но это уж было, Это чудом давно уже быть перестало — Бег планеты, и погибших миров могилы, И ожерелья из солнечного коралла. И звездные кресты на синем своде, Символы твоего распятья земного, — Разве ты не видишь, что радость на исходе, Что твои дети ждут иного? Ждут ясного конца и простого начала, Предугаданных дорог, видного кругозора, Верного челна, испытанного причала И чтоб обещанное свершилось скоро. И чтоб не было загадок во всем твоем чертоге, И ни намека, что где-то, за небом, Плачет Бессмертье об ушедшем Боге И о голубой тайне, что стала хлебом.

ГОЛГОФА МАЛЫХ

Как же мне не скорбеть, Господи, как же не плакать, Что это деется на белом свете? На дворе такой холод и такая сырая слякоть, А там, на перекрестках, умирают дети. Ты посмотри на них, на этих белоголовых, С раскрытым взглядом и оцелованными волосами, — Не ими ль ты тешился в земных своих ловах, Не их ли усмешками и голосами? На горнем небе такие чистые сполохи — А тут, по канавам и полевым ухабам, Алыми каплями расцветают чертополохи И кланяются в ноги простоволосым бабам. А те, безголосые, слушают, как большой овод Звенит где-то над ухом про какое-то дело, И глядят, как облупленный мокрой глиной обод Перекатывается через маленькое неживое тело. И добро б еще были они мученики или пророки, Или какие разбойники — а то просто пташки, Ласковые цветики, говорливые сороки, Приодетые в материнские заплатанные рубашки. Даже и не знают, что навсегда уходят От журавлей и свистулек и грачиного крика; В предсмертных сумерках всё еще котята бродят И выглядывает заяц из-за смертного лика. Как же мне не скорбеть, Господи, как же не плакать? Распинают малых сих на сухой ржаной корке, А они отдавали всю хлебную мякоть Воробьиным стаям и мышиной норке. Или это голгофа, каких еще не бывало, Или ты создал все эти муки Оттого, что своей уже недоставало, Чтоб оправдать твои пригвожденные руки? Иль, умирая с каждой этой смертью, Ты и воскреснешь уже по-иному И не закроешься больше звездной твердью От цветов, расцветивших земную солому?

КРЕСТ СРЕДИННЫЙ

Я распял твое покорное детское тело На высоком и не по росту большом кресте И не видел снизу, как роза зрела На пронзенном моим копьем животе. И не расслышал я, чтó перед смертью шептали Твои искривленные от боли уста; А по бокам, в темноте, как цветы трепетали Два пригвожденных кем-то Христа. Я не видел, как опускались и подымались ресницы Не по-детски прощающих твоих глаз, — Только помню, в тучах грозовые зарницы Расписали кровью небесный иконостас. И один пригвожденный говорил другому: «Тоскует дух мой, я изнемог»… Расплясавшийся ветер подбирал солому, Разворачивал одинокий далекий стог. По земле пробирались густые тени, Пугливо прижимались к высоким крестам, Целовали перебитые бессильные колени И отбегали к черным кустам. И другой пригвожденный говорил с верой: «В день твоей славы нас не забудь, Не отмеривай тою же мерой, Ты, не познавшая молока грудь!» И когда я дождался лунного диска, Сквозь поредевший расплесканный мрак На два мертвых тела, обвисших низко, С высоты глядел остеклевший зрак.

ПОВОДЫРЬ ВСЕХ СКОРБЯЩИХ

Пречистая Матерь выходит встречать Сына; Синие тропы расцветают золотым песком; Тихоокий серафим из небесного кувшина Заливает вечерние зори звездным молоком. Над самой головою в измарагдовой чашке Заулыбались, затрепетали голубые васильки, Облака приоделись в чистые рубашки, Набросали на пригорок розовые венки. Я пойду к пресвятой Деве по звездному раздорожью, Туда, где проглянул серебряный двурог, Вызову тихонько светлую Матерь Божью Из райского терема к себе, за порог. Выйдет ко мне радостная и загадает вначале: «Что ты здесь печалишься, грешная душа? Выпей из моей чаши Утоления Печали», — А я стану на колени и не приму ковша. Посмотрит Владычица на меня с укором, Засмутнеют жемчуги на вышивках ее риз; Заплачу тихонько перед благостным взором, Заплачу и укажу ей на землю, вниз. Упрошу ее выглянуть за облачные подушки, Покажу каменистый, поросший тернием край, — А там, по бездорожью, бродит, шарит старушка, Ищет ощупью двери в заповедный рай. Для слепой не засветит Господнее солнце, Не порадует старую Христова заря, Так всё и ходит от оконца к оконцу Одна, без провожатого, без поводыря. «Пресвятая Богородица, — проговорю я с плачем: — Ты дозволь мне запреты Господние сломать, Ты дозволь мне сбегать за кем-нибудь зрячим, Чтоб проводил на небо мою убогую мать». Затоскует тут Печальница и побежит шибко, Повстречает, проводит странницу Москву… А в небесных лугах заиграет лунная скрипка, И серафим тихоокий преклонит главу.

* * *

Скучно смотреть, как дождь Моет заржавленные крыши; Хмурится в клетке дрозд, За печкой скребутся мыши… Забралась с куклой в угол; Заплетает ей косичку, Рассказывает про огородных пугал, Про волка и про лисичку. Заснула. У куклы глаза открыты, — Не кукла, а такой ребенок… Осенний дождик сеет, как сквозь сито, Под желтым листом мокнет опенок. Спит маленькая Божья Матерь С розовой девочкой — Иисусом… Вылез таракан на скатерть, Подумал — и перекрестился усом.

* * *

Быть может, есть заветные границы, Где скорби тень — чем гуще, тем светлей, Где плевелы становятся пшеницей, Где вал морской не топит кораблей. Быть может, есть бездонные глубины, Где радостью страданье расцветет, Где всё, что здесь, — лишь крылья голубины Для тех, кто в ночь зовущую идет.

III

* * *

В поле водном месячный серп Жнет и топит созвездий злаки; В этот час печалится зверь В недобитой душе собаки. Мне не жаль крылатых потерь, Я крылом не взмахну отныне — Не орел, а раненый вепрь, Я хочу умереть в долине.

ПУТИ ВОЛЧЬИ

Раздирает шаги гололедица; Словно вымерла пушная тварь… Помоги мне, святая Медведица, Одолеть крутозубый январь. Семь ночей моя серая молится Богородице звездных полей, — Допусти нас небесной околицей К берегам, где шумит Водолей. Волчьим ранам, скитаньям и голоду На земле не наступит конца; Пожалеешь ли алчущим смолоду Златорунного мяса Тельца? По степному уделу — обычаю, Чтя великий закон вожака, Мы попотчуем свежей добычею И тебя, и святого щенка. А натешившись вволю вечерею, Соберем окровавленный мех И распустим в метелицу серую Для волчих, для волчат и для всех. Чтобы видели все бездорожные В дымном трепете утренних зорь, Как идет на пути зарубежные Искалеченный вьюгами вор.

СЕВЕР

От мухоморов, от морошки К реке плывет дурманный дух; В рассветном небе гаснут плошки И трепыхает злат-петух. Спустила цепкую сорочку, Примяла тяжко росный мох И, дрогнув, вывернула кочку Косым разметом крепких ног. Сентябрь. Пора медвежьей свадьбы. Проскачет вспугнутый олень. О чем на счастье загадать бы, Да чем прогнать тугую лень? Вода боков не расхолодит, Лишь смочит рыжую косу… Сегодня, видно, Одурь бродит В сторожко гукнувшем лесу.

СВЯТОГОР-СКИТ

[СВЯТОГОР-СКИТ]

Было то у Миколы-на-Проруби В вечер синь, на сочельном посту; Прилетели три белые голубя И уселись рядком на мосту. Говорит один: «слушайте, братие, Наступает предсказанный час: Ныне в ночь довершает зачатие, Ныне в ночь дорождается Спас. Не забудем же встретить желанного, Принесем, заготовим дары: Да возжгутся во имя избранного По ярам, по дорогам костры; Чтоб погрелися косточки битые На веселом гудящем дыму, Чтоб потешились, кровью облитые, В костряном жаровом терему». И другой говорит: «ты припомни-ка, Не любил ли он трав и цветов? Так поищем же, брат мой, терновника, — Под снегами немало кустов. Летом ало цвели тут репейники — Расклюем, рассугробим снега; Нам помогут святые келейники Иль какой монастырский слуга». И сказал тогда третий, вздыхаючи: «Заготовим родному и крест — Веселится он, казнь вспоминаючи, Полетим да поищем окрест». Улетели три белые голубя, Говорят да поют на лету… Было то у Миколы-на-Проруби В вечер синь, на сочельном посту.

*

Шли, спешили дорогой прохожие К той ли Проруби, в скит Святогор, Два святые угодники Божие — Сам Микола да воин Егор. У Миколы сосульки всю бороду Заковали в узор ледяной, А Егорий, что яблоко с холода, От мороза румяный, хмельной. Из далекого странствия долгого, Армяком заметая снега, Исходили всю землю, от Волхова До озер, где глядится тайга. Порыбачили лето на севере, Обновили сруба на Оке, Погрозили сердитому деверю На слободке в Великой Луке. Исполняя заветы Господние, Крыли тесом, строгали и жгли; По Уфе, где река мелководнее, С мужиком захмелевшим плыли. Много сделали руки умелые, Ворочаться пора в Святогор; А навстречу им голуби белые Пролетают, ведут разговор. Как услышал Егорий воинственный — Возгорелся в груди его гнев… А над зорями вечер таинственный Довершал многозвездный посев. А под зорями, ризами снежными, Как парчой голубой, убрана, Источалась сияньями нежными Неоглядная та сторона. Да курился, кудрявее ладана, На восковых сугробах закат, Закровавив нежданно-негаданно Вежи скитских трехъярусных врат. «Да не быть по сему, неразумные!» — Звонко воин Егор возопил, И в ответ ему отклики шумные С плачем встали из снежных могил. «Для того ль мы ту землю лелеяли, Распахали с трудом целину, Чтоб Сыновние кости засеяли Восприявшую Духа страну? Для чего, по какому писанию Вы тельца обрекаете вновь? Для разбойного ли целования Предаете Сыновнюю кровь?» Отцветали на вежах цветения Копьеносной вечерней зари; И взыграли от вьюжного пения На церквах голоса — звонари…

*

Отзывается с ласкою в голосе Всех-Заступник, суровый с лица: «Ой, Егор, не о каждом ли волосе Попечение Духа-Отца? Не греши: схорони же ненужное Ты свое золотое копье… Эк гульнуло смятение вьюжное, Ни за что перемерзнет зверье!» И повышли тут волки бездомные, На слова те, из дебрей-лесов; Собиралися рати огромные Худошерстых заморенных псов. С перебитыми лапами гнойными, Без ушей, голося и скуля, Выходили рядами нестройными Из вертепов к скиту на поля. Притащилась телушка безрогая, Обомшелый невидящий кот, Вол-печальник, овечка убогая — Всякий Божий обиженный скот. Загорелись зелеными свечками В помутнелых просторах зрачки, И двумя золотыми колечками Над святыми сплелись светляки. В тьму ночную, в метелицу серую, По бокам, впереди, позади, Покатилось: «о, Господи, верую, Пожалей, отпусти и гряди! Укажи нам дорогу спасения — Что ни шаг, то тяжеле наш путь; В светлый час торжества воскресения Не покинь свою тварь, не забудь. И не бойся земного страдания: В день великий венца и креста Мы омоем слезами рыдания Распаленные жаждой уста. Мы повынем колючки терновые, Чисто вылижем стрелы заноз И могилы голгофские новые Оплетем благовонием роз. Выходи же — дождями кровавыми Разгуляйся в засушные дни; Стужу зимнюю, темень — забавами Звонкогудых пожарищ пугни». Приутихла тут вьюга-метелица; Светел месяц окно прорубал, Звезды по небу тропами стелются; Божий воин Егор замолчал. И неслышному зову внимаючи, Примечая невидимый свет, Отвечал им Микола, рыдаючи: «Верьте, детушки, верьте: грядет! Ибо нету такого моления, Нет такого страданья и зла, Для которых бы кровь искупления Из Исусовых ран не текла». И сказал, обращаясь к Воителю: «Ой, сдается мне что-то, Егор, Что мы рано взалкали обители, — Не пора нам, сынок, в Святогор. Нерадивые мы огородники: Кто досмотрит без нас огород?»… И свернули святые угодники, Удалились от скитских ворот. Воротились, гонимые вьюгою, В те края, к тем ли Божьим углам, Где поникли леса над Ветлугою, Где в тумане почил Валаам. В край, где хмурятся избы горелые, Да вразброд голосят петухи, Да летают три голубя белые, Отпуская заране грехи.

ЗВЕЗДНОЙ ТРОПОЙ

Распятие, Воскресение, Вознесение

Всякая жертва солью осолится.

Марк IХ, 49

I

О, мои сестры, Глядите, Как оскалились остро Холодные копья! Идите, идите, Заполняйте собою вертепы и площади… Уже падают снежные хлопья С раскаленного неба; Затрепетала земля, не смея заплакать от боли По тебе, Господи! Никнут в поле Колосья ненужного хлеба. Сестры мои! Идите в притоны, Разбросайте свое целомудрие По грязным канавам: Разве можно принять Те стоны? Отдайтесь греховным забавам И разврату, Продавайте себя отцу и брату, Примите бремя кровосмешения И навсегда позабудьте дорогу К обетованному. Разве посмеете вы покупать спасение Смертью Бога? Откажитесь же от воскресения, От чуда, И, чтоб не свершить горшего преступления, Погрузитесь в зловоние блуда. И чем страшнее будет ваша жертва, Чем безутешнее будут ваши страдания, — Тем скорее он встанет из мертвых, Чтоб освятить ваши поругания, Чтоб вознесть ваш добровольный отказ К самому сердцу престола. И скажет он: «Се — Аз, И се — мои раны, Мой стон. Возлюбили меня больше спасения, — Как оставлю их в их печали?» Братья мои! Что предсмертные взоры его тревожите Верою? Воздайте ему тою же мерою: Распинайтесь, как можете — Сердцем, телом, душою и холодом стали. Выньте свои мечи И стрелы; Разите своих детей, Матерей, Отыщите пределы Последних страстей… Уже меркнут лучи над его головою, Глубже впиваются тернии; Сгущаются тени вечерние, И средь звериного воя Опускается ночь… Бойтесь, чтобы кресты не остались пустыми! О, отчего среди вас Посмел Лишь один быть Иудой? О, отчего из бесчисленных тел Только одно приютила смоковница, А прочие — ждут чуда? Да! Исполнится! Он воскреснет, придет для Фомы, И принесет убоявшимся тьмы Свет, — И земля не ослепнет от горя, не станет немой от стыда, Нет! Вы пойдете за светлою тенью Туда, Где ни печали, ни тленья; Вы обретете свой смех И будете радостно петь, что души вашей грех не коснулся, Ужас и грех!.. Тише! Он, кажется, снова проснулся; Он еще жив… Тише… Он смотрит, как плачут в колосьях маленькие мыши… Тише! Он слушает шорох вздыхающих нив… Тише, о, тише! Он умер.

II

Мария, Мария, Раскаявшаяся блудница, Перестань рыдать, биться о камень головою. Иди, возвести его мать, Что в смертельной тоске томится, Иди, возвести, что воскреснет Мессия. Возвести, Что от розовой кашки, От колокольцев лиловых, От смешливого хмеля и ласкового повоя Заблагоухали пути, Как райские тропы. Распусти свои светлые косы Вдоль белой рубашки; Из молоденьких веток сосновых Сплети Вечно зеленый венок, Что никогда не увянет. Принеси полевые цветы И травы И сложи их у стареньких ног Той, чей сын осужден за преступленье Варравы. Отойди от могильной плиты, Не мешай воскресенью. И не предавай проклятию Ты, неутешная, Того, кто помог свершиться распятию, А потому и воскресению, — Разве можешь ты знать все пути к спасению И все тайны безгрешного? И не тебя ли, Кого звали блудницей и прелестницей, Кого человеческие похоти Трижды распяли На всех перекрестках, Избрал он радостной вестницей? И не ты ли, В чье лоно стекалось потоком Для непотребства и смерти Семя, таящее плоти возможных святых и пророков, Ныне — устами, закаленными в горниле пороков, Целуешь края небесной тверди? Не тебя ли омыли Слезы его смертного плача? А теперь ты стала его невестой, Самой прекрасной И девственной, И им воскресла. О, скольких мужей и любовников Обнаженных Качали твои голые чресла? А он знал ложе только из терновников И поцелуи Одних прокаженных. Приготовься петь аллилуйя, Закажи колокольные звоны, Заготовь песни, Слова И амвоны И радость святого «воскресни!» И никого не кляни В эти Миги, Потому что они Все его дети, И нужны, да, нужны кресты и вериги. И к чему Девственность чистых, Если ему Не пожертвуют ею? И к чему вся Галилея, Если б он был не нужен? Палач и жертва — Два конца одного начертанья, И как бы воскрес он из мертвых, Если б не было Самого умиранья И смерти? Не дерзай, не дерзай, о, Мария! Быть свидетельницей Чуда; Пусть довершит один Мессия То, что свершил Иуда По его повеленью. О, скорее, скорее! Подымайся, Не медли: Уже светятся раны Назорея, И земля приготовилась крикнуть осанну. Мария, Мария, Раскаявшаяся блудница, Разве ты не видишь, Что готова раскрыться гробница, Что развязались петли На саване? Вот уже светлые тени пришли, Стали у входа; Скоро все корабли Соберутся в заветные гавани, И небо закровавится кровью восхода, И задрожат все складки земли. Оботри же свое лицо, Надень лучшие одежды, Заготовь пасхальное яйцо, Ибо готовы Разомкнуться его вежды И дать миру свет новый. Иди же, скажи Всем плачущим, скорбным и ждущим: «Братья, Верьте!» И научи их точить ножи Во имя грядущих. Но поспеши, поспеши, О, Мария, возлюбленная ученица! Ибо вызрело солнце в тиши Гробницы; Довершилось зачатье, И пора всем узнать и склониться.

III

Дети! Скоро своими очами Увидите сердце надзвездного света: За то, что в смиреньи так долго Были вы палачами, Он удостоил вас жертвою стать. Радуйся, мать! Твой ребенок с тобой вознесется. Красными пальцами жарко коснется Огонь Пятен позора И засмеется в слезах просветленного взора. Собирайте сухие поленья, Пусть загудит красноперый костер, Пусть разовьет свои звенья В длинную цепь до небес… Нож был остер, Раны дрожали от боли, — он умер, он снова воскрес. Ломайте заборы, Собирайте солому, Всё, что горит; Расставляйте дозоры, Не подпускайте еще недостойных к заветному дому, В этот огненный час! Только теперь Можно позволить запретное пение. Все ли готовы принять вознесение? Так разрешите сердца: Во имя Духа, Сына, Отца — Верь! Кланяйся, кланяйся чаше, Этой Господней ране! Дети, омоемся в огненной бане, Чтоб убелиться краше Горних снегов, Чтоб не заследить небесных лугов. Звездной тропою войдем в золотые врата И предстанем Пред ликом Христа; Принесем ему свои ножи, Что проржавели от крови во имя его… Там нас встретят святые мужи. Станем, Скажем, Покажем, И нам позавидуют серафимы И херувимы, И все бесплотные духи. Потому что, Братья, Он приходил для распятья, И Иуда предал его на муки, А мы Пригвоздили его руки. Иуде Любовь Отдали; Отреклись от того, Кого Так долго алкали. Взяли На себя Самое тяжкое бремя: Любя, Убили, — А теперь настало время. Радуйтесь! Не мы ли Самую черную работу Исполнили? Дали кресту позолоту? Господи, Господи! Дали ранам его благовонный янтарь, Шипы превратили в розы, Освежили засохшие лозы, Мы! А теперь приемлем великую гарь! Господи, Господи… Не достойными дыханья чумы Устами Будем целовать его ноги; Прикасаться к телу самого Бога! О, Господи, Господи! За что благословил нас убогих Лучшими твоими крестами?

1921

ПОЛЫНЬ-ГОРОД

Через степи, от моря до моря, Меж метелок сухих ковыля, Разметалась, хмельная от горя, Святорусская тая земля. А над нею, до утра, зарницы, Окликая поля да леса, Полыхают, как вещие птицы, Зазывают зарю в небеса.