Жернова истории. Ветер перемен

(«Вот ведь змей! — подумалось мне, — не хочет в моем присутствии говорить, какое он обо мне составил мнение и в чем тут его интерес заключается!»).

— …

Тут Трилиссер отнял трубку от уха, прикрыл микрофон рукой и негромко спросил:

— Вы сможете подождать здесь, у нас, до 20.00? Феликс Эдмундович как раз приедет из ВСНХ и сможет выделить вам 10 минут.

— Смогу, — сразу же даю положительный ответ, ибо такими шансами разбрасываться не стоит. Даже если они окажутся пустыми. Ведь сам факт такой встречи будет пусть и небольшим, но плюсиком в мой актив.

Михаил Абрамович тут же снова подносит трубку к уху:

— Да, Феликс Эдмундович, он подождет вас здесь.

— …

— Разумеется. Материалы по этому делу готовы и я вам их сразу же доложу.

— …

— До свидания! — И с этими словами телефонная трубка, подчиняясь движению руки Трилиссера, занимает свое место на рычаге.

Михаил Абрамович улыбнулся мне слегка виноватой улыбкой и проговорил:

— Извините, Виктор Валентинович, вам придется проторчать здесь почти три часа, а ничего лучше своей приемной я вам предложить не могу. Там, правда, есть диван, и можно даже попробовать вздремнуть, если не обращать внимания на посетителей.

— Вообще-то последние дни у меня было достаточно времени, чтобы как следует выспаться, — отвечаю ему тоже с улыбкой, но у меня она еще менее веселая.

— Ладно-ладно, не вешайте носа, — старается приободрить меня Трилиссер. — Надеюсь, вы будете тут маяться не напрасно. У Феликса чутье на людей. Он разберется, куда вас можно пристроить. — С этими словами Трилиссер встает и направляется к двери. Иду вместе с ним.

— Товарищ Осецкий посидит тут у нас в приемной, — распахнув дверь, бросает начальник ИНО своему секретарю. — Пусть отдохнет. Ты уж постарайся, чтобы посетители ему не слишком мешали.

Какой, однако, заботливый! Не забыл намекнуть секретарю, что говорить о делах в моем присутствии нежелательно. Сажусь на небольшой потертый кожаный диван и начинаю ждать.

Недаром говорят, что хуже нет, чем ждать да догонять. Время, конечно, не стоит на месте, но ползет еле-еле, и чем его пришпорить — никак не придумаю. Может, и в самом деле, вздремнуть? Но сон не идет.

В голове роятся мысли, но сосредоточиться на какой-то одной и хорошенько ее обдумать со всех сторон не получается. Мысли скачут, как блохи. Пытаюсь думать конструктивно. Так, чем надо заняться в ближайшее время? Будет у меня работа или нет, а если будет, то какая — это вопрос важный, но независимо от его решения начатое бросать нельзя. Что же надо не упустить?

Троцкий! Он сейчас в угнетенном состоянии духа, и потому его может занести куда-нибудь не туда. Начнет, чего доброго, снова выяснять свои политические и идеологические разногласия с другими партийными вождями, тем более, что поводов будет предостаточно. Да и группирующиеся вокруг него товарищи с левым задором будут его подзуживать. Значит, надо попытаться придать его амбициям — а они ведь никуда не делись! — какое-то более конструктивное направление. Вот только станет ли он меня слушать? Станет. Пока еще есть в запасе один ход с моим послезнанием…

Тем не менее, разговор, чую, будет тяжелым. Если он вообще состоится… Еще сложнее будет с Лидой. Нехорошо мы с ней расстались. Первая она ни за что мириться не пойдет — это на ней крупными буквами написано. Светящимися… Я мысленно хихикнул, хотя раздумья вовсе не располагали к веселью. Так, значит, надо самому проявить инициативу. Вот только с чем к ней идти? Пока я пребываю в статусе несчастного безработного, доказать, что мои жалобы — случайный эпизод, будет сложновато.

Хлопнула дверь приемной. Мазнув взглядом по вошедшему в военной форме, снова погружаюсь в размышления. Краешком сознания фиксирую диалог между вошедшим и секретарем (или все-таки адъютантом?) Трилиссера:

— Нужно заверить текст письма Федорова…

— Понятно! — обрывает его секретарь, недвусмысленно дернув головой в мою сторону. — Проходите!

Сижу, жду, размышляю… Черт, как тянется время! А потом, глядишь, оно так понесется вскачь — не удержаться! Дел-то впереди полно. Вот и Шацкина надо не оставить без содействия. Дело с хозрасчетными бригадами он стронул с мертвой точки, оно пошло и, значит, скоро надо будет двигать его дальше. Что там у нас было? Встречный промфинплан? Общественный буксир? Как их заставить работать, не дать выхолостить, замять? Думай, голова, думай, а не то чекистскую фуражку нацеплю! (Шутка, однако…). Что там еще можно пристегнуть к нашему делу?

Время все тянется и тянется. Ну, хорошо, дождусь, попаду на прием. И что просить у Дзержинского? Или не просить, а подождать, что он сам предложит? А если спросит, чего хочу? Надо не оплошать. Все-таки, спасибо Трилиссеру, теперь не ждать два с половиной месяца. «Блат сильнее Совнаркома» — как раз этих времен поговорка. В мои студенческие годы говорили иначе. Там бы я попал в категорию «позвоночных» — тех, кто свои проблемы решает по звонку влиятельных людей. Сам-то тогда как раз в категории «беспозвоночных» находился. А еще были «членисторукие» — те, у кого была «рука» среди членов какой-нибудь солидной организации. Например, ЦК КПСС…

Кажется, я не заметил, как, в конце концов, задремал, потому что голос Михаила Абрамовича, вырвавший меня из забытья, прозвучал над ухом совершенно неожиданно:

— Виктор Валентинович! Поднимайтесь! Нас ждут.

Глава 2. Разговор с последствиями

Иду вслед за Трилиссером по коридорам Лубянки. Пропуска в этот сектор здания у меня нет, но слова начальника ИНО — «под мою ответственность!» — все же заставляют посты пропускать нас дальше. Но вот и нужная нам комната.

— Вениамин Леонардович, привет! — бросает мой спутник секретарю Дзержинского.

— Ну, здравствуй еще раз! — отвечает тот. На его гимнастерке выделяется значок почетного сотрудника ВЧК-ГПУ с большой римской цифрой V. («Награжден в 1923 году значком N32» — всплывает у меня в памяти совершенно ненужная в данный момент информация. Видел на каком-то форуме, а теперь вдруг проявилось…). — Проходи, ждет!

И Михаил Абрамович проходит в кабинет без очереди, промолвив на ходу:

— Подождите пока здесь, Виктор Валентинович. Вас вызовут.

И вот снова приемная, и снова я сижу на диване. Теперь, правда, не один — помимо секретаря за столом напротив, еще двое посетителей примостились рядом со мной, на недавно сменивших обивку диванных подушках, а у противоположной стены, на стуле — еще один. Кстати, единственный, кроме меня, в штатском, остальные — в форме.

Опять жду. Нервничаю. Минуты тянутся, как часы. Но вот, наконец, дверь распахивается, появляется Трилиссер и энергично командует:

— Заходите!

Захожу. Дзержинский вполне узнаваем. Нет, это не тот канонический образ, который любили тиражировать в советское время. Но, тем не менее, Феликс Эдмундович очень похож на одну из своих фотографий, сделанных в бытность его работы в ВСНХ СССР. Залысины стали заметно больше, волосы поредели и еще дальше отступили ото лба, лицо несет печать усталости. Вместо привычной по множеству фотографий гимнастерки на нем надет вполне приличный деловой костюм с галстуком и рубашкой американского типа (углы воротничка на пуговках).

Когда председатель ОГПУ оторвался от разложенных на столе бумаг и поднял голову, ловя вошедшего взглядом, стало еще заметнее, насколько у него усталый вид.

— Присаживайтесь, Виктор Валентинович. — И, дождавшись, пока я устроюсь на стуле перед письменным столом, спросил:

— Итак, чем могу быть полезен?

— Феликс Эдмундович! — в моем голосе звучит хорошо акцентированное недоумение. Нет, так я разговор строить не буду! — Трилиссер ясно дал мне понять, что это вы будет решать, чем я могу быть вам полезен! Он, видимо, не сомневается, что могу — но решение оставляет за вами.

— Да… Извините… Устал. — Дзержинский трет пальцами виски. Через десяток секунд его усталость никуда не исчезает, но я вижу перед собой волевого, собранного человека с ясным, пронзительным взглядом:

— Да. Помню. Так чем же таким ценным вы поделились с Михаилом Абрамовичем, что он загорелся идеей непременно куда-нибудь вас пристроить?

— Что вы думаете, Феликс Эдмундович, об организации специального подразделения, которое занималось бы экономической и научно-технической разведкой? Капиталисты не брезгуют промышленным шпионажем, а нам, в нашем отчаянном положении, тем более нельзя отказываться от возможности воспользоваться достижениями наших вероятных противников. Кстати, РУ РККА вроде бы уже делает кое-что в этом направлении. — Кажется, я правильно понял замысел Трилиссера. Подставив своему шефу инициатора нового направления в разведке, он рассчитывает заинтересовать Феликса Эдмундовича и получить непосредственно от него поручение создать соответствующее подразделение, обходя возможные интриги заместителей председателя ОГПУ, членов коллегии, начальников управлений и т. д. Ну, а мне за это — пряник в виде возможного трудоустройства.

— Вопрос давно назрел! — откликается Дзержинский. — Но вы, как я понял, сами в этом деле участвовать не хотите?

— Не хочу. Категорически. Предпочел бы заниматься своим делом, — выдержать взгляд Феликса Эдмундовича не просто, но я не отвожу глаза.

— Своим? Какое же дело вы считаете своим? — в голосе Дзержинского заметны нотки недовольства.

— Мы все делаем общее дело, — стараюсь отвести от себя прорезающееся возмущение, — и я готов работать там, где прикажет партия. Однако, полагаю, каждый человек, — в том числе и ваш покорный слуга — принесет наибольшую пользу, будучи употреблен на своем месте. Там, где он сможет применить все свои лучшие способности.

— И в чем же вы видите свои способности? — речь Дзержинского, мне на удивление, гораздо более правильная, нежели те обороты, которые он употреблял в известных мне речах, статьях и письмах.

— Прежде всего, в экономическом анализе. И вообще в аналитической работе. Организаторская работа дается мне тяжелей, но и с ней я справляюсь, если мне поручить строго очерченный участок. Мое слабое место — неумение быстро налаживать отношения с людьми. — Стараюсь быть лаконичным, и в то же время достаточно откровенным.

— Кто мог бы дать отзыв о ваших деловых качествах? — Так, кажется, председатель ОГПУ все же решил меня к чему-то пристроить…

— Красин, Трояновский, Уншлихт, Котовский, Ленгник. Ну, и, пожалуй, Шацкин. — Троцкого предпочитаю не называть. Деловых отношений у нас с ним, собственно, и не было. Кроме того, Дзержинский от него, мягко говоря, не в восторге, хотя и выступали вместе с одной платформой на Х съезде РКП(б).

При этом перечне фамилий Дзержинский чуть вскидывает брови, но вслух никаких эмоций не выражает.

— Хорошо, Виктор Валентинович. Перезвоните, пожалуйста, завтра, после 14:00, моему секретарю в ВСНХ, — и он протягивает мне листочек с номером телефона. — Надеюсь, к этому времени уже будет какая-то ясность.

— Спасибо! — а что тут еще скажешь!

— До свидания!

— До свидания, Феликс Эдмундович!

Выходя из кабинета председателя ОГПУ, практически сразу сталкиваюсь с Трилиссером.

— Ну, как? — тут же интересуется он.

— Шестьдесят шесть, — автоматически выдаю в ответ.

— Что — «шестьдесят шесть»? — Михаил Абрамович сбит с толку и нелепым ответом, и просматривающейся за этим ответом попыткой пошутить. В таком серьезном месте и с такими серьезными людьми… Низь-зя!

— А что — «ну, как»?

Начальник ИНО, наконец, улыбается. Но как-то грустно:

— Шутки шутите… Как разговор прошел?

— Нормально прошел. Спросил, кто может дать отзыв о моих деловых качествах.

— Про конфликт с Ягодой ему рассказал? — понизив голос почти до шепота, спрашивает Трилиссер. Тем временем мы уже покинули приемную и идем по коридору.

— Нет. А зачем?

— Напрасно. — Мой собеседник недоволен. — Нужно было сориентировать Феликса Эдмундовича, а то ведь Ягода может сделать это первым. Хорошо, что я позаботился кратко ввести его в курс дела о ваших непростых взаимоотношениях.

— Какие там взаимоотношения… — машу рукой. — Ну, поцапался с какими-то мелкими сошками. Они ведь даже не его агенты, так — временные шестерки. — На самом деле я смотрю на эту проблему гораздо серьезнее, но мне интересно узнать мнение Михаила Абрамовича.

— Ой, не знаешь ты Ягоду! — восклицает Трилиссер. Как ему удается передать восклицание, еще более понизив голос, теперь уже действительно до шепота — загадка. Но удается же! — Он крепко запоминает тех, кто пытался перейти ему дорогу. Выждет подходящий момент, и ужалит. Хорошо, если не насмерть.

Вот тут решаю перестать играть под дурачка и выкладываю козырь, который до сих пор придерживал:

— Так уже. Вы думаете, с чего это чуть не вся коллегия НКВТ на меня ополчилась? С его подачи.

Михаил Абрамович шипит, стараясь, чтобы его голос все же не был слышен за пределами нескольких шагов:

— Так ты думаешь, он будет спокойно взирать, как ты пытаешься устроиться под крылышком у Феликса?! Считай, тебе уже объявлена война!

Мы уже подошли к кабинету начальника ИНО, и Трилиссер распахивает передо мной дверь в приемную, а затем отпирает свой кабинет ключом.

— Прошу!

Захлопнув за собой дверь, без приглашения устало опираюсь на стул. Силы куда-то подевались — слишком перенервничал за эти последние часы. Набираю в грудь воздуха и с шумным выдохом произношу:

— Эх, Михаил Абрамович! С Ягодой нам, разумеется, миром уже не разойтись. Либо он меня в какую-нибудь интригу запутает, либо я ему ножку подставлю.

— Не справиться тебе с этим зубром, — качает головой Трилиссер. — У него и в ОГПУ авторитет, и поддержка с самого верха.

— Конь о четырех ногах, да спотыкается, — меланхолически выдаю своему собеседнику. Михаил Абрамович уже собирается то ли что-то спросить, то ли возразить, но я его опережаю:

— Вам такой молодой человек — Александр Яковлевич Лурье — знаком?

Начальник ИНО не замедлил с ответом:

— Конечно, знаком. Кажется, в 1918 году Ягода взял его к себе заместителем, когда еще был управделами Высшей Военной инспекции РККА. Затем, когда стал управделами ВЧК, снова Лурье к себе заместителем перетащил. Потом он работал в Особом отделе, но оттуда его выперли с выговором. А в 1922 году мы этого субъекта из партии вычистили и уволили из ОГПУ. Правда, Ягода сунул его на теплое местечко — сначала в потребкооператив ОГПУ, а затем коммерческим директором общества «Динамо». А вас-то он чем заинтересовал?

Чем, чем… зацепочка одна есть — именно через этого оборотистого по хозяйственной части молодца можно зацепить фигуру покрупнее.

— Дело в том, что мне кое-что известно про этого Лурье. В бытность мою торгпредом в Эстонии Лурье под фамилией Киров работал в нашем Рижском полпредстве и был замечен в связях с сомнительными дельцами. Один из сотрудников полпредства, который был посредником в этих связях Лурье, некто Неймарк, вскоре сбежал в Германию.

Трилиссер посмотрел на меня с нескрываемым интересом. Смотри, смотри. Думаю, эти сведения для тебя — не тайна за семью печатями, но вот, небось, гадаешь, а откуда они известны Осецкому? Слухи? Может быть… Но погоди, это еще не все:

— Так вот, этот самый Лурье продолжает ездить в загранкомандировки. Формально — для закупок по линии спортобщества «Динамо». Но, подозреваю, там дело далеко не так чисто. С визой у него сложности, так Ягода на все педали нажимал, чтобы все же протолкнуть его за кордон. Вот и сейчас Лурье оформляется в Германию. Неплохо было бы глянуть, чем он там на самом деле собирается заняться, а? — Несмотря на то, что люди Трилиссера и так будут за Лурье приглядывать, причем по заданию того же самого Ягоды, предпочитаю обозначить свой прямой интерес в этом деле.

— Так вы думаете, там что-то нечисто? — задумчиво тянет Михаил Абрамович.

— Допускаю, что у Лурье вполне официальное поручение. Но вот удержится ли он от каких-нибудь проделок, и не вляпается ли с ними во что-нибудь этакое… Вот что может быть интересным. Только мне-то этого не выяснить.

Трилиссер так же меланхолично-спокоен, как и обычно. Не спешит хватать наживку:

— Даже если и так, Ягода его прикроет.

— Тут по-разному может повернуться. Как это дело подать, да какие фигуры вовлечь… Посмотрим, прикинем. Если пустое дело, значит — пустое. Заранее не решишь, — объясняю начальнику ИНО свою позицию.

— Ладно, посмотрим, — заключает тот, и перескакивает на другую тему:

— Не откажите в любезности сообщить, чем у вас дело с Феликсом Эдмундовичем закончится. Запоминайте мой телефон…

На сем мы, собственно, и распрощались.

Не скрою, всю первую половину вторника провел, как на иголках. Будет ли что-то конкретное от Дзержинского, и если будет, то что? Проблему с телефоном я решил просто — добрался до Бауманского райкома партии и выпросил разрешения позвонить из приемной. Поскольку телефон был в то время не слишком доступен, подобного рода просьбы в советских и партийных учреждениях были обычным делом. Едва дождавшись двух часов дня, прошу телефонистку соединить меня с номером, написанным на бумажке.

— Здравствуйте. Вас беспокоит Осецкий, Виктор Валентинович.

— Здравствуйте, товарищ Осецкий. — отвечает мне сквозь шуршание помех (все никак к ним не привыкну!) голос на другом конце провода. — Феликс Эдмундович оставил вам сообщение… А, вот: он просит вас, если не затруднительно, быть у него в ВСНХ сегодня, в 17:30.

— Хорошо, буду, — быстро даю согласие.