Дикие лебеди

— Невтерпеж, что ли?

Отец вытаращился на него, а я начала хохотать как сумасшедшая, со мной просто истерика случилась. Господи, где он только это слышал? Правда, в нынешних детских садах… да еще Юлькина восприимчивость и болтливость не по возрасту…

— Лиз, ты чего? Вы чего? — оторопело спросил отец.

— Ой, не могу… ха-ха-ха! Невтерпеж…

Юлька, глядя на меня, тоже залился смехом, мы никак не могли остановиться. Отец истолковал этот смех по-своему.

— Ну и ладушки. Она хорошая, добрая, она вас любить будет. Нате вот вам… Лиз, ты ж экзамен сегодня сдавала? А я, старый дурак, забыл совсем. Вот, держите, — отец вытащил из кармана смятую купюру.

— Сходите, мороженого покушайте.

Я молча одела Юльку, быстрым шагом выволокла его со двора, и только на проспекте Ленина, у остановки он робко спросил:

— Лиза, а мы зачем бежим? От кого?

Я молчала.

— Лиза, мы от Макса прячемся, да? И от Вадика?

— Ага, — выдавила я.

— Ты какое мороженое будешь есть?

— Я не хочу мороженого, — сказал Юлька. — Я хочу домой. Чего он нас за мороженым отправил? Из-за этой тетки, что ли? Лиз, пойдем обратно, — и встал как вкопанный. Губы кривые, в глазах слезищи. Юлька всегда плачет только «за делом» и очень тихо, без надрыва. А для меня это страшней всего. Я, естественно, тоже разревелась вместе с ним, присела на корточки, обняла его, а он вдруг:

— Лиза, давай уедем куда-нибудь. У нас есть бабушка?

— Нету, маленький. Ну зачем нам уезжать?

— Я не хочу эту тетку. Я ее боюсь! — тихо прошептал Юлька.

— Да ладно, не бойся. Нас много, а она одна. Что она нам сделает? — храбро сказала я, вытирая его и себя одновременно.

— Пошли в парк сходим, хочешь? На карусель? Ну его, это мороженое.

— Хочу на карусель! — завопил Юлька радостно и обнял меня изо всех сил своими тонюсенькими ручонками. — Лизочка, ты моя самая любимая!

Она появилась в нашем доме через неделю. Я не помню, когда начался весь этот ад, но произошло это как-то не сразу. Меня она невзлюбила моментально, но виду не подавала. А мальчишек попросту не замечала. Даже почти взрослого уже Макса, который однажды перепуганным шепотом сказал:

— Лиза, она при мне раздевается. Никогда не говорит: выйди. Как будто меня тут и нет. Представляешь?

Я совершенно не представляла. Ну абсолютно. Потом начались гадости в мой адрес. Как ни банально, началось все с кухни. Сама она готовить не готовила. На кухню не заходила. Но с едой все время творилось что-то странное. То вдруг борщ оказывался пересоленным до того, что хоть в помойку выливай. То котлеты подгорают, хотя я только что убавляла ход. То каша убежит или сгорит в угольки. Ерунда, но обидно. Главное — есть невозможно. Отец на меня ни разу в жизни голоса не повышал. А тут кричал как ненормальный. А она тихо говорила ему:

— Ну что ты кричишь на ребенка? Она же только учится готовить.

— Да она наравне с матерью…

— Ей же всего шестнадцать лет, — и зыркала глазом в мою сторону.

Еще хуже было то, что она пыталась обсуждать со мной мою дальнейшую жизнь.

— Куда ты поступать собираешься, Лизочка? В этом году отдохнуть решила?

— Да, наверное. Надо работу искать, — вяло отвечала я.

— Хочешь, я тебе сама работу найду?

— Спасибо, не надо. Я уже почти нашла.

— И где же?

— В библиотеке, в соседнем доме.

— Может, что-нибудь поинтереснее? — она странно дернула плечом.

— Мне и так неплохо.

— С таким отношением к жизни ты никогда ничего не добьешься, — она говорила тихо, но слова чеканила словно гвозди вбивала. Вколачивала в мою бедную макушку.

Через пару дней ко мне зашла Женька, соседка сверху. Женьке было лет двадцать шесть, она торговала на рынке и во дворе считалась злой и жадной. Правда, пообщавшись с ней поближе, я поняла, что Женька просто очень громкая и может припечатать — на место поставить. На рынке без этого никак — обманут в три счета. А людям это, как правило, не нравится.

— Слушай, подруга, у тебя соль есть?

— А тебе много?

— А суп посолить! Понимаешь, все работа проклятая, в магазин сбегать некогда.

«С моего пульса убери руки!» — орало радио. Я посторонилась и впустила Женьку в квартиру.

— Слушай, ты чего такая кислая-то? — спросила Женька, умудрившись со своим почти баскетбольным ростом заглянуть мне в глаза снизу вверх.

— Нет, ну я понимаю, мать умерла, ребята на руках: тебе, кстати, работа не нужна?

— Ну, нужна.

— А мне напарница нужна. Не навсегда — до октября. И не на полный день. На вторую половину. Учти, самая трудная работа именно в это время. Справишься? Иногда буду и на первую оставлять. Дел по горло, товар сейчас идет, а лоток кинуть не на кого. С подругами связываться боюсь, — откровенно призналась Женька.

— Как говорится, с друзьями ешь и пей, но дела не имей.

— А платить? — хрипло спросила я.

— Само собой, неплохо. По нынешним временам. Месяц продержишься — считай, двести гринов точно твои. Да еще десять процентов с общей выручки. Устроит?

Конечно, устроит.

— А когда выходить?

— Да завтра. Сможешь?

— Смогу, — я тут же прикинула: вообще-то, я Юльке завтра карусель обещала. Ну ладно, ему все равно, кто поведет, я Макса попрошу. Скажу, что пошла на заработки, он не откажет.

— Ну давай. В восемь я за тобой зайду, поедем с товаром разгребаться.

Утром я сказала, что иду оформляться на работу и, возможно, сразу останусь. Она только передернула плечами и сказала:

— Как знаешь. Твое дело. Кстати, ты уверена, что библиотекарь должен носить потертые джинсы?

— А у меня больше нет ничего, — отрезала я и поскорее вышла. Постояла у подъезда, дожидаясь Женьку. Женька просигналила из собственной — собственной! машины — из темно-синей «девятки». Довольно потрепанной. Зато своей. Я даже позавидовала. Была бы у меня такая машина — я бы мальчишек в нее сгребла и уехала куда-нибудь подальше. Не беда, будет еще, заработаем. Женька махнула рукой, я подошла, распахнула дверцу и уселась рядом.

— Ну, поехали, подруга. Ты мне нравишься. Только улыбайся почаще. Улыбка красит человека. Особенно женщину.

Женька торговала детскими вещами. Предлагала мне вместо части зарплаты взять вещей — детишкам, но я твердо отказалась.

— Да ты чего? — изумилась Женька. — Все же берут.

— Я — не все.

— Ты что — ее боишься?

— Я не боюсь, а пацаны боятся. Потом, я не хочу, чтобы она знала, что у меня деньги есть. И где я работаю.

— Ну-у, ты устроила детектив с приключениями, — протянула Женька. — Зря ты. Только жизнь себе усложняешь. Надо было сразу рубить — мол, да, работаю. Зарабатывать собираюсь. Только не для вас. Вас папашка прокормит. Или сами. Потому как не маленькая. А это — детям. И мне на учебу. Ты ж поступать будешь?

— Не знаю, — протянула я.

— А чего тут знать? Надо поступать. Диплом тебя не обременит. Пусть хоть какой.

— Я уехать хочу. Понимаешь? Уехать.

— Хорошо. Уедешь. На отъезд тебе деньги нужны? Нужны. Вот ты и зарабатываешь. Не на шею папику села и сидишь, а вкалываешь, как лошадка.

— Да не хочу я ей все это объяснять. Понимаешь?

— Ладно, ладно, — Женька засмолила свой любимый «Парламент», — не лезу, молчу. Тебе лучше знать. А детве все же вещичек-то взяла бы. Не в счет зарплаты. Просто от меня. Я ж люблю подарки делать. Давай, выбирай, чего приглянется.

Я помедлила и выбрала — Вадьке с Юлькой по майке с шортами, а Максу — рубашку. Ему в школу в чем-то новом идти ведь надо, а отец вряд ли додумается купить, он нынче слишком счастлив.

Ребятам я все вручила утром в субботу, когда она с отцом еще спали. Счастья и восторга было, конечно, до мокрых трусов. В буквальном смысле слова — Вадька так распрыгался от радости, что перевернул на себя молоко, которое я их с Юлькой перед завтраком пить заставляю. Все вещи оказались немножко велики, чему я очень порадовалась — с размером не промахнулась, все правильное выбрала, еще и на будущий год хватит — а там, глядишь, старшая сестра опять какие-нибудь обновки сочинит. Максу очень подошла голубая рубашка из плотной хэбэшки под джинсу. Он выглядел в ней года на полтора взрослей своих тринадцати. Я тихонько его обняла и прошептала:

— Макс, а тебе девочки говорят, что ты красивый?

Он аж побагровел и вывернулся. Застеснялся. Все они такие, мальчишки, в этом возрасте.

— Ну что я такого сказала?

— Говорили: один раз, — тихо сказал он, отворачиваясь.

— А теперь каждый день будут. Наверное. Рубашка очень тебе идет. Ты в ней взрослый совсем. Слушай, Макс, — серьезно сказала я, — если тебе какая-нибудь девочка нравится, ты ее не обижай, ладно? Лучше скажи ей, что она тебе нравится, и вы сразу подружитесь. Хорошо?

— Не нравятся мне девочки! — я видела, еще немного, и с него просто пот польет градом.

— Ну ладно, извини, пожалуйста.

— Лиза, а я тебя видел.

— Где это ты меня видел? — как можно строже спросила я.

— На базаре.

— Когда я вам подарки покупала? — спросила я как можно беззаботней.

— Когда ты там… торговала.

— Ну и что? — я старалась говорить спокойно, но тянуло сорваться на крик.

— Ничего.

— Зато это наши деньги. Больше ничьи. Ни отца, ни ее — мои и ваши. Как хочу, так и трачу. Это вообще мне от хозяйки подарок, между прочим. За хорошую работу.

— Лиза, ты чего? Я ведь: мне просто жалко тебя стало. Твой класс весь поступает, а ты работаешь.

— Да ладно тебе! Жалельщик нашелся. Между прочим, на какие шиши мне учиться-то?

— А если отец спросит, откуда вещи? — Макс говорил рассудительно, как взрослый.

— Скажу, что нам гуманитарную помощь прислали. Немцы. Вот. Или еще кто: турки какие-нибудь.

— Да уж, турки… — Макс усмехнулся. Потом обнял меня, и я почувствовала: он ужасно боится, что я уеду, и он останется здесь совсем один. Малышня не в счет. Ему еще и их защищать придется. От нее. Без меня. Прости меня, Макс, мой хороший. Я знаю, тебе будет очень трудно одному. Но как я иначе спасу вас от нее? Вам ведь хочется, чтобы я обернулась доброй феей из сказки и спасла вас? А как мне это сделать? Только уехать самой, а потом увезти и вас. Так я решила, гладя Максину напряженную спину.

* * *

— Девушка, заполните еще вот здесь. И за студенческий распишитесь мне. Нет, тут вот, где галки стоят.

Лиза откинула непослушную прядь, мешавшую смотреть, и расписалась на новеньких корочках студенческого. Расписание занятий, заселение в общежитие — вся эта обычная суета первокурсников захватывала и отвлекала. В общежитии ей нравилось все, а больше всего — ощущение полной самостоятельности. В рамках кровати у окна — ей повезло, кровать стояла очень удачно, рядом был шкафчик, на стеночке — кашпо с геранью, стены желтого больничного цвета, без обоев, постель сероватая. Но ей нравилось все. Неизъяснимое чувство полной свободы. Самостоятельный взрослый человек, по ее разумению, каждый вечер готовил себе горячий ужин и ходил по субботам в театр или кино. Она так и делала сначала, потом деньги, привезенные из дома, подтаяли, и пришлось бросить этот образ жизни для еще более «взрослого» — пойти подрабатывать. Около деканата висела доска объявлений, на которую время от времени клеили предложения по работе. Чаще всего требовались администраторы на шоу-программы разного пошиба — подработать, проконтролировать, отследить, привести, провести. Потом на кафедре экономики понадобился вечерний лаборант — она, не раздумывая, устроилась туда и много времени спустя думала, что все, что случается с человеком, случается не зря. Потому что через неделю компьютер на кафедре заглох, и им пришлось вызвать компьютерщика из НИИ по соседству.

Димка потом говорил, что ждал этой встречи всю жизнь. Что специально пришел к ним на кафедру в тот день компьютер налаживать. Чтобы только разок на нее посмотреть. И сразу влюбиться до темноты в глазах. Она это почувствовала всей кожей, всеми клеточками существа своего, обрадовалась — парень сразу вызвал у нее далеко не простую симпатию. Лед напряжения начал понемногу оттаивать, она «отряхивала перышки», задирала нос перед зеркалом, красилась, «причепуривалась». Брала его под руку и внимательно слушала, что он говорит, словно боялась пропустить что-то важное. Ловила себя на том, что слушает не слова, а самый его голос. Соседки по комнате хихикали и уважительно косились на букеты цветов. Когда через полтора месяца он сказал ей все, Лиза спокойно ответила:

— Я знала. Только думала: скажет или придется мне самой?

И его слова о снятой квартире она восприняла так, словно всю жизнь ждала именно этих его слов. В последнюю ночь в общежитии она не спала. Ворочаясь на кровати, она глядела в потолок с размытыми пятнами фонарей и повторяла про себя:

— Ну, вот я и замужем. Вот я и замужем. Какое счастье!