За триста долларов

Сергей Чевгун

За триста долларов

Боря Кадман меня обманул. Он обещал дать семьсот — дал четыреста и улетел отдыхать в Гурзуф. Я глотал никотин в душной комнате и ругался с соседкой из-за кошки, а он валялся на пляже под зонтиком и любовался девушками top-less. Он пил сухое вино под шашлыки и объедался дешевыми фруктами, а я жевал разваренные сосиски и запивал их чем бог послал.

В конце августа я позвонил Кадману. Гудки были долгими и безнадежными, но я сидел и ждал. «Сейчас начнет говорить, что денег раньше сентября не будет», — подумал я, услышав недовольное «Алё?» на том конце провода. И ошибся: после первой же фразы выяснилось, что деньги у Кадмана есть.

— Но ты их не получишь, Митрохин. Обижайся, не обижайся… Ты их не заработал, — сказал Кадман с легкой усмешкой в голосе.

— Но ведь вы обещали, Борис Абрамович! — дурашливо заныл я на просительной ноте, на всякий случай переходя на «вы».

— Да, обещал. Но ты этих денег не отрабо… А я говорю, не отработал! Скажи спасибо, хоть четыреста получил.

— Но ведь Кослянскому ты дал девятьсот! И даже больше — девятьсот пятьдесят, — разом откинул я свои интеллигентские замашки. — Я ведь звонил ему, спрашивал… А мне, получается, облом?

— Кослянский — вол! Он — пахарь, понял? Ты ему в подметки не годишься, — с пол-оборота завелся Кадман. — К тому же не забывай, что у Кослянского — две семьи…

— Еще и дети от Серны Михайловны, — блеснул я своими литературными познаниями. Впрочем, Кадман на это не повелся и продолжал выговаривать, все так же напористо и зло:

— Ты сколько свою сюжетную линию выписывал? Две недели? А Кослянский за неделю управился. Мне и текст его править не пришлось, так сплошняком в роман и пошел… Я бы на твоем месте подумал, Митрохин, просить триста баксов или признать, что эти деньги тобой не заработаны… Нет, ты подумай, Митрохин, подумай! Ровно минуту. А я тебя на телефоне подожду.

На пятой секунде я едва удержался от желания послать Борю Кадмана, куда он заслуживает. На двадцать пятой, прикинув, чем может мне обернуться разрыв с известным писателем Москвы и окрестностей, решил пока на скандал не нарываться. А еще секунд через двадцать был вынужден признать, что схватку за триста долларов я проиграл.

— Ну что, согласен со мной? — спросил Кадман ровно через минуту, и, получив в ответ мое сдавленное «да», тут же перешел на деловой тон.

— Завтра в девять… нет, в десять жду у себя. Попрошу не опаздывать. А также с вечера пивом не баловаться, — здесь он коротко хохотнул. — А насчет денег не обижайся. Я ведь не Армия спасения!..

И отключился.

Кадман встретил меня полгода назад в буфете ЦДЛ (а где еще литератор может хотя бы на вечер почувствовать себя человеком?). Я в очередной раз ушел с работы (не поладил с начальством), и времени у меня было через край. Я почти не пил, а так — отдыхал душой и телом, искал утешения и покоя среди знакомых лиц и чужих столов.

Борис разглядел меня через весь зал и подошел, улыбаясь, словно имениннику. И даже обнял, как товарища, вернувшегося с войны. В свои сорок пять Кадман выглядел ровно на сорок пять, и не годом больше. Лицо у него было круглое и радушное, одет Боря был не иначе как из бутика.

— Я сейчас, подожди, — сказал он. И вскоре вернулся с коньяком и закуской. — Давай, рассказывай: как ты? Где? — и тут же меня перебил. — А я Кослянского недавно встретил. Помнишь Мишу Кослянского? Теперь у меня работает. А ты и не знал?

— Что значит — работает? Ты занялся бизнесом?

— Да что ты! Теперь я писатель. Феликс Порецкий. Слышал о таком? Двенадцать книг уже выпустил. Такие крутые детективы! Не читал? Ну еще прочтешь.

Боря Кадман — писатель Порецкий? Имя знакомое. Как же, встречал на книжном развале… Ну такая лабуда!

— Но ты ведь раньше о девушках писал? Любовь-морковь и все прочее?..

— Было, не спорю. Теперь все по-другому, — Борис плеснул мне в стакан трехзвездчатого. — Ну, за встречу… журналиста Митрохина с писателем Порецким! — и засмеялся, словно пачкой кредиток затрещал.

Потом он долго рассказывал мне, каких трудов ему стоило раскрутить литературное имя в газетах и сколько денег ушло на рецензентов. И как после нескольких романов, «написанных при помощи УК и интернета», пришла идея набрать себе помощников. Набрал. И вот теперь процветает на все сто. Помощники пишут куски и сцены, задают сюжетные линии, а Боря потом сшивает все это в одно целое и как Феликс Порецкий издает.

Борис говорил, задавал вопросы и обрывал меня, не дослушав. Да он всегда был таким болтливым, еще с литинститутских времен. Мы трое — он, Кослянский и я — учились на семинаре прозы у одного, давно усопшего, классика. Вот только судьбы у нас сложились по-разному: у них — поглаже, почти без рытвин и ухабов, а у меня… Да что об этом вспоминать?

— Да нет, ты вспомни, — говорил Кадман тем же вечером, провожая меня до Покровки. — Как мы сидели втроем у тебя в комнате, еще роман писали по предложению… А помнишь, как тебе буква Й попалась, и ты чуть литр пива не проиграл?

Я вспомнил. Была у нас такая игра: с закрытыми глазами по очереди тюкать по клавишам пишущей машинки. Какая буква попалась, с такой и предложение приходится начинать. На все дается пятнадцать секунд, это как в шахматы играть на время. Кто проиграет, тому идти за пивом. Могу похвастаться: лично я редко за пивом ходил.

— «Йошкар-Ола просыпалась рано — вместе с первыми коммунистами»… — выдернул я из далекого прошлого первую строчку. А Кадман продолжил:

— «Петухи возмущались и писали в КПК заявление с просьбой прокукарекать этот вопрос на партбюро…»

— «Идя навстречу 25-му съезду КПСС, мы, бригада петухов из колхоза «Длинный путь», взяли на себя повышенное обязательство — натоптать кур-несушек на 150 процентов больше месячного задания, а группа несознательных членов партии нам постоянно мешает!», — закончили мы в один голос за отсутствующего Кослянского. И, выпив напоследок пива, расстались — до следующего утра.

Да, Кослянский… Как рассказал мне Боря на следующее утро у себя дома — в шикарной трехкомнатной квартире на Кудринской площади, Кослянский один был способен выдавать в месяц по толстому роману. И не занимался этим лишь потому, что не умел свои вещи продавать. А еще Кослянскому не хватало жизненного опыта, и это было заметно по написанным им текстам. («Ну, теперь-то, я думаю, проблем с деталями у нас не будет!» — заметил Кадман и похлопал меня по плечу).

Ну еще бы! Трудовая книжка с двумя вкладышами — это что-то да значит… Да плюс к тому — места дальние, северные (по договору уезжал на Сахалин). А что в итоге? Комната, в свое время заработанная метлой дворника? Пара книжек, изданных еще в эпоху больших гонораров? А ведь мне уже сорок с лишним… Ни славы, ни денег, ни семьи.

— Но ты ведь, кажется, был женат? На этой, как ее… Лене?

— Ольге. Три года как развелись. Она уехала в Штаты со своим продюсером.

— Ну что же, бывает… Я, наверное, тоже куда-нибудь подамся, вот только денег накоплю.

Боря подлил мне кофе и перешел к делу.

— Работать будешь, как негр на плантации, — честно предупредил он. — Но и получать, соответственно. Для начала — долларов пятьсот с каждой книги. Пойдет?

— Не мало?

— Найди, где больше, — усмехнулся он. — В газетке, где ты работал, сколько платили? Долларов триста, не больше? И ты весь день по столице бегал. А у меня и ходить никуда не надо, только сиди — и пиши… Компьютер-то дома есть?

— Обижаешь, корефана, — перешел я на мало известный в столице сленг. — Слава богу, еще работает.

— Дискеты я тебе дам, можешь не тратиться. И за интернет добавлю, долларов сорок. Ну, пятьдесят.

— Овес-то нынче, того… кусается, — попытался я разжалобить Кадмана, но тот оказался парнем жестким:

— На овес тебе хватит! Ты работай, работай… А там — поглядим.

Таких, как я, у Кадмана было трое. Первым номером шел Кослянский. Был он высоким, худым, в меру талантливым и жутко плодовитым. Мог за неделю выгнать четыре листа абсолютно гладкого текста, хотя жизненной правды там и на полстраницы бы не набралось. Кослянский держал жену и любовницу, ходил по субботам в боулинг, по воскресеньям ездил к тестю на дачу… И это все о нем.

Еще был мальчик Леня, студент-заочник Литературного института. Так сказать, новая генерация инженеров человеческих душ времен автосервиса и роуминга, с поправкой на раннего Пелевина и кое-что из проза. ру. Ни без способностей, но и без того умения, которое сразу же отличает профессионала от литератора-любителя. Зато в молодежном сленге он был просто неотразим. Я и слов-то таких не слышал, какие выводил мальчик Леня в своих текстах. Кадман мальчику не доверял и поручал выписывать лишь отдельные куски и эпизоды. Вообще, он держал Леню в черном теле, справедливо полагая, что голод для писателя — наипервейший помощник.

О нашей Юлии Витальевне скажу особо. Я до сих пор не пойму, где Кадман откопал такое чудо. Чтобы представить себе эту даму бальзаковского возраста, придется открыть «Справочник аптекаря» за 1976 год. Значит, Misce, Da, Signa… А дальше все просто. На три части Марининой возьмите по части Дашковой с Донцовой, добавьте немного той дуры из женского журнала, которая еженедельно страдает по своему бой-френду на целый разворот. Потом добавьте сюда побольше Aqua destillata и хорошенько размешайте. То, что получится в итоге, и будет Юлией Витальевной. Да, и диплом учителя русского языка и литературы сюда же не забыть.

Писала Юлия Витальевна пространно и витиевато. Иногда ее заносило в сторону. Она могла три страницы посвятить правилам поедания омара в культурном обществе, хотя сама этих омаров, похоже, никогда не пробовала. Любила светлое пиво, курила исключительно «Мальборо» и успешно учила дочь в модной школе с дипломатическим уклоном.

Вот такие были «негры» у Бори Кадмана. Симпатичные, ничего не скажешь. Они работали и приносили Боре прибыль. И модный писатель Порецкий издавался и процветал.

Мне Борис для начала поручил разработать сюжетную линию сбежавшего с судна старпома и уголовника Серого. Я припомнил кое-кого из тех, с кем когда-то встречался в Корсакове, и выписал свой кусок за неделю.

— А знаешь, ничего получилось, жизненно, — заметил Кадман, прочитав мои первые пятьдесят страниц. — Чувство ритма у тебя потрясающее! Где ты этому научился?

Я махнул рукой в сторону Татарского пролива:

— Там. В краю короткого лета и длинных рублей.

— Ну, понятно…Вот только мата у тебя маловато. Да и Серый слишком вежливо для уголовника разговаривает. Он — что, на «зоне» филиал МГИМО заканчивал? Ты, Саша, не обижайся, но я здесь кое-что изменю. — Кадман быстро черканул карандашиком в нужных местах. — Ну, это я поправлю… вот этот кусок вообще замечательно выписан… В общем, молодец, Митрохин, работать ты умеешь, — и добавил, аккуратно складывая распечатку. — Да я в тебе и не сомневался. Иначе бы к себе и не пригласил.

Когда все куски, линии и эпизоды были готовы, Боря взялся за сшивку романа. Не иначе как в типографии подхватил он это словечко. Только сшивал он не тетрадки в книжный блок, а из отдельных кусков делал текст самой книги. И делал это, признаюсь, мастерски. Нет, не зря он Порецким стал!

Боря плел свой роман, словно чукча — ремень из оленьей кожи. Сюжетные линии свивались у него под рукой в немыслимые узоры, и мелким бисером рассыпались по тексту живописные детали, которые извлекал из своего воображения литературный негр Митрохин А.С. За первый роман Кадман заплатил мне шестьсот долларов. Я расплатился кое с какими долгами и купил на черный день десяток банок тушенки. А Кадман заключил договор с издательством на свою новую книгу и снова загрузил нас работой. Пиши, негр, пиши!

Первые два-три месяца я старался изо всех сил, точно следуя всем указаниям Кадмана. Потом случайно узнал, сколько Боря получает от продажи своих романов — и скис. Попробовал было заикнуться насчет повышения гонорара, но Кадман отшутился и денег не дал. Я по-прежнему гнал два листа в неделю и блистал своим ритмом, но прежнего задора уже не испытывал. А потом я начал тихо протестовать.

«Чем глупей, тем доходчивей!» — вразумлял нас Кадман. Я внимательно его слушал, но делал все по-своему. Мои герои были просто людьми, и писателю Порецкому это не нравилось. Боря морщился и часто брался за карандаш. В последнем романе я превзошел сам себя. Я даже пожалел, что отдаю этот текст. Боря это почувствовал и решил меня наказать.

Писатель Порецкий оказался умен и хитер. Он не стал выяснять со мной отношений. Он похвалил за текст и сказал, что давно такого не читал.

А потом кинул мне четыреста долларов и улетел в Гурзуф. А я остался.

Он валялся на пляже под зонтиком, а я…

Во вторник утром я приехал на Кудринскую. Пожал руку Борису, поздоровался с Мишей Кослянским, кивнул мальчику Лене и вежливо раскланялся с Юлией Витальевной. И скромно примостился за общим столом.

Кадман угостил нас кофе и фруктами. Закурил, выпустил щегольское колечко дыма.

— Ну что, начнем? Значит, так, — в голосе Кадмана слышалась твердость бывалого командира. — Группа террористов собирается захватить военный аэродром в Моздоке, поднять СУ-27 с полным боекомплектом в воздух и лететь в Москву, где на очередном заседании Думы собираются рассматривать вопрос о восстановлении Чеченской Республики… — («Тебе бы карту да курвиметр в руки — ну вылитый штабист из ОГВ!» — подумал я). — Случайно бандиты выходят на одного летчика, который когда-то не поделил свою бабу с комэском, — здесь Кадман покосился на Юлию Витальевну, но та на слово «баба» не отреагировала — продолжала пить кофе. — Появляется однополчанин — бывший механик, готовый заявить куда следует, что этот летчик в девяносто седьмом разгрузился не в том квадрате, погибла наша рота… Террористы подбрасывают летчику кое-какие документы, начинается психологическая обработка… летчик отказывается… Ну, в общем, завязка вам ясна. А дальше давайте думать вместе!

С минуту каждый из нас делал вид, что усиленно думает.

— А какой будет объем?

Борис повернулся к Кослянскому:

— Обычный. Пятнадцать листов, ну, шестнадцать. Сделать надо за три недели. Если уложитесь в две — будет просто замечательно. Лучше уложиться в две.

— И сколько? — это опять Кослянский.

— Ты ведь знаешь, Миша, трудолюбивых я не обижаю, — улыбнулся Кадман. — Ну, о гонораре мы отдельно поговорим.

Тотчас же Кослянский потер умный лоб и двинул сюжет дальше:

— У однополчанина есть любимая девушка, которая живет с матерью, предположим, в Сочи. И вот однажды туда приезжает на отдых полковник ФСБ…

— Может, лучше кто-нибудь из Генштаба? — подал голос Леня. — Ну надоели эти фээсбэшники! В каждый роман их суем.

— Ты вообще-то в Сочи бывал? Знаешь, что в санаторий Генштаба без специального пропуска не попадешь? — усмехнулся Кадман. — А теперь подумай: ну откуда бедная девушка возьмет этот пропуск? Однополчанин по почте пришлет? Нет, Кослянский прав: полковник именно из ФСБ. Живет себе тихонько на съемной квартире, случайно встречает эту девушку на пляже, она в него влюбляется…

— А у полковника есть жена в Москве! И сын от первого брака, — встряла в мужской разговор Юлия Витальевна. — Между прочим, я тоже имею сына от первого брака. Так что и выдумывать особенно ничего не надо. Как было, так я все и опишу.

— Я так понял, ваш первый муж тоже в ФСБ работал? — спросил я невинным тоном. Юлия Витальевна смерила меня взглядом василиска и нервно закурила. А Кадман поморщился и махнул на меня рукой: мол, не мешай.

— И вот эта девушка рассказывает полковнику, что у нее есть жених в Моздоке. Полковник пробивает личность этого парня по своим каналам, и тут выясняется одна любопытная деталь. У парня, оказывается, есть двоюродный брат, который якобы пропал под Аргунью в конце девяносто седьмого года. А в две тысячи втором его видели среди чеченских террористов, скажем, в Учхой-Мортане. Наш полковник срочно едет в Моздок. А потом…

Сюжет романа стремительно лепился из дымного воздуха и запаха кофе. Госпожа Известность торопливо надувала щеки. Новая книга писателя Феликса Порецкого рождалась прямо на глазах.

Разобрали сюжетные линии, обговорили основные эпизоды, разделили по кускам очередной шедевр. Даже название придумали — «Разгружаться будем в Москве!». Мне как всегда досталась самая скверная сюжетная линия. На этот раз я должен был выписать отношения бывшего летчика с террористом Ахматом, которого потом посчитают «кротом» и взорвут вместе с двоюродным братом механика-однополчанина, пропавшим под Аргунью. А кроме того, Боря мне поручил написать огромный кусок из бурной молодости этого механика (она прошла, конечно же, в Корсаковском морском порту).

— А может, для разнообразия механика куда-нибудь в Приморье пошлем? — предложил я, чтобы засвидетельствовать и свой интерес к будущему роману. — В Находку, например? У нас ведь Корсаков уже был — в «Желтом билете», кажется.

— Корсаков лучше, чем Находка. Экзотичней, понял? — возразил, как отрезал, Кадман. — И вообще, Митрохин, не возражай господину автору. Сказал Порецкий — Корсаков, значит — Корсаков. Какие могут быть разговоры?

Кослянский отреагировал на это тонкой интеллигентной улыбкой, Юлия Витальевна, напротив, злорадно ухмыльнулась. А мальчик Леня привычно промолчал.

— Пока по двести, а дальше буду смотреть по текстам, — Кадман аккуратно отслюнил каждому по двести долларов. — К следующему вторнику желательно половину работы сделать. Митрохин, тебе я персонально говорю, при всех: будешь халтурить — на хороший гонорар не рассчитывай… Ты не обижайся, — добавил Кадман уже в прихожей, пожимая мою вялую руку. — Я ведь деньги не из тумбочки достаю!

Я буркнул что-то вроде «да ладно…» и шагнул за железную дверь.

Домой я пришел, вполне готовым к предстоящему творческому процессу. В полиэтиленовом пакете у меня лежал десяток пачек хорошего чая, блок сигарет и замороженная курица. Переступив через кошачью лужицу, я прошел мимо чужих дверей и очутился в своей комнате. Потом сходил на кухню и поставил чайник на газ.

Ну-с, начнем… Я заварил чай по-северному — прямо в кружке, дождался, пока он настоится. Включил компьютер, закурил сигарету. Хлебнул чая, лениво стукнул какое-то слово. Снова хлебнул чая. И опять закурил.

Мне было все равно, с кого начинать, и я начал с летчика. Я быстро выписал экспозицию и наметил завязку. К тому времени курица стала мягкой и вполне готовой для варки. Я кинул ее в кастрюлю и тут же вставил эту курицу в очередной эпизод. Часа через два пятнадцать страниц вполне читабельного текста были уже готовы. Я заварил очередную порцию чая и раскрыл новую пачку сигарет…

В десятом часу вечера я почувствовал, что меня заклинило. Мой летчик сидел в офицерском кафе и думал про подлеца-механика, а я курил одну за другой сигареты, уставившись в экран монитора, и мне было глубоко плевать на механика, «крота» Ахмата и всех остальных. Мне вспоминался Боря Кадман и триста долларов, которые уплыли из моих рук вместе с очередным романом Феликса Порецкого. Стыдно признаться, но я желал Кадману-Порецкому разгромной статьи в «Литгазете» или еще чего похуже. Например, банановой кожуры под ногами при переходе через улицу. Или даже маленького пожара за стальной дверью при полном отсутствии ключей.

Я знал, что скоро это пройдет и голова станет ясной, а рука — уверенной. Еще чуть-чуть чая, еще две-три сигареты, и прямо на экране монитора я увижу малиновые буквы текста. Мне останется лишь считывать их и стучать по клавиатуре, время от времени взбадривая себя чаем и табаком — чтобы буквы не расплывались перед глазами. Сколько раз со мной было такое, сколько текстов я так написал!

Я свел летчика с Ахматом в какой-то кафешке на окраине Моздока и без сил свалился на диван. Сердце работало, как двигатель СУ-27, выбрасывая кровь куда угодно, но только не в мой бедный мозг. Летчик посмотрел на меня сквозь дымку забытья и отвернулся, а Ахмат разлил по стаканам и сказал чеченский тост.

…И тогда я вернулся в свою молодость. Я работал санитаром в психиатрической больнице, и ночью был обязан дежурить, чтобы больные не разбредались по коридору и не пытались бежать. Я снова сидел на стуле у знакомой палаты № 20. Время текло, как из капельницы — долго и нудно. К утру я начал дремать, мои глаза закрывались, и свет от лампочки дробился на ресницах, распадаясь на красный и на оранжевый, на желтый и на зеленый…

Там, во сне, я уснул.

Мое пробуждение было неожиданным, как крик или выстрел. Чувство опасности вырвало меня из дремоты, и я открыл глаза. Прямо перед собой я увидел лицо клинического идиота — бывшего бухгалтера, свихнувшегося среди цифири.

— Абракадабра, — сказал мне клинический бухгалтер, и рассмеялся, и слюна закипела в уголках его нечистого рта.

Я вскочил со стула, ухватил идиота за рукав и толкнул обратно в палату.

— Пошел на место! — сказал я бухгалтеру так, как говорят собаке. Да он ведь мог мне и нос откусить!.. Бухгалтер повернулся и пошел в душный морок аминазина, то и дело останавливаясь и пританцовывая перед каждой кроватью. А я снова присел на стул и не смыкал глаз до самого утра…

А потом я проснулся. За окном стремительно рассветало. Нужно было вставать, отходить от кошмаров ночи и снова браться за текст. Я закурил и вспомнил слово «абракадабра». Это меня слегка развеселило: да с тобой, господин Митрохин, и в самом деле можно с ума сойти!

Вот интересно, Боря Кадман тоже ночами не спит, когда чужие куски в свое единое целое сшивает? И здесь у меня в голове мелькнула какая-то глупость. Я поднялся с дивана и разбудил задремавший компьютер. Он недовольно заворчал на меня, но включился. Высветилась на экране последняя фраза: «Летчик глянул Ахмату в глаза и увидел в них горы…» Да бог с ними, с этими горами. Что я, кавказских гор не видал?

— Боря Кадман, — набрал я на экране знакомое имя. Подумал — и уточнил: — Борис Абрамович Кадман. — Потом скопировал ФИО и выстроил из него (без пробелов) целое предложение. Получилось: «БорисАбрамовичКадманБорисАбрамовичКадманБорисАбрамовичКадманБорисАбрамовичКадманБорисАбрамовичКадман…» и т. д.

С минуту я сидел, пытаясь понять, зачем мне это нужно. Голова была тяжелой от чая и сигарет. Но я догадался, что надо сделать: я выделил ключевые буквы. Теперь на экране высветилось то, что здесь написано:

«БорисАБРАмовичКАДманборисАБРАмовичКАДманборисАБРАмовичКАДманборисАБРАмовичКАДманборисАБРАмовичКАДманборисАБРАмовичКАДман…»

— АБРА КАД АБРА… АБРА КАД АБРА… — Ну конечно же, «абракадабра» — магическое заклинание средневековых лекарей! Кажется, с арабского это переводится как «исцелил он, исцелил»…