Личный опыт соучастия в истории

   Интеллигентная часть общества стала метаться между осторожной ("смелой") критикой "отдельных недостатков" и открытым протестом. Участие евреев в протестном движении стало подавляющим. В ответ власти всех скопом объявляли сионистами. Вопреки ожиданиям властей, многие люди (и даже не только евреи - вот, это наверное действительно был отблеск 6-дневной войны) легко приняли для себя этот термин.

   Сионистское движение в России, собственно, никогда не прекращалось, но до конца 60-х это был непопулярный уровень подпольных кружков, без ясного будущего. После нескольких разрешений на отъезд в Израиль, выданных под давлением Западного общественного мнения (в основном, в Прибалтике) цель ясно обозначилась. С началом

   70-х многие из этих кружков, изучавших иврит и ловивших израильское радио вместо ВВС, стали восприниматься как закрытые престижные клубы. Их члены стали открыто заявлять о себе и агрессивно требовать легализации.

   Начиная с этого момента советские евреи превратились в субъект истории и заслуживают отдельного изучения. Я хотел остановиться лишь на предистории, потому что слишком часто в израильской литературе (даже научной) встречается сбивающая с толку суперлегкомысленная формулировка: "Шестидневная война привела к глубоким изменениям в жизни евреев Советского Союза." ("Евр.Самизд.", издание Евр.Унив., Иерусалим, 1973-1978.)

   К самым глубоким изменениям в жизни советских евреев привела их сама жизнь в Советском Союзе.

   Я совсем не сторонник материалистического подхода к истории, но все же социальные взрывы и народные переселения, как мне кажется, следует рассматривать в свете реальных жизненных условий людей в их обществах прежде всего. Вдохновляющие международные события и народные мечты впоследствии накладывают на эту реальность свою эстетическую печать.

   Вот и основа нашего реализма - Библия - не ограничивается одной лишь мечтой о Земле Обетованной, а впереди Исхода вставляет рассказ о реальном положении дел: "Восстал в Египте новый царь... И сказал народу своему: вот, народ сынов Израилевых многочислен и сильнее нас. Перехитрим же его... И делали жизнь их горькою..." (Исход,1,8-14)

   Мечта обозначает лишь направление движения. Русское еврейство, пройдя свой двухсотлетний путь в составе Российской империи и, переболев и мечтами о равенстве и социализме, и о либерально-просвещенном великодержавии, выбрало свой путь в Израиль не случайно.

   Последствия этого выбора отразятся на всей политике, экономике и культуре Израиля, как бы скептически ни относились к этому сторонники теории "плавильного котла". Чтобы переварить эту огромную культурную силу Израилю придется в какой-то степени "обрусеть".   

     

"МЫ" И "ОНИ"

   (Феноменологические заметки)

   На фоне всеобщей глобализации в мире происходит не менее отчетливый рост партикуляризма. Российские евреи как отдельная этническая единица в Израиле возникли в ходе революционного взрыва в России, почти на 20 лет опередившего "Перестройку". Взрыву этому предшествовала драматическая предистория, которая в достаточной степени способствует коллективной идентификации группы и высокому уровню ее самоуважения. Базисная мифология русских евреев определяет их не столько как потомков еврейского населения бывшей Черты оседлости Российской империи, сколько как "избранный", передовой народ, по своим культурным навыкам далеко превосходивший своих соседей. Социальный состав и род занятий российского еврейства в последние 70 лет склоняли его к техницизму и западной ориентации. Эта западническая культура русских евреев осуществляла определенный выбор внутри общей русской культуры и предопределяла их постоянную оппозицию внутри российского общества. Некоторые черты этого выбора ясно прослеживаются при анализе текстов Михаила Булгакова и А. и Б. Стругацких - излюбленных писателей (и невольных идеологов) бывших российских евреев. Эта же культура делает русских евреев в Израиле сторонниками технократии и реального образования.

   Энергия революционного взрыва, сопровождавшая процесс этнообразования и исхода из России, задала многие характерные черты будущего политического поведения русских евреев. По составу и социальным устремлениям, определяющим мотивы действий, эта группа составляет резерв сторонников модернизации в израильском обществе. Но по своему радикализму и энергии она имеет потенцию вырваться в авангард. Унаследованные от жизни в России специфические культурные стереотипы, сохраняемые в языке общения и семейных традициях, способствуют этой тенденции. (Написано для Университетского сборника 2003 г.)

   Прежде чем обсуждать настроение и амбиции русской общины в Израиле, имеет смысл привести взгляд известного американского антрополога и философа Клиффорда Гирца на современную ситуацию в остальном мире:

   "Сосуществование во многих странах различных, укорененных в истории, традиций наряду с бесконечной прогрессией различий, делений внутри делений, конфликтов внутри конфликтов, вызывает вопрос, который невозможно больше игнорировать: каким образом в столь многомерном мире продолжают сохраняться политические, социальные и культурные самоидентификации?.. Если идентификация без взаимного согласия фактически не исключение, а правило повсюду, в Индии и США, в Бельгии и Гвиане, на чем она держится? Термин национализм (или этноцентризм) в наше время ничего не определяет. Когда на вопрос - кто ты такой? - человек может ответить: израильтянин, мусульманин, зулус, араб, австралиец, баварец, европеец, негр, цыган, или маронит - невозможно предложить теорию, которая разумным образом объединит все эти понятия... Фактически наш мир состоит скорее из по-разному стиснутых и взаимопроникающих несовместимостей, чем из однородных единиц, которые можно было бы назвать нациями (или народами)... Если мы, философы, этнографы, историки, хотим сказать хоть что-нибудь осмысленное об этом разрозненном мире неустанно воспроизводящихся идентификаций и нетвердо определенных связей, нам следует сделать много поправок к нашему образу мыслей. И первым делом мы должны открыто и откровенно признать реальность разделений без пустого морализирования и банальностей о нашей общей природе..."

   (Клиффорд Гирц, "Доступный свет", Принстон Унив.Пресс, 2000.)

   Одним словом, и в головах специалистов здесь тоже сплошь темный лес и мы можем беспрепятственно резвиться на своей лужайке.

   Ура-идеология

   Были времена в Израиле, когда всех мужчин до 54-х лет раз (а то и два) в году гоняли на военную, резервную службу ("милуим"), так что наш сионистский энтузиазм подвергался жестокому испытанию. Однажды, в ходе моей резервной службы сержант объяснял мне, как надо атаковать огневую точку на холме: "Беги зигзагом, стреляй без перерыва, бросай гранаты и кричи громче." Будучи совсем недавно из СССР, я был ориентирован на идеологию и спросил его, что надо кричать. "Неважно, что кричать - главное, ори во весь голос" - ответил деидеологизированный израильтянин.

   Наверное, не только ему было все равно, что кричать. Разве слово "ура!" по-русски что-нибудь означает? Мне рассказывали о 15-летнем парне - добровольце из России, у которого в драматические моменты войны за независимость Израиля, вырывалось только: "За Родину, за Сталина!" Конечно, это означало не более, чем "ура!". Хотя вряд ли он согласился бы кричать: "Дойчланд юбер аллес!"

   Громадное большинство людей никогда не нуждалось в идеологии, чтобы продолжать свое существование. Однако, у них была религия. И для нормальной человеческой нужды в упорядоченности жизни (хорошие и плохие поступки, "свои" и чужие люди, рабочие и праздничные дни, свадебные и похоронные обряды) целые тысячелетия этого, как будто, было достаточно. Если в бою они и кричали "С нами Бог!", это означало не больше, чем "ура!". К тому же и противник обычно кричал то же самое.

   Непрерывность жизни поддерживается нормой, но импульс развития ей придают ненормальности, отклонения. В пору всеобщего господства религий это были секты, толки, ереси. Тогда-то возник и новый лозунг "За свободу!", который уже отличал идейных бойцов от их противников. После серии европейских революций идейными бойцами стали все, и с отступлением религий, место вдохновляющих ересей заняли идеологии - нерелигиозные по форме системы мысли, задающие человеку общий подход ко всем явлениям жизни.

   Как без религии отличить, что хорошо, а что плохо? Достоевский, например, считал, что это вообще невозможно. ("Если Бога нет, то все позволено!".) Марксистско-ленинская идеология, однако, давала нам исчерпывающую, хотя и чересчур простую, формулу: "хорошо все, что полезно для дела пролетариата". Многих это убеждало. А в чем состояло дело пролетариата? - Тут начинался туман, и меньше всех был способен ответить на этот вопрос сам пролетариат.

   Не многим лучше обстояло дело и в сионизме. Когда после трех лет сионистской борьбы я прибыл в Израиль, со мной разговорился по душам уполномоченный правительства и спросил, почему, все-таки, я выбрал Израиль. Я не нашелся, что сказать, кроме того, что, мол, Израиль еврейское государство, и, поскольку я как раз еврей... Он засмеялся: "Вот, и неправда! Вы совсем не по-еврейски поступили. Настоящие евреи бегут в Нью-Йорк..." Потом он, правда, добавил: "Впрочем, я пошутил." - Но во всякой шутке...

   Хотя идеологии по форме не религиозны, в содержательной основе любой из них лежит произвольное, на веру принятое допущение - что дело пролетариата, допустим, стоит усилий или, что евреям действительно нужно государство.

   Религии все-таки при этом опираются на авторитет и опыт тысячелетий. Человек уже рождается в той или иной вере, и ему не всегда приходит в голову проверять убедительность ее догматики. Идеологии же основаны на убеждениях, сложившихся в умах немногих оригиналов и сравнительно недавно. Знакомясь с новой идеей, человек обнаруживает себя перед ответственным личным выбором при острой нехватке данных. Никакая общая система мысли не может быть подвергнута опытной проверке. Сомнения и разочарования неизбежны. Идеология - не наука. Распространенность ее ничего не доказывает. Ее крушение ничего не опровергает.

   Привлекательность и ценность первоначально принятого допущения (стоит ли пролетариат того, чтобы за него бороться, или еврейство, чтобы его сохранять) определяются на вкус, на глаз. Был ли сделан выбор по внутреннему влечению (в наше время это зовется экзистенциализмом) или заодно с окружающими (куда все, туда и я!) - он остается актом веры.

   В Х1Х в. в моде были наукообразные теории развития общества. Идеологии тогда маскировались под науку. В результате, спустя полвека, когда мы стали свидетелями грандиозных судорог народов, классовая или расовая "теории" для многих служили оправданием их варварства. Это даже не значит, что в самих теориях не было смысла. Любая идеология подхватывает какие-то частные черты реальности и всегда имеет соприкосновение с природой вещей. У разума есть много путей упрощения реальности. Но нет разумного пути охватить действительность в ее целом. 1)

     1)Карл Поппер, впрочем, еще в 30-ых г.г. в своей критике историцизма назвал все эти "теории" гипотезами и одним этим словом снизил статус всеохватывающих идей до правильного уровня догадок ("Честь безумцу, который навеет...").

   В конце ХХ-го века стало модно отрицать свою зависимость от идеологий, и потому мысль большинства людей попала в плен случайных впечатлений: поветрий в масс-медиа, обаяния кинозвезд и теледикторов, кратких словесных формул ("мейк лав, нот вор!") и местных колдунов. В науке, литературе и политике это зовется теперь постмодернизмом. Как выразил это уже цитированный Клиффорд Гирц: "Навязший в зубах постмодернизм подсказывает, что всякий разумный подход вообще должен быть отброшен как реликт поисков "сущего", абсолютного, вечного. Никаких общих заключений о культуре, традиции, идентификации или еще о чем-либо не должно быть. Есть только не укладывающиеся в общие схемы лица и события. Нас убеждают примириться с серией описаний, не связанных никакой последовательностью."

   Но тогда не следовало бы ожидать никакой последовательности и в людском поведении. Между тем, повсюду (и особенно в странах, где постмодернизм, как интеллектуальное течение, наиболее распространен) от современного человека настойчиво требуется неуклонная последовательность (даже упорядоченность) поведения, включающая следование законам, общепринятым нормам и просто предрассудкам окружающих. Чем меньше последовательности обнаруживается в истории, идеологии и культуре "цивилизованных" стран, тем больше ее взваливается на плечи "цивилизованного" гражданина, который должен быть теперь прямо фантастически дальновидным и сдержанным ("политикалли коррект"), чтобы заслужить одобрение общества.

   На самом деле человек не может обойтись без идеологии - т.е. организации его опыта в некой обобщающей (упрощающей) системе взглядов. Если не ожидать от нее слишком многого ("марксистская теория всесильна, потому что она верна...") всякую более или менее когерентную культурную схему можно назвать идеологией.

   Но можно также и теологией 2) , а в применении к массам, - и мифологией. Сто лет назад, чтобы стать марксистом, считалось необходимым изучать "Капитал", а сегодня любую "идеологию" можно подхватить из газетных заголовков. Это - совсем недалеко от громкого "ура!".

2) По определению Бертрана Рассела: "Все догмы, коль скоро они превышают точное знание, принадлежат теологии."

   Тонкое филологическое различие между авторитетными идеологиями и популярными мифами, может, и заметно некоторым интеллектуалам, но совершенно неуловимо для большинства приверженцев. Демократический мир строится на мифах, которые овладевают массовым сознанием, и грозит обрушиться всякий раз, как влияние этих мифов ослабевает.

   Для интеллигента дело не в том, чтобы пытаться (хотя бы перед самим собой) выдать эти мифы за точное знание, а в настоятельной потребности прочувствовать, какой из них в самом деле соприроден его душе и не мельтешить. Понимание мифологической природы своих посылок не должно приводить культурного человека к потере ориентации, а скорее к строго повышенному вниманию к основаниям своей культуры. Такое внимание, повидимому, только и ведет к осмысленному культурному творчеству. Оно дается не всякому. Целый спектр сосуществующих, (и часто несовместимых) мифологий незримо владеет сознанием людей, уверенных в своей освобожденности от всяких предвзятых идей. Это особенно верно в периоды кризисов и катастроф.   

   "Собачье сердце"

 Об идеологии людей, которые отрицают свою зависимость от идеологии, лучше всего судить по текстам - историям, книгам или фильмам - которые среди них популярны. Как пишет другой современный исследователь культуры: "Общепринято рассматривать искусство изложения ("нарратив") - песни, драму, роман - скорее как украшение жизни, чем как необходимость... Однако, мы сознаем нашу культурную принадлежность и наиболее ценимые верования именно в форме описания, причем часто захватывает нас не столько фабула, "содержание" рассказа, сколько искусство повествования... Рассказ о себе и о других - себе и другим - есть наиболее ранний и естественный способ организации нашего опыта... Люди приписывают миру смысл рассказом о нем. Они используют свою описательную способность для моделирования реальности... Мифы, сказки, истории суть инструменты мышления для конструирования значений.."

   (Джером Брунер,"Культура воспитания", Гарвард Унив.Пресс,1996)

   Культурный разрыв между европеизированным меньшинством и остальным народом в течение веков был камнем преткновения в российской национальной жизни и служил источником неутолимого комплекса вины русской интеллигенции.

   В едкой, фантастической повести "Собачье сердце" 3) Михаил Булгаков с блеском продемонстрировал, как далеко ушел от этих былых самоуничижительных комплексов русский интеллигент вскоре после Революции, уже в 20-ые годы:

   - Гениальный ученый, хирург, проф. Преображенский, ради эксперимента превращает голодного бродячего пса в человека. Из милого, ласкового пса, Шарика, в результате научно продуманной (вот она - идеология!) операции вышел хамоватый и смертельно опасный "новый гражданин", тов. Шариков, который неожиданно скоро оказался гораздо лучше приспособлен к условиям массового общества ("диктатуре пролетариата") чем сам ученый, наивно на людях провозглашавший: "Да, я не люблю пролетариата!"

3) Вообще, похоже, что при Советской власти писателям удавалось откровенно высказаться только в фантастической форме - Е.Замятин, Б.Пильняк, А.Платонов и другие (См. статью Абрама Тэрца - Синявского - "Социалистический реализм").

   От мести распоясавшихся гегемонов - соприродных Шарикову по духу людей - профессора, впрочем, спасают его собственные темные связи с власть имущими (т.е. по существу такими же Шариковыми). В этом пункте писательский дар Булгакова (а, может, и собственный жизненный опыт) позволил ему предвидеть двусмысленные

   взаимоотношения интеллектуальной элиты с Советской властью на пятьдесят лет вперед.

   После некоторых моральных колебаний профессор все же решается насильственно вернуть своего проблематичного питомца обратно в собачье состояние: "Пес видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги, ... упорный человек, настойчивый, все чего-то добивался, резал, рассматривал, щурился и пел: - К берегам свяще-е-енным Нила..."

   Возвращенный в естественное состояние пес увидел творческого человека за работой и природная иерархия, нарушенная было незаслуженным обретением им человеческих прав, восстановилась...   

   Такая аллегория, конечно, ничего не доказывает и никак не подвигает к решению реальную социальную проблему. Но талантливый текст обладает большой суггестивной силой, и повесть, широко разошедшаяся по стране только в 60-х в САМИЗДАТе, имела шумный успех. Она, конечно, сыграла свою незамеченную роль в формировании того поразительного отчуждения 4), которое стало столь обычным в интеллигентских кругах в России и позволило им так легко принять исход евреев в 70-х и последующее повальное бегство специалистов в 80-90-х.

4) "В глазах Булгакова только интеллигент и имеет право называться человеком." (Б. Сарнов, "Пришествие капитана Лебядкина", изд. Пик, РИК "Культура", Москва, 1993 ).

   В отличие от интеллигенции дореволюционного времени, которая включала весь образованный (т.е. состоятельный) слой российского общества, новая советская популяция состояла только из наемных (недооплачиваемых) профессионалов, "технарей", "образованцев", миллионы которых создала Советская империя для своих невероятно разросшихся нужд, совершенно не предусмотрев адекватного

   удовлетворения нужд этой группы. Новая интеллигенция не имела никаких оснований брать на свой счет былые дворянские самообвинения. И через два поколения после революции этот новый класс легко принял профессионально-кастовую гордыню Булгакова, как свою.

   Постиндустриальная революция на Западе привела к некому повышению роли (и, соответственно, самоуважения) специалиста и в СССР. Ежедневно решая технологические задачи, ставившие в тупик неквалифицированное (несовременное) начальство, специалист одновременно убеждался в своем потенциальном могуществе и социальном унижении. Самосознание этой группы никогда не было выражено в связной форме из-за очевидных цензурных ограничений, но неоднократно прорывалось в частных выступлениях и публичных призывах к необходимости способствовать "развитию талантов".   

   Для евреев эта ситуация была еще усугублена их фактическим неравенством. Находились начальники (и целые отрасли - Институт Научной Информации, Институт Высоких Температур, Институт Математической Экономики), которые сознательно пригревали у себя способных евреев, зная, что от них можно не ожидать карьерной конкуренции: продвижение по социальной лестнице или премирование для них всегда будет затруднено.

   Не все евреи, конечно, принадлежали к интеллектуальной элите. Однако, множество простых людей в их среде в какой-то степени отождествляло свои амбиции с претензиями образованного круга и воспринимало дискриминацию интеллектуалов в ряду прочих обид еврейского народа.

   "Малый народ"

   Будучи по преимуществу квалифицированным меньшинством в обществе, советские евреи за два-три поколения сформировались не столько как этническая, сколько, как социальная группа.

   Антиинтеллигентская политика властей в СССР так часто являлась в форме антисемитизма, что многие евреи (впрочем, может быть, и некоторые неевреи) невольно привыкли смешивать две эти разные группы. 5)

5) И два соответствующих понятия из разных рядов, так что на вопрос специалиста-антрополога, приведенный в начале статьи, один ответил бы - "я еврей", а другой - "я физик". Поскольку реакция Советской власти на оба ответа лучше всего характеризуется репликой из абсурдной пьесы Даниила Хармса - "Ты - говно!" - всегда наличествовала основа для их солидарности.

   Когда в 60-х по капризу Хрущева в высших учебных заведениях были введены льготы для выходцев из рабочего класса (и соответственно усилена жесткость по отношению к интеллигенции), обе стороны - и потерпевшие, и исполнители - были уверены, что эта мера направлена против абитуриентов-евреев.

   В России вышел недавно современный, более объективный учебник новейшей истории (наконец-то, свободный от дела пролетариата), написанный саратовским профессором Кредером - поволжским немцем. Немедленно обрушилась на него лавина телефонных звонков и писем с угрозами и предложениями убираться в Израиль. И учебник, конечно, не стал общепринятым в российской школе.

   Тут дело не только в фамилии Кредер. Объективность ведь тоже форма идеологии. Она основана на распространенной в европейских кругах вере, что истина (вещь в себе) существует независимо от наших (ну, скажем, классовых или национальных) интересов. Эта древняя идея, вообще говоря, тоже недоказуема и далеко еще не всюду прижилась, хотя автомобили, самолеты, холодильники и правоохранительные системы основаны именно на ней. Евреи в России, действительно, часто ценят объективный подход больше других. Может быть, это происходит потому, что он дает им субъективное ощущение безопасности в их особом положении и возможность ссылаться на "мировое общественное мнение", на "цивилизованные страны", на "Европу".

   Социологи знают, что в переходные, кризисные периоды в обществе спонтанно возникают замкнутые группы с резко отличным стереотипом поведения ("малый народ"), оказывающимся в вольной или невольной оппозиции к общепринятым ценностям и существующему порядку вещей. Члены таких групп перестают чувствовать свое родство с окружающими и становятся диссидентами - чужими среди своих. Так появились в свое время христиане в Римской империи, мусульмане в Мекке, протестанты в Европе, буддисты в Индии, большевики в России, сионисты в Черте оседлости...

   Диссиденты в СССР появились задолго до того, как прижилось само слово. Один из бывших диссидентов, академик И. Шафаревич, правильно заметил, что евреи в России почти автоматически попадают в эту рубрику - "малый народ". Мудрено было бы им в нее не попасть. Он, однако, не захотел бы заметить, что и проф. Кредер со своей объективностью, да и он сам со своим православием, попадали в нее с такой же неизбежностью. В кризисном обществе, каким была обширная Советская империя, хватало места не для одного "малого народа".

   Здесь кажется весьма уместной также и идея Льва Гумилева о консорциях - сплоченных группах пассионариев. Такая группа диссидентов, утверждающая новый стиль поведения в обществе, превращается порой и в зародыш нового этноса 6) :

   "Формирование нового этноса зачинается непреоборимым внутренним стремлением к целенаправленной деятельности, всегда связанной с изменением окружения, общественного или природного, причем достижение намеченной цели, часто иллюзорной или губительной, представляется самому субъекту ценнее даже собственной жизни... Начав действовать, такие люди вступают в исторический процесс, сцементированные избранной ими целью и исторической судьбой. Такая группа может стать разбойничьей бандой викингов, буддийской общиной монахов, религиозной сектой мормонов, орденом тамплиеров, школой импрессионистов...

   Чтобы войти в новый этнос в момент становления, человеку нужно деклассироваться по отношению к старому."

6) Л.Н.Гумилев, "Этногенез и биосфера Земли", 1979. Лев Гумилев замечательно формулирует свои феноменологические наблюдения. Приводя цитаты из его трудов, я вовсе не собираюсь солидаризоваться с остальным содержанием его теорий.

   Окончательно "деклассированными" по отношению к советскому народу евреи оказались только в 60-х годах.   

   Взаимоотношения квалифицированного меньшинства и народной массы далеки от простоты во всех странах. Тому, кто строит себе иллюзии относительно цивилизованных наций, следует посмотреть по телевизору на английских футбольных болельщиков. Арнольд Тойнби так выразился по этому поводу : "Западным науке и технике, рожденным, чтобы превращать знание в силу и богатство, присуща известная эзотеричность. Они возникли как результат напряженных интеллектуальных усилий творческого меньшинства. Главный источник нестабильности, угрожающей существованию этой "соли Земли" заключается, как раз, в том, что большинство людей, увы, попрежнему "пресно"... Стагнация масс является фундаментальной причиной кризиса, в который упирается Западная цивилизация... В каждой цивилизации огромные массы народа не выходят из состояния духовной спячки, так как подавляющее большинство ... индивидуально ничем не отличается от человека примитивного общества".

   В старой России такая идея вошла бы в противоречие с традиционным интеллигентским народолюбием. Но в СССР "человек примитивного общества" оказался вдобавок вооружен "самым передовым мировоззрением", которым он размахивал как каменным топором. Эзотеричностью науки Тойнби называет необходимость использования в ней понятий далеко выходящих за пределы житейского опыта среднего человека. На советском языке это значит - вне контроля партийной идеологии. Эта эзотеричность - "идеалистические извращения в физике, химии, биологии и языкознании" - в течение всего периода существования СССР была неизменным поводом для раздражения властей и, одновременно, единственным - хотя и очень непрочным - убежищем для социально ущемленных элементов населения, в конечном счете, диссидентов.

   В течение многих лет в СССР диссидентство, в тюрьме и на воле, было тем единственным привилегированным кругом, куда легко принимали евреев. И хотя власть поставила свои барьеры и на пути в науку, ее эзотеричность 7) часто служила формой социальной защищенности для многих и разнообразных маргиналов.   

   7) "Интеллигенция, живущая в условиях девальвации общих понятий и высоких слов, ... видела в науке вообще и прежде всего в ее новых "авангардистских" жанрах (кибернетика, информатика, семиотика, генетика, бионика), объявленных еще недавно вне закона, естественного противника "идеологии"... Наука - воплощение бескомпромиссной истины, наука - антипод идеологии, превратилась в объект поклонения и символ веры..." М.Каганская, "Страна и Мир", Т. 11, 1986.

   Интеллектуализм – по-видимому, было тем немногим из еврейского наследия, что еще осталось невыкорчеванным за десятилетия советской власти. При окончании мною университета только две категории наших студентов были на любых условиях готовы к трудной карьере профессионального ученого - евреи и лица с подмоченной анкетой: дети священнослужителей и репрессированных, побывавшие в немецком плену, на оккупированных территориях, и т.п.

   По-видимому, большинство народа повсюду живет по инерции, не выходя за пределы рутины. Однако, во всех странах присутствует и пассионарное меньшинство, которому действительно необходимо ощущать вдохновение, особый подъем, чтобы совершать те ежедневные сверхусилия, которые только и обеспечивают существование и развитие цивилизаций. Такое же пассионарное меньшинство необходимо и для всякого социального творчества, т.е. реформ, и только такое же меньшинство способно на сверхусилия, требуемые серьезным историческим действием, революцией или массовым переселением. Вдохновение активных меньшинств в наше время, как и тысячи лет назад, питается мифообразующими идеями.