Когда засмеется сфинкс

Игорь Подколзин

Когда засмеется сфинкс

Приключенческо-фантастический роман

Об авторе

Игорь Подколзин родился в Забайкалье, в городе Чите. В пятнадцать лет поступил в специальную военно-морскую школу.

После окончания Высшего военно-морского ордена Ленина Краснознаменного училища имени Фрунзе служил офицером на Тихоокеанском и Балтийском флотах.

Уволившись в запас, окончил факультет журналистики МГУ имени Ломоносова.

Его перу принадлежит более трехсот рассказов, очерков, статей, репортажей, корреспонденции, телесценариев. Игорь Подколзин — автор повестей «Всю жизнь с морем», «Трагедия у Итурупа», «Один на борту», «Свет над горизонтом», «Тайна острова Варудзима».

Глава I

Бар «Гонолулу»

Столик из белого пластика стоял в углу. Сквозь большое, во всю стену, окно — оно выходило на тихую улочку, которая вливалась в широкий прямой как стрела проспект, пересекающий город с севера на юг, — были видны двух- и трехэтажные дома, узкий, запыленный, покрытый клочками бумаги тротуар. Парило. Лучи солнца падали почти отвесно, и в вязком асфальте оставались слабые отпечатки каблуков. Пахло нефтью и пылью.

За столиком спиной к матовому с разводами стеклу, промытому до зеркального блеска, сидел человек. Неподвижный взгляд его был обращен на рекламный плакат компании туристских путешествий, призывавший посетить жемчужину Тихого океана — Гонолулу. Шоколадного цвета девушка с чуть-чуть раскосыми глазами на круглом лице, в обрамлении глянцевито-черных волос, в бикини из золотистой парчовой ткани держала в одной, изящно поднятой вверх руке гроздь бананов и ананасов, а в другой — билет на изображенный здесь же многопалубный лайнер. Позади нее ослепительно синели небо и море, зеленели перистые пальмы с лимонными, стройными и колючими стволами. Из красных полуоткрытых губ креолки, сначала тоненьким языком, затем бесплотным, словно дыхание на морозе, клубом поднималось светлое облачко, надпись на нем сулила людям все экзотические блага и земного и небесного рая за время путешествия на борту сверхсовременного красавца теплохода. Справа налево по диагонали шла светло-голубая полоса, на которой цифра 3900 обозначала расстояние от города до порта Гонолулу на далеком острове Оаху. По нежно-лиловому полю рекламы там и сям парили, распластав длинные могучие крылья, серебристые альбатросы. При взгляде на плакат казалось, что от него струится пряный аромат тропических цветов и растений и еле уловимый запах нагретой солнцем загорелой кожи девушки.

В это послеобеденное время бар почти пуст — так, пять-шесть человек, забежавших выпить чашку кофе, пива или наскоро перехватить рюмочку.

Человек глубоко вздохнул, оторвался от созерцания флоры и фауны Гавайских островов и посмотрел на высокую кружку из пузырчатого стекла. Брови его поползли вверх, словно он удивился, что она пуста. Над его головой вскинулась рука с оттопыренным большим пальцем. Почти тотчас молоденькая грациозная официантка ловко заменила пустую кружку на полную янтарным, с шапкой пены пивом.

— Спасибо, Моника. — Слегка одутловатое лицо посетителя осветилось доброй улыбкой. — Благодарю вас. Вы не обидитесь, если я задам несколько нескромный вопрос? — спросил он, приподняв голову.

— Пожалуйста, мистер Грег. — Девушка слегка присела в книксене.

— Мне известно — я прочел на объявлении у входа, — вы вечером выступаете здесь на эстраде со стриптизом. — Он немного помолчал. — А вам не бывает, извините меня ради бога, стыдно выставлять свое юное тело на обозрение ораве зажравшихся и пьяных шалопаев?

— Я уже привыкла, мистер Грег. — Официантка вспыхнула, опустила ресницы и потупила глаза. — Правда, сначала было страшновато, я стеснялась до слез, даже плакала за кулисами. Но это, конечно, не самое главное. Дело совершенно в другом.

— В чем же, Моника?

— В том, — она вскинула ресницы, и глаза ее сделались колючими, — что мне необходимо кормить больную мать и заботиться о маленьких сестренках, которых я очень люблю. У нас нет отца, он был летчиком и разбился, совершая обычный рейс, а компания отказалась выплачивать пенсию. Мне думается, то, что делаю я, лучше, чем некоторые вещи, которые позволяют себе другие мои сверстницы, — я не виню их, нет, просто из возможных зол выбирают меньшее, но уж, во всяком случае, не ради собственного удовольствия днем я вылезаю из кожи, чтобы обслужить клиентов, а ночью под звуки джаза сбрасываю платье и танцую обнаженной. Что поделаешь — человек слаб, как тростинка, и любой ветер может его сломать.

— Вы, очевидно, не догадываетесь, Моника, что сейчас процитировали первую часть высказывания французского философа Блеза Паскаля. Далее он говорит: «Да, тростинка, но тростинка… думающая». Значит, как я понял, теперь вы привыкли и не чураетесь своего занятия, добывая в поте лица хлеб насущный.

— К этому нельзя привыкнуть окончательно, и я до сих пор краснею, когда появляюсь на сцене, но простите, мистер Грег, те, кто любуется за деньги этим зрелищем, им не стыдно смотреть на голых женщин?

— Думаю, стыдно. Потому-то для подобного аттракциона и выбирают время потемнее и прочие ухищрения в виде различных световых эффектов. И пытаются алкоголем притупить голос совести, заглушить протест против свинского глумления над красотой человеческого тела, над одним из величайших творений природы.

— Может быть, вы и правы, я никогда не задумывалась над этим. Кроме того, мне не дано право осуждать людей и их поступки.

— Вы умница и философ, Моника, и мыслите трезво, если это слово применимо в данной ситуации. Вы окончили колледж?

— Да. Собиралась в университет, изучать медицину, но там необходимо платить, а у нас не было денег даже на еду. Извините, мне нужно работать, уже зовут. — Она снова присела в книксене.

— Это вы простите меня. Желаю вам счастья. Бар постепенно наполнялся посетителями. Девушка улыбнулась и, будто растаяв, скрылась за блестящей никелем стойкой, над которой, как трубки органа, стояли ряды бутылок с самыми замысловатыми наклейками.

«Бедная и мужественная девчонка, — думал мужчина. — Она барахтается в грязи, обнажается перед скотами, чтобы заработать жалкие гроши и прокормить семью. И странное дело — ухитряется оставаться девственно чистой и незапятнанной, как озерная лилия».

На потолке широкие опахала, словно стрельчатые листья пальм, перемешивали напоенный запахом пива, духов и табачного дыма воздух.

Человек поднял бокал, в нем искрилась пена, сделал несколько больших глотков и опять уставился на кофейную креолку.

На вид ему было лет тридцать — тридцать пять. Светло-каштановые в крупных завитках волосы взлохмачены и давно не стрижены, бледное лицо, на котором резко обозначались глубокие складки, пересекала наискось черная кожаная лента с таким же кожаным кружком, плотно закрывающим правый глаз. Левый, серый с небольшим отечным мешочком под ним, скептически прищурен, точно человек в чем-то все время сомневался, губы кривились в иронической улыбке. Волевой подбородок разделяла еле заметная ложбинка. Одет он был в серый, из хорошей ткани, летний пиджак, явно купленный в магазине готового платья, а не сшитый на заказ. Рубашка в оранжево-фиолетовую полоску с расстегнутым воротом была мятой. Из потертого и слегка обтрепанного, с висевшей на размочаленной нитке пуговицей левого рукава торчал двойной блестящий металлический крючок, загнутый в кольцо, как у каминных щипцов.

Человек опустил голову и начал медленно водить крючком по мокрым озерцам пива на пластике столешницы, соединяя их в каналы, приделывая лучи, как солнцу, завивая в замысловатые спирали. Затем он потряс головой, провел ладонью по лицу сверху вниз и снова поднял большой палец.

На его жест вместо девушки подошел седой и немного тучный старик — хозяин бара. В его черных, как маслины, глазах под кустистыми бровями было снисходительное, но сдержанное осуждение.

— Не достаточно ли, мистер Грег? — Хозяин указал толстым пальцем с плоским сиреневатым ногтем на стопку разноцветных картонных кружков на краю стола. — Это уже четвертая. Может быть, хватит, ведь до вечера еще далеко?

— Не хватит, Джекки. Или я не имею права доставить себе удовольствие и выпить в этом сволочном мире? Или вы думаете, что я пьян?

— Ну зачем же так, мистер Грег, пожалуйста. Я всегда пытаюсь избежать неприятностей. Мне показалось, что вы уже хлебнули изрядно. Не было бы недоразумений с полицией.

— Мне нет дела до вашей сволочной полиции, — он пристально взглянул единственным глазом на хозяина, — до ваших сволочных законов и… вашего сволочного Гонолулу. — Он неожиданно выбросил вперед руку и ткнул крючком в красочный плакат на стене. — Я хочу пива, обыкновенного холодного пива, по пятьдесят центов за пинту.

— Извините, мистер Грег, я сейчас распоряжусь, одну секундочку. — Хозяин поклонился и все так же, как монумент, будто не шагал, а к подметкам ботинок были приделаны колесики, двинулся к стойке.

— Вот так-то лучше. Подумаешь, велика потребность, — еле шевеля губами, произнес мужчина, лоб его опустился на раскрытую ладонь согнутой в локте руки. — Это же так ничтожно мало — пива и покоя, господи. Девушка поставила перед ним кружку.

— Спасибо, Моника, вы молодец, дай вам бог удачи. — Из верхнего кармана пиджака он вынул сигарету, размял ее, взял со стола спички и очень ловко прикурил. Струя дыма потянулась в сторону плаката. — Простите, что побеспокоил.

— Пожалуйста, всегда рада услужить вам, мистер Грег. — Она взяла пустую кружку и отошла.

На тротуаре у окна бара остановился прохожий в белом чесучовом костюме. Пристально посмотрел на одноглазого. Постоял. Пошарил взглядом по залу, словно кого-то отыскивая.

Неторопливой походкой, держа сигарету в отставленной в сторону руке с оттопыренным мизинцем, украшенным широким золотым кольцом, к стойке приблизился щеголеватый молодой человек в клетчатом пиджаке, он поставил ногу в изящном лакированном с плоским носком ботинке на подставку внизу у пола и попросил коньяку. Румяному и по-детски круглому лицу он пытался придать надменное выражение. Губы презрительно кривились. Он, очевидно, изнывая в безделье, наблюдал сцену разговора мужчины с официанткой и хозяином. Переложив сигарету в другую руку, он двумя пальцами поднял рюмку за тонкую ножку и, сощурившись, посмотрел напиток на свет. На тыльной стороне ладони сине-зеленым пауком расплылась татуировка. Все на нем было новое, с иголочки: и костюм, и обувь, и цветной, в радужных завитушках, широкий и модный галстук. От фигуры веяло парикмахерской и довольством.

Отпивая маленькими глотками коньяк, повернулся к хозяину, еще брезгливее скривил губы и, растягивая слова, словно жуя их, назидательно произнес:

— Почему вы пускаете в свое заведение разный сброд, который изводит девушек непотребными, похабными расспросами? Здесь приличное место, и нечего шляться всяким прощелыгам и подонкам, им давно пора в богадельню.

Одноглазый приподнял голову с ладони и недоуменно, будто еще не полностью отрешился от затаенных личных мыслей, уставился на говорившего.

— Об этом я спрашиваю вас, хозяин! — продолжал, повысив голос, молодой человек. — И прошу ответить. Да, да, прошу!

Бармен вскинул на него глаза, нахмурился, но тут же словно через силу улыбнулся и миролюбиво произнес:

— Слава богу, мистер, мы живем в свободной демократической стране, и любой может посещать то, что ему вздумается, если он, конечно, не безобразничает, ведет себя благопристойно, не нарушает порядок. А насчет подонка, то я извиняюсь, но честнее и благороднее человека, чем мистер Грег, он, кстати, когда-то был полицейским, мне не приходилось встречать, и это не только мое мнение.

— Выдумаете? — протянул молодой человек. — Однако запоете по-другому, когда это кривое чучело распугает клиентов. Вы правильно изволили заметить, мы живем в свободном мире и вольны ходить туда, куда заблагорассудится, где не появляется всякое отребье и не пристает с пошлыми предложениями к юным девицам. А если это извращенный тип, таких сейчас хоть пруд пруди?

— Но он не приставал пи с какими предложениями.

— А я заявляю, приставал, и он, несомненно, маньяк.

— Мистер Грег порядочный и образованный человек. Тем более вы же видите, он инвалид, без руки и глаза, будьте милосердны, — пробубнил хозяин.

— Вот именно, — отрезал клетчатый. — Пусть отправляется со своими горестями и дурацкими расспросами в церковь или молельный дом каких-нибудь мормонов, а не действует на нервы культурным людям, не отравляет настроение тем, кто хочет развлекаться за свои денежки, приобретенные, может быть, ценою здоровья и жизни.

Приходится лишь удивляться, куда смотрят наши блюстители порядка. Мы их содержим — платим жалованье не за то, надеюсь, чтобы разное образованное нищее хамье портило нам жизнь, а вам репутацию заведения. — Он обратил лицо к посетителям, будто призывал их в свидетели.

Многие сочувственно закивали.

— Эдак вы еще и вонючих ниггеров сюда напустите, чтобы они, изображая обезьян, лазали по люстрам? — Он громко захохотал.

— Ну что вы? — засуетился бармен. — Он скоро уйдет. Успокойтесь, пожалуйста, он не засиживается допоздна.

— Правильно, уйдет. И я уйду. И никогда больше не появлюсь здесь, где могут оскорбить и унизить, да и посоветую сделать то же друзьям, а у меня их немало, особенно среди морских пехотинцев. — Он фыркнул, стряхнул пепел в опустевшую рюмку и высокомерно посмотрел на хозяина. — Вот так, учтите это, милейший.

Деньги звякнули о стойку. Не дожидаясь сдачи, он выпятил грудь и, смотря прямо перед собой, проследовал прочь. У выхода обернулся и погрозил хозяину пальцем.

Бармен с досадой смахнул ладонью монеты в открытый ящик и направился к столику в углу.

— Помолчите, Джекки, — тот, кого называли Грегом, встал, — у меня нет одного глаза, но есть оба уха. Я все слышал, понимаю, старина, и не обижаюсь. Кстати, вы не видели кинофильм «Каждый умирает в одиночку»?

— Нет, мистер Грег. Я не хожу в кино, предпочитаю телевизор. Но вы меня не так поняли, — заканючил он. — Приходите, когда пожелаете, я очень уважаю вас, поверьте. Мало ли что наболтал этот хлыст. И откуда они берутся? То хиппи, то йиппи, то черт их знает кто. И теперь эти, с виду похожи на людей, а за душой одна спесь. Хапанул несколько тысчонок в каком-нибудь легионе наемников, остался в живых и строит не бог весть что.

— Не надо, Джекки. Не надо. А фильм этот обязательно посмотрите, советую, поучительная и жизненная история. Я ухожу. Пусть эти сволочные пижоны не портят свои сволочные нервы. Они всегда помнят, что живут в свободной стране, даже тогда, когда лишают других не только свободы, но и жизни. Так-то, Джекки. Прощайте. Этот юнец — кто он там, коммивояжер или недобитый вояка, вероятно, прав, мне действительно пора на свалку, в этом сволочном мире я задержался слишком долго, здесь больше нечего делать. Поеду в Гонолулу, к этой коричневой деве. — Он указал крючком на проспект. — Лопать бананы, бататы, маниоку и вкушать прелести духовные. Точка, Джекки, счастливо оставаться, старина, не поминайте лихом.

— Полноте, мистер Грег. — Хозяин слегка придержал его за рукав. — Не обращайте внимание, приходите, когда пожелаете, всегда рады, мы столько лет относились к вам с уважением, а этот лоботряс, чтоб ему провалиться, вел себя нагло и оскорбительно, и хорошо, что его ноги здесь больше не будет.

— А ты, Билли Бонс, плюнь на этого подонка, — заметил, проходя мимо, бородатый парень в техасах и рубахе, завязанной на голом пузе концами. — Плюнь, старик, и разотри ножкой. — Он шаркнул, показывая, как это сделать.

Человек осторожно отстранил руку бармена и, слегка шаркая подошвами стоптанных расхлестанных желтых туфель, направился к двери. На пороге он лукаво подмигнул официантке и, как могло показаться со стороны, весело помахал над головой рукой.

— Бедный мистер Грег, — прошептала девушка. — Как мне его жалко, он такой тактичный, добрый, умный и несчастный.

— Больше всего ему самому жалко себя, — задумчиво произнес хозяин. — Он горд, и считайте, Моника, сегодня вы видели в последний раз одного из достойнейших людей.

— Вы думаете, он больше не придет? — Официантка подняла полукруглые тонкие, как черные нитки, брови. — Куда же он денется, одинокий калека? Боже мой, и почему так не везет хорошим людям?

— Вы же слышали: уедет в Гонолулу, — горько усмехнулся бармен. — Мы живем в свободном мире, и каждый волен распоряжаться собой по своему усмотрению, с самого утра сегодня все как сговорились, твердят одно и то же о нашей демократии, поворачивая ее так и сяк.

«Может быть, и хорошо, что он слышал разговор и, конечно, больше не явится. Что ж, каждый не только умирает в одиночку, но и живет так же. Человек он, конечно, достойный, но лучше, если его больше здесь не увидят. В конце концов заведению это на руку, — думал хозяин. — Отказ получен не от меня, а бизнес есть бизнес, и от этого никуда не уйдешь — ведь надо же как-то жить. Надо».

Бармен окинул взглядом зал и, увидев в дальнем конце поднятый палец, легонько подтолкнул девушку, указав глазами на требующего пива посетителя.

В углу у окна на опустевшем столике медленно подсыхали соединенные в каналы, завитые в спирали и расходящиеся лучами лужицы пива. Вверху под потолком все так же почти неслышно вращались, точно отсчитывая тягучее время, лопасти вентиляторов. На стекле окна, поджимая полосатое черно-желтое брюшко, поводя усиками, ползала суетливая оса.

На душе у Грега было муторно и тоскливо.

— Извините, пожалуйста. — Перед ним словно из-под земли возник полноватый господин. На воротник белого костюма падала львиная грива густых каштановых волос. Кончики усов меланхолично опущены к подбородку.

— Доктор! — Грег радостно вскинул брови.

— Да, это я. У вас отменная память. Чего, пожалуй, не скажешь о вашем виде. Что — плохо? — Он легонько тронул его за локоть. — Если не спешите, пойдемте посидим где-нибудь?

— Торопиться мне некуда. А кроме того, хотите верьте, хотите нет, но всего каких-то полчаса назад я вспоминал вас и даже собирался разыскать. Дело в том, что у меня внезапно родилась сногсшибательная идея, и подумалось, не поделиться ли ей с вами.

— Зайдем? — Доктор указал на небольшое кафе. — Что-нибудь выпьем, поговорим.

Они вошли и сели за столик.

— Что будете пить? Не стесняйтесь, я при деньгах.

— Только кофе.

Официантка быстро принесла две маленькие чашечки.

Несколько минут они молчали, помешивая ложечками напиток.

Разговор начал Грег:

— Ваше имя, если не ошибаюсь, Макс Эдерс?

— Совершенно верно.

— Мне бы хотелось еще раз поблагодарить вас за то, что помогли мне тогда выкарабкаться с того света.

— Бросьте. — Доктор махнул рукой. — Я же говорил — вы мне симпатичны. Все остальное — обычный долг врача. А из той клиники я ушел. Теперь отдыхаю, пока не кончатся деньги. Правда, их, положа руку на сердце, не так уж и много, скорее наоборот.

— Вы хотите сказать, что сейчас вроде бы не у дел?

— Можно и так.

— Это замечательно, — воскликнул Грег.

— Странный вывод, — недоуменно протянул Эдерс. — Чего уж тут замечательного? Не очень-то легко снова устроиться.

— Я не так выразился, доктор. Просто это как нельзя лучше соответствует планам, которые я обдумывал, сидя в пивном баре.

— Лучше для кого? — Эдерс прищурился. — Для вас?

— Для нас обоих. Я же говорил, последние дни мне не дает покоя одна мысль. Она засела в голове, как гвоздь, и постоянно нудит. Можете уделить минут десять и выслушать?

— Хоть двадцать.

— Скажите, доктор, только откровенно, я похож на сумасшедшего? — Он взглянул исподлобья.