Помоги проекту - поделись книгой:
— Спасибо, мистер Себастиан. И от миссис Холл и от себя лично — большое спасибо!
— Да на здоровье, — сухо сказал Себастиан и, внезапно пошатнувшись, ухватился за спинку кресла.
— Мистер Себастиан! — Доктор Холл подскочил к нему.
— Нет, нет — все в порядке. Просто голова кружится… Нервы…
— Вам бы прилечь, сэр.
— Нет. — Себастиан овладел собой. — Вы не ответили. Так где я могу взять сани?
Доктор Холл пристально посмотрел на него, потом пробормотал:
— Да, возможно, так лучше будет. По почтовому тракту около мили…
Пожилая горничная сказала плаксивым голосом:
— Мистер Себастиан, пришел мистер Манчи. Вам не следовало бы никого принимать. Позволили бы вы нам вызвать врача…
Лежащий в постели Себастиан отозвался:
— Кончайте зудеть и давайте сюда Манчи.
Это происходило днем 11 января 1905 года, в среду. Лежа в кровати с пологом на четырех столбах, Джон Себастиан мог видеть, как на берег Ри накатывают огромные волны, холодные, как холод в его душе. Холодные, как Клер… если бы она ощущала холод…
— Ну-с, мистер Себастиан, — раздался жизнерадостный голос.
— Заходи, Манчи, садись.
— Говорят, мистер Себастиан, вы больны. — Адвокат уселся возле кровати. — И они не преувеличивают. Вид у вас неважный.
Себастиану это не понравилось.
— Манчи…
— Насколько мне известно, у вас и до похорон были приступы головокружения, а потом они усилились. И за эти же пять дней у вас появились отчетливые провалы памяти. Почему вы не позволили вызвать врача?
— Не нужен мне врач! Манчи, я хочу составить новое завещание.
— Сейчас? — Адвокат явно был в замешательстве.
— Конечно, сейчас! Что, по-английски перестал понимать?!
— Не разумнее было бы, мистер Себастиан, подождать, пока вы не оправитесь окончательно после аварии?
— Намекаешь, что я недееспособен? — Себастиан гневно посмотрел на адвоката.
— Нет, нет, — поспешно сказал Манчи, открывая «дипломат». — Итак, какие именно изменения вам бы хотелось внести в существующее завещание, сэр?
— Оставьте без изменения суммы, завещанные мной слугам, сотрудникам «Себастиана и Крейга» и прочим. Но доход от основной части моего имущества — и имущества жены, когда закончится вся эта юридическая дребедень, и оно перейдет ко мне — будет принадлежать моему сыну Джону. — Себастиан слегка приподнялся. — Вы знаете, Манчи, о каком сыне я говорю?
— Разумеется, — адвокат был изумлен. — Ребенок в детской, на попечении сиделки, и на вид — просто молодцом. — Он кашлянул. — Может быть, сэр, оставим все это на потом?
— Ребенок в детской, — пробормотал Себастиан. — Верно, Манчи, мой сын Джон. Мой единственный сын. Именно так и запишите: моему единственному сыну, запятая, Джону».
— «…единственному сыну, запятая, Джону», — пробормотал адвокат.
— Он будет получать доход до двадцати пяти лет. В двадцать пять к нему переходит основной капитал. Записал?
— Да, мистер Себастиан.
— Если я умру до достижения сыном этого возраста, он поступает под опеку моего компаньона и друга Артура Б. Крейга. Крейг уже согласился принять эту ответственность на себя. Крейг также будет душеприказчиком и управителем имущества — это есть и в нынешнем завещании. Если мой сын умрет до достижения им двадцати пяти лет, я завещаю имущество Крейгу. Это все, Манчи. Составить немедленно.
— Я подам вам на подпись завтра же, мистер Себастиан.
— Ты подашь мне на подпись сегодня же! — Себастиан в изнеможении откинулся на подушку.
— Я не уверен… Мистер Себастиан, дело-то ведь не такое уж безотлагательное? — Он выдавил из себя смешок. — Даже если бы мы имели несчастье потерять вас сей же час, сэр, ваш сын все равно все унаследует, будучи естественным наследником…
Себастиан прошептал:
— Я хочу, чтобы все это было на бумаге, с моей подписью, Манчи, именно так, как я сказал. — Он приподнялся и крикнул: — Ясно, черт тебя дери!
Адвокат спасся бегством.
Вечером Манчи вернулся с двумя клерками. Резким, обиженным голосом он зачитал завещание Себастиану. Издатель с интересом слушал, кивая на каждую фразу. Когда адвокат закончил, лежащий схватил ручку и тщательно расписался в обоих экземплярах. Затем клерки расписались как свидетели, и все трое направились к выходу.
— Благодарю вас, джентльмены, — сказал Себастиан. — Да, Манчи!
Адвокат обернулся.
— Извините, если я был чересчур категоричен. Вы проявили необычайную отзывчивость.
— Что вы, что вы, мистер Себастиан, — сказал адвокат, несколько распрямляя спину. — Однако дело сделано. Еще что-нибудь?
— Да, надо бы заняться одним делом… счет один открыть… бумаги кой-какие составить…
— Может быть, это подождет до завтра? — улыбаясь, спросил Манчи. — Я бы серьезно посоветовал вам обратиться к врачу, прежде чем утруждать себя чем-либо еще.
— Возможно, вы правы, — еле слышно произнес издатель. — Утром я приглашу доктора Уэсткота. А дело, о котором я говорю… Ладно, Манчи, после как-нибудь…
Голос его замер. Адвокат подождал немного и вышел.
Довольный Джон Себастиан отвалился на подушку. Убийца был отмщен — в завещании о нем ни слова не говорилось, ни Манчи, ни Крейг, никто, связанный с Джоном Себастианом, издателем и вдовцом, никто, кроме супругов Холл, не знал о существовании маленького убийцы, а у этой парочки было достаточно оснований держать язык за зубами.
Себастиан заснул.
И умер во сне. Утром пожилая горничная нашла его уже остывшим. По настоянию друга и компаньона покойного, Артура Бенжамина Крейга, патологоанатом произвел вскрытие. Он обнаружил гематому в мозгу. Выпав из перевернувшегося «пирса», Себастиан получил внутричерепную травму. Его отказ прибегнуть к медицинской помощи после аварии и послужил, вероятнее всего, причиной смерти. Также был сделан вывод, что его необъяснимое поведение в последние пять дней жизни было прямым следствием травмы.
Джона Себастиана похоронили на семейном участке кладбища в Ри, рядом со свежей могилой его жены.
Когда доктор Корнелиус Ф. Холл прочел о смерти Себастиана, он сказал жене:
— Нам повезло больше, чем мы предполагали. Этот тип был на все способен.
Миссис Холл вздрогнула и устремилась в комнату, где умерла Клер Себастиан. Теперь там была детская.
Доктор Холл осторожно навел справки и удостоверился, что Себастиан умер, так и не успев открыть обещанный счет. Когда были опубликованы условия завещания, маленький доктор внимательно прочел их. Второму сыну ничего не причиталось, более того, о нем даже упоминания не было. Доктор Холл улыбнулся. Насколько ему было известно, никто в целом свете не знал, что, помимо одного младенца мужского пола, который находился в детской Себастианов в Ри, жена Джона Себастиана родила кого-то еще.
— Слава Всевышнему! — сказала жена доктора и с такой радостью принялась за новые для себя материнские обязанности, что доктор Холл даже завел обыкновение мурлыкать песенки, трясясь в саночках по дорогам нижнего Вестчестера.
Он зарегистрировал рождение в муниципалитете Маунт-Кидрон вместе с городским писцом. Доктор выждал, пока ему не довелось принять еще семь родов в Маунт-Кидрон и окрестностях и не набралась целая стопка записей. Городской писец был глух и наполовину слеп. За сорок пять лет службы он столько рождений записал в свой гроссбух, что частности в его мозгу уже не запечатлевались.
— Ну вот мы и обезопасились, — заметил доктор Холл жене.
— От чего, Корнелиус?
Он пожал плечами.
— Кто знает?
Эти события произошли в тот год, когда на свет появился Эллери Куин, и ровно за четверть века до того, как он согласился принять участие в необычайных рождественских торжествах в Элдерхаузе, штат Нью-Йорк.
КНИГА ВТОРАЯ
Эта «логическая задачка» знакомит нас с двумя новыми детективами, Куинами, отцом и сыном.
Один — добродушный любитель нюхательного табака, другой — книжный червь, чем-то напоминающий Фило Вэнса.
Несмотря на крайнее жеманство и чрезмерно отработанный обмен репликами, они довольно симпатичны. Невзирая на мелкие недочеты… это добротная вещица для тех, кто предпочитает криминальные истории без особых приправ.
Вторник, 24 декабря 1929 года, сочельник
О молодости Эллери можно было судить по тому, что он все рецензии воспринимал серьезно. От хвалебных он разбухал, прямо-таки чуть не лопался, от критических — опадал на глазах. В целом рецензии на «Загадку цилиндра» были приемлемы. Однако же ложечка дегтя в «Субботнем литературном обозрении» на него сильно подействовала. Был противен упрек в обычной «добротности», слова же про «книжного червя, чем-то напоминающего Фило Вэнса», глубоко язвили душу, и уж совсем возмутило его обвинение в «жеманстве». В первую публикацию молодого автора всегда вложено столько трепетной невинности, и обзывать ее всякими словами — значит совершать преступление против природы. Эллери прямо-таки корчился в муках.
Но все это было уже в прошлом. Книга вышла в середине августа, к середине октября рецензии иссякли, а к концу октября Эллери о них и думать забыл. В те дни ему была присуща та гибкая самоуверенность юности, которую можно согнуть, но не сломать. И он без удивления принял приглашение Артура Б. Крейга погостить у него на Рождество и до Нового года — приглашение, присланное задолго до Дня Благодарения — как нечто, причитающееся ему по праву известного писателя. Узнай он, что его пригласили не столько как литературного «львенка», сколько как «занятный экземпляр», он бы чрезвычайно расстроился. К счастью, он этого так и не узнал.
С Крейгом он был связан только через Джона Себастиана, воспитанника Крейга и знакомца Эллери. У молодого Себастиана была квартира в Гринвич-Виллидж, и Эллери встречался с ним во всяческих гринвических «салонах», литературных и художественных, да и около них. Их сблизило некоторое свойственное обоим нахальство. Себастиан был поэтом-дилетантом, обладавшим недюжинным шармом и, как подозревал Эллери, некоторым талантом. Не вовсе принадлежа «потерянному поколению» Ф. Скотта Фицджеральда, он являл собой тот байронический тип с пронзительным взором и гладкой шевелюрой, который был тогда в моде среди нью-йоркской богемы. О своем богатом опекуне он отзывался с циничной симпатией и тем добродушно-снисходительным тоном, к которому молодежь прибегает, говоря о более-менее сносных представителях старшего поколения.
Артур Бенджамин Крейг по профессии был типограф, книжный график, специализировался на издании роскошных книг и поднял свое ремесло до уровня высокого профессионального искусства. Эллери не знал о нем ничего, помимо того, что Крейг имеет отношение к Себастиану и что типография Крейга печатает самые отборные книги, выпускаемые издателем Эллери, Дэном 3. Фрименом.
Эллери не задумываясь принял приглашение Крейга, и только с большим опозданием — уже под самое Рождество — он осознал, что отец его, таким образом, остается на праздники один. Он предложил послать письмо с извинениями, но о такой сыновней жертве инспектор Куин и слушать не захотел.
— Тут появилась новая зацепка в убийстве Арнольда Ротштейна, так что я под Новый год скучать не буду, — заверил его инспектор. — Дуй-ка ты, сынок, в Элдервуд да повеселись там хорошенько. Только на самогонку не слишком налегай.
Эллери усмехнулся.
— Если верить Джону, там скорее будут подавать коллекционное шампанское и шотландское виски с родословной.
Инспектор скептически посмотрел на него и заметил с тревогой:
— Газеты обещают много снегу на Рождество. Когда выезжаешь?
— Во вторник днем.
— В понедельник ожидается метель, а во вторник — сильный снегопад. Может, лучше поедешь поездом?
— Старушка «Дузи» пока что ни разу меня не подводила. — «Дузенберг» Эллери не принадлежал к новейшей аристократической модели года «таун-кабриолет». Это был открытый автомобиль 1924 года выпуска, изрядно потрепанный после 135 тысяч миль не слишком нежной езды. Эллери чувствовал к машине привязанность, наподобие той, которую испытываешь к престарелой, но еще годной в дело скаковой лошади. — Кроме того, папа, я купил набор этих новых сверхпрочных цепей «Уид Америкэн». Все будет в порядке.
Как и ожидалось, рано утром во вторник, 24 декабря, пошел сильный снег. К полудню, когда Эллери выехал, на улицах было белым-бело.
В гараже на 87-й Западной ему поставили верх и боковые шторы, так что от снега он был защищен; но даже старая енотовая куртка и меховые наушники не могли защитить от злющего северо-восточного ветра, который проходил сквозь шторы, все равно как если бы они были из марли. Когда он выехал на парковый участок шоссе округа Вестчестер, он чувствовал себя замурованным в леднике сибирским мастодонтом. Ему пришлось зарулить в закусочную в Маунт-Кидрон, где он тайком разбавил кофе бренди из серебряной поясной фляжки. В Мамаронеке и Уайт-Плейнз он тоже останавливался согреть душу. Когда он пересек Уайт-Плейнз, направляясь на северо-запад по дороге на Элдервуд, фляжка была пуста. В городок он прибыл в приятном нейтральном состоянии — наполовину лед, наполовину пламень.
Элдервуд отстоял от Нью-Йорка на сорок миль. Этот зеленый городок, застроенный небольшими частными домиками, имел 6 тысяч населения и безупречный миниатюрный «деловой центр», где над Главной улицей сияли заснеженные рождественские фонари, а в искрящихся от мороза витринах магазинов громоздились бесчисленные Санта-Клаусы. Дом Крейга, как он выяснил, находился на северной окраине городка, и Эллери нашел его, всего лишь дважды рассеянно проехавшись по проселкам, ведшим в никуда.
Дом оказался разъехавшейся во все стороны громадиной, больше походившей на гигантский пик — в два высоченных этажа с такой широкой мансардой, что она казалась на этот пик нахлобученной. В строении Эллери без труда узнал достойный образчик того тяготеющего к треугольным формам стиля, который был в моде в 80-е годы прошлого века и назывался «Американской Кровлей». На потемневшей от времени боковой стене выступали два огромных эркера, один над другим, что придавало зданию на удивление современный вид. Вход же находился перпендикулярно к главной дороге и начинался с большого открытого портика с тесаными каменными колоннами. Все это чудище аккуратно вписывалось в густой кустарник — прямо не дом, а Старый Мореход с ирландской бородищей, поднятый на гребень волны занесенных снегом лужаек.
Вероятно, внутренний огонь, приятно разливавшийся по жилам Эллери, и послужил причиной того, что, когда он вел свой «дузенберг» по величественному, прямо-таки феодальному въезду, у него возникло престранное чувство — словно он в парадной карете подъезжает ко вратам английского замка времен королевы Елизаветы. В своем несколько расслабленном состоянии он ничуть не удивился бы, если бы его встречали лакеи в париках и герцогских ливреях, а хозяин вышел бы в плоеном воротнике, камзоле и лосинах. Взору Эллери уже являлись огромные поленья, даже целые стволы в каминах, тростниковые циновки на каменных полах, похожие на волков собаки, терзающие оленью тушу. И конечно же, море пунша — дымящегося, в оловянных кружках.
Он начал насвистывать «Гринсливз».
Когда же он подъехал к портику, там, ожидая его, стояли высокий темноволосый красавец Джон Себастиан и рядом с ним — человек-гора, напоминавший одновременно и президента Гувера, и Генриха Восьмого, огромный, бородатый, с квадратным лицом. Он курил трубку и улыбался, добродушно и приветливо.
— Добрался-таки! — воскликнул молодой Себастиан, прыгая прямо в снег и горячо пожимая Эллери руку. — О машине и багаже не беспокойся. Артур, это Эллери Куин, гроза драконов и великий ум. Кроме того, его отец — настоящий живой полицейский инспектор.
— И, не забывай, благодушный любитель нюхательного табаку, — заплетаясь, произнес Эллери. — Мистер Крейг, я счастлив, я потрясен, я обледенен… И сокрушен, — добавил он, тряся правой рукой — пожатие Артура Крейга было под стать его размерам, и шестьдесят три прожитых года на его силе никак не отразились. Борода и волосы Крейга были светлыми и еще густыми, темные глаза на большой голове были не менее оживленными, чем у его подопечного, только в них светилась такая доброта и терпимость, какой не было у Джона, да и, кстати говоря, у Генриха Восьмого.
— Классический образчик отца, — заметил Джон с серьезным видом. — Этот своей хваткой всегда ставил меня на место еще с тех пор, как я в коротких штанишках бегал.
— Боюсь, результат весьма сомнителен, — приятным баском заметил Крейг. — Добро пожаловать, мистер Куин. Не знаю, с какой стати вам быть польщенным или потрясенным, но с обледенением мы в два счета справимся. Фелтон, позаботьтесь о чемодане мистера Куина и его машине. — Мускулистый дворецкий в черном костюме с бабочкой бесшумно скользнул к машине. — Пунш на каминной полке.
Кстати, и подавали этот пунш в оловянных кружках. Эллери даже и не удивился, оказавшись в громадном зале, до половины обшитом деревом, почти что феодальном: дубовые панели, балки на потолке, обитые бронзой лари, камины до потолка с медной вытяжкой, и повсюду — медь, кожа, почерневшее железо и пылающая бронза. Он поднялся наверх вслед за Фелтоном в сопровождении приятеля и кружки с ароматным зельем, восторженно заметив:
— Лучшего места для Рождества и не найти, Джон. Прямо так и слышу, как сэр Эндрю Эгыочик кричит сэру Тоби: «А не пора ли выпить?» А старый Бэлч в ответ орет: «Что же еще нам остается делать? Мы же родились под созвездием Тельца!»
— Лично я — Близнецы.
— Как говорит одна старая зануда женского пола — ты с ней скоро познакомишься, — «о человеке узнаешь по его звездам». Честное слово! — Себастиан обхватил Эллери за плечи. Он казался по-мальчишески счастливым. — Ну ты, хорек, просто здорово, что сумел приехать. Это будет застрелиться, что за праздник!
— Без убийств, пожалуйста.
— О черт, придется сменить тему. Вот и твоя конура, Эллери. Если что-то понадобится, здесь звонок к Фелтону. Как разберешься, чеши вниз. Я там тебе одну штучку презентую.
Поделиться книгой: