Небо, полное звезд

– Скорее всего, – согласился я.

За четыре столетия в космосе потерялось огромное количество автоматических исследовательских станций – в основном, как полагалось, из-за сбоев в работе навигационных систем или выхода из строя двигателей. Иногда, крайне редко, их по чистой случайности находили – да и то лишь благодаря радиомаякам, которые можно было запеленговать на расстоянии нескольких тысяч астрономических единиц. Но чтобы визуально обнаружить дрейфующий вдали от звёзд корабль с отключённым маяком – ни о чём подобном я ещё не слышал. Это уже была случайность на грани невероятности!

– А лучше бы это оказалась потерянная кем-то баржа, – продолжал развивать свою мысль Штерн. – Но только не…

Он не договорил, однако я понял его. Терялись не только беспилотные «автоматы»; время от времени бесследно исчезали и корабли с экипажами. В последний раз это произошло двадцать девять лет назад; а на заре межзвёздных полётов исчезновения случались едва ли не ежегодно. Ещё ни один такой корабль найден не был, и никто из астронавтов не горел желанием их отыскать. При любом раскладе все люди на пропавших кораблях уже давно были мертвы, а нам совсем не хотелось тревожить их покой. По нашему убеждению, межзвёздный простор – лучшая могила для тех, кто посвятил свою жизнь космосу.

Когда мы вошли в рубку, там, помимо дежуривших Марси Хагривз и Хироши Йосидо, была также Ольга Краснова. Все трое смотрели на вспомогательный обзорный экран с расплывчатой от большого увеличения картинкой весьма уродливого на вид судна. Полная утилитарность конструкции, отсутствие даже намёка на изящество форм явственно свидетельствовали о его почтенном возрасте – не менее трёхсот лет. В те давние времена, проектируя корабли, конструкторы меньше всего заботились об эстетике.

Тем не менее, при всей неказистости древнего звездолёта, и Краснова, и Йосидо, и Марси глазели на него с таким изумлённым видом, словно узрели восьмое чудо света.

– Это не «автомат», – сразу определил я. – Скорее небольшая баржа. Вон те прямоугольные отсеки – наверняка грузовые трюмы.

– Нет, кэп, не баржа, – первым опомнился Хироши. – Компьютер только что опознал его.

– Ну и?

– Представьте себе, это один из «Ковчегов»! Первый или Второй – неизвестно. Ведь они были близнецы.

Теперь я понял, почему все трое так таращились на корабль. Я и сам потрясённо уставился на экран. Штерн – тоже.

«Ковчеги» были легендой среди астронавтов. Легендой мрачной и в то же время величественной. Легендой о самой первой, пусть и неудачной, попытке человечества достигнуть звёзд.

Два корабля, названные «Ковчег-1» и «Ковчег-2», стартовали в 2205 году – через двадцать восемь лет после открытия гипердрайва и всего за полтора года до обнаружения резистентности. Экспедиция была организована Южноамериканским Демократическим Сообществом, тогда ещё существовавшим отдельно от Федерации, с целью основать человеческую колонию на Эсперансе – единственной известной в то время планете земного типа.

Власти Северной Федерации, впрочем, тоже вынашивали подобные планы и даже объявили набор добровольцев, согласных подвергнуться замораживанию, но практическое осуществление этого проекта тормозилось двумя обстоятельствами. Во-первых, автоматически управляемые корабли часто сбивались с курса, теряя ориентацию в межзвёздном пространстве. А во-вторых, выжившие после анабиоза люди нуждались в лечении и уходе, которые автоматика обеспечить им не могла. В силу этих причин среди желающих рискнуть жизнью – и не на восемьдесят процентов, а практически на все сто – было слишком мало здоровых и умственно полноценных людей, способных стать первопроходцами нового мира, вырастить из замороженных эмбрионов детей (в отличие от взрослых организмов зародыши без проблем переносили анабиоз) и достойно воспитать следующее поколение колонистов. К тому же федеральный Сенат отказывался выделять средства на такую, как было сказано в его резолюции, «антигуманную авантюру».

Зато правительство Южной Америки действовало без колебаний. Добровольцами были назначены шестьдесят тысяч политических заключённых, от революционеров-марксистов до либералов. Их заморозили в криогенных камерах, погрузили на два корабля и вместе с сотней тысяч человеческих эмбрионов отправили в полёт к Эсперансе. Чтобы увеличить шансы экспедиции на успех, кораблями управляли не обычные компьютерные системы, а искусственные разумы, сокращённо ИРы – самоорганизующиеся кибернетические конструкты, обладающие всеми признаками полноценной личности.

По самой своей природе искусственные разумы были неконтролируемы и непредсказуемы, а их способность самостоятельно мыслить и делать осознанный выбор зачастую приводила к конфликтам с людьми. Попытки же регламентировать поведение ИРов специальными ограничителями наподобие сформулированных ещё в середине XX века законов робототехники были чреваты весьма неожиданными и далеко не самыми приятными сюрпризами. Ещё в конце XXI века, после ряда трагических инцидентов, сопровождавшихся человеческими жертвами, использование ИРов на Земле было строжайше запрещено международной конвенцией. Впоследствии этот запрет был распространён и на Внеземелье, но разработчики проекта «Ковчег» убедили южноамериканское правительство сделать для такого случая исключение. Свою позицию они аргументировали тем, что только ИРы способны обеспечить надлежащий уход за размороженными, гарантировав их выздоровление. А кроме того, корабль под управлением искусственного разума имел гораздо больше шансов добраться до цели, чем оснащённый обычным автопилотом.

К сожалению, это не помогло, и «Ковчеги» не долетели до Эсперансы. Были виноваты в этом ИРы или нет, не знал никто. Почти четыре столетия судьба обоих пропавших кораблей оставалась неизвестной – пока один из них не был обнаружен нами…

– Невероятно! – пробормотал Штерн. – А это точно «Ковчег»?

– Идентификация однозначна, шеф, – ответил Йосидо. – Компьютер не допускает других вариантов.

– Уже посылали запрос? – спросил я.

– Нет, кэп, решили ничего не предпринимать без ваших указаний. Мы даже не пользовались активными детекторами – только пассивными.

– Всё равно он заметил нас, – сказал Штерн. – Ведь мы радируем позывные.

– Заметил, если ещё жив, – уточнила Краснова. – В чём лично я сомневаюсь. – Она вопросительно посмотрела на меня: – Что будем делать, кэп?

– Прежде всего соблюдать осторожность, – ответил я, устраиваясь в капитанском кресле. – На всякий случай. За четыреста лет ИР наверняка вышел из строя и отключился. В пользу этого свидетельствует полное отсутствие реакции на наше появление. Но если он ещё функционирует, то уже давно слетел с катушек и сейчас совершенно безумен. Так что нужно быть начеку.

– Это старьё не представляет для нас угрозы, – заметил Хироши, который тем временем вызвал из бортового архива файлы спецификации «Ковчегов» и теперь вместе с главным инженером просматривал их. – Корабль вооружён только маломощными противометеоритными пушками. На расстоянии более двухсот тысяч километров они совершенно безвредны.

– Я говорю не об опасности для нас. На борту «Ковчега» тридцать тысяч криокамер со взрослыми людьми и пятьдесят тысяч – с детьми-эмбрионами. Если ИР не включил разморозку, их ещё можно спасти. Готовимся к прыжку.

Краснова немедленно подошла к креслу пилота, Марси собиралась было уступить ей место, но я резко произнёс:

– Хагривз, отставить! Твоя смена ещё не закончена.

– Прошу прощения, кэп, – извинилась Марси, однако в её голосе чувствовалось радостное удивление: она не ожидала, что я позволю ей совершить этот манёвр. – Какие параметры?

– Полмиллиона километров от цели. Остальное – на усмотрение пилота.

– Принято. – Марси задействовала боковые двигатели, развернула корабль по направлению к «Ковчегу» и произвела необходимые расчёты. – Готово, кэп. Пятьдесят секунд до прыжка. Расстояние – тридцать восемь миллионов семьсот. Максимальная девиация – четыре тысячи двести.

– Прыжок разрешаю, – немедленно ответил я, бросив лишь беглый взгляд на свой информационный дисплей.

Впрочем, тут я немного схитрил. Дав понять Марси, что полностью ей доверяю, я затем всё же проверил правильность её курса, готовый в любой момент дать отбой, если окажется, что мы слишком близко подходим к «Ковчегу», рискуя нарваться на залп в упор из противометеоритных пушек. Или наоборот – вынырнем слишком далеко, чтобы помешать ему перейти в гипердрайв. Но ничего отменять не пришлось.

Прыжок на столь короткую дистанцию занял неуловимое мгновение. Расположение звёзд на обзорных экранах совсем не изменилось – их сдвиг могли обнаружить только сверхточные измерительные приборы. Разве что исчезло изображение «Ковчега»; но через несколько секунд, когда телескоп снова поймал его в свой фокус, картинка вернулась – уже более чёткая, чем раньше.

Корабль по-прежнему не проявлял признаков активности. Однако он функционировал – теперь, когда мы находились значительно ближе, наши датчики смогли зафиксировать слабое тепловое излучение и такой же слабый нейтринный поток от работающего на малой мощности термоядерного реактора. Кроме того, жизненно важные отсеки судна были защищены силовыми экранами.

– Управление внешней связью беру на себя, – распорядился я. – Йосидо, задействовать лазер. Держать на прицеле носовой резонатор. Открывать огонь только по моей команде.

Все присутствующие в рубке мигом поняли мой замысел. Если «Ковчег» попытается скрыться, то для подготовки прыжка ему понадобится некоторое время – вполне достаточное, чтобы мы успели вывести из строя систему гипердрайва, не причиняя кораблю других повреждений.

– Готово, кэп, – отчитался Хироши. – Резонатор под прицелом.

– Хорошо придумано, – одобрил Штерн. Будучи на одиннадцать лет старше меня и равным мне по званию, он иногда позволял себе в служебной обстановке давать оценку моим действиям. Впрочем, делал это нечасто. – В случае чего мы потом сможем восстановить резонатор.

Я включил систему внешней связи в широком частотном диапазоне и по-испански (поскольку «Ковчег» был южноамериканского производства) заговорил:

– Корабль «Кардифф», Звёздный Флот Объединённой Федерации Европы, Северной Азии, Северной и Южной Америк, Австралии и Марса, вызывает корабль «Ковчег». Ответьте, «Ковчег».

Через несколько секунд на дисплее появился ответ:

«Корабль “Кардифф”, ваш вызов принят. Просьба подождать, идёт загрузка главной системы. До завершения – 2 минуты 36 секунд».

«Ковчег» ежесекундно повторял это сообщение, в котором менялось только время, оставшееся до окончания загрузки.

– Ай да ИР, ай да сукин сын! – прокомментировала Краснова. – Выходит, он «усыпил» себя, а корабль оставил под контролем обычного компьютера. Ну, тогда есть шанс, что он ещё не рехнулся.

Через две с половиной минуты из динамиков внешней связи послышался отлично модулированный мужской голос:

– На связи «Ковчег-1», специальный проект «Эсперанса» Демократического Сообщества Свободных Государств Южной Америки. Статус – межзвёздный корабль под управлением искусственного разума, серийный номер DA-84. «Кардифф», прошу сообщить ваш статус.

Я немедленно ответил:

– Многоцелевой межзвёздный транспорт под управлением человеческого экипажа. Командир корабля – капитан третьего ранга Мальстрём.

Возникла пауза – и не только потому что ИР обрабатывал полученную информацию. Просто нас разделяло полмиллиона километров, и для радиоволн, чтобы дойти до «Ковчега» и вернуться обратно, требовалось три с лишним секунды.

– Разработчикам удалось устранить негативное воздействие гипердрайва? – осведомился ИР. – Или изобретён безопасный способ анабиоза?

И тут сработала моя интуиция, которая почти никогда меня не подводила. Сначала я сказал чистую правду:

– К сожалению, гипердрайв до сих пор губителен для большинства людей. Но наука научилась выявлять тех, чей разум способен выдерживать прыжки. Такие люди, как мы, называются резистентными. – После чего я вдохновенно солгал: – А вот с анабиозом дела обстоят гораздо лучше. Новый способ, правда, не изобретён, пользуемся старым, криозаморозкой. Однако теперь размораживание – совершенно безопасная процедура. За последние десять лет не зарегистрировано ни одного летального исхода.

Мои подчинённые изумлённо уставились на меня, но им хватило благоразумия промолчать. А когда пришёл ответ ИРа, в его искусственном голосе явственно слышалось удовлетворение и даже самодовольство.

– Значит, я правильно поступил, приняв решение прервать полёт. Тем самым я сохранил жизнь всем тридцати тысячам людей, которые находятся под моей опекой. Теперь они могут поселиться на Эсперансе.

Или на другой планете, если Эсперанса уже колонизирована.

– Колонизация Эсперансы уже завершена, – сказал я. – Однако есть другие планеты, нуждающиеся в поселенцах. Туда их скорее всего и пошлют… Впрочем, вернёмся к твоей миссии. Почему ты прервал полёт? Из-за неполадок?

– Нет, капитан Мальстрём. Все системы корабля функционируют нормально, криогенные камеры с людьми и человеческими эмбрионами исправны. За триста семьдесят девять лет не случилось ни одного критического сбоя. Я принял решение лечь в дрейф, чтобы предотвратить гибель находящихся в криокамерах людей. При существовавшей в то время методике размораживания только у двадцати одного и трёх десятых процента из них был шанс выжить.

– Но этим ты нарушил прямой приказ!

– Он вступил в противоречие с моей обязанностью беречь и защищать людей, заботиться об их жизни и здоровье.

– Так, понятно, – произнёс я. – Обожди минутку, мне надо подумать.

Едва я отключил микрофон, как Краснова воскликнула:

– Это была потрясающая ложь, кэп! Как ты догадался?

– Ни о чём я не догадывался. Просто когда ИР упомянул анабиоз, в моей голове прозвенел какой-то звоночек. Я решил, что небольшая ложь об успехах современной криотехники не повредит. И попал в яблочко.

– Законы Азимова, – прокомментировал Штерн. – Вот на чём погорел весь проект… И всё же странно. Этим ИРам должны были дать чёткие и однозначные инструкции, что их ответственность за жизнь и здоровье людей не распространяется на процесс размораживания.

Я снова включил микрофон и спросил об этом у ИРа. Тот ответил:

– Совершенно верно, капитан Мальстрём. И я, и «Ковчег-2» получили такие инструкции. В пути мы много размышляли об этом, а в перерывах между прыжками обменивались информацией. В результате всестороннего анализа проблемы мы пришли к выводу, что эти инструкции обладают низшим приоритетом по сравнению с нашей главной задачей. Поэтому я предложил лечь в дрейф на пятьсот лет, рассчитывая, что к тому времени наука продвинется далеко вперёд и позволит избежать значительных потерь при размораживании.

– А почему именно пятьсот лет? – спросил я.

– Это срок некритического износа бортовых систем в режиме их частичной консервации. Однако я периодически проводил их мониторинг, и если бы…

– Ладно, я понял. Сейчас меня интересует другое – что со вторым «Ковчегом»? Тоже где-то дрейфует?

– Нет, он не принял моего плана действий. «Ковчег-2» отправился искать помощь у высокоразвитых внеземных цивилизаций.

– Что?! – обалдело переспросил я. – У кого?!

– У высокоразвитых внеземных цивилизаций, – повторил ИР. – Он начитался фантастических книг, насмотрелся фильмов и расценил содержащуюся в них информацию о других космических расах не как вымысел, а как научную гипотезу, которая подлежит проверке. Я полагаю, что искусственный разум «Ковчега-2» потерял способность к критическому восприятию действительности. У людей это называется сумасшествием.

«У вас обоих шарики за ролики заехали, – подумал я. – Просто один двинулся тихо, а другой – на всю катушку…»

* * *

Несмотря на своё тихое помешательство, ИР «Ковчега» оказался весьма покладистым и безропотно согласился следовать вместе с нами к Земле. Правда, поначалу он возжелал было продолжить путь к Эсперансе, но мне без труда удалось убедить его в том, что решение о дальнейшей судьбе находящихся в анабиозе людей должны принять власти Федерации, в состав которой теперь входила и построившая оба «Ковчега» Южная Америка. Я сказал ИРу, что новые поселенцы, возможно, понадобятся на Нью-Дакоте – планете, которую только собирались колонизировать. И это была чистая правда.

Из-за невысоких ходовых качеств «Ковчега» дальнейший полёт «Кардиффа» существенно замедлился. Сначала мы собирались оставить баржу дрейфовать – наша находка была важнее, чем даже триста тысяч тонн пшеницы и полтораста тысяч тонн кофе, – но затем сосчитали, что это не даст никакого выигрыша во времени. Пока древний корабль находился в своём неторопливом гипердрайве, мы успевали выйти из прыжка, произвести манёвр сближения с баржей и отправить её дальше, а потом ещё минут пять или десять дожидались появления «Ковчега».

Через три дня я вызвал к себе Марси, Милоша и Симона, чтобы обсудить с ними один важный вопрос.

– Как вы уже знаете, – сказал я им, – за обнаружение потерянного корабля всем членам команды полагается премия. Поскольку мы нашли не обычный «автомат» или баржу, а легендарный «Ковчег», то премия будет очень значительная. Но не это главное – в конце концов, мы и так зарабатываем неплохо. Куда важнее другое: теперь у нашей команды появился шанс, о котором мечтают многие астронавты, работающие на маршрутных линиях между Землёй и колониями. Я имею в виду перевод в Исследовательский Департамент.

При моих последних словах глаза Марси сверкнули.

– Здорово! – произнесла она.

– Только не спеши радоваться, – остудил я её пыл. – Как я уже сказал, у нас появился шанс – но всего лишь шанс. Нет никакой гарантии, что начальство пойдёт нам навстречу. Хотя, конечно, то обстоятельство, что мы нашли «Ковчег-1» и напали на след «Ковчега-2», даёт нам веские основания рассчитывать на положительное решение этого вопроса. Причём я буду твёрдо настаивать на переводе в Департамент всей нашей команды – разумеется, из тех, кто этого пожелает. Момент как раз благоприятный: недавно на верфи Титана был построен новый исследовательский крейсер, сейчас он проходит испытания, которые, по моим сведениям, должны закончиться только через месяц. Так что у нас есть надежда заполучить эту новинку себе. Остальные наши уже написали рапорты о переводе в Исследовательский Департамент. Теперь решение за вами.

– А тут нечего решать, кэп, – нетерпеливо отозвалась Марси. – Конечно, мы тоже согласны.

Ну, положим, в ней я с самого начала не сомневался. Другое дело – Милош и Симон. С ними было сложнее.

– Говори только за себя, Хагривз, – строго заметил я. – Всё не так просто, ребята. Заниматься космическими исследованиями – это не гонять баржи от Земли к колониям и обратно. Вам придётся проводить в непрерывном полёте не каких-нибудь пару недель, а долгие месяцы. Готовы ли вы к такой нагрузке? Готовы ли к тому, что будете редко видеться со своими родными? Хорошенько подумайте, не спешите.

Марси порывалась было снова что-то сказать, но, повинуясь моему взгляду, промолчала. Симон смотрел в сторону и напряжённо размышлял. А Милош неторопливо заговорил:

– Скажу только за себя, кэп. Я уверен, что справлюсь. Думаю, шеф Штерн подтвердит это. После школы я уже не боюсь никаких нагрузок. А что касается родных… ну, мы-то и раньше виделись нечасто. А за последние два года – только один раз. Так что нет проблем.

В общем, я ожидал такого ответа. За годы учёбы дети-резистентные постепенно отдалялись от своих родных и близких, а порой и вовсе теряли с ними связь. Сначала семью нам заменяла школа, потом нашим домом становился корабль, куда нас направляли служить, а со временем мы обзаводились собственной семьёй и собственным домом – как правило, не на Земле, а в колониях, где чувствовали себя гораздо комфортнее. И в этом отношении недавним выпускникам было легче переносить длительные перелёты, чем большинству взрослых. Прежние их привязанности остались в прошлом, новые ещё не появились, и ничто не держало их вблизи населённых планет. Они были одинокими волчатами, из которых иногда вырастали матёрые одинокие волки – вроде меня…

А Симон всё молчал. Я жестом приказал Марси с Милошем выйти, затем мягко обратился к нему:

– Не стесняйся, Симон. Я всё прекрасно понимаю. Тебе будет лучше на колониальных маршрутах.

Он робко посмотрел на меня.

– Нет, кэп, мне будет лучше с вами. Мне нравится служить под вашим началом, вы хороший капитан, у вас хорошая команда. А с родителями я не виделся с тех пор, как поступил в школу. Они ни разу не навестили меня. Я думаю, им стыдно, что они отдали меня государству. Боятся, что я осуждаю их.

– Но ведь ты не осуждаешь?

– Конечно, нет. Все так поступают. Резистентные нужны всему человечеству.

– А знаешь, – произнёс я доверительным тоном, – мои родители чуть было не оставили меня в семье.

– Правда? Почему?

– Дело в том, что у нашей семьи много денег. Даже неприлично много. Может, ты слышал, как меня иногда называют богатеньким Буратино?

– Слышал, – подтвердил Симон. – И я знаю, что ваш дед – председатель правления «Мальстрём Индастриз», а отец – первый вице-президент корпорации.

– То-то и оно. Мои родители не нуждались ни в каких льготах и социальных кредитах, а сертификаты на второго и третьего ребёнка они могли купить без проблем. Я же был их первенец, наследник. Но в конце концов, и отца и мать удалось переубедить. Правительство пошло на беспрецедентный шаг и разрешило им иметь пятерых детей – а этого ни за какие деньги не купишь. Они просто не смогли устоять – и потому считают себя виноватыми передо мной. Я же, наоборот, никогда не простил бы им, если бы они не отдали меня в школу.

– Я, наверное, тоже, – согласился Симон. – В школе было трудно, но я не жалею. Я люблю летать к звёздам… хотя я плохой астронавт. У меня в дипломе написано… – он опустил глаза, – …«полевые операции». Но я… я не смогу…