Помоги проекту - поделись книгой:
Генри Каттнер
Ярость
Ярость
Была белая ночь на Земле и сумеречный рассвет на Венере…
Все люди знали о сияющей тьме, что превратила Землю в звезду на облачном небе. Но мало кто помнил, что венерианский рассвет незаметно сменяется тьмой. Подводные огни горели все ярче и ярче, превращая огненные башни в зачарованные крепости под поверхностью мелкого моря.
Семьсот лет назад эти огни горели еще ярче. Шестьсот лет прошло с момента гибели Земли. Шло двадцать седьмое столетие.
Время замедлилось. Вначале оно двигалось гораздо быстрее. Многое предстояло сделать. Венера оказалась непригодной для жизни, но люди были вынуждены жить на Венере.
На Земле юрский период миновал до того, как человечество превратилось в разумную расу. Человек одновременно прочен и хрупок. Насколько хрупок, он сознает лишь при извержении вулкана или при землетрясении. Насколько прочен, можно понять, если учесть, что колонии существовали не менее двух месяцев на континентах Венеры.
Человек никогда не знал ярости юрского периода — на Земле. На Венере он был гораздо хуже. У человека не было оружия для завоевания поверхности Венеры. Его оружие было либо слишком мощным, либо слишком слабым. Он мог либо полностью уничтожить, либо легко ранить, но не мог жить на поверхности Венеры. Он встретился с противником, которого раньше не встречал.
Он встретился с яростью… И бежал.
Безопасность ждала его под водой. Наука усовершенствовала межпланетные путешествия и уничтожила Землю; наука смогла создать искусственную среду на дне океана. Были построены купола из империума; под ними поднимались города.
Города были завершены… И как только это случилось, рассвет на Венере сменился сумерками. Человек вернулся в море, из которого когда-то вышел.
Забудь проклятья.
Пусть дьявол, чьим слугой ты был доныне,
Тебе шепнет, что вырезан до срока
Ножом из чрева матери Макдуф.
Рождение Сэма Харкера было двойным пророчеством. Оно показывало, что происходит в огромных башнях, где все еще горели огни цивилизации, и предсказывало жизнь Сэма в этих крепостях под водой и вне их. Его мать Бесси была хорошенькой хрупкой женщиной, которой не следовало иметь детей. У нее были узкие бедра, и она умерла при кесаревом сечении, выпустив Сэма в мир, который он должен был сокрушить, чтобы тот не сокрушил его самого.
Именно поэтому Блейз Харкер ненавидел своего сына такой слепой злобой и ненавистью. Блейз никогда не мог подумать о мальчишке, не вспомнив происшедшего той ночью. Он не мог слышать голоса сына, не вспоминая жалобных испуганных стонов Бесси. Местная анестезия не могла помочь, поскольку Бесси и психологически, а не только физически не годилась для материнства.
Блейз и Бесси — это была история Ромео и Джульетты, только со счастливым концом. Они были беззаботными гедонистами. В башнях приходилось выбирать: либо вы находили в себе склонность быть техником или художником, либо вы могли оставаться пассивными. Технология предоставляла широкие возможности от телассополитики до строго ограниченной ядерной физики. Но быть пассивным так легко, если вы можете это выдержать. Даже если не можете, лотос дешев в башнях. В таком случае вы просто не предаетесь дорогим развлечениям, таким, как олимпийские залы или арены.
Но Блейз и Бесси могли позволить себе самое лучшее. Их идиллия могла превратиться в сагу гедонизма. Казалось, у нее будет счастливый конец, потому что в башнях платят не индивидуумы. Платит вся раса.
После смерти Бесси у Блейза не осталось ничего, кроме ненависти.
Существовали поколения Харкеров: Джеффри родил Рауля, Рауль родил Захарию, Захария родил Блейза, Блейз родил Сэма.
Блейз, раскинувшись на удобном диване, смотрел на своего прадеда.
— Можете убираться к дьяволу! — сказал он. — Вы все! Джеффри был высоким мускулистым светловолосым человеком с удивительно большими ушами и ногами. Он сказал:
— Ты говоришь так потому, что молод, вот и все. Сколько тебе лет? Ведь не двадцать!
— Это мое дело, — сказал Блейз.
— Через двадцать лет мне исполнится все двести, — сказал Джеффри. — У меня хватило ума подождать до пятидесяти, прежде чем заводить сына. И у меня хватило ума не использовать для этого законную жену. Чем виноват ребенок?
Блейз упрямо смотрел на свои пальцы. Его отец Захария, который до этого смотрел молча, вскочил на ноги и заговорил:
— Он — психбольной! Его место в сумасшедшем доме. Там у него вытянут правду.
Блейз улыбнулся.
— Я принял меры предосторожности, отец, — заметил он спокойно. — Прежде чем прийти сюда сегодня, я прошел через множество тестов и испытаний. Администрация подтвердила мой коэффициент интеллектуальности и душевное здоровье. Я вполне здоров. И по закону тоже. Вы ничего не можете сделать, и вы это знаете.
— Даже двухлетний ребенок обладает гражданскими правами, — сказал Рауль, худой, смуглый человек, элегантно одетый в целофлекс. Он, казалось, забавлялся этой сценой.
— Ты был очень осторожен, Блейз?
— Очень.
Джеффри свел бычьи плечи, встретил взгляд Блейза собственным холодным взглядом голубых глаз и спросил:
— Где мальчик?
— Не знаю.
Захария яростно сказал:
— Мой внук!.. Мы найдем его! Будь уверен! Если он в башне Делавэр, мы найдем его. Если только он вообще на Венере.
— Точно, — согласился Рауль. — У Харкеров большая власть, Блейз. Ты должен знать это. Именно поэтому всю жизнь тебе позволялось делать все что угодно. Но теперь это кончится.
— Не думаю, — сказал Блейз. — У меня хватит собственных денег. А что касается поисков… гм, вы не думаете, что это для вас будет трудновато?
— Мы — могущественная семья, — сказал Джеффри.
— Конечно, — согласился Блейз. — Но как вы узнаете мальчика, когда найдете его?
Он улыбнулся.
Вначале ему дали средство, уничтожающее волосы. Блейз не мог вынести того, что у мальчика, возможно, будут рыжие волосы. Редкий пушок на его голове исчез. И никогда не отрастет снова.
Культура, склонная к гедонизму, имеет свою извращенную науку. А Блейз мог хорошо заплатить. Не один техник был сломлен стремлением к удовольствиям. Такие люди, когда они трезвы, способны на многое. И Блейз отыскал женщину, которая была на многое способна, но не жила. А жила она лишь тогда, когда носила "плащ счастья". Она не проживет долго — приверженцы "плаща счастья" в среднем выдерживают два года. Этот «плащ» представляет собой биологическую адаптацию организма, найденного в венерианских морях. После того как были обнаружены его потенциальные возможности, их стали нелегально развивать. В диком состоянии он ловил добычу, прикасаясь к ней. После того как устанавливался псевдоконтакт, добыча была вполне довольна тем, что ее пожирают.
Это было прекрасное одеяние, белоснежное, мягкое, светящееся переливами света, движущееся ужасными экстатическими движениями, когда устанавливался смертоносный симбиоз. Оно было прекрасно на женщине-технике, когда она двигалась по ярко освещенной тихой комнате в гипнотической сосредоточенности, выполняя задание, за которое ей заплатят достаточно, чтобы она могла в течение двух лет организовать собственную смерть. Она была очень способной. Когда она покончила с заданием, Сэм Харкер навсегда потерял свое наследие. Была установлена новая матрица, точнее, изменен ее оригинальный рисунок.
Мозжечок, щитовидная железа, шишковидный отросток — крошечные комки ткани, некоторые уже действующие, другие ждут, пока их не приведет в действие приближающаяся зрелость. Сам ребенок представлял собой несколько большой бесформенный комок ткани с хрящом вместо костей, на его мягком черепе отчетливо виднелись швы.
— Не чудовище, — сказал Блейз, все время думая о Бесси, — ничего особенного. Короткое, мясистое, толстое!
Забинтованный кусок ткани все еще лежал на операционном столе. Бактерицидные лампы освещали его.
Женщина, плывя в восхитительном экстазе, дотронулась до кнопки вызова. Затем спокойно легла на пол, белоснежное сияние ласкало ее. Ее затуманенные глаза смотрели вверх, пустые и гладкие как зеркало. Вошедший мужчина отвел ее на койку. И начал послеоперационные действия.
Старшие Харкеры следили за Блейзом, надеясь отыскать ребенка через отца. Но Блейз разработал свой план слишком тщательно, чтобы не учесть такой возможности. В тайнике он хранил отпечатки пальцев и снимок глазного дна Сэма и знал, что по ним он в любое время отыщет сына. Он не торопился. Случится то, что должно случиться. Это неизбежно — сейчас. Нужно задать основные параметры — и для Сэма Харкера не останется никакой надежды.
Блейз мог бы установить в своем мозгу тревожный сигнал — сигнал, который будет молчать много лет. Тем временем, впервые столкнувшись в жизни с реальностью, он делал все возможное, чтобы забыть ее. Он не мог забыть Бесси, хотя и пытался.
И он снова погрузился в яркий эйфористический водоворот гедонизма в башнях.
Ранние годы погружены в несохраняющее воспоминания прошлое. Время тогда двигалось для Сэма очень медленно. Тянулись часы и дни. Мужчина и женщина, которых он считал своими родителями, даже тогда не имели с ним ничего общего. Ведь операция не изменила его мозг — свой интеллект он унаследовал от мутированных предков. Хотя эта мутация привела в основном лишь к изменению жизни, она позволила Харкерам господствовать на Венере. Они не были единственными долгожителями: существовало несколько сот людей, которые — в зависимости от различных факторов — могли надеяться прожить от двухсот до семисот лет. Но наследственные черты в них были отличимы.
Он помнил, как однажды был карнавальный сезон, и его неуклюжие родители надели пышные наряды и смешались с остальными. Он уже тогда был достаточно большой, чтобы кое-что помнить.
Карнавал был уважаемым обычаем. Вся башня Делавэр сияла. Цветастые дымы висели как туман над движущимися Путями, привязывались к проходившим смельчакам и весельчакам. Это было время смешения всех классов.
Технически никаких низших классов не было. В действительности…
Он увидел женщину — прекраснейшую женщину. Платье у нее было голубое. Это слово вовсе не передает цвет. Он был глубоким, разнообразно-голубым, таким бархатистым и гладким, что мальчику до боли захотелось прикоснуться к нему. Он был слишком мал, чтобы понять утонченность покроя платья, его чистые линии, его соответствие лицу женщины и ее пшенично-желтым волосам. Он увидел ее на расстоянии и был полон неистового желания узнать о ней как можно больше.
Приемная мать не могла рассказать того, что ему было нужно.
— Это Кедра Уолтон. Ей сейчас, должно быть, двести-триста лет.
— Да, — годы для него ничего не значили. — Но кто она?
— О… она ведает очень многим!
— Это — прощальная встреча, дорогой, — сказала она.
— Так быстро?
— Шестнадцать лет, разве это мало?
— Кедра, Кедра, иногда я хочу, чтобы наша жизнь не была такой длинной.
Она улыбнулась ему.
— Тогда мы никогда бы не встретились. Мы, бессмертные, тяготеем к одному уровню. Поэтому мы и встретились.
Захария Харкер взял ее за руку. Под их террасой башня сверкала цветами карнавала.
— Всегда все по-новому? — сказал он.
— Так не будет, если мы подолгу будем оставаться вместе. Только представь себе — быть неразрывно связанными сотни лет!
Захария бросил на нее проницательный взгляд.
— Суть, вероятно, в соотношениях, — сказал он. — Бессмертные не должны жить в башнях. Ограничения… чем старше становишься, тем больше хочется расшириться.
— Что ж… я расширяюсь.
— Башни нас ограничивают. Юноши и короткоживущие не видят окружающих их стен. Но мы, прожившие долго, видим. Нам нужно больше простора. Кедра, я начинаю бояться. Мы достигли своих пределов.
— Неужели?
— Во всяком случае, подошли к ним близко. Мы — бессмертные. Я опасаюсь интеллектуальной смерти. Что пользы в долгой жизни, если не иметь возможности применять приобретенные знания и власть? Мы начинаем топтаться на месте.
— Что ж тогда? Другие планеты?
— Возможно, форпосты. Но на Марсе нам тоже понадобятся башни. И на больших других планетах. Я думаю о межзвездных перелетах.
— Это невозможно.
— Это было невозможно, когда человек пришел на Венеру. Теперь это теоретически возможно, Кедра. Но пока еще не практически. Нет… стартовой платформы. Межзвездный корабль может быть построен и испытан в подводной башне. Я говорю о символичности.
— Дорогой, — сказала она, — перед нами все время мираж. Мы поговорим об этом снова… через пятьдесят лет.
— И до этого времени я тебя не увижу?
— Конечно, ты увидишь меня, Захария. Но не больше. Это время — наш отпуск. Зато потом, когда мы снова встретимся…
Она встала. Они поцеловались. Это тоже был символический жест. Оба знали, что пыл способен превратиться в серый пепел. И хотя они любили друг друга, они были достаточно мудры и терпеливы, чтобы подождать, пока огонь снова сможет разгореться.
Через пятьдесят лет они снова станут любовниками.
Сэм Харкер смотрел на худого серолицего человека, целеустремленно двигавшегося через толпу. На нем тоже был пестрый целофлекс. Некогда он так сильно загорел, что столетия под водой не смогли бы смыть этого загара. Рот его был искривлен в презрительной усмешке.
— Кто это?
— Что? Где? Не знаю… не мешай.
Поделиться книгой: