Сошел с ума

Разумеется, как здравомыслящий человек, проживший жизнь в атеистическом окружении, я не верил во всю эту чепуху с экстрасенсами, расплодившимися нынче, как поганки после дождя, посмеивался над всякого рода спиритическими истериками; но с другой стороны, моя душа, уже не единожды побывавшая за гранью света и тьмы, никогда не смирялась с примитивной мыслью об окончательности земного бытия. Будучи русским, я, естественно, был фаталистом, и понятия судьбы и Высшего присутствия были для меня отнюдь не пустым звуком. Именно поэтому меня не особенно удивило, что прелестная Полина, с которой в укромном закутке я распивал иноземный коктейль, так ловко многое про меня угадала, в частности и то, что моя двадцатичетырехлетняя дочурка Катенька угодила замуж за какого-то прохиндея, одного из ярчайших представителей суматошного дегенеративного племени «новых русских», коих я на дух не переносил. Угадала совершенно непонятным образом, но я допускал, что впоследствии этому факту найдутся вполне реальные объяснения.

— У меня такого дара нету, — заметил я с обидой, — но про вас я тоже кое-что знаю.

— Что именно, Михаил Ильич?

— Вы независимая женщина, богатая, разведенная. Полагаю, не один раз. А в чемоданчике у вас деньги, оружие и билет на Канарские острова.

Это была шутка, но она восприняла ее всерьез. Отставила бокал с питьем, водрузила перед собой квадратный чемоданчик, пощелкала замочками — и открыла. Заглянула сначала туда, потом пристально, без улыбки — мне в глаза.

— Смотрите!

Я посмотрел. Упакованные пачки отечественных ассигнаций достоинством в сто тысяч — много, в глазах рябит — и сверху в пластиковой упаковке короткоствольный, тупорылый пистолет типа «браунинг». Я в них особенно не разбираюсь, но по-моему — газовый.

— Билета нет, — вздохнула Полина огорченно.

— Но денег хватит, чтобы купить, — утешил я.

— Еще и останется, — согласилась Полина и закрыла чемодан. Закурила, насупилась.

— Видите, я не ошиблась.

— В чем?

Не ответила, но я ее понял. Вдруг вспомнил, что из дома я вышел за продуктами, и наверное, лучше всего мне было сейчас очутиться в магазине, возле знакомого прилавка с колониальным изобилием полугнилых заморских яств. Впервые я встретил такую женщину и с такими деньгами. Это возбуждало пуще вина. Она чего-то ждала от меня, но чего?

— Директор магазина, куда вы меня посылали, просил передать, что опасности больше нет.

— Для него или для меня?

— Этого он не сказал.

— Михаил Ильич, вы правда никуда не спешите?

— Нет, не спешу.

— И я вам не надоела?

— А я вам?

— Пойдемте поиграем?

Прихватив чемоданчик, она привела меня в зал игральных автоматов, сверкающих всеми цветами радуги, всевозможных конструкций. В небольшом помещении их уместилось не меньше тридцати штук: возле каждого высокий вращающийся стул, пепельница и жестянка пепси. Только два автомата были заняты подозрительными личностями в кожаных куртках и красных штанах, приникших к пультам с глубокомысленным видом манекенов. Полину радушно приветствовал светловолосый юноша, поднявшийся из-за столика в углу.

— Полина Игнатьевна, давненько не заглядывали! — прогудел он счастливым тенорком. Полина покровительственно потрепала его по щеке, и это был жест, почерпнутый из какой-то иной жизни, бессмысленной, как воспоминания.

— Заряди-ка, Маркуша, вон того красноглазого монстра, — распорядилась Полина.

Ставки она начала делать в бесшабашной манере, как человек азартный, но не профессиональный игрок. Однако и тут я ошибся. Постепенно она сосредоточилась и упорядочила игру. Уставилась на автомат, как завороженная, и он отвечал ей многоцветным подмигиванием, пожирая кредит за кредитом с ненасытностью волка. На меня Полина перестала обращать внимание. Только дважды спросила «Может, тоже пощелкаете?»

Куда там мне! Здесь один кредит стоил доллар, в отличие от множества других игральных притонов в Москве, где ставка колебалась от двухсот до тысячи рублей. Я скромно пристроился сбоку, потягивал пепси, курил. Час шел за часом, она и не думала заканчивать игру. Маркуша подзаряжал аппарат уже пятый раз. Полина уверенно спускала миллион за миллионом. Нагибалась к чемоданчику, стоящему у ног, отпирала замочки, запускала руку и на ощупь выуживала слитки стотысячных купюр. Не считая, передавала Маркуше, который, послюнивая денежки на ходу, относил их к своему столику.

Вероятно, мне следовало покинуть сию обитель греха, где я был совершенно чужим, но какая-то сила удерживала на месте. Чудилось, если сейчас уйду, то очень скоро об этом пожалею. В моей жизни давно не было праздника, и вот он неожиданно подкатил. Чего скрывать, увы, пожилому дураку было хорошо, тревожно рядом с этой женщиной, каждым словом и движением излучавшей таинственный магнетизм.

Постепенно людей в зале прибавилось. Появились две длинноногие накрашенные девицы в коротеньких юбочках, явно «ночные бабочки», заглянувшие, видимо, скоротать часок перед работой. Важно прошествовал бородатый старик, к которому Маркуша кинулся навстречу с таким озабоченным видом, будто приметил въехавший в зал локомотив. Старик урезонил его властным мановением руки и приблизился к нам. Посопел, покашлял у Полины над ухом:

— Ау, Полюшенька, не дотерпела, детка, до вечера?

— О-о, дядюшка Митяй! Да я в вашу рулетку вообще больше не играю.

— Почему так, голубушка?

— Она у вас с дыркой.

— Постыдись, Полюшка, — деланно смутился старик. — Что об нас посторонние люди подумают.

Посторонним здесь был один я и, сознавая это, застенчиво ухмыльнулся. Дядя Митяй улыбнулся в ответ, взгляд у него был острый, как шило. «Таких Митяев, — подумал я, — на улице, пожалуй, не увидишь».

— Обедать останешься? — спросил старик у Полины.

— Может быть, — небрежно бросила она и с прежней сосредоточенностью уткнулась в автомат. Когда Митяй отошел, церемонно мне поклонившись, процедила сквозь зубы:

— Старый паскудник! Вечно вынюхивает.

Чуть погодя добавила:

— Потерпите еще немного, Михаил Ильич. Скоро мы его разденем.

— Кого? — не понял я, живо представив, что придется зачем-то раздевать дядю Митяя.

— Вот этого француза, — ткнула перстом в сверкающие зенки автомата.

Угадала, прелестница! Не прошло пяти минут, как автомат начал «сливать». Сначала выставил «грязное» поле и две подряд призовых игры, потом, на предельном кредите (сто двадцать восемь баксов на обе стороны) вдруг выложил на экран семь семерок в четыре ряда. Комбинация, которая выпадает игроку один раз за всю жизнь, да и то не всякому. При этом автомат вспыхнул праздничной иллюминацией, забулькал, заперхал и зашелся забавной музыкой, напоминающей «Марсельезу», исполненную на балалайках. Мне даже померещилось, что автомат от небывалой натуги зашкалило. Цифры, выскочившие на табло, поражали воображение.

На победный визг Полины к нам подгребли все, кто находился в зале, но особенно почему-то восторгался редким зрелищем привратник Маркуша.

— Ну вот, — произнес он замогильным голосом, — хозяин правильно говорил, вы нас разорите, Полина Игнатьевна.

Ночные девицы завистливо шипели, как две гусыни. Полина смотрела на меня, но в ее глазах не было радости. Она словно о чем-то спрашивала, а я не знал, что ответить.

— Теперь вы, Михаил Ильич, — молвила лукаво.

— Что я?

— Погоняйте его немного, я устала.

Уступила мне место и взялась за банку пепси. Я-то понимал, что дальше играть бессмысленно: после такой редкостной комбинации автомат неизбежно станет на «отсос», но механически, даже не уменьшив ставку, начал нажимать клавиши и на пятом или шестом ударе, на халяву, как в сказке, выбил на экран еще шесть семерок. В этот раз в брюхе автомата что-то явственно хрустнуло и он вроде бы задымил.

Присутствующие хранили торжественное молчание, и даже девицы перестали шипеть, а одна из них — краем глаза я заметил — была на грани обморока.

— Я так и думала, — спокойно объявила Полина. — Мы не случайно с вами встретились, дорогой Михаил Ильич.

Маркуша с убитым видом принес целлофановый пакет, набитый стотысячными купюрами, которые Полина равнодушно запихнула обратно в чемоданчик.

— Теперь надо выпить, — сказала она.

По дороге к выпивке, в тесном промежутке коридора, произошла любопытная сценка. Полина остановилась, да так резко, что я сзади на нее наткнулся, ухватив за теплые плечи. Пробормотал:

— Извини, пожалуйста!

Она молча открыла чемоданчик, наугад выгребла несколько ассигнаций. Протянула мне:

— Спрячь, Михаил Ильич. Твоя доля.

Я отшатнулся, будто увидел змею. Но получилось ненатурально, опереточно.

— Если не возьмешь, — Полина загадочно улыбалась, — я их выкину. Мне чужого не надо. Примета плохая.

Я сунул деньги в карман шелестящим комком. Чуть позже, в туалете пересчитал: два миллиона шестьсот тысяч рублей. Обыкновенно я тратил не более пятисот-шестисот тысяч в месяц и то полагал, что живу не по средствам. Многие из прежних моих знакомых перебивались на пенсию в двести-триста тысяч и тоже относили себя к зажиточному среднему классу, для которых произвели удивительную реформу удалые последователи Сакса.

Снова мы сидели за пластиковым столиком, отгороженные плюшевой занавеской, и кудрявый ферт Сава топтался рядом.

— Выпить и закусить, — распорядилась Полина.

— Может, осетринку подать? — глубокомысленно осведомился официант. — С пылу, с жару. Удалась нынче осетринка. Я передал Данилычу, что ты здесь, уж он постарался.

— Давай осетринку, — согласилась Полина. — Но без этой ржавой подливы, ладно?

— Зря ты так, — насупился Сава, одернув зеленый жакет. — Подлива хорошая, на мексиканском перце. Вот пусть господин попробует, оценит.

Вскоре на столе появилась водка в хрустальном графинчике, бутылка красного вина, холодные закуски. Будучи богатым человеком, я закапризничал:

— Мне бы, пожалуй, пивка холодненького, если возможно.

Мгновенно передо мной оказались две запотевшие темные бутылки «Туборга».

— Ну что ж, — сказала Полина после того, как чокнулась со мной и выпила. — День начался неплохо, не правда ли, дорогой?

— Не знаю.

— Что тебя беспокоит?

Что-то меня задело в его словах.

— Да вы все тут, кажется, не простачки.

— Да уж милый человек, этот так.

В какой-то момент мы с Полиной очутились среди танцующих пар перед помостом, на котором наяривал небольшой оркестр. Чего танцевали — не помню, но это не имело значения. Полина вертелась в моих руках, как угорь, колотясь об меня то грудью, то тугими бедрами, смеялась и странно, жадно раздувала ноздри, и в конце концов я поймал ее, прижал к себе и поцеловал в губы.

— Ого! — воскликнула она не без одобрения. Смутясь, я объяснил, что последний раз танцевал лет двадцать назад и напрочь забыл, что за чем в танце следует. Но помню, что учтивый кавалер обязательно должен чем-нибудь порадовать партнершу.

— Порадовал, Мишенька, порадовал! — хохотала Полина, не отстраняясь далеко. Тут в бок меня пребольно толкнул какой-то громила, резвящийся в обнимку с молоденькой полураздетой наядой. От толчка я чуть не повалился на пол.

— Поосторожнее бы надо, — обронил в сердцах.

— Чего?! — удивился бугай. — Это ты мне, дедок?

— Кому же еще? — пролепетал я, уже сознавая, что лучше бы держать язык за зубами. Громила оставил девицу и развернулся ко мне могучим корпусом. Выпученные глаза полны удивления. Я не был для него противником, и он с натугой придумывал, как позатейливее утихомирить раздухарившегося старичка — и придумал. Хохоча, надвинулся жизнерадостной массой.

— Говорящие пеньки, га-га-га! А вот мы им счас верхушки посшибаем.

Но сшибать верхушки ему не пришлось, потому что меня заслонила Полина. Ловко вывернулась из-под моей руки и влепила обидчику звонкую оплеуху. Ее лица я не видел, зато видел лицо громилы, на котором в мгновение ока произошел ряд поразительных метаморфоз. Оно потухло, побледнело, и боевой азарт сменился забавным выражением какой-то телячьей тоски.

— Не понял?! — выдал он привычную для нынешних горилл кодовую фразу.

Чтобы его еще лучше вразумить, Полина отвесила вторую затрещину с левой руки. Быстрая расправа произвела на окружающих удручающее впечатление — оркестр умолк. В чуткой тишине Полина прошипела:

— Все ты понял, подонок! Убирайся отсюда — и девку забирай с собой! Скот вонючий!

Громила послушно попятился: тягостную сцену отступления смягчило истерическое повизгивание полуголой девицы, повисшей у него на руке.

Полина повернулась ко мне. Она смотрела так, как только мать смотрела в раннем детстве — с жалостью, болью и непонятным вопросом. Купила меня этим взглядом.

— Миша, ты в порядке? Он тебя не зашиб?

— Как он мог зашибить, если я стоял в стороне? — самодовольно я буркнул. Музыка заиграла, мы снова поплыли в танце, на сей раз истомно обнявшись. Всем телом, и особенно почему-то животом, я ощущал исходившее от нее тепло. Мне хотелось плакать.

— Миша,— прошептала Полина, — Хочешь еще выпить?

— Неплохо бы.

Теперь мы сидели не за занавеской, а в общем зале, неподалеку от оркестра. Публика вокруг была самая изысканная — новая московская буржуазия со своими дамами, наряженными в сногсшибательные вечерние туалеты, обвешанными драгоценностями. По сравнению со многими из них Полина в своей простенькой блузке и короткой шерстяной юбке выглядела Золушкой, но по быстрым оценивающим взглядам мужчин было понятно, что большинство не прочь со мной поменяться. Некоторые, видимо, ее знакомые, приподнимались и учтиво раскланивались. Полина благосклонно кивала.

— Ты здесь как дома.

— Я везде как дома. За что выпьем, Миша?

Если бы я отнесся к вопросу всерьез, то мог бы многое сказать, но я лишь выдавил:

— За тебя, красавица!

— Очень свежо! — оценила она.

Все на свете кончается — и сны, и явь. Когда мы собрались уходить, вышла маленькая перепалка. Как джентльмен, я намерился расплатиться за ужин, полез за своими стотысячными, но Полина меня одернула:

— Даже не думай, Миша!

— Почему? Я же сегодня в выигрыше.