Помоги проекту - поделись книгой:
— Что ждет преемника моего, цесаревича Александра?
—
— А кто наследует императору Александру?
— Сын твой Николай…
— Как? У Александра не будет сына? Тогда цесаревич Константин.
— После сына моего Николая на престоле российском кто будет?
—
— Тогда и начнется тобой реченное иго безбожное?
—
— Кому передаст он наследие царское?
—
Горько зарыдал вещий Авель и сквозь слезы тихо продолжал:
—
— Ужели сие есть кончина державы российской и несть и не будет спасения? — вопросил Павел.
— Невозможное человеку возможно Богу, — ответствовал Авель. — Бог медлит с помощью, но сказано, что подаст ее вскоре и воздвигнет рог спасения русского. —
И чуть слышно, будто боясь, что тайну подслушают стены дворца, Авель нарек самое имя. Страха темной силы ради имя сие да пребудет сокрыто до времени…
—
В глазах Авеля горел пророческий огонь нездешней силы. Вот упал один из закатных лучей солнца, и в диске света пророчество его вставало в непреложной истине.
Царь Павел глубоко задумался, и в глазах его, устремленных вдаль, как бы через завесу грядущего отразились глубокие переживания.
— Ты говоришь, что иго безбожное нависнет над моей Россией лет через сто. Прадед мой, Петр Великий, о судьбе моей рек то же, что и ты. Почитаю и я за благо о том, что ныне ты предрек мне о потомке моем, Николае Втором, предварить его, дабы пред ним открылась книга судеб. Да ведает правнук свой крестный путь, славу страстей и долготерпения своего. Запечатлей же, преподобный отец, реченное тобою, изложи все письменно. Я же на предсказание твое наложу печать, и до праправнука моего писание твое будет нерушимо храниться здесь, в Гатчинском дворце моем. Иди, Авель, и молись неустанно в келии своей обо мне, роде моем и счастье нашей державы.
И, вложив представленное писание Авелево в конверт, на оном собственноручно начертать соизволил: «Вскрыть Потомку Нашему в столетний день Моей кончины».
В конце беседы Павел спросил старца, чего тот желает. В ответ услышал: «Всемилостивейший мой благодетель, от юности мое желание быть монахом и служить Богу и Божеству Его». На эту просьбу последовал 14 декабря 1796 года рескрипт: «Всемилостивейше повелеваем содержащегося в Шлиссельбургской крепости крестьянина Васильева освободить и отослать по желанию его для пострижения в монахи (Авель был до этого, как мы помним, расстрижен. —
Заговор против Павла I начал созревать едва ли не с первых дней его царствования. Заговорщики оправдывали свой замысел сместить императора тем, что он оказался не престоле вопреки воле Екатерины, то есть занял трон незаконно и чуть ли не силой. К тому же судачили, что его отцом был вовсе не Петр III, а Салтыков, тогдашний фаворит Екатерины. Иные вообще утверждали, что еще ребенком сразу после рождения Павел был подменен чухонским младенцем.
Как ни странно, сама мать поддерживала разговоры о незаконном происхождении наследника. Ведь его права на престол были формально куда солиднее, чем у Екатерины, незаконно захватившей власть, свергнув Петра III. Его сын всячески подчеркивал свою верность памяти отца. Он и сам многим напоминал родителя — любовью к войску, организованному на прусский манер, к муштре, упрямством и вспыльчивостью, непродуманностью решении, но главное — трагическим совпадением судеб.
Верный памяти родителя, Павел приказал произвести одновременно с погребением усопшей своей матери Екатерины II перезахоронение останков убитого ее супруга Петра III. Во время отпевания два гроба стояли рядом открытыми, вместе их доставили в Петропавловский собор, причем, по воле Павла, у гроба Петра III шел его убийца Алексей Орлов, в прошлом фаворит Екатерины.
Словом, причин быть недовольными новым царем у приближенных имелось достаточно. Чего стоило одно его решение посягнуть на привилегии дворянства, не говоря о реформах, взбудораживших и озлобивших очень многих. Недаром А. Пушкин скажет: «Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы».
Ко всему взбалмошный царь вздумал переориентировать внешнюю политику.
Еще недавно Павел был готов на решительную борьбу с революционной Францией. Своим монаршим долгом он считал необходимым восстановить в этой стране порядок и тем предотвратить угрозу мирового пожара. Напутствуя в поход Суворова, он произнес знаменательные слова: «Иди, спасай царей». Однако неожиданно поменял курс. То ли понял, что с приходом Наполеона к власти революция во Франции кончается, то ли не захотел и дальше жертвовать кровью русских солдат, воевавших в Европе, ради нерадивых европейских союзников и воевать с Наполеоном. Как бы то ни было, но Павел круто повернул руль, решив, что союз с Наполеоном будет много выгоднее.
Перемена в мировой политике и сближение с Наполеоном возбудили в русском обществе новый поток ярости против Павла. В этом заключался исторический парадокс. Общество, еще недавно увлекшееся французской революцией, вдруг единодушно сплотилось против союза с Францией. Противоречие это можно объяснить тем, что перемена политики, ее переориентация с Англии на Францию затрагивала узколичные интересы.
На коммерческих отношениях с Англией при росте финансовых оборотов солидно подрабатывали многие представители петербургского общества, Россия была покрыта сетью английских торговых представительств, и английское влияние в ту пору было очень велико. Для многих разрыв с Англией означал полную финансовую катастрофу.
А тут еще этот сумасбродный властитель задумал поход на Индию. Это было одно из фантастических увлечений русского монарха, означающее еще большее франко-русское сближение. Наполеон мечтал о вытеснении англичан из Индии и сразу учел, что означало иметь другом и союзником такого царя.
Экспедиция в Индию планировалась секретно. В ней должен был принять участие русский экспедиционный корпус. В поход выступил авангард числом 20 тысяч казаков под начальством атамана войска Донского генерала от кавалерии Орлова. В походе казаки испытывали страшные лишения. Морозы, метели и плохие дороги затрудняли движение, не хватало провианта. К тому же весной начался разлив рек. Однажды при переправе через Волгу лед не выдержал, люди оказались в воде и едва были спасены. Неудивительно, что поход потерпел неудачу и войска были отозваны.
Заговорщики решили использовать «казачий поход», чтобы заручиться активной поддержкой Англии для дворцового переворота. Павла высмеивали в стишках, чернили за вредный союз с Наполеоном, обвиняли в намерении извести все казачество, называли сумасбродом и чуть ли не умалишенным.
Со временем, после открытия новых исторических фактов, прямолинейная оценка монарха как русского Калигулы претерпела изменения. Впали в другую крайность. Павла стали называть «умным, просвещенным и добрым человеком, загнанным русской историей в тупик политического безумия и истерической тирании, самым одиноким, несчастным и непонятым деятелем XVIII столетия». Царствование Павла I стали даже считать последней попыткой завершить дело Петра I, то есть силой навязать сверху спящей России европейские формы и прусский порядок. Это была утопическая мечта, и недаром Павла, романтика и рыцаря, Наполеон назвал российским Дон Кихотом.
К 1800 году заговор против Павла окончательно оформился и был разработан в деталях. Предусматривалось даже в случае неудачи укрыться на английской яхте, вошедшей в Неву за несколько дней до «часа икс». Главными зачинщиками выступали вице-канцлер тридцатилетний граф Н. П. Панин, адмирал О. М. Дерибас и петербургский военный губернатор граф П. А. Пален.
Накануне переворота Пален являлся, пожалуй, единственным особо доверенным лицом царя, а втайне его самым заклятым врагом. Этому умному и хитрому человеку принадлежала главная роль в заговоре. Ничего не подозревающий царь осыпал своего любимца наградами — пожаловал высшими орденами и даже возложил на него большой крест Мальтийского ордена.
Поначалу заговорщики собирались в дворцовой бане, где обсуждали дальнейшие действия. По словам Панина, на этих сборищах присутствовал иногда и наследник Александр. Заговорщики пытались привлечь его к участию, убеждая, какой опасностью грозит государству дальнейшее правление Павла. Пуще других старался тот же Пален, настраивая наследника против отца, пытаясь вовлечь сына в заговор и даже сделать его главой.
Следует заметить, что столь хорошо организованного заговора в России, пожалуй, еще не было. Число участников росло с каждым днем. Главари теперь собирались уже не в бане, а в доме у сестры П. А. Зубова, фаворита покойной Екатерины, а теперь опального князя, одного из деятельных участников заговора, как, впрочем, и два других его брата.
Сестру звали Ольга Александровна, ей было чуть за тридцать, и она была замужем за камергером Жеребцовым. Муж ее оказался ничтожной личностью, хотя и очень богатым человеком. В молодые годы она слыла красавицей, отличалась красноречием, умением вести беседу и пользовалась большим успехом не только в России, но даже во Франции, где была знакома с Вольтером, графом д'Артуа, будущим королем Карлом X, Сегюром, французским послом при Екатерине II и автором известных записок о России. В Англии зналась с такими выдающимися политиками, как Гренвиль и Каннинг.
Одно время за Ольгой Александровной слегка ухаживал Павел, тогда еще наследник. Она блистала на придворных балах, замечательно танцевала. Императрица Екатерина II, по ее словам, очень любила Ольгу, а старики в орденах и лентах наперебой бросались в переднюю подать ей салоп или теплые башмаки.
Но после смерти Екатерины все сразу изменилось. Ольгу Александровну стали избегать, дом ее опустел. Она признается в беседе с А. И. Герценом, посещавшим ее в старости: «Я шла своей дорогой, не нуждалась ни в ком и уехала за море».
В те годы, когда с ней встречался Герцен, Ольга Александровна была уже старухой, высокой, со строгим лицом, как он пишет, все еще носившим следы большой красоты. В ее осанке, поступи и жестах выражались упрямая воля, сильный характер и резкий ум. И хотя в дни Герцена это была «оригинальная развалина другого века», Ольга Александровна все еще пользовалась влиянием в обществе, перед ней по-прежнему заискивали, тем более, что ее зять, знаменитый Орлов Алексей Федорович, был шефом жандармов и приближенным царя Николая I. И ей снова готовы были «подавать шубу и калоши».
В ту пору, о которой идет речь, то есть во времена Павла I, Жеребцова жила в особняке на Морской. Принадлежность к семье Зубовых создала вокруг нее культ. К тому же все помнили, что она еще недавно была любимицей императрицы.
Жизнь Ольги Александровны Жеребцовой в царствование Екатерины II и Павла I была тесно связана с жизнью английского посланника в Петербурге лорда Чарлза Уитворта.
Сэр Чарлз Уитворт принадлежал к довольно знатной семье, имевшей давние связи с Россией.
Брат его деда (тоже Чарлз) занимал в течение шести лет должность английского посланника в Петербурге и пользовался благосклонностью Петра I. Перед отъездом посланника царь подарил ему свой портрет, украшенный алмазами. Отец сэра Чарлза (и он Чарлз) был членом парламента и публицистом. Сам Уитворт, как и оба его брата, избрал для себя военную карьеру.
Он был хорош собою. О его красоте Наполеон вспоминал на острове Св. Елены. Дамы в разных европейских столицах сходили с ума по Уитворту. «Во все периоды его жизни королевы, герцогини и графини осыпали его знаками внимания», — сообщается в статье о нем. Говорили, что в молодости он пользовался покровительством самой королевы Марии Антуанетты. Уитворт быстро дослужился в гвардии до чина подполковника, затем перешел на дипломатическую службу. Ему покровительствовал большой английский вельможа, герцог Дорсетский. Герцог был женат на молодой женщине, которая тоже очень благосклонно относилась к Уитворту, настолько благосклонно, что вышла за него замуж вскоре после смерти герцога.
В России Уитворт пробыл в качестве посланника двенадцать лет. Успех его у петербургских дам был сказочный. Но и мужчины отзывались о нем с восторгом, например Вальтер Скотт. Однако прозорливый Наполеон считал Уитворта респектабельным авантюристом.
Из-за нашумевшей связи с ним О. А. Жеребцова попала в историю, и поэтому мы вспоминаем о ней сегодня. Именно благодаря искренней и страстной любви к Уитворту она оказалась в рядах заговорщиков. На долю этого английского джентльмена выпала роль одного из вдохновителей заговора против Павла I. Жеребцова, посвященная в его секреты, помогала ему сноситься с заговорщиками. Она даже будто бы переодевалась нищенкой, ходила от одного заговорщика к другому и передавала поручения. Как говорит М. Алданов, автор единственного очерка о ней, «быть может, и не требовалось переодеваться нищенкой, но так выходило еще романтичнее. Впрочем, и без того выходило достаточно романтично. Тем более, что романтика легко могла кончиться Тайной экспедицией».
Немало способствовала Жеребцова и возвращению ко двору своих братьев. Это, с одной стороны, облегчало им задачу совершить задуманное, а с другой — усыпляло подозрения. Действовала Жеребцова через графа Кутайсова, оказавшегося доверчивым простофилей. Она уверила графа, будто брат ее, князь Платон Александрович, засиделся в холостяках и что, по ее мнению, дочь графа могла бы сделать его совершенно счастливым.
Надменный и тщеславный граф Кутайсов (каждый счел бы за счастье породниться с таким богачом, как Платон Зубов) поверил и начал действовать в пользу Зубовых. Вскоре князь Платон Зубов был назначен директором сухопутного кадетского корпуса и его шефом, а граф Валериан Зубов занял место директора второго кадетского корпуса. Третий брат, граф Николай Зубов, удостоился звания шефа Сумского гусарского полка. Таким образом, все трое, еще недавно пребывавшие в опале, вновь появились в Петербурге и стали бывать при дворе, как и многие другие лица, недовольные заговорщики, собиравшиеся у Жеребцовой.
Во время этих встреч в гостиной Ольга Александровна открыто заявляла, что для нее английские интересы ближе русских. Ей хором вторили и все присутствующие. «Составилось общество великих интриганов, — писал в феврале 1801 года графу В. П. Кочубею граф Ф. В. Ростопчин, тогда только что назначенный генерал-адъютантом, — во главе с Паленом, которые хотят разделить между собой мои должности, как ризы Христовы, и имеют в виду остаться в огромных барышах, устроив английские дела…»
Неожиданно для заговорщиков еще в мае 1800 года Уитворт был выслан из Петербурга по приказу царя. Видимо, Павел, несмотря на переодевания и прочую конспирацию, начал догадываться о роли английского посланника. Кто-то предупредил и Жеребцову. Скорее всего сам граф Пален дал ей знать, что ею заинтересовалась Тайная экспедиция. Она бежала из Петербурга и незадолго до 11 марта оказалась в Берлине. Здесь на балу у прусского короля ее и застало известие о кончине Павла I.
Весть эта так обрадовала Жеребцову, что она тут же с восторгом объявила о ней гостям, чем вызвала большой скандал. Это до того оскорбило прусского короля, убежденного монархиста, что он приказал Жеребцовой в 24 часа покинуть Берлин. Есть, впрочем, сведения, что она летом того же года еще находилась в прусской столице. Как бы то ни было, Жеребцова вскоре после убийства Павла I оказалась в Лондоне. Поспешила сюда, где, как она надеялась, ее ожидал Уитворт, ради которого любящая женщина рисковала жизнью.
Блестящая, избалованная придворной жизнью в России и снедаемая жаждой большого поприща, Ольга Александровна, как писал Герцен, явилась львицей первой величины в английской столице. Увы, здесь ее ждал удар, перевернувший всю ее жизнь: возлюбленный лорд Уитворт женился на герцогине Дорсетской. Такое предательство она, казалось, не сможет перенести. Связь с лордом составляла с некоторых пор главное содержание ее жизни. Ради этой любви шла она на смертельный риск, участвовала в заговоре, который вполне мог кончиться эшафотом.
Русский посланник С. Р. Воронцов писал о Жеребцовой в письме к брату: «Она рассказывает каждому встречному о своей связи с лордом Уитвортом и имеет бесстыдство жаловаться, что ее любовник женился. Она утверждает, будто он ей должен деньги, и собирается взыскать с него долг… Все письма, приходящие из Берлина, рассказы прибывающих оттуда путешественников распространяют по Лондону сведения о неприличных выходках этой сумасшедшей. Здесь отказываются понять, каким образом дама из хорошего общества, замужняя, имеющая детей, сознается в своей любовной связи и выражает отчаяние по тому случаю, что не может продолжать прежних отношений со своим любовником, так как он женился».
Что затем произошло, чем закончились отношения между бывшими любовниками?
Английские биографы Уитворта упоминают, что после женитьбы лорда ему пришлось испытать немало неприятностей от Жеребцовой, которой он будто бы обещал в свое время руку и сердце. Едва ли это соответствует действительности, ведь она была замужем. Напрасно ее сторонники упрекали Уитворта и в том, что он пользовался деньгами своей возлюбленной.
«Как джентльмен, — свидетельствовал русский историк прошлого века С. Андрианов, — Уитворт считал для себя неприличным пировать на счет мужа своей любовницы и сам за все расплачивался. Благодаря неиссякаемому кошельку благородного лорда по вечерам в доме на Английской набережной шампанское лилось рекой, и гости наслаждались всеми затеями французской гастрономии».
Как неверно было и то, что он якобы чуть ли не содержал ее и всю ее семью. Это тоже напраслина. Все было как раз наоборот. Она в финансовой помощи не нуждалась, была и без того богата. А ее братья считались состоятельнейшими людьми. После смерти Платона Зубова, например, осталось двадцать миллионов рублей. Да и Уитворт не отличался особой щедростью. Так что отнюдь не из-за денег Жеребцова примкнула к заговору.
Во время пребывания Жеребцовой в Лондоне раскрылось еще одно пикантное обстоятельство, связанное с Уитвортом.
Он женился через три недели после того, как был убит Павел I. Его женой стала герцогиня Дорсетская, богатая вдова с тринадцатью тысячами годового дохода. Но вот пассаж: оказывается, кроме Жеребцовой у лорда в Петербурге был роман сначала с Е. Радзивилл, а потом еще более бурная связь с А. И. Толстой. Автор известных мемуаров В. Н. Головина говорит о лорде как о холодном совратителе. Возможно, что и Толстая, как и Жеребцова, была жертвой этого ловеласа. Хотя по другим характеристикам едва ли этот чрезмерно респектабельный джентльмен, к тому же посол, пустился бы в столь необдуманные авантюры.
Как бы то ни было, обе его поклонницы, Жеребцова и Толстая последовали за ним за границу. Так что женитьба Уитворта спасла его сразу от двух дам, преследовавших его.
Таким образом, О. А. Жеребцова оказалась у разбитого корыта. Что было делать? Ее бы не утешила и награда, как сплетничали, в два миллиона рублей, полученная ею якобы от английского правительства и предназначенная для участников петербургского заговора. Будто бы деньги эти она оставила себе, будучи уверена, что никто не посмеет требовать такого вознаграждения.
И тогда Ольга Александровна вполне в духе международной авантюристки решила попытать счастья при английском дворе. Она обращается к русскому посланнику С. Р. Воронцову с просьбой: «Милостивый государь, граф Семен Романович. Прошу покорно Ваше сиятельство взять труд представить меня ко двору, чем много меня одолжите. Я желаю знать, когда вы назначите день, чтобы иметь время мне сделать некоторые учреждения насчет моего убора».
Воронцов категорически отказал ей в просьбе. Он придерживался правила представлять английскому двору только людей, рекомендованных ему русским правительством.
Но и не в правилах Жеребцовой было пасовать и отказываться от намеченной цели.
Ольгу Александровну не смущало, что о ее связи с Уитвортом было известно всем и каждому. Впрочем, может быть, именно это и заинтересовало английское общество, и Жеребцова была принята в свете. Отсюда до Букингемского дворца было, как говорится, рукой подать. Так она попала ко двору, где приглянулась наследнику, принцу Уэльскому, будущему королю Георгу IV, который превзошел всех английских владык по части любовных похождений.
В любовных похождёниях Георга IV его связь с Ольгой Александровной Жеребцовой, конечно, всего лишь мимолетный роман. Но он интересен своей пикантностью, как свидетельство о нравах эпохи и политических интригах, к которым оказалась причастна наша соотечественница.
Едва ли следует сомневаться в том, что любвеобильный английский наследник действительно был влюблен. Герцен говорит, что принц был «у ее ног» и будто бы «она делила его оргии». Во всяком случае, Ольга Александровна была в большой моде и в большом почете при английском дворе. А это о чем-то да говорит. Она даже умудрилась забеременеть от будущего короля и родила сына, который получил имя Егор Егорович Норд.
О. А. Жеребцова пережила беспутного Георга, как и многих своих современников, в том числе и Уитворта, мужа, детей, братьев, почти всех участников по делу 11 марта. На восемь лет пережила она и преподобного отца Авеля. Остается только сожалеть, что такая женщина не оставила воспоминаний.
Император, словно предчувствуя измену, жил в Михайловском замке — крепости с бруствером и водяным рвом, закованным в гранит, с четырьмя подъемными мостами, которые на ночь поднимались. В этом убежище Павел чувствовал себя в безопасности.
Закладка Михайловского замка состоялась 26 февраля 1797 года, перед отъездом Павла в Москву на коронацию. Началось строительство по проекту В. И. Баженова, знаменитого зодчего, тогда вице-президента Императорской академии художеств. Но в 1799 году он скончался, и достраивал дворец архитектор Бренн. Это монументальное здание было окончено в баснословно короткий срок, менее чем в четыре года. На сооружение его (без внутренней отделки) ушло почти восемьсот тысяч рублей.
Павел не чаял скорее переехать в новый замок и навсегда покинуть ненавистное жилье его матери — Зимний дворец. С особым нетерпением император ожидал освящения Михайловского замка. Торжество состоялось в день Св. Михаила, 8 ноября 1800 года.
Шествие из Зимнего дворца началось в три четверти десятого утра, мимо войск, расставленных шпалерами, под гром пушечного салюта. Император и его сыновья, великие князья, следовали верхом, а императрица Мария Федоровна и великие княжны и придворные дамы — в парадных каретах.
После совершения обряда освящения церкви император, как отмечено в камер-фурьерском журнале 1800 года, изволил удалиться во внутренние покои. В час пополудни был дан обед в столовой комнате для узкого круга лиц — всего на восемь кувертов. Обязательного в таких случаях бала-маскарада не было. Он состоялся только 2 февраля.
Однако сразу же перебраться на окончательное житье в Михайловский замок Павлу, к сожалению, не удалось. Из-за сырости в новом здании сам император и его семья вынуждены были отложить переселение. Только 1 февраля нетерпению Павла пришел конец и он переехал из Зимнего дворца в замок.
Здесь и развернутся в ближайшем будущем трагические события.
Вот как описал этот замок современник, кстати сказать, по поручению императора.
«Дворец этот, — пишет автор очерка, — занимает место, на котором прежде стоял Летний дворец, построенный Петром Великим в 1711 году, при слиянии Мойки с Фонтанкой. Императрица Елизавета впоследствии возобновила его; но он был деревянный и грозил падением. Теперь это феникс, возрожденный из пепла».
Трое решетчатых ворот украшает вензель императора — орлы, венки, гирлянды из вызолоченной бронзы. Средние ворота раскрываются лишь для императорского семейства. Все трое ворот ведут в аллею из лип и берез, посаженных при императрице Анне.
Проехав по подъемному мосту через ров укрепления, въезжаешь на большую дворцовую площадь. Посреди ее, на мраморном пьедестале, возвышается колоссальная бронзовая конная статуя Петра Великого. Статуя эта вылита итальянцем Мартелли при императрице Елизавете, в 1744 году, и была забыта в сарае. Благоговение правнука к прадеду извлекло ее из забвения. На передней части пьедестала начертана простая надпись: «Прадеду Правнук».
Во внутренний восьмиугольный двор дворца въезжать позволялось лишь членам императорского семейства и посланникам.
Невозможно высчитать, какое множество раз вензель императора повторяется снаружи дворца и внутри его. Во внутреннем дворе он украшает также оконные промежутки. В восьми нишах помещаются восемь статуй — самые жалкие произведения, когда-либо выходившие из рук ваятеля. Они должны представлять Силу, Обилие, Победу, Славу и т. п., но это уроды, страшилища, а не статуи; они служат новым примером тому разительному сочетанию роскоши с безвкусием, которое господствует в этом дворце.
Четыре большие лестницы и две другие, меньших размеров, ведут со двора во внутренность дворца и запираются большими стеклянными дверьми. Но, не проходя двора, можно было войти в овальную залу, в которой тридцать человек солдат и один офицер из лейб-гвардейского полка императора (Преображенского) постоянно стояли на карауле. Помещение этих тридцати караульных было удачно выбрано: никто не мог пройти к императору обыкновенным путем, не проходя мимо этого караула. Наверху парадной лестницы перед великолепными дверями красного дерева стояли на часах два гренадера. Правая дверь — в парадные апартаменты государя. Прихожая, гостиная, библиотека, из которой одна дверь вела в кухню, а другая — в маленькую комнату для камер-гусаров, непосредственно соприкасавшуюся с витой лестницей, ставшей впоследствии знаменитой; она вела на двор, где стоял один часовой.
Из библиотеки дверь открывалась в кабинет и одновременно в спальню императора, где он обычно работал и где был убит. Посередине стояла маленькая походная кровать, без занавесок, за простыми ширмами. Над кроватью висел ангел работы Гвидо Рени. В одном углу комнаты помещался портрет рыцаря-знаменосца работы Жана Ледюка, которым очень дорожил император. Плохой портрет Фридриха II и плохая гипсовая статуя, изображающая этого же короля верхом, составляли странную противоположность с этими великолепными картинами.
На одной из стен висела картина, изображавшая все формы обмундирования русской армии…
Говорили, что у императора в спальне был трап и несколько потайных дверей. Но это не так. В комнате, правда, было двое дверей, скрытых занавесью, но одна из них вела в чуланчик, другой запирался шкаф, в которой складывались шпаги арестованных офицеров. Двойные двери из комнаты императора в опочивальню императрицы были заперты ключом и задвижкой.
Проход из библиотеки в спальню также состоял из двух дверей, и, благодаря чрезвычайной толщине стен, между этими двумя дверьми оставалось пространство, достаточное для того, чтобы справа и слева поместились две другие, потайные двери. Тут они действительно были: дверь направо (если выйти из спальни) служила для хранения знамен; дверь налево открывалась на потайную лестницу, через которую можно было спуститься в нижний этаж.
Кроме императора и императрицы, в этом этаже жили только великий князь Константин, его супруга и камер-фрейлина Протасова.
В нижнем этаже, кроме очень маленького театра, который не был еще окончен, находилась дворцовая церковь. Остальную часть нижнего этажа занимали великий князь Александр и его супруга, молодой великий князь Николай Павлович, любимец императора, князь Гагарин, обер-гофмаршал Нарышкин и граф Кутайсов.
В верхнем этаже дворца жили великие княжны Мария и Екатерина и воспитательница их графиня Ливен. Апартаменты их были весьма просты, но изящны.
На дворе находилась большая кордегардия, в которой держала караул рота из полков лейб-гвардии. Поговаривали, что количество караулов и часовых во дворце слишком мало.
Внутренность дворца представляла истинный лабиринт темных лестниц и мрачных коридоров, в которых день и ночь горели лампы. Мудрено было научиться ходить здесь одному и не заблудиться в этом лабиринте.
Ничто не могло быть вреднее для здоровья, чем это жилище. Повсюду виднелись следы разрушающей сырости, и в зале, в которой висели большие исторические картины, несмотря на постоянный огонь, поддерживаемый в двух каминах, лежали полосы льда в дюйм толщиной и шириной в несколько ладоней, тянувшиеся сверху донизу по углам. В комнатах императора и императрицы сырости было меньше, отчасти из-за того, что стены были отделаны деревом. Дворец этот был крайне неудобен для всех, кому приходилось бывать в нем.
Поделиться книгой: