«Сокол-1»

— Видимо, события принимают крутой оборот, — прокомментировал такую оперативность с их отправкой Шестаков.

— Пожалуй, что так оно и есть, — согласился с ним Платон.

За короткое время общения со своим новым другом Смоляков успел заметить в нем склонность к анализу, стремление проникать в самую суть явлений, находить всему объяснение, и он еще больше потянулся к нему, привязался всей душой. Сам-то он родом из глухой белорусской деревни Буда, — рубаха-парень, как любил говорить о себе, благо бог не обидел ни здоровьем, ни силой.

Так их и видели на корабле всегда вдвоем. Вечерами любили они стоять на палубе, глядеть в безбрежную голубую даль. Шестаков видел море впервые. И хоть понимал, что теперь для него многое в мире будет открываться впервые, не мог не восхищаться морем, его бескрайностью, игрой могучих волн. Только очарование продолжалось недолго, верх снова взяла его практичность.

— Скажи, Платон, как же над морем ориентироваться? Ведь глазу не за что зацепиться…

— Тут есть свои навигационные секреты…

— Расскажи, — загорелся Лев.

Он слушал внимательно, все мотал на ус, мысленно переносил себя в Испанию, на Средиземное море, прикидывал, как будет выходить из положения, если откажет компас или случится что-либо еще непредвиденное.

Шестаков уже жил в том неизвестном, загадочном, ожидающем его «за морями — за горами».

Платон почувствовал это и еще раз подивился его натуре, складу характера. Но еще больше поразила Смолякова необычная способность этого донецкого рабочего парня знакомиться, сближаться с людьми. Буквально через день-два он со многими уже был на «ты», называл каждого по имени, вокруг него всегда собиралась шумная компания. Трудно сказать, что было тому причиной — то ли не сходившая с лица Шестакова обаятельная улыбка, то ли неуемная кипучая деятельность его. Скорее всего, и то и другое. Даже старший группы Александр Гусев — сдержанный, по-командирски строгий — и тот при виде Шестакова широко улыбался. Попробуй тут остаться равнодушным, если, выйдя на палубу, видишь, как вокруг жизнерадостного Шестакова собирается народ посмотреть на его остроумные мимические сценки. А уж начнет разные истории рассказывать — смеются до слез. Многие были убеждены, что Лев когда-то был по меньшей мере артистом эстрады. Особенно покорил он всех импровизированными концертами, играя на гитаре. Словом, для дальнейшей дороги такой человек был просто незаменим.

Среднего роста, статный, подтянутый, с красиво посаженной головой; темновато-русые волосы всегда аккуратно причесаны на пробор. Он всем нравился с первой встречи, и за семь дней плавания Лева стал кумиром, душой всего коллектива. Нужен был, ох, как нужен был на борту такой человек! Ведь тоска неуемная по покинутым краям, семьям, друзьям точила всем сердце. Невозможно было оставлять людей один на один со своими грустными мыслями. Выделенные парторги, комсорги групп делали свое нужное дело. Но ведь и они — живые люди: от тоски по дому не отмахнешься. Навязчива. И вот сам собой обнаруживается чудесный парень, полный задора, энергии, бодрости и веселья, которых хватит на всех сразу. И настроение у людей поднимается, и дышится легче.

Мерно бьется о борт тяжелая холодная балтийская волна. Опершись о поручни, Шестаков смотрит в бескрайнюю морскую даль. Что их ждет впереди? Какие испытания уготовила им судьба? На эти вопросы ответит сама жизнь. Перед отплытием Лев успел бросить в почтовый ящик короткие письма отцу и матери, Олимпиаде, другу Тимохе. В них сообщил, что отправляется на неизвестное время в командировку, просил не беспокоиться, при случае напишет…

Конечно, будут волноваться и отец, Лев Ильич, участник японской войны, железнодорожник, и мать, Мария Ивановна, родившая пятерых сыновей и двух дочерей, выжили из которых в то тяжелое голодное время только он, Левушка, да старший брат Василий, учившийся в Днепропетровском институте инженеров дорожного транспорта.

Два сокола остались у матери-труженицы, коммунистки с 1928 года. И гордилась она ими, и душой болела за них. Очень хотелось ей, чтобы их судьба сложилась удачно, чтобы людьми они стали. Оба сына подавали большие надежды, особенно Левушка. Разбитной, бедовый, он все схватывал буквально на лету. Учительница Галина Иосифовна Шевченя нахвалиться не могла: на уроках внимательный, тетради всегда в полном порядке, помогает отстающим, не дает в обиду младших.

У мальчишки была увлекающаяся натура. Сначала он научился рисовать, потом играть на разных инструментах, затем смастерил сам радиоприемник. Отец и мать смотрели на все это и гадали, кем же станет их младший сын, какую жизненную дорогу выберет?

О том, что Лев мог часами следить за полетами У-2 Донецкого аэроклуба, он никому не говорил. Слишком недоступным казалось ему летное дело. Пилоты представлялись ему людьми исключительными и почему-то выросшими где-то в других краях, а не здесь, на пропитавшейся насквозь угольной пылью донецкой земле.

Но Лева сумел сделать решительный шаг к своей мечте. И хоть отец, мать, друзья по институту не совсем одобряли столь крутой поворот в его жизни, но душой чувствовали: небо — его призвание. И не отговаривали, не навязывали своего мнения. И теперь, мысленно расставаясь со взрастившей его родной землей, он прощался и со своим детством, своей юностью. Начиналась совершенно новая жизнь — жизнь воздушного бойца.

Больше всего Лев боялся сейчас, что они не успеют принять участие в настоящем деле: пока черепашьими темпами доплывут — там все закончится. Как-то Иван Девотченко, успевший уже хорошо узнать Шестакова как человека никогда не унывающего, спросил его: «Скажи, Лев, тебя можно чем-нибудь огорчить?». — «Можно, — ответил тот серьезно. — Приказом, что нам с полпути надо возвращаться домой».

Уже совсем смеркалось. Кто-то тронул Льва за плечо. Оглянулся — Девотченко.

— Все переживаешь, что поспеем к шапочному разбору? Не ломай напрасно голову, хватит для нас с тобой работы. Только что радио слушал: республиканцы упорно сопротивляются, война принимает все более ожесточенный характер.

— А сколько нам еще плыть?

— Капитан сказал — завтра будем в Гавре.

— А как дальше?

— Пока неизвестно.

Гавр… Что напоминает это слово? Что-то очень и очень близкое и дорогое… Так вот же что — Гаврош!

Гаврош был любимым героем Льва Шестакова. Пионером он со школьной сцены читал рассказы о нем. Читал с таким чувством, как будто сам полз перед парижской баррикадой коммунаров под огнем врага с сумкой, набитой патронами.

Гавр встретил шумной, забитой людьми и машинами портовой набережной. Все, естественно, торопились на берег. Но тут Гусев вдруг объявил:

— Приготовиться к выходу, но оставаться на своих местах. Сейчас на борт поднимутся наши летчики, возвращающиеся из Испании.

Вот это новость! Ведь можно будет обо всем расспросить, узнать, что и как — это так важно!

Когда на палубу поднялись поджарые, мускулистые, загорелые до черноты парни — бросились к ним, начали обниматься, целоваться, хлопать друг друга по спинам, до хруста жать руки.

Когда все более-менее успокоились, начались взаимные расспросы. Им бы не было конца, не обратись к прибывшим Александр Гусев:

— Вы, ребята, скоро дома будете, все увидите, узнаете. Расскажите-ка лучше, что там, в Испании? Опытом боев поделитесь.

Услышанное об обстановке в Испании мало радовало. Гитлеру и Муссолини удалось спасти генерала Франко. Фашистский путч перерос в откровенную интервенцию.

Западные державы в этот тяжелый для Испании период, когда республиканское правительство так нуждалось в поддержке, приняли трусливо-циничную тактику невмешательства во внутренние дела этой многострадальной страны.

Зато фашисты Германии и Италии не церемонились. Особый гитлеровский легион «Кондор», включавший в свой состав восемь эскадрилий бомбардировщиков и истребителей, моторизованные и танковые части общей численностью в 6 тысяч человек, беспрерывно пополнялся живой силой и техникой. То же самое происходило с итальянским экспедиционным армейским корпусом. Враг имел перевес во всем, И лишь в одном уступал республиканцам и добровольцам или, как их называли, волонтерам свободы, прибывшим из 54 стран, — в силе духа, стойкости, мужестве.

— Бить фашистов можно, — заверили понюхавшие пороху летчики, — бить можно и сбивать тоже. Вы увидите — много на испанской земле валяется обгоревших обломков «мессершмиттов», «хейнкелей» и других машин. Но победы даются трудно. Однако в воздухе перевес был на нашей стороне. Так что вам нужно будет закрепить его. Да, услышите слово «чатос» — так испанцы окрестили И-15. Курносый, значит, И-16 они называют «москас», то есть мошки.

Летчиков буквально засыпали вопросами. Какие самолеты у Франко? Какая у них тактика действий? Как вы вели бой?

Начался сугубо профессиональный, деловой разговор. Шестаков все быстро записывал в карманную книжечку. Он боялся упустить хоть крупицу боевого опыта. Дотошный, он время от времени перебивал рассказчика, прося уточнить то или иное положение. Как пригодились ему потом эти короткие записи, к которым он впоследствии не раз обращался.

Пришло время покидать ставшую родным домом «Кооперацию», прощаться с возвращавшимися домой летчиками. «Вот и первые шаги по чужой земле, — подумал Шестаков, сходя вместе с другими на берег». Далее ехали они на автобусе через Гавр, Руан в Париж.

В городах прямо на бульварах — ресторанные столики. За ними — разодетая веселящаяся публика. Тут, во Франции, пресыщенным буржуа было совершенно безразлично, что за Пиренеями идет борьба не на жизнь, а на смерть. Французским гобсекам не было до этого дела. Они упивались собственным благополучием, не предвидя, что где-то в далеко идущих планах третьего рейха и их стране уготована тяжкая участь.

Еще больше ошеломил наших ребят своей беспечной роскошью Париж. В воздухе, не смолкая, стоял шум огромного количества автомобилей, сверкали огнями рекламы. От всего этого кружилась голова, хотелось найти где-нибудь уединенный тихий уголок и спокойно отдохнуть.

И тогда Шестаков предложил побывать у Стены коммунаров. Его идею все поддержали. И вот, волнуясь, встали ребята плечом к плечу у священной Стены, обнажив головы. Стоят молча. Думают, наверное, об одном и том же: вот случилось же так, что мы, наследники коммунаров, знавшие о них лишь по учебнику истории, пришли сюда, чтобы поклониться их праху и дать клятву верности делу, идеалам, за которые они сложили свои головы, идеалам свободы, равенства и братства.

«Дуглас» пересекал Пиренеи: Шестаков и горы увидел впервые. Но, полюбовавшись их величественной красотой всего лишь несколько минут, он стал оценивать их опять же с точки зрения военного летчика.

— Скажи, Платоша, если придется идти на вынужденную, куда же тут садиться? — обратился он к Смолякову.

— Давай вместе выбирать подходящую площадку, — ответил тот.

Однако, как ни старались найти место, куда бы можно было посадить самолет, не смогли.

— Так что же делать, Платоша?

— Прыгать с парашютом и начинать борьбу за жизнь, как герои Джека Лондона, — пошутил Смоляков.

Испания… Она уже совсем близко. Чем меньше остается пути, тем учащеннее бьются сердца летчиков-добровольцев.

И уж совсем разволновались все, когда под крыльями пронеслись кварталы Барселоны и «Дуглас» приземлился на ее окраине, подняв к небу шлейф густой желтой пыли.

Всем не терпелось скорее ступить на испанскую землю: так сильно было желание как можно быстрее сесть в кабины истребителей и попробовать свои силы в схватках с врагом.

Молодые необстрелянные пилоты и жаждали, и где-то в душе волновались от мысли, что не сегодня-завтра придется скрестить мечи с фашистами. Их можно было понять: здесь не учебные маневры-стрельбы, а борьба не на жизнь, а на смерть. Вражеские летчики все с боевым опытом, а наши — в большинстве своем новички, не бывавшие в боях. Трудно, очень трудно им придется на первых порах…

Барселона — чудесный город. Пальмовые бульвары, белокаменные здания, ярко-голубое море и на его фоне океанские корабли, судоверфи… Бросалась в глаза такая странность: в центре города не было никаких признаков войны, на его же окраинах то и дело встречались руины — последствия бомбежки.

— Франкистская авиация не бомбит городские районы, где жили богачи. Такой у нее приказ. Хозяева рассчитывают вернуться, — пояснил исполнявший роль гида местный житель коммунист Педро — первый испанец, с которым познакомились летчики.

— А часто бывают налеты? — поинтересовался Шестаков.

— Раньше случалось и по три раза на день, в последнее время что-то притихли, — ответил друг-испанец.

Только поговорили, в небе послышался надрывный гул моторов. На средней высоте шли растянутым пеленгом несколько самолетов с черными крестами на крыльях.

— «Хейнкели!» — сразу узнал Педро. — Опять летят проклятые! Пронюхали, наверное, что у республиканцев происходит смена советских летчиков-добровольцев.

Но бомбардировщики прошли мимо Барселоны, так и не сбросив ни единой бомбы. Видимо, у них были другие планы. Однако эта безнаказанность… Как можно с ней мириться?! У Смолякова, Гусева, Шестакова и других было такое ощущение, будто черные крылья проносятся над их собственной родиной, а они вместо того, чтобы вступить с ними в решительный бой, находятся в роли посторонних наблюдателей.

— Не достаточно ли с нас путешествий и экскурсий? — мрачно произнес Шестаков.

— Действительно, пора бы уже приступать к делу, — поддержал его Смоляков.

Никто из прибывших с этой группой наших летчиков еще ни разу в жизни не участвовал в настоящем воздушном бою. Но тем не менее все рвались к боевым истребителям, всем не терпелось поскорее сойтись в смертельной схватке с общим врагом — фашизмом. Такова уж судьба летчика-истребителя: он рожден для боя!

Но предстояла еще процедура оформления добровольцев в республиканскую армию. Для этого всей группе пришлось на автомашинах переезжать в Валенсию, где располагалось командование ВВС республики во главе с генералом Сиснеросом.

Во время этой поездки с каждым километром наши парни все больше открывали для себя сражающуюся Испанию. В Таррагону уже можно было проехать только после тщательной проверки документов на контрольном пункте. Город только что подвергся интенсивной бомбежке. Еще не осела поднятая взрывами пыль, дымились разрушенные здания, в воздухе стоял едкий запах тола. Проехать по улицам невозможно: мостовые разворочены, там и сям — остовы сгоревших, перевернутых автомобилей, в магазинах разбиты витрины. Поразил вид дома, одна из стенок которого обвалилась: взору открылись жилые помещения с мебелью, коврами, люстрами. Это неожиданное зрелище разрушенного беззащитного человеческого жилья глубоко врезалось в сознание и память Льва Шестакова, стало для него символом жестокого, беспощадного, несущего гибель всему фашизма.

Много ему еще доведется повидать подобных мрачных картин. Но эта останется с ним навсегда и будет набатом его души, зовущим к отмщению озверелым человеконенавистникам.

Именно здесь, в Таррагоне, Лев впервые пронзительно остро почувствовал, как наливается ненавистью к фашистам его сердце. Очень нужна была для летчиков эта поездка по многострадальной Испании. Если бы сразу бросили их в бой против «мессеров», «хейнкелей», «юнкерсов», «фиатов» — откуда бы взялись злость, гнев, ярость, без которых воздушную схватку-то и боем не назовешь?

Переживая увиденное, двинулись дальше. Время обеда застало в Тортосе. И тут, как это нередко в жизни бывает, произошла своеобразная разрядка.

Вот как о ней рассказывает в книге «Гневное небо Испании» ныне Герой Советского Союза генерал-майор авиации запаса Александр Иванович Гусев.

«Заходим в ресторан. По долгим переговорам и жестам официантов догадываемся, что с продуктами здесь тяжело.

— Нас могут накормить только сладким рисом, — сказал наш переводчик Федя.

— Рис так рис, — ответил кто-то из ребят.

Через несколько минут перед нами стояли тарелки с горками горячей рассыпчатой каши, сдобренной красным соусом, который мы приняли за томатный. После первого же глотка глаза у меня расширились, а губы хватали воздух в надежде «остудить» ошпаренный перцем рот.

Иван Панфилов, вытирая слезы, сказал заикаясь:

— Сладкий рис… Это… живой огонь.

После такого обеда срочно потребовалась вода тушить «пожар» во рту».

В Валенсии разместились прямо возле здания штаба ВВС Испанской республики.

Здесь произошла волнующая встреча Александра Гусева с бывшим командиром его соединения, а теперь старшим советником по авиации генерала Сиснероса Евгением Саввичем Птухиным. Он до неузнаваемости похудел, кожа на лице почернела и задубела, но был по-прежнему бодрым, энергичным. Долго беседовали. Оказывается, Птухин был ранен при бомбежке, но домой, как ему предлагали, не вернулся, вылечился здесь. Уже одно это обстоятельство заставило летчиков проникнуться огромным уважением к нему.

Птухин представил вновь прибывших генералу Игнасио Сиснеросу.

Приветливый, с мягкими манерами, командующий ВВС поздоровался с каждым в отдельности, потом пригласил всех за стол и кратко рассказал о военно-политическом положении республики. С глубокой признательностью говорил о Советском Союзе, высоко оценивал его летчиков, с удовлетворением отметил, что истребители И-15 и И-16 по своим качествам не уступают немецким и итальянским боевым самолетам.

Этим доброжелательным, откровенным разговором закончилось официальное знакомство, после чего состоялся приказ о зачислении советских летчиков добровольцами в республиканские ВВС.

Вот, казалось бы, когда наконец можно было им считать себя волонтерами свободы. Но Евгений Саввич Птухин внес ясность и в этот вопрос:

— Пока что высокое звание добровольцев вы носите чисто формально. Его нужно оправдать в боях.

Оправдать в боях… Такая возможность, которой все жаждут, должна была вот-вот уже представиться. Из новичков были сформированы две эскадрильи. Одну возглавил Александр Гусев, другую — Иван Девотченко. Шестакову пришлось расстаться с другом Смоляковым. Платон стал заместителем у Гусева, эскадрилья которого тут же убыла в Лос-Алькасарес. Девотченко со своими орлами направился в Сан-Хавьер.

Сан-Хавьер — не Валенсия, при одном воспоминании о которой чудится густой запах роз, спелых апельсинов и мандаринов. Сан-Хавьер не так уж далеко от переднего края. Здесь все живут войной.

Думалось: вот отсюда сразу и начнутся боевые полеты. Может быть, так бы оно и было, да только без самолетов как поднимешься в воздух? Как раз их-то и не имелось. За ними требовалось еще отправиться на морскую базу в Картахену, там получить их в разобранном виде, потом собрать, облетать, после этого еще восстановить утерянные навыки техники пилотирования, освоиться с районом полетов… В общем, всем этим заботам не видно конца и края. Когда же воевать? Сколько можно томиться, так ведь в душе может все перегореть, не хватит запала для сражений.

Только о последнем напрасно волновались летчики. О том, чтобы не дать остыть их горячим сердцам, враг старательно заботился сам. Его бесконечные налеты, бомбовые удары, гибель невинных людей, пожарища — все это выше поднимало волну ненависти в сердцах летчиков к заклятым врагам — фашистам.

Самолеты получены, собраны, облетаны, оружие пристреляно. Наконец-то первое боевое задание: прикрытие района Картахена — Аликанте от бомбардировщиков. Прежде чем приступить к его выполнению, отработали вопросы взаимодействия с эскадрильей Александра Гусева. Гусевцы прибыли в тот момент, когда Девотченко проверял технику пилотирования подчиненных. Как раз готовился к взлету Шестаков.

— Посмотрю за ним вместе с тобой, — сказал Гусев Девотченко. — Нравится мне этот парень, а вот каков он в воздухе — еще не видел.

— Сейчас увидишь.

«Ястребок» Шестакова взлетел. Быстро набрал высоту и тут же начал одну за другой с большой точностью выписывать замысловатые фигуры сложного пилотажа. Посадка — тоже высший класс.

— Жаль, что такой мастер достался тебе, — только и сказал Гусев.

— А разве у тебя таких нет?

— Есть, конечно, но… почти такие. Он же у тебя виртуоз, его в бою на мушку не возьмешь…

— Это точно — сам проверял, из-под прицела вьюном уходит.

— Запомни, Ваня, выйдет из Шестакова большой летчик…

— Дай-то бог, чтобы здесь, в Испании, какая-нибудь беда его не подстерегла.

— Ну, этого мы можем пожелать всем нам…

Установив прямую телефонную связь, обговорив тактику взаимных действий на случай отражения массированного налета вражеских бомбардировщиков на Картахену, согласовав ряд других, не менее важных вопросов, делегация гусевцев убыла на свой аэродром.

Прикрытие района — задача не из легких. И конечно, исключительно важная. Ведь речь идет об охране морских портов, важных населенных пунктов. Только истребителю не по нутру ждать, когда враг изволит сам объявиться, его удел — активный поиск, решительный натиск, стремительные атаки. А тут продежурили целую неделю — ни один, даже случайный, самолет противника не показался. То ли франкистская разведка хорошо сработала, то ли там что-то затевают, к чему-то готовятся. Факт оставался фактом: с появлением в воздухе «чатос» и «москас» налеты прекратились.

В общем, нет настоящей боевой работы. От этого у всех падало настроение.

— Из перекисшего теста плохой хлеб получается, — стали выражать недовольство летчики. — Скоро ли займемся тем, ради чего сюда прибыли?

Что мог ответить на это Иван Девотченко? Он ведь и сам думал о том же, и когда случалось видеться с начальством, задавал те же вопросы.