Помоги проекту - поделись книгой:
Он сунул собранный материал в электронную машину и подсел ко мне.
— Я проделал путь в две тысячи сто шестьдесят два километра (этот Протон оказался большим непоседой). Побывал в девяти дворах и на восемнадцати чердаках, где Протон проводил свой досуг, гоняясь за белыми муравьями (на Ортисе белый муравей-всё равно что у нас чёрная кошка). Около ста раз пришлось перемахнуть через забор ракетснаба в пяти метрах от калитки, которая, кстати, всегда открыта. Сто двадцать пять раз следы пересекли свалку завода искусственных спутников и только один раз привели в пионерскую комнату. Удалось установить, что Протон посетил её не по собственной воле. Там ему задали несколько вопросов из учебника отдыха. Протон, говорят, ответил на «отлично».
В это время электронные машины закончили подсчёт. Получилось что-то около половины года. Но это было как раз свободное время, которым Протон мог распоряжаться как хотел.
— Не нашёл, — сказал Кинечу и стал бить себя по лбу.
— А ты всё учел? — спросил я. — Чем занимался Протон на уроках?
— Бывало, что и зевал и вертелся, но на это затрачивались всего-навсего минуты. А нам нужен год! Да вот: зевал всего по одной минуте в урок.
— А сколько это за год? — спросил я.
И счётные машины ответили:
— Глазел в окна (то есть в стены) по десять минут в урок.
Машина щёлк, щёлк — 50 часов.
— Что! — закричал Кинечу. — Кажется, мы напали на след!
Щёлк! Щёлк!
— Ару! — закричал Кинечу. — Нашёл! Как раз учебный год! Пошли к Протону, пусть бьёт себя по лбу и благодарит нас за помощь.
Но оказалось, что этот несчастный Протон никакого объявления не писал.
— Я ничего не терял, — сказал он. — Вы ошиблись.
— Ошиблись? — переспросил Кинечу. — А на уроках ты зевал?
— Не больше минуты в урок.
— А в стены заглядывал? А спутники мастерил? А жуков дрессировал? Тогда благодари своих друзей за то, что они вывесили объявление. Если бы не они, не видать бы тебе учебного года, как собственного козырька.
Протон распрощался с нами по-дружески.
История с утерянным годом навела меня на мысль, что между земными и ортисянскими разгильдяями много общего. Кривляки, например, у них тоже зовутся шутами и тоже гороховыми. Только им вручается «Диплом царя Гороха».
Письмо восьмое
Сами ортисяне зовут свою планету родиной клубов. И это, пожалуй, так. Чего только они не напридумывали!
Здесь и клубы «смехачей», и «белоручек», и «рыболовов» (читай: «музыкантов»), и «крикунов». И даже «ошибок».
Члены этого клуба носят значки «На ошибках учатся». Раз есть ошибка, значит, чему-то она научит. Срочно собирается клуб. Совершившего ошибку приглашают на сцену. Сразу делается подробнейшее сообщение об ошибке.
После тщательного изучения и обсуждения дежурный член клуба напоминает своим собратьям любимую поговорку:
После этого он выкрикивает начало девиза:
— На ошибках…
И весь зал подхватывает:
— …учатся!
И так три раза. Потом члены клуба расходятся. Теперь о другом клубе «белоручек». Белоручки на Ортисе — это не бездельники, не лоботрясы. Это школьники, которые так научились работать в производственных мастерских, что выходят оттуда с абсолютно чистыми, белыми руками. Это рабочие-белоручки, показывающие класс труда. Если сама по себе работа грязная, то школьник, если он хочет вступить в клуб белоручек, должен внести такое усовершенствование, чтобы работа стала чистой.
Большой популярностью пользуется клуб крикунов. Его девиз: «Не хотим тишины!» На дверях клуба табличка:
На стенах объявления:
Вот они-то и проводят соревнования, об одном из которых ты читал в «Охе». Клуб крикунов посещают, понятно, все любители покричать. На заседаниях они так наорутся, что часто остаются без голоса. На следующий день в школах тишина. Так что в этом смысле клуб крикунов даже полезен. Я уж не говорю о том, что во время заседаний освещением они обслуживают не только себя, но и с десяток соседних комнат и кабинетов.
Значков они терпеть не могут. Зато носят ботинки со скрипом. Ботинки у них не только скрипят, но и пищат, звенят, хрюкают. Ботинки со скрипом заменяют крикунам знаки отличия.
К крикунам на Ортисе относятся со вниманием. Например, в школах можно встретить такое объявление:
Иногда встречаются таблички:
Или:
Таким образом, ортисяне где попало не кричат и не спорят.
Вообще таблички на Ортисе в большом почёте.
Ещё, когда мы шли по городу, мне бросилось в глаза:
и другие.
А запрещающих табличек нет.
— Такие таблички, как:
у нас были раньше, — сказал Кинечу. — Но потом один учёный где-то вычитал:
и предложил сделать таблички не запрещающие, а всё разрешающие. И рвать цветы и ходить по газонам стало неинтересно.
В общем, опыт учёного оправдался. После этого появились надписи:
Для детских самоделок здесь выстроено специальное здание с выставочными залами и даже мастерскими. На фасаде вывеска:
Но когда мы с Кинечу вошли туда, я так и замер на пороге. У столов, верстаков и станков не было ни одного школьника. Строгали, пилили, резали и клеили взрослые ортисяне. Вместе с другими трудились здесь даже старички и старушки.
— А мы не заблудились? — спросил я Кинечу.
— Что ты! — отвечал он. — Мы пришли именно туда, куда надо, и в самый раз. Сейчас будут принимать самоделки. Видишь очередь.
У стола, в углу, толпилось несколько престарелых ортисян. А за столом сидел мастер — единственный школьник на всю мастерскую.
Первым подошёл старичок.
— Фамилия? — спросил мастер.
— Венера Рябчикова, — ответил старичок.
— Класс?
— Четвертый.
— Самоделка?
— Бумажный фонарик.
Мастер взял из рук старичка фонарик.
— Клеем сильно заляпан. Вы что, первый раз участвуете, дедушка?
— Четвёртый, внучек. Я же сказал, что Венера учится в четвёртом классе.
— Ладно, приму. Следующий!
Подошла старушка.
— Фамилия?
— Плутон Сиротинский, деточка.
— Самоделка?
— Планёр, деточка. Планёр вот на старости мастерить довелось.
Больше я не выдержал:
— Здесь что, маскарад какой?
— А разве у вас не проводятся такие выставки? — удивился Кинечу.
— У нас самоделки готовят сами дети.
Кинечу посмотрел на меня удивлёнными глазами:
— Сами? Дети?! Постой-постой! Так, может быть, потому выставка и зовётся детской? А мы-то сколько голову ломали! Почему, думаем, детская, если школьники к ней никакого отношения не имеют? Значит, сами?
Кинечу так обрадовался, что, забыв, обо мне, убежал с выставки.
На следующий день в «Охе» появилось сообщение:
Дорогой Степа! Прочитай это письмо Фетисовой Лене. А ещё лучше — её маме.
Письмо девятое
Пишу о встрече с ортисянскими учениками. Попотел, признаться, на славу. А все из-за вас, моих дорогих земляков.
Сначала всё шло хорошо. Ещё бы! Похвастаться перед ортисянами было чем! Одним размером нашего Великого, или Тихого, океана я мог сразить ортисян насмерть. А гора Джомолунгма — почти девять тысяч метров! А Марианская впадина — одиннадцать с лишним тысяч метров! До таких высот и глубин не додумались даже ортисянские фантасты.
С этого я и начал. Ортисяне, не переставая, били себя кулаками по лбу и приговаривали:
— Вот это да!
А я им, чтобы не успели опомниться, о мамонтовой секвойе в пятнадцать метров в диаметре, о японской курице с хвостом в семь с половиной метров…
Поделиться книгой: