Помоги проекту - поделись книгой:
— Ортис — самая весёлая планета во всей Вселенной, — сказал Кинечу. Ортисяне никогда не плачут, никогда не грустят. Они только улыбаются и смеются. Но почему ты вдруг перестал улыбаться?
— А зачем же без всякого повода улыбаться, — сказал я. — Это, наверное, трудно?
— Нисколько! Это дело привычки, — с улыбкой сказал Кинечу и вдруг испуганно посмотрел по сторонам. — Улыбайся! Пожалуйста, улыбайся! Тебя уже заметили смехачи.
И только он это сказал, как нас окружили ортисяне с плакатами и транспарантами: «Долой кислые физиономии!», «Смех для всех!», «Улыбайся! Ты принесёшь пользу не только себе, но и обществу!». Кинечу шепчет:
— Это из клуба «Смехачей». Улыбайся! Они не отстанут, пока не рассмеешься.
А на меня, как назло, будто столбняк нашёл. Никак не могу улыбнуться. В уме говорю себе: «Ну что тебе стоит?» — растягиваю губы, ничего не получается. А смехачи кричат:
— Это фальшивый смех!
Стало мне на них смешно смотреть, на этих весельчаков, я не вытерпел, заулыбался по-настоящему.
Да, люди на Ортисе совсем не умеют ни печалиться, ни сердиться. А плач считается пережитком прошлого. С ним здесь борются так же, как у нас с религией или алкоголем.
В прошлом на Ортисе читались такие лекции: «Плач-враг здоровья», «Плач и борьба с ним», «Смех и долголетие». Теперь на Ортисе никто не плачет. Ортисяне больше всего радуются и смеются. Можно подумать, что у них круглый год праздник. Правда, в городе каким-то чудом всё-таки сохранился один рёва. О нём известно каждому ортисянину, и вот что рассказал мне о нём Кинечу.
Зовут рёву Лёсо. Ещё в школе никто никогда не мог выпросить у него ни резинки, ни карандаша. Все, например, идут в кино, а он — деньги в копилку. Все в очередь за эскимо, а он опять — деньги в копилку. Денег накопил целый сундук. А тут — раз! — деньги взяли и отменили. Насовсем! Сел Лёсо на сундук и такого рёву задал, что его едва водой отлили. Потом ему говорят:
— Ну чего ты ревёшь? Ведь одеваешься, как все. И ешь теперь, как раньше короли не ели.
А Лёсо, знай, хнычет:
— В кино не ходил… Эскимо не ел…
Смотреть на него съезжаются из самых дальних уголков Ортиса. Особенно часто в этот город приезжают артисты. Ведь на сцене всё должно быть правдиво, как в жизни. Значит, и плач должен походить на настоящий. А где его увидишь, если все улыбаются? Вот и приезжают артисты к рёве учиться. И стоит ему только с сожалением напомнить: «Да, много денег пропало!» — как Лёсо заливается слезами.
После каждого сеанса артисты аплодируют ему. А то и руку пожимают благодарят.
Правда, рёва от такого внимания постепенно зазнался, повеселел и стал реже плакать, и тут артисты перетрусили: а вдруг он совсем реветь перестанет?
Но я думаю, страшного в этом ничего нет. Пусть тоже смеется. Он и так немало слёз пролил из-за своих денег. А рёву можно с Земли доставить — у нас они ещё не перевелись.
Это случилось в первый же день, как я очутился на Ортисе. Идём с Кинечу по городу. Я, конечно, глазею по всем сторонам. Вдруг слышу звон курантов, а потом музыку, похожую на колыбельную. Смотрю, прохожие на улицах забеспокоились, засуетились. Одни торопятся занять места на скамейках, другие — прямо на газоны лезут. И устраиваются так, будто спать собираются.
Не успел я и глазом моргнуть, как все уже спали. Спали прохожие и постовые. Спали водители и пассажиры. В магазинах — продавцы и покупатели. Остановились и троллейбусы. Замолчало радио. Потухли телевизоры. Настоящее сонное царство!
Мой Кинечу тоже начал клевать носом.
— Что случилось? — спросил я его с удивлением.
— Тихий час, — успел ответить Кинечу и захрапел.
Потом, когда тихий час кончился и все проснулись, Кинечу объяснил, что вместе со звоном курантов из отдела здравоохранения по городам и сёлам посылаются специальные сонные лучи.
На меня, как на новичка, они подействовали не сразу (поэтому-то я и видел, как спали ортисяне). Но и я всё же не устоял перед сонными лучами и тоже вздремнул. Да так сладко, что Кинечу еле-еле растолкал меня. Славный он ортисёнок — этот Кинечу!
Письмо третье
Ты послушай, Степка, какая техника на Ортисе! Автоматов здесь видимо-невидимо. Шагу не сделаешь, чтобы не столкнуться с автоматом. Автомат-регулировщик. Автомат-видеофон (не телефон, а видеофон: разговариваешь — и видишь с кем). Автомат-библиотекарь. До чего додумались ортисяне — даже автомат для очистки перьев изобрели!
Так вот, шагаем мы с Кинечу по городу. Смотрю — боксёрский ринг у дома. Прямо на улице. Зевак немного, но боксёры работают на честность. Видно, соревнование ответственное. Судья, секунданты-всё, как у нас. И боксёры что надо! Бац-бац! Прыжок. Выпад. Бац! Тузят друг друга по всем правилам. Бросок. Глухая защита. Удар.
Но что это? Уснул судья, что ли? Боксёры бьются три… пять… десять минут, а гонга нет. Я не выдержал и закричал:
— Время-а-а!
Но меня никто из зрителей не поддержал.
А Кинечу, улыбаясь, сказал:
— Время ещё не вышло. У нас раунд пятнадцать минут.
«Ого-го! — подумал я. — А у нас на Земле три минуты!»
Наконец ударил гонг!
Боксёры отошли каждый в свой угол и… встали. Им даже стулья не подали!
Тут из дома вынесли полотенца и начали массажировать… секундантов и судью.
— Они что, в своём уме? — удивился я. — Или у вас не положено отдыхать боксёрам?
— Сейчас и боксёры получат своё, — сказал Кинечу.
И действительно, на ринг поднялись два ортисянина и подошли к боксёрам.
И тут произошло такое, что я не поверил своим глазам. Грудные клетки боксёров распахнулись, и я увидел внутренности. Да, да, внутренности! Я увидел катушки! Массу катушек, переплетённых проводами. Увидел ряды лампочек и несколько десятков переключателей. И тут до меня дошло, что боксёрами были автоматы.
Роботы-боксёры! Что им раунд в пятнадцать минут! Они могли бы тузить друг друга по целому часу. И массаж им, конечно, без надобности. Смазка другое дело. А секунданты — это вовсе и не секунданты, а конструкторы.
Пока я смотрел на боксёров, судья пригласил на ринг одного из конструкторов и поднял его руку: победитель!
Ортисяне, приветствуя победителя, начали хлопать его по плечу. Один из конструкторов стал расхваливать боксёров:
— Роботы-боксёры — это огромный шаг вперёд в ортисянском боксе. Скулы не своротишь, глаза не выбьешь. А гайка какая вылетит — долго ли новой заменить!
И невдомёк было конструктору, что одной гайки не хватало у него самого. Ведь бокс-то — это физкультура!
Роботы слушали молча. Они как остановились после драки, так и стояли на своих местах с распахнутыми грудными клетками.
И мне почему-то стало грустно…
Есть на Ортисе и роботы-шахматисты. Только между собой они не играют, потому что не умеют нападать. Зато с ортисянами сражаются стойко. Как запрограммируют им какую-нибудь защиту Каро-Канна или Нимцовича, так хоть лоб у тех треснет от самых блестящих комбинаций — не пробьёшь.
Ортисяне к железным шахматистам относятся с уважением. А по-моему, роботам в шахматах делать нечего. Нет у них выдумки. Будь моя воля, я отправил бы их на переплавку. В крайнем случае их можно было бы использовать в качестве роботов-полотёров или швейцаров.
Но кое-какие автоматы ортисян мне определенно понравились.
Например, звукособиратель.
О звукособирателе я ещё на Земле слыхал. Какой-то изобретатель-самоучка предлагал его одному бюрократу. Но бюрократ, понятно, отмахнулся. Иначе он и не был бы бюрократом! А здесь звукособиратели на каждом шагу: в квартирах, в классах, в театрах — в езде, где можно найти лишний шум. А работа у этого прибора — собирать звуки и перерабатывать их в электричество.
Покричали, например, ученики на перемене — автомат соберет всё до единого звука. А сели на урок — нате вам свет. Сами старались.
Я смотрел на это великое изобретение и думал: «Поставь-ка такой аппарат на перемену в нашей школе. За десять минут его так зарядят, что электричества хватит на троллейбусную прогулку по всему городу?»
На уроках, когда вызывают двоечников, аппарат можно не включать. А если поставить звукособиратель на сборах или на заседаниях советов отрядов и дружин? Да речами на них мы смогли бы освещать всю школу!
Или тот же стадион. Вот уж где попотел бы этот самый звукособиратель! Один Лёнькин свист смог бы зажечь лампу в тысячу свечей. Весь город после матча прямо сиял бы в огнях.
Так что звукособиратель, по-моему, — изобретение стоящее. На Земле бездельничать ему не пришлось бы. Но ортисяне так увлеклись автоматами, что и не заметили, как перестарались. И тут я сказал им своё слово.
У ортисян так. Чтобы очинить карандаш-автомат. Вычистить перо от соринки — автомат. Пишет ученик на уроке и вдруг видит — волосок на пере. Что делать? Он просит разрешения подойти к автомату, включает его, опускает перо, нажимает кнопку и ждет, пока автомат не подаст ему перо без волоска.
— Чудаки, — сказал я ортисишкам, — куда проще пользоваться перочисткой.
— Перочисткой? — удивились ученики. — А что это такое?
— Это несколько тряпичных кружочков, сшитых посередине, — ответил я.
Но они ничего не поняли. За минуту я сшил им первоклассную перочистку и показал, как пользоваться.
— Ару! — закричали ученики.
У нас кричат «ура», а на Ортисе кричат «ару».
— Ару! — закричали ученики и сейчас же сшили себе перочистки.
Между прочим, интересный факт. Каждое выступление ортисян на собраниях, заседаниях, совещаниях заканчивается восклицанием «ару!». И всех выступающих здесь зовут аруторами. Я подумал: не от этого ли слова произошло наше — «оратор»?
Но это мимоходом. Так вот, о перочистке. Когда я прощался с учениками, ко мне подошёл учитель.
— А знаете, молодой человек, — сказал он, — в наших древних книгах упоминается о какой-то перочистке. Но наши учёные посчитали её инструментом для ощипывания гусей и куриц, которыми питались предки, и поэтому никому и в голову не пришло додуматься до такого гениального изобретения,
С этого времени земная перочистка вытеснила автоматы для очистки перьев из всех ортисянских школ. А в местной газете «Ох», о которой я расскажу чуть позже, вскоре появилось сообщение:
Кинечу сказал:
— Ты, кажется, парень с головой. Перочистку сам придумал?
— Сам, — ляпнул я.
Не удержался. Похвалили — я и рад стараться врать.
Сказал «сам» и сразу почувствовал, что попал впросак. Кинечу каким-то чудом тут же догадался, что я соврал. Отошёл к окну, взял в руки горшочек с цветком и уставился на увядшие лепестки.
— А ты правду сказал? — спросил он.
«Наверняка какой-нибудь лжеулавливатель стоит рядом, — подумал я. — Что же делать?»
А Кинечу даже улыбаться перестал. Смотрит на цветок и говорит:
— На Ортисе никто никогда никого не надувает.
— Хватит, — говорю, — не сердись. По глупости сболтнул. В первый и последний раз. Но как ты узнал? Ведь мог же и я додуматься до перочистки.
— Ирвен. Он никогда не ошибается. — Кинечу показал на красно-белый цветок. — Он завял — значит, кто-то поблизости сказал неправду.
— Этот цветок лжеулавливатель? — захохотал я. — Рассказывай сказки! Так я тебе и поверил!
Кинечу обиделся:
— Хорошо, тогда пусть этот самый ирвен угадает ещё раз.
— Этот больше не сможет, — грустно сказал Кинечу. — Он погиб. И все цветы в этой комнате завяли. Мне стало стыдно. Погибло столько цветов! И хоть бы враньё было стоящее! А то из-за какой-то перочистки!
Кинечу сходил в соседнюю комнату и принёс новый цветок.
— А если ещё меньше совру, — спросил я, — ну, на самую чуточку?
— Всё равно завянет. Ложь есть ложь, маленькая она или большая. Вред от неё всегда одинаковый.
Поделиться книгой: