Рейгэтские помещики

— Не отвезти ли вас домой в шарабане? — спросил старик Кённингэм.

— Так как я уже здесь, то мне хотелось бы удостовериться в одном пункте. Это очень легко сделать.

— А именно?

— Видите ли, мне кажется, весьма возможно предположить, что бедняга Вильям пришел не до, а после того, как вор забрался в дом. Вы, по-видимому, не сомневаетесь, что хотя замок и был взломан, но убийца не входил в дверь.

— Мне кажется, это — очевидно, — серьезно ответил м-р Кённингэм. — Ведь мой сын Алек еще не ложился спать и, конечно, слышал бы, если бы кто-нибудь ходил внизу.

— Где он сидел?

— Я сидел и курил у себя в уборной.

— Где окно уборной?

— Последнее слева; рядом с окном комнаты отца.

— Конечно, у вас обоих еще горели лампы?

— Без сомнения.

— Странно, — улыбаясь, проговорил Холмс. — Ну, разве не удивительно, что вор — да к тому еще опытный вор — решается ворваться в дом, когда видит по свету, что в нем не спят еще двое людей.

— Должно быть, человек смелый.

— Если бы дело не было странное, нам не пришлось бы просить вас выяснить его, — сказал м-р Алек. — Что же касается вашего предположения, что вор обокрал дом прежде, чем накрыл его Вильям, то я считаю его вполне нелепым. Разве мы не заметили бы беспорядка в доме и не хватились бы похищенных вещей?

— Это зависит от того, какие вещи пропали, — сказал Холмс. — Вы должны помнить, что мы имеем дело с каким-то совершенно необычным вором. Например, вы помните, что он унес у Эктона?.. Пучок веревок, пресс-папье и еще какие-то пустяки.

— Мы вполне отдаемся в ваше распоряжение, м-р Холмс, — сказал старик Кённингэм. — Все, что укажете вы или инспектор, будет исполнено.

— Во-первых, — сказал Холмс, — мне бы хотелось, чтобы вы предложили награду лично от себя — когда еще полиция определит сумму! — а эти вещи нужно делать как можно скорее. Я набросал заявление; может быть, вы согласитесь подписать его. Я думаю, пятидесяти фунтов будет достаточно.

— Я охотно дал бы и пятьсот, — сказал Кённингэм, беря лист бумаги и карандаш, поданный Холмсом. — Но здесь есть неточность, — прибавил он, взглянув на объявление.

— Я несколько торопился, когда писал.

— Видите ли, вы пишете: «Так как в среду, около трех четвертей первого, была сделана попытка…» и т. д. На самом же деле было три четверти двенадцатого.

Мне было досадно за сделанную ошибку, так как я знал, как это будет неприятно Холмсу. Он отличался точностью в передаче фактов, но только что перенесенная им болезнь, очевидно, потрясла его, и этой маленькой случайности было для меня достаточно, чтобы видеть, что он еще не вполне поправился. Он сам сконфузился на минуту, инспектор поднял брови, а Алек Кённингем громко захохотал. Но старый джентльмен исправил ошибку и отдал Холмсу бумагу.

— Отдайте ее напечатать как можно скорее, — сказал он. — Мне кажется, это превосходная идея.

Холмс аккуратно положил объявление в записную книжку.

— А теперь, — сказал он, — право, хорошо бы нам всем пройтись по дому и убедиться, не утащил ли чего-нибудь этот несколько полоумный грабитель.

Прежде чем войти в дом, Холмс осмотрел взломанную дверь. Очевидно, было всунуто долото или крепкий нож, чтобы выдвинуть замок обратно.

— У вас, стало быть, нет засова? — спросил он.

— Мы не находили его нужным.

— Вы не держите собаки?

— Держим; но она на привязи по другую сторону дома.

— Когда прислуга ложится спать?

— Около десяти.

— Вероятно, и Вильям ложится в то же время?

— Да.

— Странно, что он не спал именно в эту ночь. Теперь я был бы очень рад, если бы вы были так добры и проводили нас по дому, м-р Кённингэм.

Коридор, вымощенный плитами, с выходящими в него кухнями, вел к деревянной лестнице, поднимавшейся в первый этаж. Он выходил и на противоположную площадку, с которой начиналась другая, более нарядная лестница, ведшая в парадную переднюю. На эту площадку выходили двери гостиной и нескольких спален, в том числе и спальни м-ра Кённингэма и его сына. Холмс шел медленно, внимательно приглядываясь к архитектуре дома. По выражению его лица я видел, что он напал на горячий след, но никак не мог себе представить, куда приведет его этот след.

— Любезный сэр, — сказал м-р Кённингэм с некоторым нетерпением, — право же, все это совершенно бесполезно. Моя комната там, где оканчивается лестница, а за ней идет комната сына. Предоставляю вам судить, мог ли вор забраться сюда, не потревожив нас.

— Кажется, придется вернуться и искать нового следа, — заметил сын с несколько злобной улыбкой.

— Попрошу вас потерпеть еще немного. Вот, например, мне хотелось бы знать, как далеко можно видеть из окон спален. Это, насколько я понял, спальня вашего сына, — прибавил он, отворяя дверь, — а это уборная, где он сидел и курил, когда началась тревога. Куда выходит ее окно?

Он прошел через спальню, отворил дверь и окинул взглядом следующую комнату.

— Надеюсь, вы довольны теперь? — спросил м-р Кённингэм с досадой в голосе.

— Благодарю вас; кажется, я видел все, что нужно.

— Тогда, если это действительно необходимо, мы можем пройти в мою комнату.

— Если вас это не затруднит.

Мировой судья пожал плечами и провел нас в свою комнату, очень просто убранную. В то время, как мы подходили к окну, Холмс отстал от остальных так, что он и я шли последними в нашей группе. В ногах у кровати стоял маленький столик, а на нем тарелка с апельсинами и графин с водой. В ту минуту, как мы подошли к нему, Холмс, к несказанному моему изумлению, нагнулся вперед и преспокойно опрокинул столик. Графин разлетелся вдребезги, а фрукты покатились во все стороны.

— Ах, Ватсон, что вы наделали? — хладнокровно заметил Холмс. — В какой вид вы привели ковер?

Я нагнулся в смущении и стал подбирать фрукты, поняв, что мой товарищ по какой-то известной только ему причине желал, чтобы я взял вину на себя. Другие последовали моему примеру и поставили столик на ножки.

— Ах! — крикнул инспектор. — Куда же он девался?

Холмс исчез.

— Подождите минутку, — сказал Алек Кеннингэм. — По-моему, он спятил с ума. Отец, пойдем посмотрим, куда он девался.

Они выбежали из комнаты. Инспектор, полковник и я в недоумении переглядывались между собой.

— Честное слово, я склонен разделить мнение мистера Алека, — сказал инспектор. — Может быть, это следствие болезни, но мне кажется, что…

Внезапный возглас: «На помощь! На помощь! Убьют!» прервал его речь. С ужасом я узнал голос моего друга и выбежал, как безумный, на площадку. Крики, перешедшие в хриплый стон, неслись из комнаты, в которую мы заходили раньше. Я влетел сначала в нее, а потом в смежную уборную. Оба Кённингэма навалились на лежавшего на полу Холмса. Младший душил его за горло обеими руками, а старший, казалось, старался вывихнуть ему кисть руки. В одно мгновение мы трое оторвали их от Холмса, и он с трудом поднялся на ноги, весь бледный и сильно измученный.

— Арестуйте этих людей, инспектор! — задыхаясь, проговорил он.

— По обвинению в чем?

— В убийстве кучера Вильяма Кирвана.

Инспектор оглядывался вокруг в полном недоумении.

— О, м-р Холмс! — наконец, проговорил он, — я уверен, что вы вовсе не…

— Замолчите и взгляните на их лица! — отрывисто сказал Холмс.

Никогда в жизни не приходилось мне видеть на человеческом лице более полного выражения сознания вины. Старик казался совершенно пораженным; его лицо с резко очерченными чертами приняло тяжелое, угрюмое выражение. Сын же, напротив, утратил все свое изящество; ярость опасного дикого зверя засверкала в его темных глазах и исказила красивое лицо. Инспектор ничего не сказал, но подошел к двери и свистнул в свисток. На зов явились два констэбля.

— Не могу поступить иначе, м-р Кённингэм, — сказал он. — Надеюсь, что все это окажется нелепым недоразумением. А! Это что! Бросьте.

Он взмахнул рукой, и на пол упал револьвер, который навел молодой Кённингэм, собираясь застрелиться.

— Сохраните эту вещь, — сказал Холмс, поспешно наступая на револьвер, — он пригодится нам при следствии. Но вот то, что необходимо нам.

Он протянул инспектору маленький кусок смятой бумаги.

— Остальная записка? — спросил инспектор,

— Именно так.

— Где же она была?

— Там, где и следовало ожидать. Сейчас объясню вам все. Мне кажется, полковник, что вы с Ватсоном можете теперь вернуться домой; я же приду к вам самое большое через час. Мне и инспектору нужно поговорить с арестованными, но я наверно вернусь к завтраку.

Шерлок Холмс сдержал свое слово и через час уже входил в курительную комнату полковника в сопровождении пожилого господина невысокого роста, которого представили мне как м-ра Эктона, в доме которого произошел первый грабеж.

— Я желал, чтобы м-р Эктон присутвовал при моем объяснении этого дельца, — сказал Холмс, — так как ему вполне естественно интересоваться подробностями его. Боюсь, любезный полковник, что вы от души жалеете, что приняли в свой дом такого буревестника, как я.

— Напротив, — горячо ответил полковник, — я считаю, что мне посчастливилось в том, что я мог изучить ваш метод исследований. Сознаюсь, что результаты превзошли все мои ожидания. Но я так и не понимаю, какие у вас были данные для того, чтобы выяснить это дело.

— Боюсь, что мое объяснение может разочаровать вас, но у меня привычка никогда не скрывать своего метода ни от моего друга Ватсона, ни от кого из интеллигентных людей интересующихся ими. Но прежде всего, так как я несколько потерпел от встряски, заданной мне в уборной, то намереваюсь подкрепиться глоточком вашей водки, полковник. Я несколько утомился за последнее время.

— Надеюсь, у вас не было больше нервного припадка?

Шерлок Холмс от души расхохотался.

— В свое время дойдет и до этого, — сказал он. — Я расскажу вам все по порядку и покажу вам, как я дошел до моих выводов. Пожалуйста, останавливайте меня, если что либо покажется вам неясным.

В искусстве сыска чрезвычайно важно уметь отличить в массе фактов случайные от существенных. Иначе энергия и внимание рассеиваются вместо того, чтобы сосредоточиться, как это необходимо. В данном случае с первой минуты у меня не было сомнения, что ключ ко всему происшествию следует искать в клочке бумаги, вынутом из руки мертвеца.

Прежде чем идти дальше, я хотел бы обратить внимание на то обстоятельство, что если бы рассказ Алека Кённингэма был верен и нападавший, застрелив Вильяма Кирвана, бежал моментально, то, очевидно, не он вырвал бумагу из рук убитого. А если это сделал не он, то сделал сам Алек Кённингэм, потому что к тому времени, как спустился старик, на месте происшествия было уже несколько слуг. Это очень просто, но инспектор не обратил внимания на эту сторону дела, потому что точкой его отправления была невозможность участия местных магнатов в подобного рода преступлениях. Ну, а у меня нет никаких предрассудков, и я всегда послушно иду по всякому следу и, таким образом, в самой первой стадии следствия я уже стал подозрительно поглядывать на роль, сыгранную мистером Алеком Кённингэмом.

Я очень тщательно изучил уголок оторванной бумаги, переданный мне инспектором. Мне сразу стало ясно, что он составляет часть весьма важного документа. Вот он. Не бросается ли вам в глаза что либо особенное?

— Почерк очень неровный, — сказал полковник.

— Дорогой сэр! — вскрикнул Шерлок Холмс, — не может быть ни малейшего сомнения в том, что записка писана двумя лицами по очереди. Обратите внимание на букву «т», написанную твердым почерком и с черточкой над буквой в словах «захотите», «придти» и сравните ее с той же буквой в слове «четверть», написанном более слабым почерком. Достаточно весьма поверхностного анализа, чтобы убедиться, что слова «узнаете», «может быть» написаны более твердой рукой, а «что» — более слабой.

— Клянусь Юпитером, это ясно, как день! — крикнул полковник.

— Очевидно, задумано было скверное дело, и один из соучастников, не доверяя другому, решил, чтобы все делалось сообща. Руководителем был, конечно, тот, кто написал слова: «захотите», «узнаете».

— Из чего вы заключаете это?

— Это можно вывести из одного сравнения почерков. Но у нас есть и другие, более важные основания. Если вы станете внимательно рассматривать этот клочок, то придете к заключению, что человек с более твердым почерком первый писал слова, оставляя пустые места, которые должен был заполнять другой. Оставленные промежутки между словами были иногда слишком малы, и второму пришлось писать очень сжато, чтобы вставить свои слова. Человек, написавший свои слова первым, без сомнения, и задумал все дело.

— Превосходно! — вскрикнул м-р Эктон.

— Но весьма поверхностно, — сказал Холмс. — Теперь, однако, мы подходим к весьма существенному пункту. Может быть, вам неизвестно, что определение возраста человека по его почерку доведено экспертами до значительной точности. В нормальных случаях можно почти наверно определить возраст данного человека. Я говорю в «нормальных», потому что болезнь и физическая слабость придают почерку характер старости, хотя бы больной и был молодой человек. В данном случае, смотря на смелую, твердую руку одного и несколько неуверенный, хотя еще четкий почерк другого, мы можем сказать, что один — молодой человек, а второй — пожилой, хотя еще не дряхлый.

— Превосходно! — повторил м-р Эктон.

— Но далее есть еще один пункт, более тонкий и интересный. В обоих почерках есть что-то общее, свойственное, очевидно, лицам, состоящим в кровном родстве. Вам это может быть более заметно в отдельных буквах, мне же это ясно по многим мелким чертам. Я не сомневаюсь, что в этой записке выразилась манера писать всей семьи. Конечно, я сообщаю вам только главные результаты моих исследований. Остальное интересно только для экспертов. Как бы то ни было, все способствовало подтверждению моего впечатления, что эта записка написана Кённингэмами — отцом и сыном.

Дойдя до этого заключения, я, конечно, постарался вникнуть в подробности преступления и посмотреть, куда они меня поведут. Я пошел с инспектором к дому и осмотрел все, что можно было видеть там. Как я убедился, рана умершему была нанесена из револьвера на расстоянии четырех ярдов с небольшим. Платье не почернело от пороха. Очевидно, что Алек Кённингэм солгал, что выстрел последовал во время борьбы кучера с вором. Затем — и отец и сын сходились в указанного места, где убийца выскочил на дорогу. Но тут как раз оказывается низина с сырым дном. Так как в низине не оказалось никаких следов, то я пришел к убеждению, что Кённингэмы не только опять солгали, но что в деле вовсе и не было никакого постороннего лица.

Оставалось отыскать мотивы этого странного преступления. Для этого я прежде всего попытался найти причину странной кражи в доме м-ра Эктона. Из нескольких слов полковника я понял, что между вами, м-р Эктон, и Кённингэмами шел какой-то процесс. Понятно, что мне тотчас же пришло в голову, что они вломились в вашу библиотеку с намерением добыть некоторые документы, которые могли бы повлиять на ход дела.

— Совершенно верно, — сказал Эктон, — не может быть ни малейшего сомнения в их намерениях. У меня неопровержимые права на половину их имения, и если бы им удалось найти одну бумагу — к счастью, она хранится в несгораемом шкафу моего поверенного — они, наверно бы, выиграли процесс.

— Ну, вот видите! — сказал, улыбаясь, Холмс. — Это была смелая, отчаянная попытка, в которой я вижу влияние молодого Алека. Не найдя ничего, они попытались отвратить подозрение, придав нападению вид обычного грабежа, для чего унесли первые попавшиеся вещи. Это было достаточно ясно, но все же многое оставалось темным для меня. Главное было добыть недостающую часть записки. Я был уверен, что Алек вырвал ее из руки убитого, и сильно подозревал, что он спрятал ее в рукав халата. Куда иначе он мог девать ее? Единственный вопрос состоял в том, там ли она еще. Стоило употребить все усилия, чтоб разъяснить это, и для того мы все отправились в дом.

Кённингэмы подошли к нам, как вероятно вы помните, когда мы стояли у кухонной двери. Само собой разумеется, очень важно было не напоминать им о существовании записки, иначе они сейчас бы уничтожили ее. Инспектор только что собирался сообщить им, какую важность мы придаем этому документу, как со мной сделался припадок, и разговор принял другое направление.

— Господи, Боже мой! — со смехом сказал полковник. — Неужели вы хотите сказать, что мы потратили наше сочувствие на притворную болезнь?

— С профессиональной точки зрения, это было проделано изумительно, — сказал я, с удивлением смотря на человека, постоянно поражавшего меня новыми проявлениями своей изобретательности.

— Это искусство часто бывает очень полезно, — заметил Холмс. — Оправившись, я прибегнул к уловке — быть может, довольно остроумной — и заставил старика Кённингэма написать слова «три четверти двенадцатого», чтобы иметь возможность сличить их со словами на записке.

— Какой же я был осел! — вскрикнул я.

— Я видел, как вас огорчила моя слабость, — смеясь, сказал Холмс. — Мне было жаль, что приходится огорчать вас. Мы все пошли наверх. Увидав во время осмотра уборной, что халат висит за дверью, я опрокинул столик, чтоб отвлечь их внимание, и шмыгнул обратно в уборную, чтоб осмотреть карманы. Но я только что нашел (как и ожидал) записку в одном из карманов, как на меня набросились оба Кённингэма и, наверно, убили бы меня, если бы вы не подоспели и не спасли меня. Я и теперь еще чувствую, как молодой Кённингэм схватил меня за горло, а старик чуть не вывихнул мне руку, стараясь вырвать бумагу. Они, как видите, догадались, что я понял все, и внезапный переход от полной безопасности к полному отчаянию заставил их совершенно потерять голову.

У меня со стариком Кённингэном был короткий разговор о мотиве преступлении. С ним можно было разговаривать, но сын его — сущий демон, готовый застрелиться или застрелить кого угодно, если бы у него в руках очутился револьвер. Когда старик Кённингэм увидел, что улики против него так вески, он потерял мужество и сознался во всем. Оказывается, что Вильям тайком проследил за своими хозяевами в ночь нападения на дом м-ра Эктона и, получив таким образом власть над ними, пытался, путем угрозы, шантажировать их. Но м-р Алек слишком опасный человек для того, чтоб с ним можно было вести подобного рода игру. С его стороны было положительно гениальной выдумкой воспользоваться недавними грабежами в здешней местности для того, чтоб отделаться от человека, которого он боялся. Вильяма заманили в ловушку и застрелили. Будь записка у них в руках и обрати они побольше внимания на некоторые подробности, весьма возможно, что подозрение никогда бы не пало на них.

— А записка? — спросил я.