Помоги проекту - поделись книгой:
Ирина никогда не слышала, чтобы это слово произносили так, высвечивая БОЛЬ, и подумала как это неожиданно верно.
Батюшка замолчал. И разговор как-то сам собой иссяк. Ещё немного посидев для приличия, Ирина поблагодарила за гостеприимство, забросила рюкзак за спину, и поспешила в Роденово, немного сожалея о расставании.
Она шла по наезженной дороге и внимательно вглядывалась в лесок, чтобы не пропустить тропинку, ведущую к реке. Деревня на другом берегу, и дом Фёдора стоит у самых лав. Лавы – мостик из трёх брёвен – оказались крепкими, прочными. На середине Ирина остановилась, здороваясь с рекой. А когда вошла в дом родственников, крикнула с порога:
– Хозяйка дома ли?
– Дома, дома.
Жена Фёдора Манефа маленькая, пухленькая, в замызганном халате «величественно восседала» за столом и пила чай с блюдца, держа его корявыми от работы пальцами. На гостью не подивилась, как будто та не из Питера приехала, а выходила погулять, – она вообще не имела привычки удивляться чему-либо.
– Да ты садись, наливай чай, бери конфеты, – предложила она. – А я Фёдора жду. Он в больнице, в Палкино. Обещали на днях выписать.
Чай пили недолго. Получив подарки и приветы, хозяйка неторопливо пошла задавать корм скотине. Старики теперь занимались только своим хозяйством, работать было негде, да и домов в Роденово осталось всего четыре.
Ирине захотелось немного прогуляться и посмотреть, есть ли грибы. В ближайшем ельничке оказалось пропасть маслят, правда, слегка подсушенных жарой. Горожанка не удержалась, набрала полную корзинку и заспешила обратно.
Чистить грибы пристроилась на скамейке около дома. И почти тотчас неизвестно откуда появился местный «жених». Ирина даже вздрогнула от неожиданности. Мужик был навеселе явно уже не первый день. Он поздоровался, затоптал окурок, и восприняв грибы как очень удачный предлог сесть поближе к женщине, быстро вынул из кармана перочинный ножик, якобы помочь приезжей. Тут же сообщил ей, что всё о ней знает, и что завтра он прекращает пить, и что они пойдут за ягодами и за грибами, и на речку, и что с нею, оказывается, можно поговорить. Ирина молчала: кавалер очень живо напомнил ей бывшего мужа… И вдруг она запела… по-французски. Что не неё нашло? Видно, нервы сдали. Неожиданно пение оказалось действенным: мужик опешил. Какое-то время он ещё пытался задавать вопросы, говорить об одиночестве и о чём-то, чего очень хочется. А песня всё длилась… Крепко озадаченный ухажёр извинился и покатил на велосипеде в сторону деревни Низкусь.
Из дома вышла Манефа, ухмыляясь спросила:
– Ушёл, не солоно хлебавши? – и ревниво добавила, – Да он всем бабам предлагает и себя, и свою избу!
Ирина решила приготовить грибы в сметане, и не в доме, а на дворе, на теплине – железной плите на кирпичах. Она развела огонь, поставила большую чугунную сковороду с грибами, и сидя на берёзовом полене, любовалась тишиной вечера. Наконец-то она осталась одна. Из низины медленно поднимался туман, и на душе у Ирины было безмятежно-спокойно. Пока грибы тушились, туман подошел почти к самым домам.
Поужинали. Гостье постелили в маленькой комнате. Ирина очень устала, но выспаться ей не удалось: ночью Манефа то и дело вставала, кряхтела, охала. А днём хозяйку вдруг прорвало – она ни минуты не молчала: ругала скотину, поминала недобрым словом детей. Младший сын и дочь жили в Петербурге и каждое лето городских внуков привозили к бабушке с дедушкой. Досталось и старшему сыну. Он жил с семьёй на Низкуси. «Непутёвые они оба – и Боря, и жена его Галя! Как они без нас-то жить будут?» Не обошла и мужа: «Да и Фёдор хорош, ничего по хозяйству не поможет, знай у реки посиживает, а рыбы не видать.» – бубнила она.
Ирина помнила Фёдора другим: он многое умел, любил работать по дереву, грабли делал, игрушки мастерил… Но спорить не стала. Конечно, с годами его здоровье было сильно подорвано работой, да и пьянкой, что уж там говорить. Может, у реки-то просиживал целыми днями, что там ему легче дышалось.
На следующий день был церковный праздник – Успение. Работать не собирались, – грех! Но приехала «непутёвая» Галя помочь выкопать картошку. Манефа очень обрадовалась неожиданной подмоге и засуетилась. Ирине ничего не оставалось, как присоединиться к ним. Галя копала часа два, пообедала и, сев на велосипед, поспешила домой. А хозяйка с гостьей до вечера убирали картошку в погреб. Устали и о Фёдоре не вспоминали.
Среди ночи Ирина проснулась от боли в правой руке, а глянула в окно и увидела звёзды, яркие и близкие. Она вышла во двор. Тепло. Тихо. Над домом от горизонта простирается туманный млечный путь. Даже голова закружилась, и она забыла о боли.
И опять целый день гостья помогала хозяйке. Вечером она пошла в огородец набрать к ужину зелени и загляделась на закат. Облака, окрашенные уже ушедшим за горизонт солнцем, зловеще-угрожающе двигались в сторону деревни. «Не к добру» – мелькнула мысль.
И эта ночь прошла беспокойно. В полночь Ирина неожиданно проснулась от необъяснимой тревоги, и у Манефы «сердце останавливалось», она пила капли… А утром приехала Галя со смертельной вестью: в полночь скончался Фёдор. Манефа запричитала, а Галя, собрав всё, чтобы обрядить покойного, уехала в райцентр оформлять документы. Ирина с удивлением отметила про себя, что всё происшедшее для неё как бы и не было неожиданным: и те облака, и пробуждение именно в полночь, и вчерашний случай: после обеда сидели на кухне и спокойно пили чай, и вдруг вздрогнули от короткого резкого стука в окно, – в стекло билась маленькая птичка.
– Плохая примета, – заметила тогда Ирина.
А Манефа сказала, как будто отмахнулась:
– Да у них гнездо тут.
Но Ирина как-то не смогла принять такого простого объяснения и подумала: «По чью это душу?»
Понимая, что ЧТО-ТО надо делать, но не зная, что именно, Ирина пошла по соседям с печальной новостью, но ожидаемого сопереживания не нашла. Каждый, едва выслушав, тут же заговаривал о своём.
После этих визитов Ирине совсем уж стало не по себе и она поспешила в Боговское пообщаться с участливой Марией и договориться о панихиде. Когда она вошла в церковь, службы не было, а перед алтарём стояли два милиционера. Они делали опись украденных ночью икон. Оказывается церковь обокрали в пятый раз за всё её существование и третий – за последний год. Пропадало то три, то пять икон, а сегодня, как выяснилось, унесли – семнадцать! Удручённые происшедшим священник, его жена и несколько старух обходили церковь изнутри, разглядывая зияющие проёмы иконостаса, сокрушаясь, что скоро вообще нельзя будет проводить службы. Чуть виновато Ирина объяснила свой приход: что Фёдор умер, и что она пришла договориться о панихиде. Батюшка мимоходом ответил:
– Значит, на воскресенье отпевать и хоронить.
Ирина плохо знала похоронный обряд, и Мария подробно и многословно объяснила, что делают в этом случае: занавесить зеркала, зажечь лампадку, закрыть окна: на поминки готовить кутью, кисель, блины; а когда покойника увезут из дома, обязательно вымыть полы.
Когда Ирина вернулась, Манефа огорошила её вопросом:
– А Витька-то ещё спит на дороге?
Оказывается, соседа-пьяницу доставили на тракторе и оставили у обочины. Там он и лежал, а рядом – миска, стакан и пустая бутылка. «Вот так и губят себя мужики, – приговаривала Манефа, – Фёдор тоже такой был – мимо рта не проносил, и вот»… «Действительно, – думала Ирина – почти все мужики пьют, а в деревне особенно страшно: мало того, что в каждой избе свой винокуренный завод, так ещё и в хозяйстве мужских рук не хватает. Любая помощь традиционно оплачивается спиртным.»
Покойника привезли вечером на автобусе. Гроб внесли в большую комнату и поставили на табуретки. Стали выпивать на кухне, степенно повели разговоры о тяжелой жизни, о Фёдоре, о похоронах. Тут-то Ирина и вспомнила, что как-то спрашивала у брата, боится ли он смерти. Ей тогда казалось, что смерти обязательно боится каждый. А Фёдор отвечал: «Что её бояться, никто ещё ОТТУДА не возвращался и не говорил, что ТАМ – плохо.»
Целый вечер в доме были люди. Потом чужие ушли, свои остались. Ирина долго не могла уснуть и, не зная молитв, своими словами, бессчётно просила Бога упокоить грешную душу.
Весь следующий день прошёл в суете. Ирину очень тяготили разговоры о похоронах, о водке, о бабах, о картошке… Вечером на машине приехали городские. Мужчины выпали и уснули. Женщины, пользуясь случаем, что собрались все вместе, ещё долго обсуждали всех родственников и знакомых. Об Ирине они были единодушны: «Тебя Бог ведёт, не зря ты так спешила в деревню!»
А утром пришли погребальные хлопоты. Гроб с покойником поместили на прицеп трактора. Вдову усадили в кабину. И супруги, прожившие неразлучно почти полвека, отправились в последнюю совместную поездку.
В церкви горели свечи. Было сумрачно и торжественно. Служба длилась долго и помогала примириться с потерей близкого человека, но время от времени кто-нибудь всхлипывал. Ирина посмотрела на младшего сына Фёдора, – вроде и не умер брат… Вова – копия отца, каким она помнила своего двоюродного брата.
На кладбище батюшка продолжил службу: «до второго пришествия Христа запечатывается могила…» Мужчины поставили крест, повесили на него венок. Внучке дали положить на могилу букетик астр, а всем предложили помянуть покойного кутьёй и разлили водку. И на могиле оставили стопку водки, хотя батюшка предупреждал, что этого делать не положено. Помянули, и на том же тракторе поехали обратно. Все говорили о своём, насущном – о Фёдоре вроде и забыли. Дома поминки затянулись до позднего вечера.
С мыслями о том, что душа покойного ещё несколько дней витает вблизи дома, Ирина подошла к окну. И увидела: над самым лесом горела яркая звезда. Ей показалось, что кто-то с фонарём в руке пытается отыскать дорогу. Потом всё исчезло в сплошном тумане. «Без Божьей помощи найдёт ли кто дорогу?» – подумалось Ирине.
«Недостойная раба твоя…»
Ягодой спелой не станет
завязь, битая градом.
«Опять наивная душа /к другому берегу стремится./ Ей, непутевой снова мнится, /что только ТАМ жизнь хороша». Давно написала я в одном из стихотворений. Потому и специальность выбрала связанную с экспедициями, а они обеспечили мне болезни, инвалидность, минимальную пенсию и свободу. Как только начала чувствовать себя получше, нашла и подобающее занятие – походы выходного дня. И хоть всё чаще ловлю себя на мысли, что так хорошо и так уютно в
Когда-то давно я уже побывала на Валааме. Это было в сентябре. Из Ленинграда мы плыли на комфортабельном теплоходе всю ночь, чтобы всего один день полюбоваться красотой этого острова на Ладожском озере. Скалы, сосны, нежаркое осеннее солнце… С экскурсией посетили несколько скитов. На территорию монастыря нас не пустили, – там располагался приют для особенно искалеченных инвалидов Великой отечественной войны. Впечатления мои были сильными, но очень противоречивыми.
Давно слышу, что монастырь восстанавливают, он уже действующий и принимает паломников. И мне очень захотелось побывать там /было же в гороскопе: «если отдыхать, то непременно на Валааме…»/, но не с экскурсией, и не то чтобы отдыхать. Ногами почувствовать святую землю хоть немного проникнуться духом острова, глазами вобрать гармоническое слияние северной природы и своеобразной архитектуры скитов, монастыря. А для этого лучше пожить там несколько дней, походить на службы.
Я стала выяснять подробности и особенности маршрута. Одна моя знакомая захотела было составить мне компанию, но в последний момент раздумала. А мне такой поворот неожиданно пришелся по душе: если я поеду одна, то мои впечатления, неразбавленные вынужденным общением, могут оказаться более яркими, более глубокими. Получив же от знакомого батюшки благословение в дорогу, я почувствовала себя защищённой от неприятных случайностей.
На Валаам ходит теплоход от пристани г. Приозерска. Но каждый ли день, и где я буду ночевать, если его не будет, – не представляла. От Петербурга до Приозерска решила, на всякий случай, ехать на первой электричке. Три часа пути, то читала молитвослов, то – глядела в окно. А за окном «Мелькают березы, сосны и ели./ Хотя уже лета прошло две недели,/ наряд их, по-прежнему, ярок и свеж./ Речушек лесных и озер череда… / Я рада опять возвратиться сюда./ Карелия – край моих светлых надежд!»
От станции до причала можно доехать на автобусе. Но находясь всё же в некотором нервном возбуждении и насидевшись в электричке, я, забросив за плечи рюкзак, пошла пешком, периодически уточняя у прохожих дорогу. Вышла к реке и вскоре на открытых настежь воротах увидела надпись: «ПРИЧАЛ ВАЛААМСКОГО МОНАСТЫРЯ.»
Во дворе, возле двух жилых домов, похожих на коттеджи, за длинным деревянным столом сидели мужчины и женщины, трапезничали. Внешний вид молодых людей указывал на то, что они имеют непосредственное отношение к священно-служительству. Женщины монахинями явно не были, но то, что они – богомолки / в плотно повязанных платках, в длинных юбках, в закрытых кофтах/, сомнений не вызывало. Поздоровавшись, я поинтересовалась, смогу ли сегодня попасть на Валаам.
– Нет, – ответил мне кто-то из них. – Теплоход может быть завтра утром, а может быть и послезавтра, – это зависит от погоды. Да вы садитесь! Откушайте с нами!
Я поблагодарила, но отказалась; и скинув рюкзак, почти без сил плюхнулась на скамью. Неожиданное препятствие и дальнейшая неопределенность подкосили меня, а ведь только что казалось – могу пешком дойти до острова. Переведя дух, огляделась по сторонам. «Берег песчаный, крутой. /Стол во дворе под сосной. /Радужным куполом крона,/ и на стволе – икона./»
Всех сидящих за столом обслуживал мужчина лет пятидесяти, его звали Александр. Напротив меня сидела молодая женщина, и как мне показалось, к ней он был особо внимателен. Из их, невольно услышанного мною, разговора, поняла, что она – художница, несколько дней провела в монастыре на Валааме и теперь возвращается домой.
Лёгкий ветерок с реки и густой хвойный запах до такой степени подействовали на меня, что глаза мои невольно стали слипаться. Видимо, заметив это, Александр подошёл и предложил:
– Да вы отдохните! – Он подвел меня к одному из домов. – Это – женская половина. Занимайте любую койку.
От всей души поблагодарив его, я не без трепета вошла в монастырское здание, ведь я ещё никогда не бывала в ТАКОМ месте. С усилием потянув на себя плотно прикрытую дверь, оказалась в большой, но полутёмной комнате. Она была заставлена двухъярусными железными кроватями, покрытыми шерстяными одеялами. Справа от двери небольшая печка; возле окна – стол, на нём свечи, какие-то брошюры. На стенах иконки, а в правом углу – большая икона. Перекрестившись на неё, я быстро устроилась на одной из кроватей и задремала. Через пару часов, почувствовав себя отдохнувшей, захотела побольше узнать о том месте куда я попала, да и, кстати, уточнить мой дальнейший маршрут.
На территории причала кроме ранее увиденных мною домов, обнаружила ещё один, строящийся, а также: сараи, бочки, контейнеры… и небольшую белую часовенку, увенчанную маленькой главкой с крестом. Перекрестившись открыла дверь. Солнце било в глаза, и я не сразу различила икону на аналое, теплившуюся перед ней лампадку, иконки на стенах. Было очень душно и вскоре я заспешила на свежий воздух.
Подойдя к реке увидела двух молодых людей: один ловил рыбу, сидя на понтоне, другой – что-то стирал, стоя по колено в воде.
Александр хлопотал около высокой плиты из кирпича. Увидев меня, он улыбнулся, как бы приглашая к общению. Мне показалось, что я не очень помещаю ему, если задам несколько вопросов. Потому, как он охотно согласился, я поняла, что не ошиблась, и села на скамью, поближе к нему.
И я узнала, что на причале Валаамского монастыря обычно живут шестеро мужчин – трудников во славу Божью во главе с послушником. Посылают их сюда на разные сроки, кого-то на несколько дней, а кого-то и на несколько месяцев для погрузо-разгрузочных работ. Содержание в порядке всего хозяйства причала и прием транзитных паломников также входит в их обязанности.
Александр объяснил, что для того чтобы попасть на Валаам, а тем более пожить в монастыре, обязательно нужно иметь благословение благочинного. Его надо было получить еще в Петербурге, где-то у Нарвских ворот, и лишь для тех, кто едет в монастырь работать на срок не менее двух недель /а это называется послушанием/ проезд на теплоходе бесплатный.
Ну почему я этого не узнала загодя? Всё-таки надо было лучше подготовиться к поездке! Что же теперь?… Александр пытаясь меня утешить сказал, что благословение можно получить и на причале, когда игумен появится на нём, отправляясь в монастырь. Правда, будет ли он завтра или нет, никто не знает. Я немного приободрилась и пошла прогуляться по берегу Вуоксы. Сильный тёплый ветер выдул из моей души остатки тревоги.
Когда я вернулась, давно уже перевалило за полдень. Начался дождь, быстро перешедший в ливень, и мужчины, собиравшиеся отобедать, перешли со двора в дом трудников. По окончании их трапезы Александр пригласил меня.
В небольшой кухне над современным холодильником висела икона с горевшей перед ней лампадкой. Вокруг стола стояли деревянные с высокими спинками стулья. Я удобно устроилась на одном из них. После прогулки чечевичный суп и гречневая каша показались мне чрезвычайно вкусными: и чай был таким, какой я люблю: горячий, крепкий, сладкий. Тихо, уютно, – всё располагало к общению.
Александр выглядел усталым и озабоченным. Я посочувствовала ему и участливо спросила:
– Как вам здесь живётся?
Он слегка оживился и как бы через силу признался:
– Для меня нынешнее послушание тяжелое. В мою обязанность входит прием проезжающих паломников, которых надо разместить, накормить; всё прибрать. А ведь иногда на причале ночует более тридцати человек. И всё это не освобождает меня от работы грузчика. Вот и получается, что на сон остаётся часа три в сутки. Сюда меня прислали на месяц. Завтра этот срок заканчивается.
И тут, неожиданно для меня, а может быть, и для себя самого, Александр разоткровенничался:
– Возможно, завтра решится моя судьба, – взволнованно заговорил он, – стану ли я послушником в братии или женюсь.
Я была бы не я, если бы это заявление не вызвало у меня в душе живейшего отклика! Боясь спугнуть его откровение слишком назойливо проявленным интересом, я выждала небольшую паузу прежде чем попросить его поподробнее рассказать о себе.
– Много лет я жил и работал в Москве, – продолжал он более спокойным тоном. – Была семья: жена, дочь замужем, внуки. Лет пять тому назад потянуло меня к могилам предков. Жена не захотела покидать столицу. Развёлся. Приехал на свою малую родину, на Брянщину. Я по специальности камнетёс, всегда зарабатывал неплохо, и в настоящее время у меня там квартира, дача, машина. А душа чего-то другого просит. Вот уже несколько лет свой отпуск провожу в монастырях, подряжаясь на различные работы. Такая жизнь по мне: всё определено, соблазнов меньше, чем в миру… И начал я уже было склоняться к решению уйти в монахи, не недавно познакомился с одной молодой женщиной, художницей. Да вы её видели утром, – уточнил он. – Мы друг другу очень понравились, и я уже засомневался: а стоит ли в монахи-то? И к тому же, одна моя знакомая матушка, мнением которой я дорожу, высказала своё желание видеть нас под венцом.
Он помолчал, как бы всматриваясь в себя: как-то очень глубоко вздохнул и добавил:
– Завтра еду на исповедь. На что благословит мой духовный отец – тому и быть!
Мне показалось, что ему всё-таки больше хочется жениться. И решения своей участи он ждёт с каким-то тягостным смирением.
«И всюду страсти роковые!» – пришло на ум. До позднего вечера я бродила по берегу реки, думая то об Александре, то на себя примеривая ситуацию: может быть, и мне захочется подольше пожить в монастыре, поработать. А потом?… На всё воля Божья!
С этой мыслью я и вошла во двор причала. На ступеньках дома трудников стоял Александр. Увидев меня, он раскинул руки, как бы приглашая, и ласково спросил:
– А кушать?
– Ещё и ужином кормить будете?! – удивилась я, тронутая его вниманием.
На ужин была та же гречневая каша с жаренным луком, но я ела её уже без всякого удовольствия, – сказывалась усталость от обилия впечатлений. Выпила чашку ещё не остывшего кипятка и пошла спать.
И почти уснула, когда в дом, тихо поздоровавшись, вошла девушка лет двадцати. Она положила вещи и тотчас же встала на колени перед одной их иконок; долго молилась, читая по книге и часто крестясь. Исподволь наблюдая за ней, я думала, что именно
Проснулась я от сильной головной боли. Помочь мне мог только крепкий чай. Пошла искать Александра и с радостью обнаружила теплоход, стоящий у причала. Александр принес чай, приговаривая:
– Идите, идите скорей! Игумен будет!
Поблагодарив и пожелав моему «опекуну» всех и всяческих благ, я поспешила на пристань.
Соседка моя была уже там. Подъезжали автобусы, из них выходили группы и проходили на борт теплохода. Мы с попутчицей подошли к самому трапу, ожидая появления благочинного. Но посадка закончилась, а его всё не было. К нам подошел капитан и выслушав нас, сообщил, что игумен отменил свою поездку, и раз уж так получилось, то он возьмет нас без благословения.
Теплоход вышел в Ладожское озеро. Солнце, штиль, вода в алмазных бликах… Такая благодать на Ладоге – редкость. Настроение моё было под стать!
Оказалось, что на теплоходе плыли не только паломники. Кто-то пил чай, кто-то что-то и покрепче, но большинство сидели с молитвословами и читали. А я, повторяя знакомые молитвы, благодарила Бога за столь благоприятное течение очередного этапа моего путешествия.
Часа через три мы приближались к Валааму. Все заметно оживились: схватили фотоаппараты, видеокамеры, дружно и восхищенно заохали, увидев скит при входе в монастырскую бухту; стали снимать освещённые полуденным солнцем островки, скалы, сосны, скит и монастырь… Вскоре теплоход причалил к берегу.
Мы с попутчицей поспешили к благочинному испросить благословение на проживание.
Войдя в кабинет, я представилась и попросила разрешения пожить в монастыре три дня, чтобы потом описать свои впечатления. Показала свои документы. Благочинный особое внимание обратил на пенсионное удостоверение инвалидности.
– Хорошо! – услышала я в ответ. – Мы дадим вам возможность пожить в монастыре, но по уставу кров и стол у нас должно отрабатывать. Везде нужны руки: и в церкви, и в саду, и в трапезной… Учитывая вашу немощь, мы не будем привлекать вас к этим работам. Живите, пишите. Здесь красивая природа. Можно посетить скиты. Только не фотографируйте на территории монастыря, и не берите интервью у монашествующих.
Мне выдали талон на питание, постельное бельё и проводили в одну из гостиниц. В большом чистом помещении на втором этаже старинного здания «водопроводного дома» никого не было. Плотно стояли те же двухъярусные кровати. В углу – стол, застеленный клеёнкой, возле него несколько стульев. Меня подвели к свободной нижней койке и предложили устраиваться. Я стала раскладывать вещи и вдруг увидела, что в эту же комнату входят и располагаются в ней мужчины. Оказалось, что здесь как в общем вагоне ночуют все вместе. Оно и понятно, здесь нет мужчин и женщин, все – люди Божьи, паломники.
Я не могла удержать своё любопытство и стала наблюдать за вошедшими. Один молодой человек разложил бутерброды на столе, потом вышел из комнаты и вскоре вернулся с чашкой горячего чая. Оказывается, для тех, кто хочет перекусить, в общем коридоре на столике стоит электрический самовар; тут же одноразовые пластмассовые чашки, чай в пакетиках. А я и не заметила, когда шла этим коридором. Я решила отдать сахарный песок, что везла в пожертвование монастырю, на общий стол, и отнесла его работнице гостиницы.
Через некоторое время комната опять опустела. У всех дела: экскурсанты целый день ходят по острову, смотрят, слушают информацию об истории монастыря; участвуют в службах. Остальные – заняты на послушании, всем есть работа по силам их!
Дважды ударили в колокол к вечерне. Я подошла к главному храму, но на его дверях висело объявление: «В связи с реставрационными работами все непраздничные службы будут проходить в Успенской церкви.»
В небольшой церкви народу собралось много, и потому было тесно, душно, темновато. Служба длилась около двух часов. Меня сморило и почти всё время я в полудрёме просидела на стуле в углу.
После службы все пошли ужинать: монахи – в свою трапезную, работники и паломники – в другое здание. Для паломников сегодня давали гороховую кашу. Мой организм её не принимает. Съев несколько ложек, я поспешно запила их тепловатым чаем, и вышла во двор.
Трапезная для паломников располагается во внешнем дворе монастыря. Я огляделась – здания стоят в лесах, снуют рабочие в спецодежде, – 10 июля праздник святых основателей монастыря Сергия и Германа. Строители торопятся, работают по ночам, благо ночи белые.
Я обошла и внутренний двор, особое внимание обращая на надвратные иконы. А когда подняла голову выше, увидела купола и высоко-высоко в небе шпиль главного храма – Спаса-Преображенского собора. И вдруг ощутила пронзительную радость, что нахожусь на священной земле, что мне предоставлена
Поздно вечером организованные паломники, сидя за столом, по очереди читали «Правила перед исповедью и причастием». Я хотела поучаствовать и сначала внимательно слушала их, но незаметно для себя уснула.
Утром мне было никак не проснуться. Мне снилась моя мама, впервые после её смерти. Она звала меня: «Звонят! Иди, открывай дверь! Там тебя ждут!» Я оправдывалась: «А я и не слышу!»
Проснувшись, поняла, что звонили колокола и что комната пуста. «Сейчас же вставай! Служба уже началась! Ты зачем приехала?» – клеймила я себя. Быстро собравшись, поспешила в церковь.
В этот раз можно было исповедаться. Исповедь принимали два священника. К одному из них была большая очередь. Мне он показался каким-то невзрачным и задерганным, как будто озабоченным – успеет ли исповедовать всех желающих паломников. К другому священнику очередь была меньше. Он участвовал в службе и время от времени уходил в алтарь. Этот батюшка выглядел солидным: высокий, красивый. Весь его облик, неспешные движения, мягкий тембр голоса, внушали доверие и почтение. В его манере исповедовать мне виделось сочетание доброжелательное-ти и достоинства. И чем дольше я наблюдала за ним, тем сильнее мне хотелось исповедаться именно у него. Очередь почти дошла до меня, когда с обещанием вернуться, батюшка снова отлучился. Служба закончилась, а я его так и не дождалась. В результате осталась без исповеди. Какое-то горестное разочарование нашло на меня. Я всей душой ощутила и поняла, что означает «Недостойная раба твоя». Даже исповеди не удостоилась на святой земле!
С таким настроением я шла по дороге к игуменскому кладбищу, что расположено в километре от монастыря. «А что ты хотела? – укоряла я себя. Запросто получить отпущение грехов? Заслужить надо! В «Правила» не вникала, даже уснула. В церковь примчалась впопыхах, даже крестик съехал на спину. Какое уж тут прощение! Хотя бы внешне формальности соблюла! Господи, прости и помилуй недостойную рабу твою!» Но тут же вспомнила что уныние – тяжкий грех. У меня ещё есть шанс! Сегодня будет всенощная перед Троицей и я отстою её! И завтрашнюю литургию – тоже! И может быть, сподоблюсь исповедаться.
Поделиться книгой: