Константин Ваншенкин
Музыка из окна
«За чаем близкие сидят…»
За чаем близкие сидят. Негромко звякает посуда. Окно, распахнутое в сад, Несет зеленый свет оттуда. И долгожитель здешних мест, Мне клен протягивает руку. Что означает этот жест — На встречу он иль на разлуку? И вглядываясь в полутьму, И вслушиваясь в шелест клена, Я сам в ответ махну ему Довольно неопределенно. Привет, привет! И все дела, И повернусь к своим домашним Но, жизнь, ты что-то нам дала Опять, как вечером вчерашним. «Гладильщица»
"Гладильщица" Сидура. Отсутствует белье. Но яростна фигура Согбенная ее. На желтоватом фоне Чуть выцветшей стены В натруженном наклоне Разбег ее спины. Круглятся руки длинно, И, кажется, она Сама, как эта глина, Судьбой обожжена. Охваченная гневно Работою одной, Лет двадцать ежедневно Она передо мной. Пассажир
Не затворяя всех дверей, Щадя свою былую рану, Других, наверно, не дурей, Он шел к вагону-ресторану. Состав швыряло на путях, Порой раскачивало косо, И очень близко: тах-тах-тах…— Гремели в тамбуре колеса. Он сел у самого окна. Была ни шаткой и ни валкой Равнина возле полотна, Как бы раскатанная скалкой. Еще с времен библейских, с тех, Где ни двора и ни овина,— Та неразгаданная степь, Та азиатская равнина. Что различал он? Чье жилье Или кочевников стоянку, Пока он пиво пил свое, Пока хлебал свою солянку? Выздоровление
Раскачиванье голых веток, Холодная голубизна… Раздумываю так и эдак, Гадаю: осень иль весна? Догадываюсь: я в палате, Где жизнь проста и смерть легка… А музыка, как на параде, Доносится издалека Духовая музыка
Скромные юбочки, брюки на штрипках. Окна музшколы. Метельный февраль. Там регулярно играли на скрипках, Виолончелях, звучал и рояль. Жить, эти звуки на свет добывая, Тоже, наверное, нужно уметь. …Музыка нравилась нам духовая, В гулких пространствах гудящая медь. Явственно слышалась в клубах и в парках, В залах, где туфельки на каблуках, Сущность военная труб этих жарких, Даже когда они в штатских руках. Ну, а в дальнейшем, средь сел погорелых, В прошлое хоть на минуту маня, Гром барабана и отзвук тарелок Долго преследовать будут меня. «Перекрестила — будто посолила …»
Перекрестила — будто посолила Картошку в чугуне. Перекрестила — будто посулила Живым остаться мне. И я услышал сказанное слово: Храни тебя Господь…— Лицо запомнил женщины суровой, Ее любви щепоть. Поцелуй
Я еще смотрел как сквозь туман, Был слегка зажатый, Но уже тогда крутил роман С пионервожатой. Через месяц в армию идти В предрассветном дыме, По снежку… Дальнейшие пути Неисповедимы. Залепляла губы — не горюй! — Словно сладким кляпом. Впрочем, мы считали поцелуй Пройденным этапом… Малаховка
Рынок в войну был в Малаховке, Царствам роскошным под стать. Самые франты и лакомки Всё там могли отыскать. Там же ходили и девочки С блеском подчеркнутых глаз, С вызовом: «Были бы денежки, А остальное при нас». Рынок, любого шикарнее, Каждого бил наповал. И незадолго до армии Как-то я там побывал. Был, разумеется, в курсе я Цен, разорявших дотла. Это, скорее, экскурсия Перед отправкой была. Время летело ускоренно. Мальчик, из новых вояк, Только одну «беломорину» Там я купил за трояк. Мог ли я думать заранее, Что будет плыть надо мной Долгое воспоминание — Легкий дымок покупной? Окоп
Пуля около виска Просвистела птичкой шибкою. Струйка тонкого песка Прошуршала за обшивкою. Здесь привычный быт суров. Настоящие окопники Говорят почти без слов, До рассказов не охотники. Жизнь со множеством примет Измеряют точной мерою. Дождик мелкий, небо серое — Над окопом крыши нет. Плащ-палатка, просеченная Сотней дырочек и дыр, Прикрывает этот мир, Это место обреченное. Тротуар
Безногий грузный инвалид По знаменитому бульвару, Верней сказать, по тротуару Вниз на колесиках гремит. За ним другой в шальной тоске, В хмельной печали и гордыне. Они проносятся… Так ныне Мальчишки ездят на доске. «В институт зашел бочком…»
Ф. С.
В институт зашел бочком Без отличий и увечий, Стиснут тесным пиджачком — Оттого и узкоплечий. Все же он из тех калик Перехожих, что долиной Вдаль бредут и слышат клик Над собою журавлиный. Что солдатикам своим, В снег упавшим сиротливо, Он кричал сквозь горький дым После каждого разрыва? Девушки-фронтовички
Девушки-фронтовички, На руках рукавички, На ногах валенки У Тоньки и у Вареньки. Девушки, ну как вы там Насчет любви и дружбы? Но рядом с вами капитан Медицинской службы. Я ж солдатик, я никто, От зимы синею. На мне жженое пальто, Что зовут шинелью. Девушки-фронтовички, На руках рукавички, На плечах погончики У Варьки и у Тонечки. Улыбаетесь вы нам, Стоя возле наледи… Знаем вас по именам, А вы нас не знаете. Сатир
Какой старик — задира! В глазах веселья весть. Походит на Сатира, А может, он и есть. Возмущены мужчины — Смириться каково, Что девки без причины Глазеют на него. А он в том шуме-гаме Ни капли не зачах, Козлиными ногами Вихляясь в кирзачах. Ах, черт, козел рогатый. Но рожки — будь здоров! Он сам, хоть стой, хоть падай, Наставить их готов. Невеста
Очаровала собой. Чем же? Не взглядом, не жестом. Тонким пушком над губой, Черточкой в облике женском. Сладкая эта черта Смутной пронзала заботой. Что там Иркутск и Чита! Дальше поедешь с охотой. И заспешил женишок Да и остался на БАМе. Больно уж этот пушок Тронуть хотелось губами. Танцы
Немало до сих пор потанцевала, Не зная своего потенциала. Не ведала душевного разлада, Но вздрогнула от пристального взгляда. И, отпустив нагретые перила, Непроизвольно губы приоткрыла. На юное беспечное сердечко Накинута любовная уздечка. И скачет эта бодрая лошадка, И катится под ноги танцплощадка — Подобием раскрученного диска На грани предвкушаемого риска. Отсутствуют рассудочность и опыт. Лишь каблучков рассыпавшийся топот… «Идет, каблучками цокая …»
Идет, каблучками цокая, Торопится налегке. А грудь у нее высокая, Платочек в одной руке. Коса у нее каштановая, В серьгах у ней бирюза. Целуется, постанывая, Зажмуривая глаза. С такою возможны горести. Ответит нам кто за них?.. Так думал сквозь слезы в поезде Расстроенный призывник. «Тише воды, ниже травы …»
Тише воды, ниже травы, В детстве отца называла на «вы». Сызмальства мать обожала свою. Брата любила. Ценила семью. Время прошло вдоль домов и оград. Муж оказался дороже, чем брат. Дочь оказалась роднее, чем мать… Нам это, кстати, пора понимать. Испуг
Вдруг рука оказалась тонка Для привычного прежде браслета. И ударила в сердце тоска Посредине счастливого лета. И сняла она быстро браслет, Ибо думать о смерти негоже. Но остался отчетливый след На душе, а не просто на коже. Подняла она руку тогда, Посмотрела, едва ль не впервые: Как ручьи под прикрытием льда, Слабо жилки видны голубые. Внятно медом тянуло с полей. Но как будто бы жизнь пролетела, Так до слез было дорого ей Ее сильное женское тело. Золотая звенящая нить, Что натянута к лету и свету… Вот бы чем-то другим объяснить Несуразность внезапную эту! «Ты потянулась в постели…»
Ты потянулась в постели, Выгнула спину. Годы, что сгорбить хотели, Сам с себя скину. Август по ближним заставам Копится густо. Хочется сильным суставам Охнуть до хруста. Что же тебе еще снится? Губы распухли, Да и глаза сквозь ресницы Тлеют, как угли. Женщина перед зеркалом
В зеркале рассматривать себя То нарядной, то опять раздетой. В окна свет врывается, слепя. Что нас ждет: попробуй-ка разведай. Животу от солнца горячо. И, купаясь в утреннем бальзаме, На себя смотреть через плечо Чьими-то серьезными глазами. «Столкнулись. Вижу — рада…»
Столкнулись. Вижу — рада. — Ну, как вы? Сотню лет Не виделись…— и взгляда Наивный юный свет. И словно вся в полете, В ушах, наверно, шум: — Нет, правда, как живете? Какой на вас костюм!.. — Живу? По-стариковски. Да-да, уже давно! Обновы и обноски — Нам это все равно… Вторично взглядом мерит Меня в осеннем дне, И видно, что не верит Ни капелечки мне. «С усмешкою чему-то своему…»
С усмешкою чему-то своему, Внутрь обращенной, смутной и далекой, Идешь — повадку видно по всему И женственность — во взгляде с поволокой. Ты девушкой когда-нибудь была? Не ведаю, но думаю — едва ли. Ты женщиною в этот мир пришла, И все лишь так тебя осознавали. «Юная, средь сутолоки высшей…»
Юная, средь сутолоки высшей, В городской заботе и тщете Летним днем стоит перед афишей, Бегло закрепленной на щите. О другом о чем-то в слитном гаме Словно бы задумалась слегка, Только между влажными губами Двигается кончик языка. «Словно кому обещаны…»
Словно кому обещаны, Сильные, как женьшень, О молодые женщины — Взглядов мужских мишень. Я иногда замедленно Взор на них наведу. Очень они заметные, Больно уж на виду. Смелые и смущенные,— Тоже ты их пойми,— Несколько защищенные Маленькими детьми. «Бегло подмазаны губы…»
Бегло подмазаны губы. Густо запудренный нос. Скулы торчащие грубы. Облачко ломких волос. Шаль, а верней, полушалок, Стиранный тысячу раз. И поразительно жалок Взгляд нерешительных глаз. Но, усмехаясь задето, С ней разделяя жилье, Может, за все вот за это Он еще любит ее Французская картина
Женская грудь из расстегнутой блузки. Это, пожалуй, не слишком по-русски. Это, скорее, Париж, Монпарнас. Кто эта женщина — право, неясно, Что, поднимая глаза от пасьянса, С легкой смущенностью смотрит на нас. В группе со мной молодой академик, И, разумеется, тоже без денег. Мы на прогулки расходуем пыл. Снится Изварино, крыша из дранки. Я говорю: если были бы франки, Только бы эту картину купил. Женский баскетбол
В жизни выбрав баскетбол, Увлеченные подруги Гулко бьют мячами в пол, Элегантно длинноруки. Пот струится по лицу У недавней недотроги. Вот бросают по кольцу, Откровенно длинноноги. Замерев перед прыжком, Попадают, хорошея. Вновь стоят они кружком, Вытирая лбы и шеи. Тренер многим по плечо, Слов расходует излишки. Сверху пышут горячо Их побритые подмышки. Он напутствует: —Вперед! — Но, как приму цирковую, Цепко за руку берет Молодую центровую. Говорит два слова ей Ободренья и совета И к скамеечке своей Отступает, сделав это. С японского
Ты так уставала, Что мне было жаль будить тебя Даже лаской. Я очень скучал по тебе, Пока ты спала. Молодой голос
Вновь былые поступки, Поднимая на щит, Выразительно в трубке Женский голос звучит. Между дел иль на ложе В том его торжество, Что он явно моложе Губ, исторгших его. Не глаза и не руки — Рядом с блеском седин У забытой старухи Прежний — голос один. Переписка
И вмиг за трюмо, А может, на полку Засунуть письмо, Прочтя втихомолку. А вскоре с огнем Не сыщешь средь пыли, Поскольку о нем Вы тут же забыли. Ответы не в счет — Давнишняя дата… И кто-то не ждет, И ждал ли когда-то? «Окошки чуть голубоватей…»
Окошки чуть голубоватей, Чем были, может быть, за миг. Доскрипывание кроватей, Долюбливанье нас самих. Ведь скоро — никакой пощады, Лишь утро с беглостью примет. Заборы длинные дощаты Или их даже вовсе нет. «Женская голова…»
Женская голова В папильотках. А внизу-то: раз-два!..— Строй в пилотках. Впрочем, ждет лишь одно. Слышь, пехота? Вскинуть взор на окно Неохота. Но вверху-то сто лет Вьется локон. И воякам вослед — Взгляд из окон. «Но, Боже мой, скажи на милость…»
Но, Боже мой, скажи на милость, Куда б ты ни был занесен, Что трепетнее сохранилось, Чем ласка женщины сквозь сон? И многого иного слаще, Зимою или по весне, Не откровенность общей страсти, А слитный шепот в полусне. Купание
Задумчива и хороша, Лишь брови чуть сдвинула, К воде подошла не спеша И все с себя скинула. Ожгло холодком по груди. Чуть скрипнула камушком. — Не женится он, и не жди! — Услышала рядышком. Так баба сказала одна — Как водится, надвое, Тем более, если она Нагая и наглая. Стояли недвижно леса, Но двигалась фабула. А с листьев холодных роса Медлительно падала. Женское
Как тогда, в иные дни, Я опять с тобой побуду. Ты приляг и отдохни, А я вымою посуду. Вновь столетник на окне, По-научному — алоэ. Вечер. Чайник на огне. И — ненужное былое. Так случилось — даже снедь Из того же магазина. Но успела потускнеть Бедной памяти пластина. Ласка
Пристрастие к слезам Послужит ли уроком? Обиделся — и сам Обидел ненароком. Но не желала зла Всему, что сердцу мило, Тихонько подошла И ласку применила. «Какие женщины в пейзаже…»
Какие женщины в пейзаже, На фоне скверов и морей! Готов понять и тех, кто даже Моложе дочери моей. Но в самом беглом разговоре Я замечаю в тот же миг, Что я, пожалуй, не в фаворе, О чем не скажут напрямик. Приветливые как вначале, Уходят, галькою шурша. И слабым отзвуком печали Мгновенье тешится душа. Разлюбившая женщина
Не любит — это факт, Хоть есть еще и такт, В дожди и в стужу Привычка к мужу. Но что мешает ей Смотреть вокруг смелей, Коль чувства нету К сему предмету? И все ж иная нить Мешает изменить: Порой стыдливость, Порой брезгливость. «Он слабо говорит…»
Он слабо говорит, Лежат в подглазьях тени, Взъерошен и небрит, Всю жизнь на бюллетене. Но блещет торжество Из допотопной были, Где женщины его С готовностью любили. Был прочих не хужей, Гулял себе — а там уж Две бросили мужей, А три не вышли замуж… В глазах довольный свет, Горящий непреложно. А было или нет — Проверить невозможно. «На планете такой голубой…»
На планете такой голубой Человек пребывает фатально В чреве матери вниз головой И под холмиком — горизонтально. Но покуда навеки не стих И едва лишь пожаловал в плаче, Быть считается нужным как штык И способствовать этой задаче. «Никогда в чащобах этих…»
Никогда в чащобах этих Зверь не думает о детях С той естественной поры, Как убрались из норы. Цель — с природой расплатиться! О птенцах забыла птица В тот счастливый миг, когда Упорхнули из гнезда. Начинают все сначала, Лишь бы в сердце кровь стучала, Смутно радости суля. Начинают все с нуля! Средь степей, в речных излуках Зверь не ведает о внуках И о правнуках своих В чащах мрачных и сырых. «Возле Ялты когда-то…»
Возле Ялты когда-то Стоял туман. Плыли тучи космато. Маяк дремал. Огоньки в ресторане. Пустынный пирс. И кораблик в тумане Забыт, как Фирс. «Я проснулся от птичьего гвалта…»
Я проснулся от птичьего гвалта. Сразу сна ни в едином глазу. Осторожно ворочалась Ялта Сквозь разрывы тумана, внизу. Словно звуки, продленные в эхе, Многократно: — Э-гей! О-го-го!..— Возникали привычные вехи В новом утре, в просторах его: Православная церковь, а ниже — Санаторий, гостиница, мол, И еще заслоняли они же Пляжа здешнего крупный помол. Но главнейшая утра примета — Проступал над молочностью вод Ожидаемым знаком привета Появившийся вновь теплоход. Виды эти дыханье спирали, И, как слову, входящему в речь, Захотелось но горной спирали К морю маленькой капелькой стечь. «Погибшие стволы среди живых стволов…»
Погибшие стволы среди живых стволов, Пожухлая листва кой-где осталась даже. Негромкая печаль, понятная без слов. Суровая деталь в безоблачном пейзаже. Быть может, их сгубил промышленности яд. Закупорка корней иль молнии сниженье… Так средь живой толпы ушедшие стоят, Возникшие на миг в луче воображенья. «Поразительное дело…»
Поразительное дело — И об этом горестная речь: Человеческое тело Остывает быстро, словно печь. Только что пылало жаром, Но прервался длительный полет, И оно, по всем законам старым, Стало холодно как лед. Нет ни сходства, ни приметы. Будто бы цена тебе — пятак. В мирозданье целые планеты Умирают так. «С утра гусей пролетных клич…»
